Случай с тисками

   Левка Раков, с вечно нечесаной косматой головой и с устремленными синими взорами в глубокие небесные просторы, избил в пыльных булыжных улицах уже не малое число фасонистых и не очень ботинок. Был он известен в северной части города, как заядлый голубятник. Худощавый, низкорослый блондин, с видом стеснительного (не целованного) подростка, не дружившего еще ни с одной девушкой. Об этом лишь знала его болезненная мать, с которой они проживали в стареньком домике. Мать частенько в сердцах причитала: "Когда же я женю тебя, верхогляда-птичника!.. Не-ет, видать самой придется подыскать и привести покладистую невесту, чтобы дождаться наконец-таки мне внука".

   Работал Левка на заводе простым неприметным слесарем третьего разряда. Но под его широкой не по размеру рабочей спецовкой ширилась, ожидая бунтующей творческой деятельности душа, искавшая выхода в чём-то прославиться. Причиною страстной тому являлась четверторазрядница Катя - молодая, веселая с притягательно стройной фигурой женщина, из соседнего токарного участка, выше его ростом чуть ли не на голову. Была она когда-то замужем, и остался у нее от неудачного брака ребеночек. Вот и вздумал Левка, будто одним трепетным кувырком в небе его любимого белого турмана, жениться на красивой Кате и сразу же, в угоду матери, усыновить мальчика. Однако Левка был лишь безответным воздыхателем, над которым Катя с тихой несказанной грустью посмеивалась. А Левке, ведь, на днях должно было «стукнуть» ровных значительных тридцать лет.
               
   Так однажды, ничем неприметный в заводских стенах третьеразрядник, подходя к месту работы, был «удостоен» суровым, будто насквозь прожигающим взглядом Епифана, прозвищем – Лютый, за то, что хотел пройти с клеткой через проходную с парочкой воркующих голубей.
    
   - Стоп! Это зачем на производство беляков пронести хочешь? – спросил Епифан.

   Левка собрался с мыслями и, встряхнув копной волос, торжественно произнес:

   - Хочу выпустить своих лучших турманов в небо над родным цехом. Пусть знают, где, не покладая рук, трудится их любимый и заботливый хозяин.
               
   - Эда-ак! – гаркнул с пеной у рта, чуть не вываливаясь из окна будки, охранник, - эдак, секретная документация с производства воздушными путями может выпорхнуть.

   За Левку вступились, следом идущие, товарищи по работе:
 
   - Епифан Никанорыч, что вы в самом деле? Сроду на нашем заводе никаких секретов не водилось. Гайки с болтами нарезаем, да кое-какие финтифлюжки скручиваем.

   - Я вам, недоумкам, задам - хвинтифлюшки! Эти, может, самые конструкции, – он огляделся и перешел на шепот: - к ракетоносцам приворачиваются.

   "В корень обнаглел Лютый, - сочувственно переглянулись меж собой рабочие, - умишком не далек да горазд обзывать".
 
   Как-то с перерывами, в тихие обеденные часы, Левка, пританцовывая у верстака с тисками, и с посвистом музицируя на губах: «Марш в небо», (сочиненный самолично), изготовил для своей голубятни новый винтовой замок. Теперь же, по окончанию рабочего дня, шагал с жизнерадостной физиономией с поделкой к выходу, сверкающей чистым металлическим блеском.
 
   - Запихни хоть под рукав-то, – посоветовали товарищи.
               
   В сей же момент услыхал Левка шелковисто-нежное поскрипывание маховых летательных крыл. Над самой его заполошной головушкой стремительно пронесся вольный сизокрылый голубь. Левка вспомнил про «Марш в небо», приветственно засвистал и - и уткнулся носом в наглухо застопорившиеся перед ним створчатые дверцы.

   - Ать, свистоплёт! – желчно выразился Епифан, - а ну, покаж сюда штукенцию.

   - Вот, голубяток от кошек прикрывать надобно, - ответил легкомысленный Левка.

