Дневник топографа. Тетрадь шестая

         
Тулунская экспедиция 1946 год

1. Передислокация партии

В начале 1946 года я получил приказ расформировать базу партии в Ухтуе и в течение одного месяца полностью перебросить наше предприятие в село Качуг. Мне удалось справиться с поставленной задачей в срок, в том числе благодаря помощи инженера Рябова. Его отряд работал в Качуге уже несколько лет, поэтому нам не пришлось заниматься строительством новой базы и её обустройством. В Качуг я перевёз свою семью, а мои родители вернулись в Черемхово.

Мимо посёлка проходит Якутский тракт, который уже в то время представлял собой хорошую гравийную дорогу. Эта трасса здорово помогла нам при выполнении поставленных задач в полевом сезоне 1946 года. Появилась возможность доставлять продукты и материалы в полевые бригады автомобильным транспортом. Там, где грузовик не мог проехать, мы использовали авиацию.

После завершения Великой Отечественной войны все предприятия страны начали перевооружаться: фонды обновлялись отечественным и иностранным оборудованием. В полной мере это касалось и советской топографической службы. Инженеры получали новые приборы, полевые отряды оснащались рациями, автомобильным и авиационным транспортом, увеличились нормы выдачи продуктов.

Советские люди с энтузиазмом приступили к мирному созидательному труду. Предстояло восстановить разрушенное народное хозяйство на освобождённых территориях, заново построить города и посёлки, пострадавшие от варварского нашествия фашистов, освоить и обустроить новые земли для будущих поколений советских людей.
 
Сразу после завершения войны в Качуге была сформирована аэросъёмочная партия, в которую входили два самолёта Р-5 и один «Бостон». На них была установлена аэросъёмочная аппаратура. В качестве разведочного, связного и транспортного самолёта использовался У-2, также входивший в состав партии. Пилоты всех самолётов пришли в гражданскую авиацию с фронта. Каждый из них имел боевой опыт и мастерски управлял своей машиной. Вероятно, именно военная закалка помогала выполнять им любое сложное и опасное задание. Для наших асов не существовало причины для отмены намеченного рейса. Каждый их них мог посадить самолет на крохотном пятачке расчищенной земли при плохой видимости или отправиться в полёт при неблагоприятных погодных условиях. Ни разу никто из лётчиков не отказался от выполнения лётного задания, хотя оснований для этого всегда было достаточно. Они действовали смело и бесшабашно, не оглядываясь на требования своих инструкций. Уже спустя годы за «лихачество» и за грубое нарушение «Наставлений по полётам» авиаторов сурово наказывали, вплоть до пожизненного отстранения от управления воздушными судами, но в послевоенные годы руководители всех уровней снисходительно смотрели на оправданные и неоправданные риски лётного состава.

Именно мужественная работа специалистов и пилотов аэросъёмочной партии позволила раньше намеченного срока собрать в этом малоизученном и труднодоступном районе необходимый материал для производства карты высокой точности.

Разработанная и принятая советскими инженерами методика использования самолётов с установленными на них аэрофотоаппаратами даёт возможность в кратчайший срок составлять качественные карты любого масштаба. Аэросъёмка местности производится с высоты от шестисот до пяти тысяч метров. Отснятые материалы в специальных цехах привязывают к местности, дешифруют и строят сеть фототриангуляции. Затем на макет карты наносят названия рек, ручьёв, долин, низин, хребтов, характер наземного покрова, указывают дороги, тропы, одинокие избы, покосы и многие другие данные, полученные в ходе работ полевых бригад топографов и геодезистов. Этот оригинал отправляется на картфабрику, откуда готовые экземпляры карты распространяются на гражданские и военные предприятия.
 
Благодаря самоотверженному труду советских топографов в 1955 году была создана по аэрофотосъёмочным материалам полная топографическая карта всей территории СССР в масштабе 1 : 100 000. В настоящее время ведутся работы по составлению единой карты Советского Союза в масштабе 1 : 25 000.

2. Инспекция на Киренгу

Я уже говорил о том, что в тот год мы имели почти регулярную связь со всеми полевыми бригадами благодаря использованию автомобильного и воздушного транспорта. Исключением были отряд инженера Кондратьевой, осуществлявший нивелировку местности, бригада рекогносцировки техника Скворцова и бригада строителей геодезических знаков Колупаева. Все они работали на одном производственном участке, который располагался северо-западней Качуга в значительном удалении от имевшихся дорог.
 
По моим подсчётам, к середине июля эти бригады, продвигаясь с работой вдоль реки Киренги, должны были достигнуть таёжного посёлка Мунок.
 
