Глава XVI Ты уходишь?

Вернувшись из отпуска, Саша с новой силой окунулся в работу. Отдохнув со своей семьей, он понял многое. Что Москве он нужен, что работа ему приносит удовольствие, и что на ближайшее будущее именно она одна сможет его спасти от всех жизненных передряг, и сохранить как личность. Ещё было время для того, чтобы принести пользу Москве, находясь в профессии. Ещё можно было работать, творить, воплощать задуманное, ещё продолжались те, старые времена, такого милого для него периода застоя. Да, да, именно застоя, в котором прозябал весь институт, словно райский островок в океане тревог, страхов, отчаяний, своими гигантскими волнами, каждый раз, во время шторма, обходившими пока этот остров.
Саша, не платил членские взносы союза архитекторов уже много лет. Рутина семейной жизни, бесконечная череда халтур, маленький ребёнок, всё это постепенно заставило его слегка разочароваться в нужности союза архитекторов. Живя в полную силу, не нуждаясь в поддержке какого-то там союза, он был самодостаточен и востребован. Архитектура, хотя и не устраивала его своим, навязываемым повсеместно всеми, начиная от заказчиков, и кончая директором, прошловековыми приёмами, но и не тревожила его, давая работать в отведённых для данного стиля, рамках. Он был, что называется на пике своей нужности, и ему это очень нравилось. Конечно, изредка Саша ругался на ситуацию, в которой у него не было возможности делать современные, логичные здания, но, в целом он, всё равно был счастлив.
Но, что-то тревожило его профессиональную душу архитектора. Он сомневался.
И, как-то он решил посоветоваться с Валей на эту тему, ведь долг по взносам уже был очень велик. Он не платил к тому моменту уже третий год.
- Саша, зачем тебе этот никому не нужный союз? Он не приносит никакой пользы. Не плати ты за него, да ещё и такие огромные деньги! - сказала Валентина.
- Да я и сам не знаю Валь. Ты понимаешь, что-то говорит мне, что он ещё мне пригодиться.
- Не пригодиться он тебе никогда. Лучше бы ты на эти деньги сыну купил что-нибудь.
- Валя, мы купим ему, всё, что нужно и так. Я же тебя о другом спрашиваю. Как ты считаешь, пригодиться ли мне ещё это в жизни? – спросил он её ещё раз, глядя прямо в глаза.
- Я уже всё тебе сказала. У меня нет денег на это.
- А я и не прошу тебя об этом. Просто хотел, чтобы ты меня поддержала, и всё! - произнёс он и отвёл свой взгляд от её холодных глаз.
- Более того, я говорила, и ещё скажу не раз, тебе давно нужно думать о новом месте. Здесь тебя не ценят, и этот институт является тупиком. Ты загнал себя в него сам, и только ты сможешь из него найти выход.
- Тебе всё мало денег, я знаю. Но я не смогу всё равно заработать их все.
- А я и не прошу тебя об этом. Мне надо только, чтобы ты мог расти профессионально, вот и всё. Пойми, ты же гробишь оставаясь в этом болоте дальше.
- Ладно, Валь! Всё ясно мне с тобой. Спасибо за понимание.
Во время этого разговора он решил окончательно, что заплатит долг за союз. Как это сделать, уже не так сильно волновало его, ведь само решение уже было им принято, и Валя выступила как раз тем человеком, противоположное мнение, которого, как раз и нужно было ему для окончательного решения.

