Строки из далекого прошлого

Не раз, завершая газетный материал об истории нашей малой родины, я обращалась  к читателем «Калининца» с просьбой присылать свои или воспоминания родственников об истории своего рода, своих станиц и хуторов. Кое-кто откликался. Как-то ко мне обратилась жительница районного центра Светлана Павловна Степаненко, долгое время проживавшая в селе Гришковском. Она предложила мне познакомиться с работой своего земляка Александра Семеновича Наливайко. Живет, а может быть уже — жил, он на Украине. Связь с ним давно потеряна. Но осталась небольшая, напечатанная на печатной машинке, уже основательно выцветшая книжица с воспоминаниями и стихами о Гришковском, о дорогих и близких людях. О любви к своей малой родине, память о которой он пронес через долгие годы. Стихи у бывшего селянина в общем-то несовершенные, но такие душевные, пронизанные пронзительной болью об ушедшем прошлом, о недоданной любви самым родным и близким людям. 
Воспоминания матери автора,  окончившей всего четыре класса, трогают за душу своей искренностью, подробным описанием быта хуторян (селом Гишковское стало уже спустя не одно десятилетие после Великой Отечественной войны, в июле 1966 года, вобрав в себя ближние малые хутора). Ни она, ни ее супруг, в своем повествовании не указывают, к какому сословию относились их семьи. Скорее всего, к казачьему. Но, прожив большую часть жизни в советское время, когда о казачьих корнях люди боялись  даже подумать, не то, что говорить, а тем более, писать. Они обошли больную тему, без каких бы-то ни было уточнений.
Агафья Илларионовна Наливайко (в девичестве Жарко) подробно пишет о своей семье: «Мои родители: отец Жарко Илларион Иванович (из бедной крестьянской семьи) и мать — Жарко (Соловьянова) Александра Семеновна (из зажиточной крестьянской семьи). Начали они совместную жизнь в 1899 году, будучи ранее женатыми, имея  по двое детей от первого брака. Совместно они еще родили 11 детей. Два мальчика умерли маленькими, а один — в 12 лет в 1910 году. Врачей тогда не было, а бабки давили ему гланды, пока он и скончался. Мама за ним очень плакала. Он хорошо учился, и мы долго хранили его школьные тетрадки».
До советской власти эта семья жила на земле, арендованной у пана Дудки. Это, примерно в одном километре от колхозной МТФ, в сторону Старовеличковской. Там стояла плохонькая хатка. Но был и участок собственной земли — матери  в приданое отец подарил пять десятин. Жили  Жарко большой и дружной семьей, но очень бедно. Женщина пишет, что   в доме был стол самодельный, лавочки метра по два. От двери у стенки забиты колья, на них доски для сидения. Деревянная кровать с досками вместо сетки — у родителей. Для детей — полок (четыре кола с дощатым настилом). Полы были земляные. Их смазывали свежим коровьим навозом с глиной.  Занавески на окна вырезали из газет. Если удавалось купить для этого папиросной бумаги, то это были уже богатые занавески.
Младшие дети вчетвером спали на русской печи: на рядне, и рядном укрывались. Спалось очень сладко потому, с малых лет все много работали, пасли скот. Агафья с семи лет нянчила младших детей. Старшие ребята пахали землю, а младшие — погоняли лошадей. Зимой  дети мяли ногами прядиво (коноплю), скубли шерсть при свете керосиновой лампы. Топили печь соломой и кирпичом, который лепили летом из конского и коровьего навоза. Сухими  они горели медленно, и в хате долго было тепло. Дровами топили только тогда, когда пекли бублики. Дрова негде, да и не за что было купить, вот и берегли их.
Перед Пасхой ходили за девять километров в церковь говеть. И стар, и мал, шли босиком по степи, берегли обувь — чувяки. Обували их только перед самой церковью. Впрочем, летом все ходили босиком  не только на работу, но и   взрослые по вечерам - на гулянку.  В 1918 году погиб на войне  мамин сын от первого брака, Левка. А в 1920 году наделили нам землю по гектару на едока. Но  легче жить не стало, надо было покупать лошадей, инвентарь. Старший брат Иван построил кузницу. Сам делал бороны и плуги не только для семьи,  подрабатывал.
Через год Иван и другой взрослый брат, Василий, женились. Сыграли им свадьбы. Но жили все равно все вместе до 1925 года (семьей в 25 человек, это вместе с детьми и женами братьев). Вместе обрабатывали землю, держали  много овец. Рядно делали сами, а прясть сукно нанимали женщин-кустарей. Питались вместе. Младшие обедали за сырным низеньким столиком. Старшие за большим столом и всего из двух мисок деревянными ложками. Аппетит был у всех отличный.
