Ссора

Рассказ

Неужели я это сказал? Неужели?.. Я это сказал? Зачем? Почему? Я не мог это не говорить. Нет, не мог. Да, да я это сказал. Она довела меня о того, что я это сказал. Что я сказал? Что?.. Чиканутая. Я сказал, чиканутая истеричка.  И еще…  Иди ты… Да, просто, иди ты.
Наша ссора все время развивается по оному и тому же сценарию. Раньше мы не делали паузы, а кидались снов и снова выяснять отношения, стараясь понять черты и характерные штрихи и приметы случившегося.  Выяснять, почему она это так сказала. Почему я так сказал, и наша ссора раскручивалась по спирали все новых и новых обвинений.  Мы доводили себя до того, что не могли находиться рядом и расходились по разным комнатам. Через некоторое время мы сходились, как ненасытные вампиры, чтобы в потоке обвинений и выяснений найти точки опоры, возможность простить другого и все повторялось.  Так мы доводили себя до нетерпения друг друга и начинали страдать. Было много сил и энергии. Молодость давала нам силы для бескомпромиссности. Мы  не умели прощать. И, когда казалось, что мы разойдемся и не сойдемся уже. Все наши общее трещало по швам и рушилось. После таких ссор часто все приходилось строить заново. Приходилось объясняться, просить прощения, заглаживать вину. Она никогда не просила прощения. Она не умела этого делать. Даже тогда, когда она наносила обиду или была виновата, она все равно не просила прощения. Это не было в ее привычках. Прощение просил я. Она заглаживала вину, иногда делала первый шаг. Часто просто старалась говорить, как ни в чем ни бывало. Я так не мог. Мне нужно было сказать слова, что-то объяснить и только потом я мог говорить как обычно. Только тогда я мог заставить себя заговорить, как обычно. Конечно, это было подобие того, как я говорил обычно. Потому что в голосе оставалось расплавленное чувство сострадания, скрытой вины и стремление к восстановлению. Она не просила прощения даже у своего отца, который ее наказывал. Она стояла в углу, пока ей не разрешали выйти, пока не истечет срок наказания. За нее просил брат. Сначала он просил прощения за себя и говорил, что больше так не будет. Не важно, что не будет. Когда долго стоишь в углу, забываешь, за что ты туда попал. Потом он также легко просил прощения за сестру.  За то она никогда не обижалась и могла заговорить как обычно.  Это всегда меня заставало врасплох. Я говорил иногда нелицеприятные вещи, как, впрочем, могла поступать и она. В отличие от нее мои  замечания всегда были колки и поразительны.  Она не обижалась на то, что я говорил, но чувствовала себя униженной.  Она не сразу привыкла к моим словечкам.  И все же она умела не обижаться.  Я должен бы всегда пережить все сказанное ей, перестрадать это, простить самого себя и потом  двигаться к ней с извинениями.  Она редко просила прощение или извинялась. Это были отдельные случаи, и я не помню, что могла случиться, чтобы она извинилась.  Для нее было важнее жить дальше, а не страдать. Поэтому она и не обижалась. У нее был ангельский характер. Она многое заранее прощала. У нее никогда не возникало мысли отомстить.  На работе ее иногда нарочито пытались обидеть, подковырнуть,  уесть, задеть. Она не обращала на это внимание и от этого только выигрывала.  Многие из равных знали ее эту черту и позволяли себе шутку, намек, экивок. Но большего себе не позволяли, потому что дорожили ее дружбой и хорошим к ним отношением.  Тот, кто переходил грань приличия, терял ее расположение навсегда.  Ее знали, как душевного человека, который в любую минуту может прийти на помощь и никогда ни при каких обстоятельствах не подведет.  Но она не помнила зла.  Для нее всегда важнее всего было отношение к делу.   
За время, которое  прожили вместе, мы научились ссорится. И теперь никогда не стараемся выяснять отношения по горячим следам случившегося. Мы обязательно делаем паузу, чтобы не наговорить большего, чтобы остыть сердцем и сделать холодной голову.
