Превратности любви

Кузяевский пионерлагерь был особенным. Мы так его обожали- и комаров его, и стадион, и ягоды, и клуб наш - настоящий рай для танцулек и концертов.
Но больше всего нам нравилось сбегать через забор погулять с местными ребятами. Одного из местных звали Саша, и было нам по четырнадцать лет. Он приходил на танцы с компанией таких же подростков в рваных джинсах и клетчатых рубашках, узлом завязанных на животах, сидел на заборе и наблюдал. Руки его загорелые были все время в каких-то порезах и ссадинах- не то от работы с отцом в поле и огороде, не то от ремонта мопеда. Вобщем, он сильно отличался от наших городских мальчишек. Какой-то был слишком уж спокойный и уверенный в себе. Маленький мужчина.
Как-то раз во время танцев, в ранних сумерках сбежали с ним за территорию и пошли гулять в местный лес. Летом темнеет поздно, но леса там еловые, темновато уже и днём. Саша говорит- садись тут, на пенёк, отдыхай, но никуда не отлучайся. Не бойся, я скоро вернусь. Я и не боялась- дорога рядом, да и за территорию мы сбегали регулярно, места знали. Прошло, наверное, минут сорок. Никого. Комары совершенно ополоумели,  и я отбивалась от них сорванным папоротником. И почему-то послушно сидела на этом смолистом сосновом пеньке, как приклеенная. Уже как-то и смеркаться стало. В голове стали всякие мысли крутиться - может, он пошутил и просто ушёл домой, тогда глупо тут сидеть и ждать неизвестно чего, да и в отряде, наверное, уже меня хватились. А может, тут какая банда убийц орудует? Заманили и выскочат из-за кустов, и тело мое найдут потом в болоте, а может, и не найдут... Рассказывали всякое об этих деревенских. Мамочки родненькие, вот дурища-то! Ужас начал охватывать мое сердце. Но гордость и бравада продолжали оцепенением удерживать меня на этом проклятущем сосновом пне!
Вдруг  кто-то закрыл мне сзади глаза. А когда я вывернулась, то увидела на коленях полную кепку черники и земляники. И улыбающееся лицо Саши.