В 1923 году Агафья пошла в школу. Занятия проходили по очереди в хатах хуторян. А хутор был разбросанным местечками по пять — десять хат. Стояли и хаты по одной. В школу весной и осенью ходили босиком, а зимой обували недоноски старших братьев и сестер. Приходилось на ноги наматывать много тряпок, чтобы большие башмаки не спадали.  Автор пишет: «Я ходила в школу, которая располагалась в доме пана Яковлева. Этот дом был весь в зелени, окруженный елями и розами. Ни у кого такого не было. Учителями у нас были Никита Моисеевич Бирюк с женой Полиной Вячеславовной. Впятером со своими детьми жили они в небольшой комнатке при школе».
В школе было две классные комнаты и большой зал. В одной комнате занимались первый и второй классы, в другой — третий и четвертый. В праздники приходили ученики из всего хутора. Часто Никита Моисеевич сам вел уроки во всех классах одновременно, давая детям поочередно задания. Он был очень строгим. Ученики почти всегда сидели тихо, ведь на учительском столе лежала линейка. Когда учитель сердился на кого-то, то стучал линейкой по столу, а детей не бил. Только ставил баловников в угол. Весть о том, что умер Ленин, на хутор пришла только через несколько дней,  ведь не было ни радио, ни почты. Никита Моисеевич очень взволнованно много рассказывал детям про вождя. Ученики  плакали: боялись, что теперь закроют школу. Но учитель успокоил: «В стране много коммунистов и власть они завоевали навсегда».
«Во втором классе, как лучшую ученицу, меня приняли в  пионеры и повязали красный галстук, - продолжает хуторянка, - От большой радости я вихрем примчалась домой, но родители меня чуть не побили. Кричали: «Что ты хочешь стать антихристом? Отнеси и сдай  свой галстук». Мне пришлось это сделать, хотя и плакала от обиды, и стыдно было». Окончила девочка четвертый класс и больше родители в школу ее не пустили: пятый класс находился далеко, в станице. Никита Моисеевич не раз приходил к ним домой и уговаривал родителей: грамотным будет жить легче. Но отец был - не умолим: «Девочке грамота ни к чему! Ей надо учиться прясть и шить». А Агаше так хотелось учиться!  Учитель жил на хуторе до 1932 года, а потом уехал. Его сын проживал у брата Агафьи, и рассказал, что  перед войной Никиту Моисеевича в Усть-Лабинской арестовали и, где он — не известно.
Женщина пишет: «В 1925 году братья Михаил и Василий отделились со своими семьями. Им построили хаты  рядом с отцовской, дали по две лошади и одной корове. В 1929 году начали на хуторе строить новую жизнь. Все церковные и панские земли обобществили. Для их обработки нанимали рабочих. Платили им поденно. Я тоже ходила на поденщину, и жить стало легче. В 15 лет я уже работала, как взрослая. Жаткой (на лошадях) косили хлеб в валки, граблями и вилами собирали копны. У меня были грабли шириной метра в полтора. Два лета я тягала их по-настоящему впряженная».
В 1930 году Илларион Иванович Жарко первым записался в колхоз. Сдал туда весь инвентарь и шесть лошадей. Сначала в колхозе работали без выходных. На трудодни давали денег очень мало. Зато зерна — много. Два года в зерне недостатка не было. Мололи муку и сами пекли хлеб. Дома все держали свиней, овец, птицу.  Поэтому все это ценилось очень дешево. В 1932 году был неурожай. Единоличники саботировали сдачу хлеба и их раскулачивали, судили. Теперь мы уже знаем, то это  была официальная версия, но ведь люди сопротивлялись, потому что надо было отдать государству все, а как выживать?
Старшие братья Агафьи, Иван и Василий, тоже были единоличниками. Их обложили большими, непосильными налогами. Василий бежал в Краснодар, а Ивана судили. Дали ему 10 лет тюрьмы. Отбыл он только один год и вернулся, вступил в колхоз. Его семья сильно обеднела - для государства забрали все.