В этот раз ссора начиналась исподволь. За обедом она спросила меня, почему Сашка ходит на работу небритым. Она кивала головой в телевизор обращала мое внимание на артиста или ведущего и спрашивала, почему и тот не брит. «Это что мода такая?» - спрашивала она. Мода такая переменчивая и меняется довольно быстро. Стоит какой-нибудь известной личности сняться в моном журнале небритым и все, это уже может стать модным. Я думал о своем и мне не хотелось отвлекаться от своих мыслей ради ее Сашки, который на работе был первым ее помощником, и котором она часто что-то мне говорила. Это могло  дать пищу для ревности, но я не обращал на это внимание. Я ей доверял и мне было начихать на ее Сашку и на то, как он ходит на работу. «Нет, почему он ходит на работу небритым?  Это что все-таки мода такая? Скажи… Скажи мне…» Я еле сдерживал себя, хотя ее приставание с Сашкой меня начало раздражать. Возможно, ей надо было что-то ответить, но я не счел это нужным и возможным.  После обеда я уединился в спальне и лежа на кровати с планшетом изучал информацию по оплате ЖКХ. Что-то меня не устраивало в квитанции. И тут в спальню зашла жена и увидев меня с планшетом в руках сказала с раздражением: «Опять ты ее латинские танцы смотришь?!» После чего моментально развернулась и, спотыкаясь о новый порожек, который я положил и к которому еще не привыкла, с нервом вышла из спальни. И вот этот звук ее удара ногой о порожек меня поколебал.   Я вспомнил все ее упреки об одной нашей общей знакомой, которая увлекалась латинскими танцами и при любом удобном случае показывала видео с собой.  Это была милая женщина, хорошо сложенная, хорошо танцующая латину . В ее танце не хватало эмоций, страсти, но танцевала она хорошо.  Ее муж ей ассистировал, подбирал мелодии, ходил с ней в зал на репетиции.  Мне лично они были симпатичны оба. Но моя жена ревновала меня к это танцовщицы.   Она все время злилась, когда мы встречались и вместе проводили время.  Я ей часто пояснял о беспочвенности ее подозрений. Но на нее это плохо влияло.  «Ты что, ничего не замечаешь? Она на тебя так смотрит… Ты находишься под ее гипнозом».  Мне с ней несколько раз говорили о Лене на повышенных тонах. Я объяснял жене, что Лена меня интересует больше, как человек. Мне интересно с ней общаться. У нее всегда были хорошие идеи по время препровождению. Я даже представить себе не мог, что у меня с ней что-то могло быть, потому что ее мужа Валеру я чтил и симпатизировал ему не меньше.   Но жена мне не хотела верить.  «Ты не даешь себе в этом отчета. Но я то все вижу». Я вспомнил, как несколько лет назад у меня на работе действительно появилась интрижка с симпатичной блондинкой, стройной и обаятельной. О нас стали говорить, добрые люди позвонили жене и все ей рассказали.  Мы поговорили. И жена спросила меня: «Чем она тебе нравится? Скажи, чем?» И тогда я ей ответил: «Она молода, самостоятельна и хорошо водит машину». Тогда жена пошла учиться в автошколу.  Она выучилась водить машину лучше меня. По крайней мере, она сама так говорила, и мне приходилось ей верить. Хотя сомнения еще оставались. Она еще не совсем хорошо читала обстановку на дороге и не предугадывала ее развитие, чтобы делать правильные маневры.  После разговора с женой с блондинкой я мысленно распрощался и  уж, тем более, не потешились, как могли бы забывшись в этой жизни на мимолетные счастливые мгновения. До этого, слава богу, не дошло, о чем я и не жалел.  Тут же все сомнения жены строили на пустом месте. Кстати, когда Лена начала показывать нам видео своих танцев и давала ссылки в интернет, где размещались ее ролики, жена пошла на танцы и теперь несколько раз в неделю занималась бачата. И этот удар ногой по порожку, в котором скрывалась злость и отчаяние, меня просто взбесил. Но я сказал себе, что не буду обращать внимание на такие жизненные мелочи, который могут вывести меня из равновесия. Я не успел ей сказать, что смотрю квитанции ЖКХ. Она только вошла и, увидев меня в панелью в руках, вихрем умчалась из спальни, не давая мне возможность реабилитировать себя. 
