Ошибки педагогики

1. ПОДСТАВА.
Бывает, слегка оплошаешь, но забудется быстро, ну или помнишь, но тебя это не грызёт. Вот хорошо помню, физрук наш, Юрий Львович, подошёл вдруг ко мне на перемене и спросил:
– На коньках стоять можешь?
– Да так, говорю, – катаюсь иногда.
– А клюшку в руках держал?
– Ну...
– Отлично! Надо выступить за школьную команду по хоккею. В воскресенье важная игра на первенство района, с десятой школой играть будем. Нам надо их подавить, а у нас игроки – мелкие. Ты вот – крупный, будешь толкаться, навалишься на чужие ворота.
– Да какой же я – крупный? – отвечаю. Правда, я подрос за лето перед седьмым классом, вытянулся, но сам-то был худой.
– Да ты пойми, там не твой возраст играет, группа до 12 лет, а подставлять одного старше на год можно. Всё по правилам. Вот ты и пойдёшь.
    Я засомневался. – Может, другого кого-нибудь подставите? Я-то на коньках больше просто так катаюсь, да и назад катить не умею совсем.
– А не надо тебе назад катить. Вперёд пойдёшь – это твоя задача на игру! Понял? Главное жёстче надо противника давить. Припечатывать. Канадцев видел? Ну, вот.
    Короче, уговорил меня физрук. Взял он меня на ответственность, на школьный патриотизм.
    Только вот с формой незадача вышла. Школьная была небольших размеров, изношенная, застиранная. Мне дать нечего было.
Физрук сказал, чтоб одел что-нибудь потеплее, наши-то, мол, половина тоже кто в чём одет. Нет нормальной формы.
Вот выиграем район, глядишь, нам шефы подкинут деньжат на новую тогда.
    А шефствовал над нашей третьей школой Химзавод – солидное предприятие. Так что получалось, что надо постараться.
    Дома я брату рассказал, что буду за школу в воскресенье играть, а с формой – проблема, да и коньки мои на ладан дышали.
    А он сразу предложил: Хочешь, я у Боба форму возьму – хоккейную. Борис – одноклассник брата, занимался в секции хоккея и имел полный комплект обмундирования. Договорились с ним в школе, что он подъедет в воскресенье пораньше на игру и привезёт мне всю амуницию прямо туда. А играли мы на чужом поле – в 10-й школе, но зато это совсем рядом с нашим домом.
    И вот в назначенный день заходит к нам Борис с огромным рюкзаком. Пошли мы в «десятку». Там, в раздевалке спортзала я впервые начал облачаться в хоккейные доспехи. Некоторые вещи выглядели диковинно. Борис объяснял, куда что прицепить, как правильно подвязать.
     А рядом переодевались остальные. Обе команды в одной раздевалке – и наша команда, и противников. Вот на меня обе и косились.
Такого полного комплекта со всеми защитными щитками не было ни у кого. А самое интересное, что моя команда про меня ничего не знала. Физрук не счёл нужным, ни то что меня посмотреть, каков я на льду и дать хоть чуть сыграться с остальными, но даже не сказал, что появится в составе такой-то новый игрок. Конечно, когда начали выходить, моя команда меня приняла в штыки, а публика восприняла моё появление с насмешками. Я же явно не вписывался по габаритам, все видели что я – подстава. Но хуже всего оказалось даже не это.
     Когда я ещё в раздевалке начал переобуваться, то до нас с Борисом дошло, что нога у меня намного меньше по размеру, чем его коньки. Как-то раньше никто не задумался над таким пустяком. Никаких стелек или носков, чтобы ликвидировать разницу в три-четыре размера не оказалось, да они бы всё равно помогли мало. Нога моя болталась, и коньки держались за счёт утяжки шнурков. Я сразу сказал физруку – теперь тренеру, что не могу я на таких играть. А он только махнул рукой – поздно, мол, где я тебе другие возьму? И ставит меня в стартовую пятёрку. Выходим на лёд, я становлюсь на вбрасывание шайбы. Вернее, меня ставит тренер. Дальше понеслось – как в тумане.
      Я вообще в хоккей в команде не играл ни разу. Ни в одной! Да и в такой амуниции никогда ни шагу по льду не проезжал. Это же совсем другие навыки, даже клюшку в крагах зажать. А куда деваться? Свисток и погнали, а я почти сразу спотыкаюсь и падаю. Причём, наши атакуют без меня. Я встал, и за ними – к воротам, но уже все несутся обратно. Отбились и контратакуют соперники. Пока я развернулся, то обе команды уже у наших ворот бьются. Бегу на помощь и снова спотыкаюсь и падаю. Коньки меня не держат. Уже смех слышу вокруг. Тренер меня подозвал, не глядя, сквозь зубы процедил – «Всё, иди переодевайся». Это ещё мне повезло, что зрителей практически не было. Во всяком случае, из нашей школы, кроме команды и физрука – только один Борис. Но наша команда как раз от души и потешилась.