Агаша в это время уже работала дояркой. Как это было тяжело! Доили руками по 20, а зимой по 30 коров. Ухаживали за коровами и сами возили сдавать молоко за километр от фермы. Она еще готовила обед пастухам и рабочим фермы. Хлеба не было. Варила борщ и кашу из кабака. Люди ели много, потому что без хлеба, по две миски каши съедали, сейчас в это даже не верится. В 1933 году был страшный голод. Тому, кто вырабатывал норму, борща или супа (их заправляли мукой и подсолнечным маслом) давали по гуще, а кто не вырабатывал, по жиже. Многие люди ходили на работу пухлыми от голода. Они и не зарабатывали густого супа. На то, что люди были пухлые и умирали от голода, никто не обращал внимания.  Илларион Жарко сторожил амбар, и в валенках приносил  немного зерна (с полкило). Его мололи на ручной мельнице и пекли пляцки со щавелем и цветами акации. Мать  делила всем поровну, а себе с отцом — поменьше. Коровы в семье не было, пропала. «Я - то пила молоко на ферме прямо под коровой из ведра, но так, чтобы никто не видел. Уж больно строго было, - говорит по секрету Агафья.
Все, в том числе и молодежь, ходили на работу в латаных платьях и кофтах. У мужчин были латки на спине, где пот проедал  ткань рубашки. Но как ни бедно  селяне жили, а песни пели весело. На гулянье  шли — пели  и с гулянья возвращались тоже с песней. Молодежь гуляла по хатам, кто пригласит. Агафья познакомилась с секретарем сельсовета. Он был комсомолец, а им запрещалось гулять по хатам, так как там были игры с поцелуями: в почтальона, в грушу. Молодых, приглашали в клуб, но они предпочитали отдыхать по старинке. В клуб ходили, когда привозили кино или комсомольцы ставили спектакль, не чаще одного раза в месяц. Брат Агафьи, Александр, работал конюхом. У него пала лошадь. За это его хотели судить. Но помог кавалер сестры, выдал справку, и конюх сбежал в Краснодар. По тем временам председатель сельского совета очень рисковал, выдав такую бумагу. Очень все бедовали, голодали до нового урожая 1934 года, когда осенью людям дали немного пшеницы.
Видно, заметив, что рассказ получается долгим, Агафья Илларионовна, постаралась избегать подробностей, но это плохо ей удавалось: «В 1934 году умерла Катя, самая старшая сестра по отцу. Брат Саша пошел в армию, брат Ефим — учиться в военное училище, а Филипп поехал учиться в Ростов. А еще 1 мая 1934 года я вышла замуж. На мою свадьбу зарезали одну курицу и купили один литр водки. Была одна родня. Цветы запрещено было надевать. Я была в розовом сатиновом платье и газовом шарфе с синими полосками. Жених был в стареньком костюмчике и новой голубой сатиновой рубашке. В приданое купили мне старый комод.  Родители с обеих сторон подарили нам по теленку, а гости - 35 рублей. На второй день после свадьбы мы со свекровью купили на руках за 30 рублей старую кровать с точеными ножками, без настила из досок (их подобрали дома). Подушки были в латаных наволочках, покрывало купили, едва живое, и года не прошло — порвалось. Попала я в семью, из восьми человек, я оказалась девятой. Была в хозяйстве одна корова. Все молоко, что от нее, тут же и выпивали. Через месяц после свадьбы я сильно заболела малярией. Лечилась отварами разных трав. К тому времени у нас на хуторе появился врач. Он рекомендовал мне прикладывать холод, и я застудила легкие. Думала, помру. Поехала в Старовеличковскую, там был хороший врач, он меня вылечил. А в январе 1935 года мы с мужем отделились от родителей, вышли жить в кулацкую хату, что числилась за сельским советом. В этом же году, 21 сентября родился мой первый сын Саша. День этот для селян был знаменателен. В колхозе было собрание, даже торжество.  От станицы Ивановской нам отрезали три тысячи гектаров земли. Для своего первенца я прикупила, хотя и не новое, но вполне приличное атласное одеяльце и простынку. Остальное было из старых вещей (женщина пишет просто: из тряпок). Когда Саше было шесть месяцев, я пошла на работу. А все потому, что у нас был огород 50 соток, и если бы я не работала, то его бы урезали до 15 соток. Нянчила моего сына сестра мужа Валя, носила мне Сашу в степь кормить два раза в день. Жила она у нас года два. Потом уехала учиться в Ейск на зоотехника».
Не менее трудной была жизнь у Агафьи и в последующие годы. Тяжелая работа в колхозе, рождение детей и главное испытание — война. На фронте уже в конце 1941 года погиб брат Александр,  в конце войны — Иван. Братья Ефим и Василий   пропали без вести.  Страшными, черными были месяцы оккупации. Пришли наши. Начали хуторяне поднимать колхоз. Агафью выбрали в правление колхоза. Летом 1943 года назначили заведующей МТФ.
