Ленинградские зарисовки. Забегаловка на Невском

  Это была известная среди кофеманов забегаловка, за прилавком которой умело орудовали рычагами прожженные, как и крутящиеся в автоматах зерна «арабики», и с тем же привкусом горечи, девицы. Их дешевая спецодежда, после двенадцатичасовой смены, проведенной за штурвалом агрегата, низвергающего с каждой приготовленной чашкой кофе горячие струи пара, источала смесь двух ароматов: кофе и разгоряченного женского тела.
– Вам двойной, тройной, маленький? – звучали женские голоса по ту сторону стойки, обращенные к завсегдатаям.
– Тройной, маленький, – улыбаясь сочными губами, и демонстрируя крупные белые зубы, интимно произнесла длинноволосая брюнетка.
– И мне тройной, – высунулся из-за плеча брюнетки незнакомый продавщице молодой человек.
– Обойдешься! – тут же поставила на свое место нахала бойкая барменша.
У таких не забалуешь, здесь нет панибратства, есть свой контингент, и есть случайные посетители.
Ядро тусовки – консерваторские, но не только.
Круглые столики на высоких ножках собирали вокруг себя целую тусовку – много ли места надо, чтобы поставить чашку дымящегося зелья, и, чуть поддавшись плечом к столику, обозначить свое присутствие.
Посетители входили, высматривали своих, подходили, обнимались, целовались, словно разлука была долгой. При тусклом свете ламп, всхлипах металлических монстров в облаках дурманящих ароматов, томной интимности приглушенных голосов, происходящее походило на таинственный кофейный ритуал.
И вот уже вместо красной крови по венам сайгонцев текла родственная горячая кофейная жижа.
Примелькавшиеся лица были узнаваемы повсюду: «Слушай, а я тебя знаю…, – Сайгон?».
В основном здесь тусовалась молодежь и, конечно, не всегда она взбадривалась одним кофе: можно было лицезреть и не совсем приятную картину выноса тела в состоянии куклы из папье-маше.
Однажды, наблюдая в окно за прохожими, я увидела, как на Владимирском проспекте припарковался красный «Кабриолет» с откидным верхом, из него выпорхнула молодежь в разноцветном оперении, через секунду оказавшаяся за моим столиком. Они необычно выглядели не только из-за фирменной одежды: притягивали взгляд их яркие, чересчур оживленные лица и необыкновенной красоты искусственные цветы, приколотые на груди. Я не смогла скрыть своего восхищения цветком мака, алеющим на лацкане клетчатого пиджака черноглазого юноши.
– Я так люблю маки! – не удержавшись, с чувством, произнесла я.
– Это и мой любимый цветок, – откликнулся с улыбкой юноша и добавил, – он дарит счастье.
– Счастье, а какое оно?
– Оно радужное, – мечтательно заключил он.
И только тогда я поняла, что все они наркоманы.

Этой забегаловки давно уже нет, лет тридцать, но еще лет пятнадцать назад, спеша по своим делам по Невскому проспекту и совсем не интересуясь прохожими, я вдруг останавливалась, как вкопанная: мой рассеянный взгляд, словно проснувшись, выхватывал из толпы странных дам, резко отличавшихся от основной публики, одетых не по возрасту, да и не по нынешней моде, дам застывшего возраста: в яркой одежде хиппи, с длинными распущенными волосами, с глазами, широко распахнутыми своему внутреннему миру, остановившими время, в них я узнавала бывших посетительниц Сайгона.
Мужчин не узнавала: они с годами сильно меняются.