В получку, благо это, как раз и был четверг – приёмный день в союзе архитекторов, он решительно направился прямиком туда.
Шёл так быстро, что буквально через пятнадцать минут был в Гранатном переулке. Взлетев по лестнице на второй этаж, он постучался в дверь. Она оказалась закрытой.
-Не судьба, подумал он. Но, не успев смириться окончательно с этой мыслью, увидел идущую к нему на встречу, с той стороны коридора, который был освещён дневным светом, в контражуре, знакомую фигуру Ирины Бекметовны. И, ещё не разобрав её лица, но, уже поняв, что это именно она, радостно бросился к ней навстречу, словно это был его старый, давно невидимый друг.
- Здравствуйте Ирина Бекметовна.
- Здравствуйте. Вы по поводу взносов?
- Да. Но, тут очень непростое дело.
- А, какие дела сейчас могут быть простыми? – попыталась отшутиться она с серьёзным лицом.
- Дело в том, что я не платил взносы уже четыре года.
- Что вы говорите!? – наигранно удивилась она, одновременно открывая дверь своего кабигнета.
- Да, и теперь, учитывая пени, сумма так велика, что я просто и не знаю, что делать. Да, если честно, я никак не могу даже её рассчитать, - волнуясь, говорил он на ходу, проходя вслед за Ириной Бекметовной в кабинет.
- Ничего и не велика. Просто сверху ещё за каждый год по тридцать процентов, получается, - успокоила она.
- Понимаете, у меня были тяжёлые времена, и я думал, что вообще возможно уйду из профессии, но, в итоге остался, - начал, было, он оправдываться, сочиняя на ходу историю, в которой возможно и была малая часть правды, состоящая лишь в том, что он действительно чуть было, не стал дизайнером, занявшись интерьерами.
- Но, теперь-то вы, я надеюсь, уверенны в том, что архитектор? – поинтересовалась, слегка улыбнувшись, Ирина Бекметовна.
- Да, теперь уверен! Ещё, как уверен! Поэтому-то и пришёл к вам просить о помиловании, - взмолился он, почувствовав нотку прощения, в её голосе.
- Ну, вот и славно. Единственное, что я могу для вас сделать – это не брать пеню, - наигранно жёстко, сказала она.
- Спасибо большое Ирина Бекметовна! Если бы вы только знали, как много вы делаете для нас!
- Не за что. Но, я хотела бы вас попросить больше никогда так не разочаровываться в профессии, - сказала она, одновременно ставя в его членском билете штампик об уплате.

* * *

- Ты знаешь, я так больше жить не хочу и не могу, - сказала Валентина Саше.
Они уже были вместе десять лет. И за все эти годы им так и не удалось нажить ничего своего. Только по машине каждому, и раз в год за границу, в отпуск.
И вот сейчас, по дороге домой, в машине, Валентина решила начать этот неприятный, но уже давно назревший разговор.
Она не раз это говорила и раньше. Но, как-то каждый раз ему удавалось не замечать, пропускать мимо ушей, уходя жить на пару месяцев к своей маме, сегодня он ответил:
- Почему, что я делаю не так? В чём не устраиваю?
- Ты ничего не делаешь. Мы договаривались с тобой о том, что ты будешь стараться, а ты успокоился. Ты знаешь, я слишком много тебе позволяла.
- Много позволяла? В каком это смысле? Я не понимаю. Объясни.
- Ничего, поймёшь. Просто так дальше продолжаться не может. Я хочу, чтобы ты ушёл.
- Я не твой человек?
- Да.
- Но ведь у нас есть сын?
- Ничего страшного. Мы будем его воспитывать вдвоём. Он останется у меня.
- Что ты такое говоришь? Ты сама понимаешь, что делаешь?
Саша, видел, что дело идёт к разводу. Он уже проходил один раз и знал, как именно накапливается вся эта семейная недосказанность в отношениях, перерастающая сначала в недовольство, потом в злость, и в конце концов, во вражду.
Других путей не было. Он не мог больше терпеть. Последней каплей послужила ситуация в институте, когда в течение всего года платили какие-то копейки, и им приходилось сводить концы с концами. Саша не стал тогда искать другой работы, хотя на этом и настаивала Валентина. Они платили кредит сразу за две машины, её и его. И виноват в этом был прежде всего он. Именно чувство вины не позволяло ему сейчас убеждать её в обратном. Он ничего не говорил. Просто молча крутил руль, понимая, что возможно это их последняя поездка вдвоём.
Доехав до дома, он высадил Валю из машины, и ни сказав ни слова, уехал к маме. В выходные, забрав все свои вещи из комнаты, которую предоставили им для проживания Валины родители, запихнул всё в огромный баул, не обращая внимания на то, как мялись при этом костюмы и рубашки. У него дрожали руки. Он делал не то, что хотел, а то, что его заставляло делать собственное эго. Где-то в глубине души надеясь, что Валентина изменит отношение к нему, и остановит.
Она же надеялась, что он передумает сам.
Кое-как закрыв сумку, он вышел из комнаты и пошёл в сторону прихожей. Валиных родителей тогда не было дома, а сын спал.
- Ты уходишь? – спросила она, слегка повернув голову в его сторону, стоя в кухне, лицом к окну, и наблюдая за тем, как машины рассекают своими колёсами покрытый толстым слоем дождевой воды асфальт.
- Да.
Тогда, он ждал от неё ещё два слова, которые так и не прозвучали. Она, как бы предоставила решение вопроса ему. И он ушёл.