«Девятого мая, в понедельник, мы узнали о Победе. Я была в поле, пололи пшеницу. Только сели позавтракать, едет учетчик на лошади. Сказал, что кончилась война, и чтобы все шли в клуб. На митинге все плакали и смеялись. Мне сказали выступить. Я говорила и разревелась», - вспоминает женщина.
Лишь в начале декабря дождалась она своего мужа. Но только два дня пробыл он дома. Вызвали в райком и назначили председателем колхоза, что на хуторе Северном. В 1950 году - председателем Гришковского колхоза. На этом записи оборвались. Агафья Илларионовна умерла, так и не дописав свою исповедь.
О своем жизненном пути рассказал и ее супруг,  Наливайко Семен Кириллович. Он  тоже начал повествование с самых истоков.  Родился он 15 февраля 1914 года на хуторе Зареченском. Его дед по отцу, Наливайко Филипп, был родом из Черниговской губернии. Там же и умер в 1895 году. У его супруги (уроженки села Ушня Бедняцкого уезда) осталось четверо детей. В 1900 году вдова с ребятишками переехала жить на Кубань, в хутор Зареченский. Купила у барыни Шансенской 10 десятин земли, построила дом, где будущий председатель колхоза жил до 1931 года. А бабушка его умерла в 1927 году. Дед и бабушка по матери: Николай и Устя Постригай, родом из Киевской губернии. Переехали на хутор в 1900 году и купили 12 десятин земли. Умерли в 1920 году.
Отец автора повествования, Кирилл Наливайко женился в 1913 году и ушел на действительную службу, воевал на турецком фронте. В 1918 году пришел с фронта с винтовкой и патронами. Сыну, которого солдат первой мировой войны еще не видел, было четыре года. На всю жизнь запомнил малец, как отец дал ему при встрече один раз выстрелить из винтовки. Вскоре отец ушел в красные партизаны, в отряд Рогачева и в том же году погиб под Армавиром.
Степан жил в саманном старом доме, крытом камышом, с мамой и бабушкой, матерью  отца. В доме было две комнаты и сенцы. Полов не было, а спали на соломе. У дома рос небольшой садик. В хозяйстве было четыре лошади, две коровы, четыре свиньи и много птицы, особенно уток (жили-то у лимана). В 1918 году хутор заняли казаки-белогвардейцы. Отобрали у семьи красного партизана все ценное имущество: плуг, (пукарь), косилку, веялку. Хотели по весне выселить семью в Центральную Россию, но сделать это не успели –  Весной 1919 года пришли красные и отобранное имущество женщинам возвратили, хотя находилось оно у казаков из Старонижестеблиевской.
В 1920 году мать вышла замуж за Акима Варфоломеевича Костюка. Родились дети: в 1922 году – Николай, в 1923 – Валентина, в 1925 – Надежда, в 1928 – Федор и в 1931 – Александр. Степа подрос и работал в поле с отчимом. Урожаи в то время собирали низкие: по 12-15 центнеров зерна с гектара. Очень не урожайным был 1921 год. С 1922 по 1924 год мальчик окончил три класса. Занимались первый год юные хуторяне на частной хате у наемного учителя - за харчи. Родители 12 учеников по очереди кормили учителя. Второй и третий класс обучались уже в школе, построенной  хуторской общественностью. В ней было три класса, 40 учеников и один учитель. Степан посещал занятия только зимой, с ноября по март, когда не было полевых работ. Ходил с полотняной сумкой, в самотканой одежде: «Учиться было трудно, не было книг и тетрадей, писали мелом на грифельных досках. Учитель имел право бить учеников линейкой или лозинкой. Я не баловался, и мне не доставалось». В 1928 году семья вступила в СОЗ. Всю землю, принадлежавшую 20 хозяйствам, обрабатывали вместе. Сеяли в основном пшеницу и яровой ячмень. Выращенный хлеб делили по 36 пудов на едока.  То, что осталось, сдавали государству. Работу  каждого учитывали. Ставили палочку за каждый отработанный день. Через год началась сплошная коллективизация, и семья вступила в колхоз, который носил имя Ковтюха. Сдали в общее пользование четыре лошади, плуг, жатку, веялку, сеялку, арбу.