   - По мне, хоть курей с драными хвостами. Я приставлен к важному производству, а не стручки с горошком сладким стеречь от мальцов гундосых. Тут помещение просторное, с ярким электричеством, а не шалаш какой в сыром поле. Меня нет, не проведешь! А, гляжу-ка я, в запоре-то темная щелочка в бок уходит. Там, внутри, поди, секретный эскиз и запрятан… Ать, пусть ужо теперь полежит за стеклом, другим, стало быть, балбесо-несунам в острастку.
               
   Заметив следом подошедшую Катю, Левка и вовсе почувствовал себя очень и очень прескверно; его расписная под теремок и на высоких столбах голубятня, была поставлена в один никчемный ряд с каким-нибудь покосившимся трухлявым курятником.
 
   Приятели было снова вступились за Левку. Но куда там! Лютый обложил всех непотребными словесами и возвёл такие виды, что-де когда запор изготавливался, с полу-дюжины сверл поломалось, да с горку шершавых напильником на производстве "облысели". Пригрозил акт составить и передать куда следует, чтобы лишили, значит, месячной «прогрессивки».
          
   «Утопиться со стыда, что ли?» - Левка, стиснув зубы, выскочил из проходной…  Невзначай остановился, сплюнул под ноги.
 
   - Да я, если толь захочу, - проговорил он, возвратившись, и заикаясь от страшного волнения, - хоть завтра, вынесу ти-ти...

   - Что-о? - перебил Лютый.

   - Ти-тиски свои слесарные, - договорил наконец Левка.
               
   Конечно, он высказался в горячке. Понемногу остыл, пораскинув туда-сюда в головушке воспаленными мозгами, отвел в сторону потупленные взоры. Согнулся и в жалком смирении хотел было отправиться к реке, - спрыгнуть, не раздеваясь, с моста. Исчезнуть навечно в холодной непроглядной бездне с позорным пятном неудачника с этого печального и грешного света. Но Епифан, (как и полагалось его меткому хищническому прозвищу), так и взвился клекочущим коршуном:
            
   - Несунок, вертлявый! – (А, ведь, Левке должно быть уже завтра стукнуть, ровных тридцать почтительных лет), - это тебе не гулек тряпкой с клетУшки шугать. Дык у меня тут сверчок, вот такусенький, не проскочит. – Он осклабился и подморгнул сдобной, подобно ромовой бабе, помощнице, сидевшей возле на гнутом стульчике. Женщине в маленькой сиреневой шляпке со вколотым павлиньим пером, похожего на третий, ярко смотрящий, глаз.

   – Слыхала, Лизавета, ляпнул чо, свистун. А-а? Тиски-то, поди, как ни как, пудик с лихвой, да размером в козлиную головеху вместе с рогами будут.

   Треглазая помощница беспомощно откинулась на спинку стульчика, который заскрипел, крикливым перепуганным воробышком.  Заколтыхалась грузным телом, словно разогретый холодец, от тягостного астматического хохота. Когда отдышалась, оправила разбежавшиеся на платье чуть ли не лопнувшие от натуги оборки, выразилась:

   - В жисть тому не быват!
               
   Униженный. Глубоко оскорбленный. Довольно известный в северной части города с головой навскидку гордый голубятник. Но, ни сколько не проявивший себя в заводском деле Левка, протянул открытую ладонь с нервно дрожащими пальцами.

   - Спорим на литр! - произнес.

   - Газировки, а ли? - съехидничал Лютый.

   - В-водки!
               
   - Ать, молокосос, с алкоголем ишшо знаешься? - упрекнул Лютый и подморгнув Лизавете, возвысил условие. - Ежели коньяку, дык в придачу с толстой плиткой шоколада. - И, точно отмахиваясь от жужжащей докучливой мухи, с явным пренебрежением хлопнул по рукам.
               
   Левка круто развернулся, зашагал прочь. Приятели, как свидетели несуразной, обреченной на полнейший провал затеи, пожимали плечами и в грустном раздумье провожали взглядами.            
               