Я обратился к начальнику лётно-съёмочной партии Курочкину с просьбой организовать рейс к Муноку для доставки продуктов нашим работникам и для осуществления мной плановой инспекции. Курочкин, несмотря на плотный график полётов, выкроил время для моего рейса на ближайшее время с тем условием, что пилот меня ждать не станет и возвращаться мне придётся своими силами. Объяснялось это просто: повсеместно установилась хорошая погода при отсутствии таёжных пожаров. Поэтому нельзя было терять ни одного часа светлого времени суток и необходимо максимально использовать хорошую видимость для производства аэрофотосъёмки. У-2 использовали в качестве самолета-разведчика при выполнении воздушной рекогносцировки. Я, конечно, согласился на эти условия, и спустя день, погрузив продукты, мы с лётчиком Витей Вяткиным поднялись с Качугского аэродрома и взяли курс на северо-запад.
 
Достигнув Киренги, по моей просьбе Вяткин снизил машину до трёхсот метров и направил самолёт вдоль русла реки. Мы внимательно смотрели вниз в надежде увидеть следы пребывания бригад. Был замечен уже построенный триангуляционный пункт, это вселило в меня уверенность, что наши товарищи работают успешно и не отстают от намеченного графика. Подлетев к посёлку, Вяткин снизил самолёт до ста метров, высматривая площадку, удобную для посадки, и стараясь определить направление ветра по дыму, выходившему из трубы какого-нибудь дома. Сделав несколько кругов вокруг Мунока, Витя выбрал относительно ровную и чистую площадь, годную для приземления, которая располагалась между рекой и огородами. Зайдя от реки, пилот максимально сбросил обороты двигателя и начал снижение. Спустя минуту самолёт коснулся земли, затем последовала тряска по неровной поверхности, крутой разворот перед самой изгородью и, наконец, полная остановка машины.

Все, кто был в посёлке, пришли к самолёту. Оказалось, что в Муноке до этого дня никогда не приземлялись другие летательные аппараты. Здесь почти не было людей, воочию видевших самолёт, и понятно, какое ликование вызвало наше прибытие у местных жителей.

Мои расчёты были верны. Оказалось, что бригады техника Скворцова и инженера Кондратьевой базировались в посёлке. Скворцов ушёл с работой в тайгу, обещая вернуться через два дня, а Кондратьева работала вблизи – километрах в пяти от посёлка. Мне, бесспорно, повезло, так как удалось застать сразу две бригады в одном месте.
 
Разгрузив продукты, с помощью местных жителей мы отнесли их в дом, где разместились наши коллеги. Вяткин выпил молока, покурил, и все пошли провожать его к самолёту. Витя для местных жителей был настоящим героем. На него смотрели с нескрываемым восторгом, а парни с большой охотой отозвались на просьбу Вяткина расчистить и подровнять площадку для взлета. Витя вырулил самолёт, махнул рукой в прощальном салюте, дал газ, разогнал машину и поднял её в воздух. По просьбе местного населения Вяткин трижды облетел посёлок на предельно малой высоте, затем самолёт взмыл вверх и отправился на юг. Пролетев несколько километров, лётчик сбросил вымпел с моей запиской для Кондратьевой.
 
Я принялся готовить ужин, ожидая своих товарищей. Дом, в котором они расположились, был одним из лучших в посёлке. Большая русская печь, массивные стены, множество приусадебных построек, солидная изгородь – всё это характеризовало хозяина как справного трудолюбивого крестьянина. «Где же ваш муж?» – спросил я хозяйку. «Побило на войне мужичков наших», – отвечала она и тут же заплакала.

В целом люди в Муноке жили очень бедно. Здесь не было ни школы, ни почты, ни магазина. Регулярная связь с большим миром осуществлялась только в зимний период, когда можно было тайгой на санях добраться до Качуга. Даже по сибирским меркам деревня была очень маленькая – всего-то двадцать домов да несколько гектаров распаханной земли. Жили здесь натуральным хозяйством, ловлей рыбы и промыслом пушного зверя. Несколько раз в год местные жители снаряжали обоз в Качуг, куда на продажу отвозили добытую пушнину. Других средств существования не было. Семьям без добытчика жилось очень непросто, вот и дети нашей хозяйки были одеты в обноски и питались очень скудно.
 
Спустя час, следуя моему указанию в записке, сброшенной с вымпелом, бригада Кондратьевой в полном составе вышла из тайги. Мы сразу подвели итоги проделанной работы, обсудили сроки завершения оставшихся объёмов и условились о месте и времени сбора всех трёх бригад. В назначенный срок я организую отправку самолёта, на котором Кондратьева вывезет полевые документы, геодезические инструменты и оборудование в Качуг. Оставшиеся члены бригад верхом на лошадях, не обременённых значительным грузом, вернутся в расположение нашей партии.
 