В 1931 году Семен стал колхозным учетчиком. В этом же году, весной, отчим и мать переехали в Гришковку. Купили плохонький дом у Ефима Козаченко. Работали в колхозе «Червонный шлях». Семен до ноября оставался в Зареченском.  Той осенью в Гришковке открыли школу рабочей молодежи и парня зачислили в пятый класс. Обучение вели на украинском языке. Как примерного ученика, Семена в 1932 году послали учиться на курсы счетоводов в Майкоп. Кормили там плохо, помогли выжить парню посылки с сухарями, которые отправляла мама. Проучился четыре месяца, и его определили счетоводом в Гришковский сельский совет. А через год сметливого молодого человека избрали секретарем совета. Еще через четыре года – председателем сельского совета. С этой должности он и ушел в 1941 году на фронт.
Семен Кириллович вспоминает голод 1933 года: «В Гришковке тогда из 1300 душ умерло 300. Люди были пухлые от голода. Были случаи, что люди ели людей. В нашей семье никто не умер. Нас было 8 человек. Отец работал заведующим МТФ, мать кухаркой в бригаде». В этом же голодном году Семен познакомился со своей будущей женой А. И. Жарко. Поженились 1 мая 1934 года. Свадьба была бедной. Первое время жили у родителей мужа. Потом отделились и перешли в пустующий  дом кулака Фомина. В 1935 году родился сын Александр, в 1937 – Валентин и в 1940 – дочь Полина. Жили бедно, как большинство селян.
Еще в Зареченском Семен вступил в комсомол, а в партию – в Гришковке в 1940 году. В этом же году  Николая призвали в армию. Через три года он погиб на Днепре, под Херсоном. Семена призвали  10 октября 1941 года. Два месяца провел на обучении в запасном полку в Орджоникидзе. 20 суток шел железнодорожный эшелон до Казани. Зачислили кубанца телефонистом в 21-й гвардейский полк «Катюш». В этом полку и окончил Семен службу ефрейтором. Довелось участвовать в тяжелых боях на Дону, под Сталинградом в 1942 году, в прорыве на реке Миус в 1943 году, в наступлении через Донецкую область – на Крым. Только 16 апреля 1944 года начали  гнать врага из Крыма, через Джанкой и Симферополь дошли до Севастополя. В деревнях советских воинов не любили, ведь недавно крымских татар выселили. Солдатам  просто стреляли в спину.
Из Крыма в июне 1944 года полк перебросили на Западную Украину, под Тернополь, в подчинение первого Украинского фронта. Дошли до Сандомира, что на реке Висла. Бои там были неимоверно тяжелыми. 12 января 1945 года прорвали оборону врага и форсировали Одер, вошли в Германию. На небольшой речке Нейе поляки встречали советских солдат дружелюбно, а немцы, убегали, бросали все имущество. Бывший солдат четко запомнил все даты, все вехи большого военного пути: «16 апреля 1945 года мы начали свое последнее наступление, через город Котбус, что южнее Берлина, через Дрезден и Прагу. Окончили войну 14 мая в Праге. Чехи встречали нас очень хорошо. В Праге мы отметили День Победы с пивом и вином. Немцы жили очень богато. Когда мы зашли на территорию Германии, то из солдатского котла не питались. Ели трофейные продукты. В подвале каждого дома было полно консервированных мяса, колбас, овощей и фруктов. Из Германии нам разрешили раз в три месяца отправить домой одну посылку. Я послал две посылки с «барахлом», которого в каждом доме много. После Победы мы два месяца стояли в Праге, а потом нас перебросили в Австрию. 15 ноября демобилизовали. Домой прибыл 24 ноября».
С войны Семен Кириллович вернулся с заслуженными наградами: орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За оборону Ленинграда», «За взятие Праги» и «За победу над Германией». Всего несколько дней отдохнул фронтовик и принял портфель председателя колхоза «Красный Октябрь», что находился на хуторе Северном. В 1950 году его перевели председателем Гришковского колхоза «Красный путь». А за два года до этого семья построила в Гришковке саманный дом, крытый черепицей. В 1963 году на месте саманного построили каменный дом, крытый шифером. В 1950 году в семье председателя родилась дочь Клава. Через четыре года Семен Кириллович пересдал председательство и стал заместителем, потом – управляющим, бригадиром строительной бригады, заведующим током, рабочим тока. Жизнь налаживалась, в колхозы поступали новые машины, от людей требовалось больше знаний, и довоенных курсов счетоводов, конечно же, было недостаточно для, того, чтобы руководить подразделением, не говоря уже о колхозе. Семен Кириллович понимал это. Заканчивает свое повествование он так: «В 1963 году в Краснодаре мне сделали тяжелую операцию на желудке. Выжил с трудом. Наш сын Валентин погиб во время службы в армии под Евпаторией в соленом озере 30 сентября 1959 года. Остальные дети живут: Александр в городе Северодонецке, Полина – в Северской, а Клава в Новороссийске. У меня семь внуков и четыре правнука».