      Я поплёлся в раздевалку, и на этом мой хоккей за третью школу закончился. Но на этой же площадке через два года буду я играть уже на первенство десятой школы, куда я перейду по разным причинам, никак не связанным с этим злосчастным матчем. Однако капля неприязни во мне осталась к бывшей школе вот из-за этого случая, из-за такой необдуманной хоккейной стратегии физрука. Мне и самому можно было бы эту ситуацию просчитать, зря пошёл на поводу у него, но он-то сделал абсолютно не педагогический ход во всех смыслах. Видите ли, он подставил меня в состав!
В том-то и дело, что это была подстава – так уж подстава.
Мало, кто ещё меня так подставлял потом.
      И мне не за себя сейчас стыдно, а за такого педагога. Ведь в раздевалке Юрий Львович мог хотя бы у кого-то коньки моего размера спросить. Всё-таки три периода играть. Могли заменить друг друга.
      
     Впрочем, запомнились и другие оплошности учителей.

2. УЛЫБКА.
     Одно время мы вместе сидели за одной партой с Сергеем Рябовым. Он учился слабовато, средне. Ленился и особого рвения к учёбе не проявлял. Только вот среди всех нас он был самым начитанным. Причём уже много прочитал книг взрослых, вне школьной программы.
Не скажу, что он любил нам пересказывать их содержание, но по многим его фразам чувствовалось, что он знает больше всех остальных.
    И надо же, что больше всего его не взлюбила именно литераторша – Валентина Викторовна! Мы в тот год сидели с Рябовым на первой парте прямо напротив учительского стола.
    И она всё время на него косила недобрым взглядом. Ей казалось, что он дремлет и её не слушает. Но на самом деле Серёга всё отлично слышал и запоминал, только когда она его вдруг поднимала и грозно спрашивала – «Ну, Рябов, о чём я сейчас рассказывала?» – он обычно, улыбался и отвечал что-то маловразумительное, но близкое к теме, то есть просто влепить ученику пару ей не получалось, а хотелось. Валентина Викторовна краснела, тяжело дышала, но понимала, что нет повода для наказания. Но ей страшно не нравился его вид, его лицо. То есть все ей внимают, а он смотрит куда-то мимо и сквозь. И надо сказать, лицо у Серёги было необычным, разрез глаз, улыбка. Он это знал и иногда чуть-чуть строил рожицу. Косил под дурачка. Наверное, нарочно. А Валентину это прямо бесило. И вот как-то она среди урока не выдержала, на полуфразе оборвала свой рассказ и выдала монолог, обращённый к Рябову.
  – Ну не могу я смотреть на эту физиономию! Что ты всё улыбаешься? Чему радуешься? А? Тому, что у тебя нет ни ума, ни знаний, ни нормальных оценок? Поглядите на него – одни тройки в журнале, а он сидит, как кретин, ещё мне рожи свои строит! Что, тебе не интересно? Всем интересно – ему, видите ли – нет!
Ну и в таком же духе минут пять. Всем даже стало неудобно это выслушивать, а Валентину, как прорвало. Не могла успокоиться.
И самое страшное – ещё пару раз обозвала его кретином, недоумком. А Серёга так и улыбался, глядя ей в глаза. Она не выдержала, подняла его. И продолжала, продолжала. Оскорблять. При всех. Только звонок её и успокоил. Ушла, хлопнув дверью. Стыдно за неё было перед Серёгой.
Правда, такого больше не повторилось. Она, видимо, поняла, что не права была, но ведь не извинилась же. А в принципе, как учитель, была хорошая. Нервы подвели. Но иногда не только нервы приводили к ошибкам учителей.
     Ситуация иная, подошла наша очередь с Рябовым дежурить. Тогда это означало, в том числе уборку класса после занятий с мытьём полов. Все ушли, мы с Серёгой остались, и напала на меня несерьёзность полная. Надо было набрать воду в ведро, взять швабры, сдвигать парты и мыть, мыть. И вот Серёга двигает парту, а я ему мешаю, торможу с другой стороны. Он швабру в ведро опускать, а я ведро – раз и переставлю. То есть я балдею, а он работает. Спокойно так делает своё дело, почти на меня не реагирует, молча. Только дело-то не его, а наше – общее. Конечно, так мы провозились дольше обычного, я-то больше мешал ему, чем что-то делал. И тут под конец вдруг заходит классный руководитель и видит почти идеально чистый пол. Отмытые парты стоят в линеечку. Она заулыбалась, говорит: «Вижу, хорошо потрудились! Впрочем, я в тебе никогда не сомневалась», – и смотрит на меня. И далее говорит, что там, где, мол я, там – всегда порядок.
      Вот вам и другая ситуация: и за себя – стыдно, и за учителя. А Серёга стоит в сторонке, улыбается.

3. ШЕФСКАЯ ЩЕДРОСТЬ.