На другой день утром я собирался в бассейн. Мне нужно было выйти из дома раньше жены.  Она собиралась на работу в прихожей. Я допил чай, сполоснул посуду, выключил телевизор и пошел  в комнату одеваться. Едва я вышел из кухни, как послышался голос разъяренной жены.  «Зачем ты выключил телевизор? Кто тебя просил?» Именно в это время она слушала астрологические прогнозы по знакам зодиака. Ей нужно было знать, как у нее пройдет день, что ее ждет. Кроме того, ей было интересно послушать прогнозы и про другие знаки. «Ты что нарочно это делаешь?» - возмущалась она. «Нет, - сказал я, - просто ухожу с кухни».  А ты иногда оставляешь телевизор включенным. Ты зачем его оставляешь  включенным? Она уходила на работу раньше меня и послушав астрологический прогноз, который меня ужасно раздражал, так как я не верил в эту галиматью, уходила на работу.  Я не понимал, как разумный , образованный человек верит в прогнозы на день с этими осторожно с деньгами, у вас может быть важная встреча, у вас могут начаться любовные отношение и многое другое. Совпадало одно из десяти и это давало ей основание слушать прогнозы снова и снова. Раньше я не сталкивался с ней по утрам на кухне, потому что уходил на работу позже. Но в этот раз я взял утренний абонемент и собирался в бассейн. Мы, конечно, мешали друг другу, сталкиваясь у плиты и у раковины.  И когда она с раздражением мне выговорила претензию, что я нарочно выключил телевизор, который она слушала, я не выдержал и сказал ей, что ухожу  и она сама может включить телевизор и слушать, что хочет, только пусть не забудет потом его выключить. Она включила телевизор, заглянула в комнату и сказала мне: «Зачем ты все делаешь мне назло?» И тут я вспылил: «Все, ты меня достала. Я не намерен терпеть твои придирки. Вчера ты на меня фыркнула, что я смотрю латинские танцы с Леной». И она не оставила это замечание без ответа. «Ты же знаешь, что я ревную. Зачем ты мне показываешь ее танцы?  Ты нарочно делаешь мне больно» - «Но я не смотрел танцы, я смотрел квитанции ЖКХ в интернете.  Ты просто чиканутая… Ты истеричка…» Дальше я на поднятой волне, когда не знал, что сделаю дальше, схватил собранную сумку и кинулся к двери. У двери стояла сумка со старыми и пустыми флаконами и бутылочками из-под парфюма. Я задел ее ногой и бутылочки выпали на пол и раскатились. Я не знал, что сделаю дальше. И жена, заметив мое состояние сказала: «Ладно, иди, я сама соберу». Я вышел из подъезда. Во мне все кипело и просило выхода. Я мысленно метал громы и молнии. Я долго терпел ее уколы и выпады и не сдержался. Мое «чиканутая» и «истеричка» попали в цель и вывели меня самого из себя. Я шел на работу и в голове все время крутились ее слова и слова, сказанные мною.  Я обвинял себя в несдержанности и укорял жену за непонимание. Сколько раз мне можно было объяснять все про Лену.  На работу я пришел не в само лучшем расположении духа.  И почему-то между делами снова у мен в голове вспыхивали ее укоры и мои выпады в ответ. 
Вечером  я вернулся домой и словно вернулся в то утреннее состояние. Так уж получается, что когда ты возвращаешься в то место, где что-то происходило, оно снова начинает тобой владеть, точно также, как начинает тобой владеть те же чувства, с которыми ты оставил человека, которого снова встретил. Она открыла мне дверь, как это бывало обычно. Я зашел и не поцеловал ее в щеку, как делал обычно, а сказал: «Здравствуйте». Она ответила: «Мы что, разве не виделись?» Я разделся, снял ботинки и глядя, прошел к столу, чтобы поужинать.  Она поставила на стол все необходимое для ужина и ушла в комнату смотреть телевизор. Я с облегчением вздохнул и все, что во мне сжалось напряженной пружиной, расслабилось. Пружина напряжения раскрутилась и ослабла.  Я поел и ушел в рабочую комнату, где сел за компьютер. Я услышал, как она собирается на танцы. И ждал, когда она уйдет. На меня действовали даже шорохи, которые заставляли меня знать, что она рядом и снова испытывать волнения. Она оделась и сказала: «Я ухожу». Через закрытую дверь я ответил: «Угу».   Я ходил ее обычно встречать после танцев в школе искусств. Но в этот раз я не хотел ее встречать. Несколько раз ко мне закрадывалась мысль, что нужно пойти и ее встретить, но то состояние нервности меня заставляло отказываться от этого. Да, я должен был извиниться за свои слова и несдержанность. Но обида на жену, не давала  мне сделать шаг ей навстречу.  