               
   Утро следующего трудового дня выдалось серое, промозглое с хлестким холодным дождем. Потерянной блуждающей походкой приближался Левка к проходной. На одной из его прорванных штанин от падения на осклизлой дороге торчала грязная с кровавой ссадиной коленка. Некогда белые со снежным отблесков волосы слиплись и застыли, точно мутные сосульки. Нос был синь и бледен. Левку передергивало от лихорадочного озноба.

   - Что, ать кобелек, пришибленным приплелся? – спросил Епифан. - Да от тебя никак спиртным несет?

   - У мня... сиёдня... день лождения, - икая, выговорил он и потер припухшую щеку грязной рукой, - тлидцать, вышло.
 
   - Наотмечался загодя, выходит?

   - Так мной, матушка в тли часа ночи. И-ик... лазлешилась!

   - На посмешище, стало быть, произвела. В тридцать лет ума нет, и не будет. Что же, поздравляю! Хотя, не от души. Я бы тебя, конечно, мог бы не допустить к работе. Ать, уговор-то наш вчерашний помнишь, голубятничек. А?

   - Да, ла-адно, ик-с, - с отрешением пробурчал Левка.

   - Чо, да ладно? Я те покажу, как языком хлобыстать! – пристукнул пальцем по столу словно розгой Епифан. – Не таких, прощелыг, на чистую воду выводил.   
               

   Стылый непроглядный дождь конопатил окно. Капли, густо собираясь, стекали извилистыми ручейками, искажая зрительские виды безлюдного заводского двора. Лютый, в пересудах намозолив язык с Елизаветой, не выдержал долгого томительного времени до окончания рабочей смены. Облёкся с головой в плащ, и, снедаемый крайним любопытством, решил инкогнито заглянуть в цех, в котором числился непутевый спорщик Раков.
 
    Вот, что он высмотрел… Рабочее место Ракова находилось в дальнем углу цеха. Прошелся. Осмотрел его верстак, ухватился за холодные чугунные тиски, прочно схваченные крепежными болтами. Усмехнулся, глядя на плоские стальные губки, окрашенные желтой краской. Не поднимая капюшона, переменчивым голосом, спросил копавшегося рядом с какой-то железякой человека:

   - Ать, где же ваш соседушка труженичек прячется? 
 
   - Не знаю, - ответил тот и невзначай покосился на пол, по которому в отпечатках мазута уходили к темной стенке следы.

   - А-а!.. Меня не проведешь!
               
   - Не ходите, Епифан Никанорович, там пахнет скверно, испачкаетесь.

   «Демоны, сразу признали», - рассудил с досадою Епифан. Откинул мокрый капюшон, проговорил: - Как бы не так. У меня всегда при себе для подобных делОв кавардачных фонарь имеется.
               
   Пучок света выхватил из полумрака синюшную спецовку с разбросанными руками, в налипших махровых окурках. Чумазое "безглазое" лицо Ракова сквозь тяжкий сон, едва испускало жалостливое всхлипывание. Епифан поддел ногою покатившуюся со звяканьем пустую из-под водки бутылку, ругнулся:

   - Налакался в стельку, болобол! 
 
   - Да его, беднягу, - высказывались собравшиеся рабочие, - совесть больно заела: наобещался, ведь, про тиски-то. Эхе-хе... Хоть бы винтик, какой скособоченный, пронести вздумал. Рассудите сами, Никанорович?

   - Я и с винтом, добром производственным, до косточек гнутеньких прощупал бы его-гошки!
               
   В окнах цеха, словно в изогнутых кривых зеркалах, неожиданно заблистало солнце. Дождь прекратился. Охранник взглянул на часы. До окончания рабочей смены оставалось не более получаса. Вприскочку ринулся назад. Раскинув крыльями полы плаща, влетел в проходную.

   - Слышь, Лисаветушка, - потирал ладони, - наш-то, егерой, чуть тепленьким кверху пупом, что зайка курносый подстреленный, валяется. То есть, у нас с тобою к вечерку отдохновение под коньячок с цоколадом намечается.