Когда тебе за сорок, начинаешь понимать жизнь по-другому, не так, как она тебе представлялась в молодости. Только вот многое уже потеряно. А, как жить, не теряя близких людей? Причем не по причине ухода из жизни, а так, просто по глупости? Вся жизнь – одна сплошная потеря, расплата за знания, купленные дорогой ценой. Плохо, когда человек ещё надеется на везение, или удачу в своей жизни. Их нет, и не может быть, а то, что многие принимают за таковое, на самом деле результат кропотливого, многолетнего труда. Но не стоит путать этот труд с борьбой за место под солнцем.
Саша не хотел, да и, как он понял к тому времени, не умел бороться. То ли у него уже не было сил, то ли желания, но он понял, что не борец. Валентина же поняла это раньше, но надеялась, что он возьмёт себя в руки, и попытается хотя бы последний раз сделать шаг на новый уровень жизни. Он не сумел этого. И даже страх близости развода не мог его заставить предпринять что-то решительное.
И понеслась круговерть событий, диким, стремительным ручьём, подхватившая его в свои обьятия, устремляя за собой в водоворот жизни, словно щепку, валяющуюся у обочины. Тогда он ещё и не мог представить себе, что ждёт впереди. То упрямство, с которым он выбрал свой путь пугало только окружающих, но никак не его самого.