Забегая вперёд, скажу, что наш план чётко сработал: все три бригады в срок закончили работы, собрались в условленном месте и даже сумели выбрать и подготовить хорошее место для посадки самолёта. Когда стал слышен звук мотора, они подожгли костры, которые позволили лётчику увидеть взлётно-посадочную полосу.
 
Мы не садились за стол, ожидая бригаду Скворцова. Чтоб не терять время, я проверил состояние измерительных приборов Кондратьевой. Как и ожидалось, нивелир был правильно отъюстирован. Состояние башмаков, реек, костылей и мерных лент соответствовало требованиям инструкций. Журналы полевого нивелирования велись грамотно и аккуратно, методика работ и допуски инструкций нарушений не имели. Я, конечно, остался доволен, о чём и сообщил Светлане. Она пыталась скрыть свои чувства, но я заметил, что моя похвала ей приятна.
 
Несколько слов о Кондратьевой. Светлана была родом из Томска. Ещё до войны она окончила Новосибирский институт инженеров геодезии и картографии и работала в Западной Сибири. В конце 1942 года погиб её старший брат, который был кадровым офицером в звании майора. Кондратьева решила мстить за него фашистам. В военкомате она добилась того, чтобы её направили на передовую в качестве корректировщика артиллерийского огня, ведь эта военная специальность во многом соответствовала её гражданской профессии. После тяжёлого ранения Кондратьева была комиссована и вернулась в топографическую службу. Она имела несколько боевых наград, одна из которых была получена за то, что, находясь в надёжном укрытии, Светлана лично  уничтожила четверых фашистов, пытавшихся забросать её гранатами, не переставая при этом вести корректировку огня. Об этом нам рассказывала её мама, которая как-то приезжала погостить к дочери. Рассказывала и всё плакала. Фронтовая закалка и боевой опыт, конечно, наложили свой отпечаток на характер Светланы: она была грубовата, очень строга к себе и к окружающим. В работе Кондратьева задавала очень высокий темп, не жалея ни людей, ни лошадей. Приучив себя довольствоваться малым, того же требовала от остальных. Перед началом полевого сезона я разговаривал с ней на этот счёт, стараясь объяснить, что все, конечно, должны работать с полной отдачей сил, но требовать от людей ежедневной запредельной нагрузки нельзя. В общем, я немного переживал, удалось ли Кондратьевой создать нормальный доброжелательный климат в рабочем коллективе.

Наконец, вернулась с работы бригада рекогносцировщика Скворцова. Как мы и ожидали, Скворцов услышал шум самолёта и поспешил в деревню. Мы сели ужинать. Во время общей беседы за столом я задал вопрос, не случается ли споров или недопонимания между членами бригад и их руководителями. Вопрос прозвучал очень мягко и обтекаемо, но всем было понятно, что я имею в виду. «С нашим командармом разве поспоришь? – ответил один из рабочих. – Ей армией командовать, а лучше - фронтом!» Все рассмеялись, и я понял, что опасения мои были напрасными. Светлана сумела создать здоровую атмосферу в своём коллективе, и моего вмешательства не требовалось.

Я провёл в Муноке одну неделю. За это время сходил в маршрут со Скворцовым и убедился в его грамотной и ответственной работе. Затем помог Кондратьевой в съёмке одного сложного из-за крутого рельефа участка. Дожидаться бригаду строителей Колупаева я не стал и решил отправиться в Качуг. Мне предстояло преодолеть более ста километров.

3. Возвращение в Качуг

Хозяйка дома, где остановились наши бригады, узнав о том, что мне предстоит добираться до Качуга своим ходом, любезно предложила мне одну из трёх своих лошадей. Я должен был доехать на ней до ближайшего эвенкийского стойбища и оставить там. Эвенки спустя несколько недель должны кочевать на север и приведут лошадь обратно в Мунок. «Вдоль реки тропа, по ней и следуйте. Мимо стойбища не промахнётесь», – дала мне напутствие хозяйка.
 
Ранним утром я выехал по указанной тропе и уже во второй половине дня прибыл на стойбище. Меня тепло встретили и заверили, что обязательно вернут лошадь владельцу.