И все произошедшее между нами казалось крупным, ярким и приближенно  выпуклым, что хотелось от этого абстрагироваться. Забыть детали не перебирать все происшедшее заново.  Раньше бы наша ссора затянулась на несколько дней и, может быть даже на неделю. Мы не разговаривали и кто-то делал бы шаги к примирению, а другой был не готов примириться. Но теперь мы научились ссориться коротко и не портить друг другу жизнь. И за короткое время мы проходили путь, который раньше за долгое мучительное время с размышлениями о том, что вот нам лучше разойтись и представлениями о том, как мы будем жить отдельно, как будем ходить на работу, возвращаться домой, где нет уже второй половины и страданиями о том, что это нельзя прощать. НО потом все успокаивалось и примирение оказывалось неминуемым с размышлениями, какими мы были глупыми. И в этот раз я сидел перед телевизором в зале и чувствовал себя бесконечно одиноким. Только на секунду мелькнула мысль, может нам разойтись и тут же умчалась в даль. И все вокруг в это мгновение как бы начло разрушаться, разваливаясь на отдельные кубики. И возле уже не оставалось ничего прочного и твердого, на что можно было бы опереться, чтобы жить дальше.  Потом все происшедшее перестало быть таким выпуклым ярким и стало бледнеть.  Оно превращалось во что-то мелкое, незначительное  и далекое. Как будто от времени, когда это все произошло, прошло не день, два а полгода. Такая временная трансформация говорила о том, что  значительность того, что произошло ослабло и перестало быть актуальным и привлекательным для жизни. Раньше так бывало, когда после какого-то значительно события происходило другое, которое его заслоняло. Теперь просто проходила жизнь и все как бы становилось на свои места.  Конечно, нужно было объясниться.  Но и это по прошествии некоторого времени начинало представляться иначе и иным. Мы и так друг друга понимали и нам не требовалось дополнительных объяснений.   Я понимал, что за домашними хлопотами с кладкой ламината, которым я занимался последнюю неделю, я совсем не уделял ей внимания. Между нами не было подспудного, интуитивного разговора по душам, когда о  главном говорят тела, руки и губы. Да, между нами не было близости. Я к вечеру уставал и мгновенно засыпал, приняв, после работы душ. Обычно мягкая она задевала меня, говоря, что-то в пику.  Она действительно ревновала, хотя я много раз объяснял, что для этого нет оснований. И эта навязчивость ее с ревностью меня действительно коробила, унижала и раздражала.  Я ее прекрасно понимал. И все равно оставался за компьютером в интернете, когда она пришла, разделась, пошла в ванную комнату, чтобы принять душ перед сном. Я слышал, как в спальне работает телевизор, под который она так замечательно засыпала. Я представлял, как приду в спальне, в темноте лягу на кровати. И мы будем долго лежать и слушать дыхание другого. И потом наши руки будто случайно соприкоснуться. И все… Еще какое-то время  я сидел за компьютером, наконец выключил его и пошел в спальню. Телевизор работал. Жена лежала на боку и спала. Я лег рядом и постарался заснуть. Завтра у меня утром не было бассейна, и я мог подольше поспать.
Я проснулся, когда она ушла. Как раз в это время заурчал мотор машины под окном. Я понял, что это она. Посмотрел на часы. Да, это было время ее отъезда на работу. Световые линейки лучами проплыли с одной стороны окна к другой, что означало, что машина поехала на выезд. Обычно я в это время набирал номер телефона шлагбаума, чтобы она едва подъехав к нему, могла выехать со двора. На этот раз я не стал этого делать. Почему-то не стал. Я еще не отошел от обиды от ее подозрений.
На работе мне стал легче. Я увлекся делами и забыл о размолвке. Несколько раз я все-таки вспоминал о ней. 
Вечером я возвращался домой и у дома подумал, что если мне просто сказать ей как обычно: «Привет». Так, как будто ничего не было. Сказать и все и пусть дальше все пойдет, как прежде.
Она открыла мне дверь. Я вошел и сказал ей: «Привет». Она ответила, как ни в чем не бывало: «Привет». И я, как обычно, поцеловал ее в щеку.  Между нами еще оставались какие-то шероховатости. Но с этим мы обычно легко справлялись.
За столом во время ужина она старалась говорить со мной как обычно. И я тоже старался говорить с ней как обычно.  И когда она стала улыбаться и даже над чем-то засмеялась, мне показалось, что все прошло и больше ничего делать нельзя. Мы хорошо понимали руг друга и не желали портить другому жизнь. И нам это удавалось.