* * *

На дворе стоял две тысячи десятый год. Саша продолжал работать с Валентиной в одной комнате.
Коллектив, состоящий из семи человек, складывался все те годы, которые прошли с того момента, как Сашу сделали ГАПом. Атмосфера, царящая в нём, была не просто дружественной, но, в первую очередь неимоверно творческой. Дело в том, что принцип так называемого опен спейса, ещё не проник в стены их института. Да и зачем? Сама его планировка, сохранялась с дореволюционных времён, когда здесь был публичный дом, или, если называть вещи своими именами – гостиница Марсель. Через каждый этаж шли длинные коридоры, имеющие на своём пути три лестницы, одна из которых была парадной. Вдоль лестниц шла нескончаемая нарезка из комнат, примерно одинаковой площади. Это были бывшие номера гостиницы. В торцах и посередине коридоров, на каждом этаже располагались туалеты, впрочем, так же, как это было и при использовании здания в качестве гостиницы, и тем более публичного дома.
Посередине каждого этажа, за туалетами, сохранилась даже душевая кабина. Одна на каждом этаже.
Эти длинные и достаточно широкие коридоры института достигали своей ширины до трёх метров. Но, всё равно бывали случаи, когда всего лишь две беседующие женщины могли их собой перекрыть, встав как раз по его центру таким образом, чтобы попасть между, и без того заужающими его на полметра с каждой стороны – колоннами, выступающими из ненесущих стен.
В осенние, дождливые дни сотрудники института, имеющие опыт по заужениям проёмов, умудрялись расставлять свои раскрытые для сушки мокрые зонтики, вдоль стен коридора таким образом, что проход, оставаясь, начинал немыслимо вилять между ними, порою делая невообразимые петли, заставляя пешеходов возвращаться назад только лишь для того, чтобы пройти вперёд.
И тогда многие молодые сотрудники меняли местами разноцветные, в цветочек, или в полосочку зонтики, ставя их напротив дверей в комнаты, или унося к соседним помещениям. Зонты, будучи оставленными в коридорах, забывались там частенько до самого вечера. Но, большая их часть постепенно разбиралась их чертыхающимися в поисках своих, изменивших место дислокации зонтиков хозяевами.
Этот «дождливый», влажный коридор, напоминал пешеходную улицу, совсем ещё недавно кишащую идущими под своими зонтами людьми, но, теперь, как бы побросавшими их и убежавших в неизвестном направлении.
Институт жил своей полноценной жизнью. Сотрудники его ценились и приносили пользу, каждый по мере своих знаний, и занимаемой должности.
Саше казалось, что институт является уменьшенной моделью всего общества. Перемены, которые происходили в нём, были незначительны, как и во всей стране. Каждый знал, что от него хотят, и мог удовлетворить желание руководства.
Лишь только третий этаж, где находились те, кто был у руля, имея непосредственный доступ ко всем его тайнам финансирования, как и само правительство Российской Федерации к тайнам бюджетных потоков, жил отдельной жизнью. Но, количество посвященных было невелико по отношению к общему числу сотрудников. Поэтому неоправданно великие оклады руководства никак не отражались на зарплатах простых людей, приходящих на работу не только для того, чтобы содержать своими приработками руководство, но и для того, чтобы проектировать здания, застройки, районы, города, получая от этого ещё и удовольствие.
Их работа имела смысл от того, что приносила видимый, и что немаловажно, нужный для города результат.
Сложно было сейчас думать о том, почему работает весь этот механизм. Может быть, от того что сохранялась преемственность поколений? Никто не боролся за омолаживаемость коллектива. Это просто было не зачем. Студенты приходили на практику десятками. Из колледжей и институтов. Потом, отработав её, многие из них оставались в институте. Почему? Почему всё происходило как бы само собой? Или это только казалось со стороны? А на самом деле осуществлялась настолько чёткая работа всего отлаженного с годами механизма. Может быть и так. Но, только механизм был настолько идеален, что не скрипел и не прокручивался на месте, практически не имея изношенных, стёртых деталей. В нём ничего не надо было менять. Он сам себя чинил и смазывал, когда это ему требовалось. И только поэтому никто и не замечал, как он работает.
Сломать его было практически невозможно. Для этого требовалось разрушить всё, что с годами притёрлось друг к другу настолько, что замена всего лишь одного его составляющего на новый, другой конструкции, могла привести к обвалу всего, требуя менять всё остальное, на такое же новое, не знакомой всем конструкции.
Сама структура проектирования в России к тому времени была ещё та, перешедшая в стремительно развивающийся капитализм, из СССР. Всё работало по той же схеме, как и раньше, ну скажем, при Брежневе, что и поразительно, ведь тогда был так называемый застой.
Сам принцип архитектурных бригад, сформированный ещё в тридцатые годы, берущий свои корни вообще из дореволюционного периода, оставался тем же.
Техник-архитектор, архитектор третьей, второй, и первой категории, ведущий архитектор, руководитель группы архитекторов и ГАП. Такая же система распространялась и на конструкторов, и на проектировщиков всех инженерных систем.
В проектной мастерской могло быть несколько бригад под руководством ГАПов, и ГИПов. Ими руководил начальник мастерской в совокупности с главным инженером мастерской.
Такая структура имела хороший стимул для роста сотрудников. Все видели стоящую перед ними лестницу из предлагаемых должностей, и понимали, что именно нужно знать, и уметь для того, чтобы тебя повысили до следующего уровня.
Для продвижения нужны были, в первую очередь, знания, и понимание процесса. Повышения иногда происходили авансом, если в человеке виден был потенциал.
Кто бы мог подумать, что через каких-то четыре года всё перевернется вверх ногами, и для того чтобы тебя повысили вовсе перестанут быть нужны какие-либо знания. Для продвижения вверх по карьерной лестнице достаточно будет просто отличиться. То есть сделать, что-то не так как это делают все, или не так, как это было принято ранее. То есть разрушить что-то устоявшееся, не создав на его месте нового. Кто бы мог тогда подумать о том, что стимулом к продвижению по служебной лестнице будут не знания, а деньги. Что всё это приведет к стукачеству, подсиживанию, лжи, лицемерию, предательству. Причём повсеместно, на всех уровнях и должностях. И спрятаться от этого будет негде. Только на пенсии, тем, кто до нее дожил.
Этот ураган, сдувший со своих мест всех, кто не мог успеть схватится за чужую глотку, чтобы перегрызть её и занять место попрочнее, уже подкрадывался к столице, накапливая свою мощь в Московской области, валя вековые деревья, и тем самым расчищая место под новые, безликие микрорайоны.
А в институте, как и положено было в таких случаях, наступало затишье. Многие понимали, что оно перед бурей. Но, даже и те, кто хорошо это знал, так же, как и те, кто только догадывался, не хотели этому верить. Ведь поверить в ужасное, это, в первую очередь – приблизить его. В то же время тот, кто не готов, тот легко все теряет, от неожиданности удара.