Не менее интересны и содержательны, а в литературном плане, гораздо привлекательнее, записки старшего сына бывшего председателя, Александра. Он озаглавил свое повествование коротко: «Родина». Селянин подробно описывает родные места: речку Косатую балку, разбросанные по округе, заброшенные потом хутора, останавливается на рельефе местности, растительном мире, рыбе, которая водилась в реке, и как юноши ее ловили. Для меня, например, было открытием утверждение автора, что в балке есть лечебная грязь такого же происхождения, как и в озере, Подкова, что находится за Старонижестеблиевской. В Косатой балке запасы такой грязи больше.
Косатая балка раньше пересыхала. Поэтому селяне в 1948-49 году вырыли два котлована. Они наполнялись родниковой водой, которую колхозники использовали для полива капусты и помидоров. Для этого построили насосную станцию. Насос приводился в действие от мотора, работавшего на нефти. Управлял этим оборудованием Петр Федотович Пономаренко (умер в 60-х годах). Насосом воду поднимали на дамбу. Дальше действовали в ручную, открывали канаву,  и вода шла самотеком по грядкам с овощами.
Река была любимым отдыхом детворы. Летом в ней купались, а зимой, когда она замерзала, катались на самодельных деревянных, с «лезвием» из проволоки коньках. Лучшие умельцы, каким был автор, делали металлические коньки из старых обручей, что снимали бочек. При попутном ветре парни разворачивали парусом пальтишки, и мчались далеко вперед, только ветер свистел в ушах.
О рыбалке – целая статья. До 50-х лет рыбу  гришковцы не разводили. В реке водились карп, карась, линь. Колхоз вылавливал немного рыбы для своих столовых. Сразу после войны, и довольно долго, рыбаком был родственник автора дед Василий Варфоломеевич Байлук. Ловил рыбу сетями, вентерями и «котами» (заготовки из камыша). Вылавливал  за день - не больше  тридцати  килограммов рыбы. В 60-е годы рыбу стал разводить колхоз. Весной запускали малька сазана (шарана), толстолобика и белого амура. Для сбора «урожая» собирали однодневные бригады из шести человек. Расплачивались с ними рыбой (по 10-15 килограммов каждому). Лов вели 300 метровым волоком. Улов достигал в день до тонны рыбы. В конце 60-х лет у колхозных рыбаков уже была моторная лодка. Долго рыбаками работали А. А. Костюк, и И. В. Середа. В конце 70-х годов, когда Балка соединилась с рисовой системой, в реке появилась другая рыба: судак, красноперка, подлещик и даже сом.
Александр Семенович подробно описывает село и его достопримечательности, вспоминает военное детство: «Школа – большое здание с длинным коридором . Перед занятиями в 1943 году мы пели каждое утро всей школой гимн нашей страны». Запомнились ему овальный потолок в старом клубе, магазин амбарного типа, почта в небольшой хатке, за ней в небольшом кирпичном доме сельсовет и библиотека. На месте медпункта стояло длинное некрасивое здание больницы и роддома. «Лечил все болячки один фельдшер с рыжими волосами». Южнее на 300 метров стояли кузница и мельница с каменными жерновами, которые крутил такой же насос, как и на поливе овощей. Наискосок, через дорогу был сырзавод, куда сдавали молоко с фермы и от частников. Тогда все, у кого была корова,  должны были сдавать государству по 300 литров молока в год.  «Молоко веяли ручным сепаратором. Из обрата (провеянного молока) делали казеин (сухой творог), который сушили на воздухе». 
Тракторная бригада находилась напротив дома В. И. Костюченко. В ней было несколько колесных тракторов ХТЗ, которые работали на керосине. И один богатырь, гусеничный ЧТЗ без кабины. А еще комбайн с металлическими колесами. Его по полю тащил трактор. Были в колхозе молотилка с приводом от трактора и несколько ручных веялок. Хлеб косили вручную или лобогрейкой (косилкой на лошадиной тяге). Из транспорта имелись арбы и телеги-шарабаны (с ящиком на полтонны зерна), тоже на лошадиной тяге. В колхозе действовали МТФ, СТФ, ПТФ и овчарня, четыре полеводческих бригады и огородная, которой более 20 лет руководил П. С. Соловьянов. В огородной бригаде, находившейся у самой Балки, были валковый пресс и самогонный аппарат (гнали самогон из отходов производства тростникового меда для крепления колхозного вина). Такой мед тогда заменял сахар. Варили мед из выдавленного сока в 200 литровой деревянной ванне с жестяным дном. В конце дня разрешали мальчишкам вылизывать освобожденную от варева ванну. Мед (темно-коричневая жидкость) шел для варки варенья из яблок или жердели. Ели его и просто с хлебом.