     С чисто хозяйственной стороной работы директора нашей школы – Василия Федотовича, у меня в памяти запечатлелся эпизод из восьмого класса. Наверное, это был ноябрь месяц. Уже серьёзно подмораживало по ночам, но снег не выпадал. Такая засушливая зима подступала. И раз так, то по случаю отсутствия снега мы – молодняк, ещё на зимнее не перешли. Предпочитали демисезонную одежду и обувь. Форсили, как полагается подросткам. Первым уроком в тот день была – физра. Пришлось попотеть, в охотку поиграли в баскетбол, набегались, напрыгались. Я изрядно запарился и трико снял, вернувшись в класс совсем налегке.
    И вот неожиданно среди второго урока заходит в класс директор – Василий Федотович, говорит:
– Надо сейчас привезти доски от шефов. Машина уже подошла.
  И тут же по-фамильно сам назначает троих или четверых нас из класса, причём из сильных учеников, чтобы без ущерба для обучения.
    Мы встаём и уходим в раздевалку. По пути у меня ещё мелькнула мысль – может, пододеть спортивный костюм, как нижнее бельё?
Да, ладно, вроде бы ехать совсем недалеко. И поехали. В открытом кузове на грузовике. Было ещё слегка сумеречно, ветерок быстро выдул всё тепло из нас. Мы же после баскетбола ещё разгорячённые слегка, сначала хорохорились друг перед другом, подзуживали, а потом разом задубели. Причём, место, куда нас везли было сравнительно близко от школы, но туда не было прямого проезда из-за железной дороги, а в объезд через тоннель у вокзала путь показался нам бесконечно длинным. Но приехали. Спрыгнули, как та троица из рефрижератора, помните в "Кавказской пленнице", а перед нами – гора нестроганой доски-длинномера метра по три-четыре. Ухватились, да не тут-то было! Доски оказались даже не столько тяжёлыми, хотя и не лёгкими, но настолько ледяными и занозистыми, что хоть плач. А мы все – в тонких перчаточках, хотя по тем временам и перчатки у школьника восьмого класса – это почти роскошь.
    Я это пишу, чтобы напомнить, как совсем по-иному рассматривались тогда такие вопросы, как труд школьника, его обязанности и права. Пишу не в укор кому-либо, но с целью показать, что жизнь всё же изменилась сильно. Сегодня, когда школьник освобождён даже от обязанности следить за чистотой в классе, от уборки помещения, разного рода дежурств, от работы во время практики на пришкольной территории и так далее, трудно представить, что мы тогда восприняли задание директора, как само собой разумеющееся. Надо – так надо. Более того, раз с урока отпустил сам директор – это ж удача! Повезло. Почти поощрение. А то, что нас так довезли по холодку (а мы бы за то же время и пешком туда дошли), что не обеспечили верхонками и так далее – нам и в голову тогда не приходило. Не возроптали, а заработали быстро и остервенело. Без передыху. Закидали все доски, не щадя перчаток и пальтишек, загрузили машину с верхом и "уставшие, но довольные" отправились теперь-то пешком обратно в школу. Разгружали машину уже другие назначенные.
    Помню точно одно, что до того дня, я ещё никогда так сильно не переохлаждался. В классе потом сидел на тёплой парте и просто кайфовал – отходил. Весь снизу доверху и изнутри. Сначала было неприятно, дрожь прокатывалась, но потом всё пришло в какое-то почти звенящее приятное состояние. И ведь, что удивительно, не простыл! Опасался, что заболею, ругал сам себя, что не надел трико под низ, но ведь нет – обошлось. Мы же были почти всё время в движении, в физической работе находились, потом почти бегом в школу припустили.
    Василий Федотович нас, между прочим, поблагодарил и извинился. Он свой промах понял сразу, как увидел грузовичок, выше бортов заваленный досками. Понял, что он немного с этими досками "дров наломал". Сказал нам, что вот так, мол, срочно всё случилось, по звонку, и не было никакой возможности организовать доставку как-то по-другому. Он-то рассчитывал на более скромный "подарок", но, видимо, наши шефы вдруг расщедрились и отвалили пиломатериалов, не скупясь. Тогда ведь такие вещи решались зачастую чисто волевым путём. Главное директор понял, что нам на погрузке пришлось – нелегко, а его "поощрение" слегка смахивало на деле на маленькую каторгу для нас. И это он понял, извинился – да ни с глазу на глаз, втихаря, а при всех.
    Уже после разгрузки он вошёл в класс так же прямо среди урока и извинился. И сказал, что он был – не прав, приняв такое решение.
И, более того, он нас – "грузчиков", распустил по домам.
    Вот так. Поэтому, Василия Федотовича многие выпускники школы тех лет до сих пор помнят, а вспоминают непременно уважительно – Добрым Словом.
    Так что даже из педагогических ошибок можно сделать нечто воспитательно полезное.