Я подошёл к реке, там совсем ещё маленькие эвенки ловко ловили хариус. Я попросил у них удочку. Мне, улыбаясь, вручили её и тут же обступили со всех сторон. Считая себя опытным рыбаком, я нисколько не смутился пристального внимания и закинул снасть. Хариус не заставил себя долго ждать – сразу взял приманку, однако я попытался подсечь его чуть раньше, чем следовало. На мою неудачу дети ответили дружным смехом. Вторая и третья попытка также не увенчались успехом. Ребятня дружно смеялась надо мной. Их, вероятно, веселил тот факт, что взрослый мужчина не способен обхитрить маленькую глупую рыбу. Наконец, мне повезло, и я вытащил на берег хариуса грамм на триста. Самый старший из ребят взял удочку и принялся таскать рыбу одну за другой. За короткое время он поймал с десяток штук, показывая мне, как необходимо правильно подсекать и вываживать хариуса. Наука была несложная, но у меня не получалось так сноровисто рыбачить. Тем не менее, поймав ещё несколько крупных хвостов, я был вполне доволен уловом. Хариуса я решил взять с собой, для этого круто посолил его в своём котелке.

Утром следующего дня я покинул гостеприимное стойбище и отправился пешком таёжной тропой до следующего населённого пункта Шевыкан (если правильно я запомнил его название). К полудню мне удалось подстрелить гуся на небольшом таёжном озере. Этот гусь был лёгкой добычей, так как оказался весенним подранком. Он не мог встать на крыло и улететь со своей стаей. Обременённый трофеем и солёной рыбой, которую так и нёс в котелке, я протопал ещё несколько километров.

Ветер донёс до меня запах дыма, и, немного поразмыслив, я принял решение найти костёр, а следовательно, и людей, которые должны были быть рядом. Свернув с тропы, я довольно быстро обнаружил следы длительного пребывания таёжников. Пройдя ещё несколько сот метров, я вышел к месту, где, как оказалось, затаборились геологи. Они обрадовались моему появлению и пригласили в свой лагерь. Мне очень знакомо чувство радости, когда во время длительного пребывания в тайге встречаешь постороннего человека. Новый знакомый всегда принесёт какие-нибудь известия и разбавит однообразие полевой жизни свежими впечатлениями.
 
Отряд состоял из двух инженеров и трёх рабочих. В их задачу входило исследование района на предмет наличия золота и других полезных ископаемых. Они собрали изрядное количество образцов разных пород и минералов, которые уже сортировали и готовили к транспортировке.
 
Приготовив добрый ужин, мы уселись за стол. Один из геологов достал спирт и разлил его по кружкам. Солёный хариус оказался весьма кстати. Мы выпили за содружество наших профессий. Мне показали топографическую карту, которой пользовался геологический отряд, и выразили благодарность за её точность и основательность. Я, конечно, был рад тёплым словам, но ответил, что конкретно к данной карте не имею никакого отношения. «Какая разница! Ты советский топограф, и карта советская – значит, определённое причастие к ней имеешь!»

Геологи рассказали, что уже второй год ведут изыскания в этом районе и на следующий полевой сезон имеют грандиозные планы. Ожидается проходка шурфов и разведочных канав, поэтому на этой территории будут работать несколько отрядов. «Мы здесь уже обжились немного, приготовили, так сказать, плацдарм», – не без гордости говорили они.
 
Устроились геологи и правда неплохо. Две большие армейские палатки находились в центре их лагеря. Одна была жилая, другая оборудована под полевую лабораторию, где определяли свойства и характеристики исследуемых пород и минералов. Рядом с кострищем располагался балаган, который выполнял роль столовой, где мы ужинали. Имелись коптильня, в которой впрок заготавливали мясо и рыбу, а также небольшая печь для выпечки хлеба. Печка была сложена из гольцов, доставленных с ближайшей реки. Сруб примерно три на три метра выполнял роль бани, в которой легко помещались  два человека. Немного странно было видеть таёжный огород, который представлял собой грядки лука, чеснока, свеклы и репы. Особой гордостью геологов был ледник – яма с массивной крышкой. В неё весной натаскали лёд и хранили там добытое мясо и пойманную рыбу.
 
Я похвалил моих новых знакомых за хозяйственный подход к делу организации полевого лагеря и сказал, что топографы о таких условиях могут только мечтать. Как правило, они завтракают в одном месте, а ужинают в другом. Кочевая жизнь не даёт возможности для основательного обустройства очередного лагеря. Лишь бы было сухо и тепло – других требований к жилищу топографы не предъявляют, но и этого не всегда удаётся добиться. Геологи согласились с моим суждением и предложили выпить за путешественников и исследователей земли.
 