Автор подробно описывает отчий дом.  Был он просторный, но с земляными полами. В кладовую на зиму заносили ульи с пчелами. Стульев не было. Спали братья в кухне на топчане. Для отопления использовали высушенный «кирпич» из коровьего навоза. Называет Александр своих соседей: «Впереди – Толочек Тимофей, сзади - Дмитриевна, пожилая женщина. Через дорогу наша бабушка Жарко А. С. и Никифор Бурьян. После войны он сменил фамилию на «Климов».  Запомнил мальчишка, как  осенью 1941 года перед фронтом прощались с отцом. Гуляли в саду, отец угощал халвой, более сладкой,  никогда больше автор не ел!
Летом 1942 года на хуторе появились немцы. Колонна мотоциклистов и танкеток проехала через хутор, не останавливаясь. Потом появились другие части: «У нас во дворе стояла длинная машина - полевой госпиталь. В доме жил офицер-врач. Он, видно, был неплохим человеком. Неплохо относился к нашей семье. Даже говорил, что Гитлер капут будет. Сносно объяснялся на русском языке. Карателей у нас не было, но ожидалось, что семьи коммунистов уничтожат. Перед уходом немцы пытались угнать молодежь. У нас на чердаке прятался Леонид Жарко».
Бежали оккупанты из хутора стремительно. Вместе с ними ушли и 15 предателей-грузин, живших в хате семьи Наливайко. Перед бегством немцы угнали всех коров. На хуторе  стоял истошный женский плач. Все плакали по своим кормилицам. Но далеко угнать стадо враги не смогли, бросили его за железной дорогой. «Первый наш солдат, которого я увидел, был, видимо, разведчик. Днем он быстро проскакал на коне по полю за бабушкиным огородом  в сторону Андреевской. А вечером со стороны Андреевской пошли наши солдаты. Это были, в основном, ребята из Средней Азии и наши называли их «ялдашами». Встречали их хуторяне очень радушно. В каждую хату набилось по десятку человек и всех кормили, чем могли. Грязь на дороге была страшная – наша, родная, мартовская, кубанская грязь. Она не давала немцам удирать, а нашим – их догонять. В день «безвластия», когда немцы ушли, а наши еще не пришли, со стороны Стеблиевской хутор обстреливали минами. Мы прятались в хате под столом. Мама нас троих накрывала своим телом целый час, пока не закончился обстрел. Не помню, пострадал ли кто-нибудь. Несколько раз я видел над Балкой воздушные бои. Один наш подбитый самолет сел за хутором».
Мальчику запомнилось еще, как по ночам мама усиленно молилась, просила Бога даровать жизнь отцу и братьям, сражавшимся на фронте. В оккупацию хуторяне были на полном самообеспечении. Сами шили обувь из шкур, варили мыло (из костей и падали). Мыльную воду делали, прокипятив золу и шляпки подсолнечника. Погас в печи огонь - бежали к соседям с совком, принести «жару», спичек-то не было. У кого в семье были старики и подростки,  имели кресала. Делали их из зубца жатки с кварцевым камнем (находили на железнодорожной насыпи).  На фитиль брали тряпки, ватку со шляпки подсолнечника.
Когда ушли немцы, хуторяне начали все восстанавливать. Колхозные здания стояли без стекол, имелось еще несколько полуразвалившихся телег. Вот и все колхозное имущество. Но – лиха беда – начало. Собрали у людей ничейный скот, что приблудился после ближних боев. Откуда-то появились овцы, свиньи, куры, несколько лошадей и быков. Председателем, по словам, Александра, стал Степан Тихонович Воронкин. Мать автора, Агафью Наливайко назначили заведующей МТФ. Командовать ей пришлось только женщинами, пацанами. А чабаном был приблудившийся откуда-то болгарин, дед Комуджиев.
