Бегство в туман

Сегодня я сильно порезался. Обычно у меня ножи довольно тупые, а тут вчера сходил к Боре, что на рынке в каморке сидит, ножи точит, ключи делает, и отдал наточить все ножи. Собственно и не Боря это, а Бободжон, но все его зовут Боря. Интересно, подумал я тогда, неужели Боря легче произнести, чем Бободжон? Вон сосед у меня дочку назвал Дангира - это как?

Но я порезался, нож соскользнул о мясо, которое еще не очень разморозилось и лезвие полоснуло по руке. Кровь лилась так, что вначале я испугался, а потом тупо смотрел, как кровавые брызги хлестали на мясо, капусту, на пол.

- Мёд слаще крови! - вспомнил я, и пошел в ванну обмывать кровь и заливать рану перекисью. По дороге оставил кровавый след.

Замотал кое-как руку, потом с полчаса замывал кровавые пятна. Это оказалось очень непросто, видимо, поэтому после убийства никак не замести все следы, подумалось мне вдруг.

Все это привело меня в некоторое задумчивое состояние. И я передумал варить щи, сделал бутербродов с колбасой и сыром. Выпил двести водки, закусил бутербродами.

И тут ярко представил, как я убил свою любовницу, убил в горячке нестерпимой, остервенелой ревности, а теперь стою весь в крови, опомнившись.

Я встаю на колени, горько плачу, трясу её, еще больше пачкая ее белое платье в крови. Чувствую, как вдруг сократился мир и в окне поблек день, смотрю на свои руки - в крови - не могу понять, осознать, как же это произошло. Платье задралось, обнажив белые, пухлые ноги, я вдруг ощущаю возбуждение и ужас, одергиваю подол ее платья, выбегаю из комнаты, смотрю на себя в зеркало и вижу себя в первый раз.


Ну, да, я просто пьян.

Ложусь, забываюсь тяжелым сном, вижу красный, красный дом. Даже стекла окон закрашены красным. Отшатываюсь от дома, бегу туда, где слышно журчание ручейка.

Подбегаю к берегу, опускаю руки в прозрачную воду и вижу, как по течению красиво текут кровавые струи.

- Ламинарное течение, - вспоминаю я вдруг, и вижу в глубине плоскую рыбу с умными глазами.

Просыпаюсь, рука болит, сильно порезался, во рту пересохло. Пошел на кухню, в холодильнике морс, хватил сразу целый стакан ледяного кроваво-красного напитка. Аж, горло перехватило - холодный!

Лег опять, думал уж не засну, но вновь провалился куда-то, но недалеко, в свою же комнату, сижу на своей кровати и рассматриваю забинтованную руку. Потом встаю, перед кроватью - мольберт, на котором мой портрет. Яркий свет дня вдруг брызнул на лицо на портрете.

Кто-то осторожно тронул меня за плечо, я знаю кто, я боюсь поверить в свое счастье, поэтому страшусь обернуться. Но оборачиваюсь. В тот же миг, когда я обернулся, она исчезает, я успеваю увидеть лишь легкую тень, скользнувшую влево.

Поворачиваюсь к картине, а там я изображен уже спиной. Тупо смотрю в свой затылок. Вдруг я размахиваюсь и наискось бью невесть откуда появившимся у меня в руке ножом по картине. От боли в спине я чуть не падаю на колени, но сквозь разрез в картине я вновь вижу ее. Теперь она не исчезает, та, которую я любил всем сердцем в юности и, когда она ушла от меня, то я перерезал себе вены.

Никогда, никогда, никогда, никогда я не ощущал такого острого, такого полного, исключительного, ослепительного счастья. Я стоял и плакал, а еще я отчётливо понимал, что это сон.

Вздрогнув, я проснулся. Рука моя свисала с края кровати, что-то с нее капало на пол. Я встал, включил свет - моя перерезанная двадцать лет назад вена кровоточила.

- Стигматы любви, - услышал я за спиной её голос, и понял: "Водка была паленая..."

Но этот кошмар я любил больше, чем свою полную смысла жизнь, поэтому я пошел на кухню и выпил еще двести.

Лег спать я уже с надеждой. Удивительно, но я опять ушел в покой и тьму.

У меня закружилась голова и я сел в кровати, было темно, у кровати в кресле кто-то сидел. Но я уже знал - кто.

Я подошел к ней, сел на пол, и, как некогда мы любили оба, положил ей голову на колени.

- Я люблю тебя, - скучно сказал я.
- Знаю, - ответила ты голосом, в котором звенели колокольчиками ангелы.
- Оказывается, ты для меня была всем, потому что у меня теперь есть всё, а мне ничего не нужно, - задумчиво произнес я.

Она лишь рассмеялась.

- С чего ты взял, что та жизнь настоящая? - вдруг спросила она. - Сейчас разве мы не вместе? Разве мы не ведем беседу?

- Нет, - сказал я. - Раньше ты так не говорила, это лишь мои мысли.
- Кто ж виноват, что ты выдумал такой мир? - она уже не смеялась.

Я потерся щекой о ее колени:
- Да, этот мир мне очень нравится. И я в этом не виноват.
- Ты поранился, хочешь, я сварю тебе борщ?
- Чтобы я проснулся и, как в фильмах ужасов, обнаружил сваренный суп? Нет, я шучу, конечно, свари.

Мы пошли на кухню, она крошила морковь, отварила свеклу, и мы болтали.

- Ты все также не любишь современное искусство? - спросила она.
- Ну, не то, чтобы я его не любил, я просто его не понимаю. Вермеер во веки веков!

Она положила мне в тарелку борщ, я поднялся за ложками, но вместо этого обнял ее и потерял сознание на миг от пронзившего меня от макушки до пяток электрического разряда. Она терлась щекой о мое плечо, а я вдыхал золотой туман ее волос и вздрогнул всем телом.

Тоска охватила меня тут же вместе с осознанием подушки у своей щеки. Я встал и пошел на кухню, и, конечно, увидел там ароматный, еще горячий борщ только-только налитый в большую тарелку с синим узором по краю.

Не в силах это терпеть я вышел на балкон и залез на край, стоял так, держась руками за потолок, ветер трепал мои волосы, а в ушах у меня гремело:

Spring!
Erloese mich!
Spring!
Enttaeusch mich nicht,
Spring fuer mich,
Spring ins Licht!
Spring!

Но тут я осознал, что моя жизнь настолько пуста и бессмысленна, что я - уже умер.

Я слез с перил, выпил еще водки и лег спать уже без мыслей и снов.