«Ты изучаешь внешнюю оболочку нашей планеты, а мы распознаём её начинку – недра. Недалеко то время, когда советские люди начнут исследовать другие небесные тела, и накопленный нами опыт поможет им в этом». Я, признаться, не разделял такого фантастического оптимизма, но спорить не стал, а высказал лишь сожаление о том, что профессия топографа недооценена в нашем обществе. Большинство советских людей не знают вообще о её существовании. Так было в те годы, такое положение дел осталось и теперь.

Составление карт и атласов имеет прежде всего культурное значение, характеризует развитие государства и общества, являясь неотъемлемой частью прогресса. Однако благодаря средствам массовой пропаганды в сознании обывателя живёт стереотип, что именно геологи являются первопроходцами. Действительно, было время, когда путешественники отправлялись в путь, не имея карты, и в дальнейшем сами составляли её. Но в последние десятилетия ситуация в корне изменилась: там, где мог не побывать геолог, археолог, строитель, учёный, военный, обязательно прошли с работой бригады топографов и геодезистов. Именно они по праву являются пионерами, исследовавшими в буквальном смысле всю территорию нашей необъятной страны.

Советские геологи, безусловно, относятся к первооткрывателям новых месторождений полезных ископаемых, что даёт немедленный экономический эффект как для государства, так и для рядовых граждан. Возводятся горно-обогатительные комбинаты, к ним тянут линии электропередач, строятся автомобильные, железные дороги, новые города и посёлки. Всё это широко освещается в периодической печати, по радио, телевидению, снимаются даже фильмы. И в общей симфонии хвалебных отзывов находится место всем, кроме инженеров-геодезистов. Не умаляя заслуг советских специалистов разных профессий, мне как человеку, отработавшему сорок лет в топографической службе, прискорбно осознавать, что о трудовых буднях моих друзей и коллег знают немногие. А ведь своим самоотверженным трудом мы внесли значительный вклад в развитие нашего государства и социалистического общества.

После сытного ужина и интересной беседы мне как почётному гостю предложили на ночь занять лучшее место в палатке. Я с благодарностью удобно устроился и сразу уснул.
 
Ещё вечером закапал дождь, а к утру он набрал силу и перерос в ливень. Геологи предложили остаться и переждать непогоду, но я решил всё же продолжить путь, так как в Качуге меня ждали служебные дела.

Таёжная тропа вывела меня в Шевыкан. Не задерживаясь, я проследовал дальше по тележной грунтовой дороге. Дождь сделал своё дело, насытив глину водой и превратив её в грязь. Мои сапоги быстро намокли, и я натёр ноги после того, как прошёл с десяток километров по раскисшей дороге. Набитые мозоли на ногах не давали мне идти дальше. Я отмыл сапоги, сложил их в рюкзак, а на ноги надел толстые шерстяные носки. В скором времени они покрылись слоем глины и стали подобием лаптей. Ходьба значительно облегчилась. Почти без остановок я шёл целый день. Вечером добрался до большого села Бутоково, но решил не останавливаться на ночлег, а продолжить путь и отдохнуть в полевом стане колхозников, о котором мне рассказали в селе.
 
Поздней ночью возле дороги я наконец увидел строение. Дверь была не заперта. На столе горела лампа, которая освещала помещение, где вдоль одной стены были сколочены нары, вдоль другой стояли лавки, стол, и возле входной двери находилась большая чугунная печь. На нарах спали четверо мужчин. Свободного места для меня было достаточно. Я повесил плащ для просушки возле печи, там же разместил сапоги и свои шерстяные носки, свернул телогрейку, положил её под голову – и сразу крепко уснул. Утром я услышал негромкий разговор крестьян, готовивших завтрак. Они с недоумением обсуждали моё ночное вторжение. Я поднялся с нар, представился, вкратце рассказал о себе и выразил благодарность за полученный отдых в полевом стане. Колхозники весело меня приветствовали, усадили за стол и предложили завтракать.
 
За завтраком мне сообщили, что через несколько часов в Качуг будет отправлена подвода, и на ней я смогу проехать оставшиеся двадцать километров. Я был очень обрадован этим известием, так как ноги мои ныли от усталости и болели в местах вздувшихся мозолей.

Дождавшись подводы, я улёгся на соломе и с удобством добрался до Качуга. Возчик оказался доброжелательным и словоохотливым человеком. Всю дорогу я отвечал на его вопросы и рассказывал о нашей работе. Во второй половине дня он доставил меня прямо к крыльцу квартиры, где я проживал со своей семьёй.  Так закончился этот нелёгкий выход из тайги, который запомнился мне на всю жизнь.
 