   - Денежкой, лучше бы, содрал. Туфли, глянь, на моих ножках, вот-вот шти хлебать запросют?

   - Э, не-ет! Это уже получится, как взятку получить. - Возразил он и приложил руку к неохватной ее талии. На что помощница промурлыкала: - Озорничек, одначе, Лютошко! – Заглянув в просиявшее окно, воскликнула:
 
   - Гляди-кося, его и волокут!
               
    Разнесчастного третьеразрядника Лёвку, двое рабочих из опасения быть выпачканными, тащили под руки точно битую птицу за отжившие крылья. Свалявшиеся паклей волосом голова, в непристойном мусоре, свисала носом вниз в маслянистой спецовке, оголяя беспомощную будто скрученную гусиную шею.
 
   - Матери позвонили, - возвестили провожатые, - чтобы поджидала сыночка за проходной с чистой одеждой... Мы-то с обещалкина тоже за хлопоты взыщем, Никонорович!
 
   Охранник, пропуская протискивающуюся с трудом через узкий проход троицу, возгласил:
 
   - Разумеется. Потому, как уговор дороже денег!.. Осторожнее, створки-то не сломайте из-за губошлепа.

   - У-у, морда залитая! - выговорились на прощание, взмокшие от испарины, рабочие. - Измаялись до чертиков с тобою.

   «Залитая морда» промямлила в ответ что-то несвязное, и, её, непотребно чумазую, грубо отволокли за угол.
   
   Чуть спустя, те же провожатые попросили начальника охраны выйти на улицу. Выскочивший на радостях Епифан Лютый, воскликнул: "Ать!" Нежданно-негаданно споткнулся на совершенно ровном месте и смолкнул. Голубятник, с раздвинутой до самых ушей белозубой улыбкою, как ни в чем не бывало, стоял твердо на своих двоих. А из широкой распахнутой спецовки, торчали прихваченные по кругу мягкой ветошью и веревками к груди слесарные тиски «желтогубки».
 
   - Так вот, значит, как вы добро производственное стережете?! – переводя дыхание, высказался Левка.
         
   Епифан Лютый, не доверяя собственным увиденным остекленевшим глазам, обнюхал по-звериному чугунные тиски, непроизвольно чмокнул их в холодные губки. Следом, вскинул руки со скрюченными хищными пальцами в небо. Взвыл волком, проклиная, какие ни есть на земле, нечистые силы проведения:

   - Де-емоны-ы!.. Экой маскарад, всем мирром сговорившись, супротив меня устроили!
               
   Товарищи по работе, восхищенные совместной удачливой проделкой, спросили:

   - Лев Гаврилыч, что пожелаете нам дальше делать-то?
               
   Лютый осипшим, подобострастно заигрывающим голосом проговорил:

   - Как вас?.. Гаврилович, Лев! Пожал-ста, вернитесь с ти-тисками в родной цех. - И прошипел на пугливо выглядывающую помощницу: - Ты-то куда гляделки подевала, кукушка? Вот ужо сорву с макушки твоей пустой павлина перо.

   - Ишь-те, раскудахтался, Лютошко, - с испугом отозвалась она, - сам же уверовал меня, что нетверёзвый ён в стельку.
               
   Одержимый неслыханным успехом Лев Гаврилович, а попросту Левка Раков, освободился с помощью товарищей от тугих веревочных пут. И они всей дружественной троицей, возвратились с тисками в цех.
   
   По окончании некоторого времени, Левка - умытый, причесанный - вновь появился на проходной. Как и предполагалось: ему возвращен был Лютым новый замок к его расписной под теремок, на высоких столбах, голубятне.

   Удивленный, совершенно невероятным известием, заводской народец собрался вокруг. Насвистывал в унисон счастливому голубятнику: "Марш в небо". Поздравлял со славным днем – Ангела!..
 
   Где-то через месяц Левке присвоили очередной четвертый разряд. А еще раньше, и что главное - влюбилась в него красавица Катя.