Там, где когда-то были малые хутора, развелось много волков. Они не только тревожили овчарню, но и на хутор заходили. «Однажды  бешеный волк через окно хаты  напал на тетку Воловик, и ранил ее. Убил этого волка  на второй бригаде Голосун. Я видел этого волка. На волков устраивали засады. В степи развелось много зайцев. Ловили их силками. Особенно много мои дяди Костюки, Федор и Саша. Из заячьих шкур мама даже сшила мне шубку».
В 1943 году Александр пошел в первый класс и на всю жизнь запомнил первую учительницу – Е. В. Бондаренко. Первоклашки сидели в одном классе со второклассниками. Учительница занималась с ними по очереди. Писали на выкрашенных в черный цвет дощечках, размером с тетрадный лист. Писали мелом. Во втором классе появились ручки с перьями. Чернила приходилось делать из печной сажи, а писали на самодельных тетрадках из старых газет и книг. Учебников - два-три на класс. Вместо парт - длинные дощатые столы и лавочки. В теплое время года на улице все дети делали физзарядку. С первого класса обучались военному делу. Ходили строем с деревянными винтовками.
Летом школьники работали в поле: выбирали на пшенице клопа-черепашку, собирали колоски. Уборка хлебов затягивалась до поздней осени, а кукурузу убирали уже по снегу. Урожайность хлебов  была не большой – до 20 центнеров зерна с гектара. А вот арбузы и дыни гришковцы выращивали отменные. Электричества не было, малой техники тоже. Огороды пахали: впрягали корову. Выращивали на них в основном кукурузу, мололи ее на ручных мельницах, в семьях, где были мужчины. Или везли кукурузу на мельницу, отдавая часть крупы мельнику. Люди трудились от зари до зари, а получали мало на трудодни. Налоги платили большие: на корову, кур и даже – на фруктовые деревья.
Александр был старшим из детей, и на нем все держалось в доме. Брат Валентин пас свиней. Днем за детьми присматривала бабушка. Праздник был, когда ходили в гости к родственникам, Костюкам, которые баловали детей. Кино раз в месяц на хутор начали привозить в 1944 году. Потом, через год,  был в школе митинг, посвященный Победе.  Долгожданное возвращение фронтовиков:  «Мой отец пришел где-то поздней осенью. Пришел к своей маме, к Костюкам. Там мы с ним и встретились. У него была вся грудь в наградах, и мне казалось, что он не меньше, чем генерал. А оказалось – ефрейтор».
В 1945 году в школе стала работать тетка Александра, Клавдия Нефедовна Жарко. Она служила вместе с дядей Филиппом. Вместе они и вернулись с войны.  В  1946 году была засуха, урожай маленький, и зимой 1947 года начался голод. Лакомством для хуторян был тогда суп из тростника и семян веничья, подсолнечная и соевая макуха. А какой вкусной казалась пареньку не дозревшая пшеница в поле! Заветной мечтой Саши была гармошка, но родителям купить ее было – не по карману. В конце 40 годов в школе работали: директор Георгий Иванович Савченко, физику, математику и геометрию преподавал Николай Яковлевич Бондаренко (он в 1948 году строил хату для семьи Наливайко), пионервожатой была Луиза Ивановна Легкоконец (ее девичью фамилию мальчик не запомнил). Она организовала в школе детский театр.
В 1949 году (если автор не ошибается) в колхозе построили электростанцию. Она была мало мощной и лампочки горели в пол накала. Через год мощность электростанции увеличили и провели свет в дома двух центральных улиц. В колхозе появилась первая техника.
В Гришковской школе было только 7 классов. В стране тогда обязательным было четырехклассное образование. Продолжить учебу можно было в Стеблиевской, но там не было родственников, и парня осенью 1950 года  отправили на учебу в Северскую. До нее пришлось добираться двое суток на телеге, в которую были запряжены быки (из колхоза мужики ехали за строительным лесом).
Летом парень приезжал на каникулы и работал в колхозе. А в Северской он увлекся радиотехникой, и каждый раз привозил в подарок родным, сделанные собственными руками приемники, а в школу -  проигрыватель с усилителем. Благодаря этому устройству, для молодежи в клубе смогли устраивать танцы.
В послесловии Александр Наливайко размышляет о родном селе, о земляках и о необходимости написания и издания книги о его малой родине: «История хутора, понятно, не представляет собой ценности для страны. Но для тех, кто здесь родился, ее ценность, мне кажется, выше, чем – Москвы. Историю хутора никто и никогда не напишет и не издаст, если этого не сделают его жители». На титульном листе машинописной книжечки стоит: 1986 год. Возможно, это дата последнего посещения Александром Семеновичем его родины.