4. Гибель самолёта Р–5
 
Выполнив задание по съёмке одного из таёжных районов вдоль реки Киренги, на самолёте Р–5 лётчик Жуков и аэросъёмщик Муллеров возвращались на Качугский аэродром. Плановый полёт прервался, когда двигатель самолёта зачихал, затем и вовсе заглох, пропеллер остановился. Жуков как опытный лётчик, имевший боевой опыт и не раз осуществлявший аварийные посадки, принял решение дотянуть до ближайших лугов, которые располагались вдоль Киренги. Р-5 имеет два крыла, поэтому хорошо планирует, однако для удачного приземления необходимо было ещё преодолеть около сорока километров.

План Жукова наверняка бы осуществился, если бы самолёту сопутствовал попутный ветер. Но ветер предательски дул навстречу планируемой машине. Наконец Жуков осознал, что выполнить задуманное не получится. Он приказал своему товарищу: «Немедленно прыгай с парашютом! До полей не дотянем!» Муллеров в ответ спросил: «А ты будешь прыгать?» И услышал отрицательный ответ: «Мне нельзя покидать самолёт, я буду садить его. Это мой долг!»  «Тогда и я не буду прыгать. Садиться – так вместе», – решил Муллеров.

Спустя несколько минут Жуков сообщил: «Держись! Даю посадку!», затем направил машину на густой сосняк. Максимально снизившись над деревьями, лётчик резко потянул ручку управления на себя. Нос машины круто поднялся, а задняя часть, задевая вершины сосен, здорово снизила скорость. Зацепившись оперением за ветки деревьев, хвост оторвался, что еще уменьшило инерцию движения уже неуправляемой машины. Оставшаяся часть Р-5 опрокинулась на землю, обламывая крылья. Удар фюзеляжа о землю был сильным, но корпус выдержал нагрузку и экипаж не получил никаких травм и повреждений.

Освободившись от ремней, которыми они были пристёгнуты, Жуков и Муллеров спрыгнули на землю с двухметровой высоты. При отсутствии компаса товарищи по несчастью не смогли хорошо ориентироваться на местности и двигались по тайге повинуясь интуиции. Им необходимо было выйти к ближайшему посёлку Карам. Там находилась база экспедиции Рябова, имевшая в своём распоряжении рацию и метеостанцию. Из посёлка регулярно передавали прогноз погоды на ближайшие дни для аэросъёмочной партии.
 
Инженер Курочкин после того, как полётное время Жукова вышло, немедленно связался по рации с Карамом, откуда ему сообщили о том, что зафиксировали проход самолёта на север, а возвращения его не наблюдали. Курочкин сразу отправил на поиски самолёта «Бостон» и второй Р-5, но они не дали результата.
 
Жуков и Муллеров тем временем шли тайгой и видели, как самолёты барражируют в небе, но не сумели развести костёр, чтобы дать сигнал о своём местонахождении. В начале своего похода они взяли с собой парашюты как дорогостоящие, но пройдя всего пятьсот метров, отказались от своего намерения и отнесли их обратно к самолёту. Не имея продуктов, запаса воды, подходящей  одежды, а главное, привычки пешего передвижения в глухой тайге, наши герои быстро устали и к ночи поняли, что заблудились. К счастью, они вышли на конно-вьючную тропу. На ней бродяги заночевали и утром с помощью жребия решили, в какую сторону двигаться. К счастью, фортуна им улыбнулась и к вечеру товарищи сумели добраться до посёлка.

О выходе людей из тайги и гибели самолёта было немедленно сообщено по рации в Качуг. Инженер Курочкин радовался и горевал одновременно. Утром в Карам был отправлен У-2. Виктор Вяткин первым рейсом забрал Жукова и доставил его в распоряжение аэросъёмочной партии в Качуг. Заправив самолёт, Вяткин вернулся в Карам за Муллеровым. Но без приключений им добраться не удалось: не долетев до Качугского аэродрома километров десять, на этот раз отказал двигатель у Вяткина. Муллеров, выбравшись благополучно из одной переделки, попал в другую.
 
Вяткин сразу развернул машину и направил её на свободную от деревьев поляну, которую заметил недавно под крылом. Лётчик с ходу приземлился в низине, заросшей плотным кустарником, который  погасил скорость, и пилоту удалось удержать лёгкий самолёт от опрокидывания вперёд через себя. Осмотр машины показал, что никаких повреждений при посадке самолёт не получил. При этом в баке не оказалось ни литра бензина. Топливный кран оказался открыт: видимо, от вибрации он раскрутился, и всё топливо вытекло из бака. Вяткин и Муллеров без труда добрались до Качуга, оставляя затеси на деревьях, чтобы потом отыскать дорогу к самолёту.

На другой день бригада, вооружённая топорами и пилами, с канистрами, полными топлива, отправилась к оставленному У-2. В короткий срок поляна была расчищена от кустарника и валежника. Самолёт заправлен, ещё раз осмотрена взлётная полоса. Двигатель запущен, разбег – и Вяткин поднял У-2 в небо. На этот раз всё обошлось благополучно, и Виктор долетел до Качугского аэродрома.

Прибывшая из Новосибирска комиссия расследовала обе аварии и пришла к выводу, что вины лётного состава в случившемся нет. Причины отказа двигателя у Р-5 установить не удалось из-за сильных повреждений машины. Отказ работы двигателя У-2 был связан с неисправностями в топливной системе, в связи с чем произошёл пролив бензина уже в полёте. Главный вывод комиссии: с целью предотвращения подобных аварий необходимо в кратчайшие сроки организовать на базе аэросъёмочной партии ремонтную мастерскую для обслуживания самолётов, а также срочно пригласить на работу опытного механика, который бы отвечал за их техническое состояние.
 
Курочкин получил взыскание за отсутствие инициативы в деле организации безопасности полётов. А Муллеров после описанных злоключений написал рапорт об уходе из партии, мотивируя своё решение очень просто: «Я не хочу оставить своих детей сиротами». Его с пониманием отпустили, приняв на работу другого специалиста.

5. Охота  на кабаргу

 С наступлением осени появилась необходимость обеспечить некоторые полевые бригады тёплой одеждой. По намеченному графику мы с Вяткиным в течение нескольких дней летали в места расположения бригад, доставляли одежду, продукты и узнавали о ходе производства работ.

Инженер Афонин, молодой, но грамотный и энергичный специалист, осуществлял наблюдение пунктов сети триангуляции в бассейне реки Лена. Его бригада была последней, которую необходимо было обеспечить тёплыми вещами.

Витя Вяткин после событий, связанных с гибелью самолёта Р-5, и последующего выхода из тайги Жукова и Муллерова стал интересоваться работой геодезистов в полевых условиях. Его очень впечатлил рассказ Жукова о том, как нелегко пришлось выбираться из «таёжного ада».
 
Все лётчики после этой истории стали брать с собой запас продуктов и оружие на случай аварийной посадки в безлюдной местности, а Вяткин кроме этого с большим интересом расспрашивал опытных таёжников о том, как необходимо действовать в той или иной ситуации. Несколько раз он говорил мне о том, что хочет заночевать где-нибудь  в глуши, а если представится возможность, то и поохотиться.

Наконец, случай такой появился. Я получил разрешение у начальника аэросъёмочной партии Курочкина остаться на ночлег в полевой бригаде. По предварительной договорённости с Афониным, мы должны были доставить одежду и продукты к одному из триангуляционных пунктов, который располагался на открытой местности, что позволяло без предварительной подготовки осуществить посадку самолёта.

Подлетая к знаку в назначенный срок, мы с Витей увидели дым от костров, который указывал место для нашего приземления. Нас встречал один из рабочих бригады. Афонин дожидаться самолёта не стал и ушёл на следующий пункт. Весь доставленный нами груз рабочий немедленно погрузил на двух лошадей и отправился догонять своих товарищей, передав мне записку от Афонина. В ней обстоятельно было изложено о ходе работ и называлась приблизительная дата их окончательного завершения.

Оставшись одни, мы с Витей соорудили небольшой шалаш для ночлега, развели возле него костёр, сварили и напились чаю. После этого я предложил попытать счастье в охоте на кабаргу.

Кабарга – это небольшой олень высотой полметра, иногда чуть больше. Отличительной особенностью кабарги является наличие длинных клыков, выступающих из нижней челюсти. Являясь очень осторожным и пугливым животным, кабарга предпочитает пастись в чаще густого ельника, в буреломах и обязательно рядом с подножьем гор, имеющих обнажение. В случае опасности она ловко взбирается на горную кручу, в труднодоступные места, куда не способен подняться хищник. С подхода кабаргу добыть трудно, обычно на неё ставят петли или подзывают манком, который копирует блеяние телёнка.

Мне захотелось испробовать способ охоты на кабаргу, который я слышал от бывалого охотника.
 
Вооружённые двустволкой и карабином, мы отправились к подножью крутой сопки. Там я выбрал пятиметровую пихту, подрубил ей ствол, и вдвоём с Виктором мы завалили её лагами так, чтобы наделать побольше шума. Отойдя от дерева метров на тридцать, мы устроились в засаде. Со слов охотника, кабарга, услышав звук падающего дерева, обязательно придёт к нему, чтобы полакомиться свежей и нежной зеленью кроны.
 
Скрываясь в густых зарослях, мы с Витей просидели не разговаривая и не двигаясь более часа. Когда я начал терять надежду на успешный исход дела, Вяткин вдруг скинул свои лётные унты и на четвереньках пополз вдоль зарослей, которые нас скрывали. Двигался он быстро и бесшумно, почти не задевая ветки и листву. Карабин Вяткин держал в правой руке, опираясь на землю прикладом при передвижении.
 
Я с напряжением всматривался в чащу с надеждой понять, что заставило Витю двигаться таким необычным способом. Витя тем временем скрылся в кустах, и через минуту я услышал его звонкий смех, который продолжался до тех пор, пока я не подошёл к нему.
 
Вяткин сидел на коленях и, с трудом сдерживая новые приступы хохота, рассказал о причинах своего веселья. Он увидел, как в кустах мелькнула кабарожка, но так как стрелять было невозможно, Витя решил подкрасться как можно ближе к животному. Направление он выбрал правильное, действовал ловко и благодаря шуму деревьев от порывов ветра подобрался на расстояние пяти шагов к самцу кабарги. Кабарожка стоял на пне и с удивлением наблюдал за неизвестным ему зверем. Когда Вяткин поднял голову, олень передними копытцами дробью застучал по пню и зашипел. Витя не выдержал и засмеялся. Кабарожка стремительно, большими прыжками сиганул прочь.

После услышанного я тоже принялся хохотать. Нас нисколько не расстроила неудачная охота. Мы весело рассуждали о том, какое недоумение вызвал Виктор своим появлением у самца кабарги. Уж наверняка этот кабарожка запомнит внешность и повадки нового хищника, который забрёл в эту чащу.

К вечеру ветер стих, и мы побродили по ельнику, настреляв рябчиков. Вернулись к шалашу уже в сумерках и, сварив похлёбку, с аппетитом поужинали. Я похвалил Витю за удачную стрельбу по рябчикам и за умелый «кабаржиный» манёвр. «В целом, экзамен охотника ты сдал и можешь теперь самостоятельно добывать дичь и любого зверя», – заключил я.

Наутро, позавтракав остатками супа и напившись чаю, мы отправились в обратный путь. Поднялись в воздух, самолёт набрал высоту. Полёт проходил нормально. Но вдруг машина резко стала снижаться. Я, признаться, немало испугался, схватившись за борта кабины. Витя оглянулся и, улыбаясь, подмигнул мне: «Не дрейфь!» Скорость самолёта росла, земля была всё ближе, наконец, Вяткин взял штурвал на себя и вывел  самолёт из пике.

Приземлившись, Витя сказал, что я как участник крутого пикирования успешно сдал экзамен фигурного полёта, однако самостоятельно управлять самолётом мне ещё рановато.


6. Ликвидация партии

Все бригады нашей партии в срок закончили производственные задания и без задержек, в соответствии с намеченным планом вернулись в Качуг. Этот факт был очень важен, так как в короткий срок предстояло опять перебросить всё предприятие в Тулун на базу нашей экспедиции.

В середине ноября мне удалось закончить ревизию всех материальных ценностей, принять финансовые и производственные отчёты и на основании этого произвести полный расчёт с сезонными рабочими и инженерно-техническим составом, постоянно работавшим в экспедиции.
 
Полевой сезон был успешно завершён. Мне оставалось только произвести взаиморасчёты с организациями и частными лицами, с которыми приходилось иметь деловые отношения в организационно-хозяйственной деятельности партии, и после этого закрыть счёт в Качугском отделении Госбанка.
 
Зайдя в одно из учреждений, я увидел хозяйку дома, где останавливались наши бригады в посёлке Мунок. Она меня узнала и рассказала о том, что по первому снегу в посёлок прибыл заместитель Качугского райисполкома тов. Васильев и предложил желающим семьям выехать в Качуг. Здесь им предоставили жильё и работу, а детей устроили в школу. Я спросил, довольна ли она, что переехала. Женщина ответила, что очень жалко было оставлять хозяйство, но деваться некуда: детей она сама в Муноке прокормить не сможет. Я пожелал ей всего наилучшего, а про себя поблагодарил тов. Васильева за то, что он не забыл мою просьбу и позаботился о семьях советских людей, у которых на войне погибли их кормильцы.

На другой день с двумя машинами я выехал в Иркутск со всеми документами и материальными ценностями нашей партии. Далее поездом я добрался до Тулуна, где после необходимых формальностей сдал все дела, получил отпуск и отбыл в Черемхово.