Розовый дом на холме Часть третья Ах, эта свадьба,

 

Контейнер пришел

Между тем все наши ближайшие соседи, офицеры, получили повышения по службе, и их семьи переехали в новые квартиры. Нам было очень тесно в нашей шестнадцати-метровке: я заканчивала школу, братишке было семь. Папа все еще мучился в институте, хотя уже в другом и не в Москве. Энергетический закрыли или переформировали, и студенты могли продолжать учебу в других институтах: мама «перевела» папу в наш педагогический, на математический факультет:
— Лишь бы уж какой-нибудь диплом о высшем образовании, лишь бы уж конец этому мученью пришел.
В нашем городе с мамиными связями и нужными знакомствами (а их теперь у нее было достаточно: она была заведующей обувным складом), папа быстренько закруглился с учебой. Она ему, я думаю, и самому порядком поднадоела.
Наконец пришло и новое звание – в капитанах он «переходил» все сроки. Получив майора, папа приступил к новой службе в Рембазе – большом военном предприятии по ремонту радиотехники для самолетов. Папа стал начальником радиоцеха, в его подчинении было двести рабочих. Оставался вопрос о новой квартире.
Он любил почитать, поиграть в шахматы, посмотреть футбол, отдохнуть на речке с семьей, но наши выходные проходили примерно по одному сценарию: субботним утром начинались стирка и уборка, мама ставила тесто на пироги. Нам с папой хотелось быстрее закончить все дела и рвануть на училищную турбазу, но тут обычно появлялся «гонец» из Торга с известием: «Контейнер пришел!». Мама бросала все как есть.
— Белье достирайте и повесьте, тесто обминайте, чтоб не поднималось, — и исчезала вместе с гонцом.
Настроение у папы портилось: он хотел провести время вместе с ней, ведь и так почти не виделись.
Это означало, что мама пропала на два дня: в воскресенье с утра опять на работу. Если контейнер с обувью простаивал на выходных, городской торг должен был платить железной дороге за простой: наша мама не могла позволить этого. Тем более, что она тоже получала хорошую оплату за сверхурочные: деньги ей всегда были нужны. К примеру, у нас появился новый мебельный гарнитур, хотя новым он был только для нас, это был румынский подержанный, купленный у генеральской семьи, но в очень хорошем состоянии. На работе ее, конечно же, хвалили и поощряли: думаю, что другой такой работницы там не было. Грамоты, а позднее даже медаль, бережно хранились в серванте.
Мой папа был человеком, который умел любить. Он любил жизнь, свою семью, друзей, работу, животных. И он любил маму: я часто видела, как он ее обнимал и целовал, называл ласковыми именами, восхищался ее талантами. Когда мы с мамой  ссорились, он всегда говорил:
— Неужели ты не понимаешь, что она тебя любит, что она жизнь за тебя отдаст, не думая ни секунды. А то, что ругает иногда – пойми ее тоже, ведь она хочет как лучше.
Или:
— Наша мама – редкий человек, таких поискать: посмотри, как она работает.
Работала она, действительно, хорошо. Там, на своей работе, или во дворе (чтобы показать соседям, как надо держать в порядке дом), или на огороде (вот как надо выращивать урожай!) Дома же была немного другая картина.
Но папа не уставал от желания радовать ее.
К маминому дню рождения мы готовились вместе: обсуждали подарок и праздничный ужин (хотя особенного ничего приготовить не могли, но старались). Однажды мы ждали маму с работы, накрыв праздничный стол. Папа еще суетился на кухне и попросил меня выглядывать в окно, чтобы подать знак, когда она будет подходить к дому.
— Идет!
На проигрывателе заиграла ее любимая песня, и мы, распахнув дверь, встали на пороге.
Мама вошла, выключила проигрыватель и сказала:
— Зачем вы взяли сервиз? Я просила даже не дотрагиваться до него никогда!
Я знала этот недовольный, строгий тон: настроение начинало портиться.
— Ну а зачем тогда вообще он нужен? Давай хоть на твой день рождения им попользуемся, хоть один раз – красиво ведь,— папа хотел обнять ее, но она отмахнулась и начала собирать красивую посуду со стола.
Поставили обычные тарелки, сели за стол.
Папа скомандовал мне:
— Давай!
Он все еще надеялся исправить положение.
Я достала припрятанный подарок: флакончик духов «Серебристый Ландыш» был привезен папой из Москвы и ждал этой минуты.
Мама посмотрела на цену.
— За эти деньги я бы ведро духов купила, — и равнодушно отставила их в сторону.

Кто рано встает…

— Сходи к начальству, попроси квартиру – невозможно так больше жить.
— Они там сами знают кому и когда давать.
— Они знают? Они сами знают?
Ссоры повторялись все чаще и были все тягостнее для меня: было обидно за папу, хотя я понимала, как хорошо было бы мне иметь свою комнату. Я этого себе даже представить не могла, но знала, что папа не может просить о чем-то для себя. Он был скромным и непритязательным человеком, всегда очень сдержанный в еде: я никогда не видела, чтобы он переедал, даже за праздничным столом. Кушал красиво, не спеша, а ведь никто его, сироту, не учил хорошим манерам. Мама не придавала значения еде (все можно проесть и пустить в дым). Прибегая с работы, могла остановиться у плиты и съесть холодную жареную картошку со сковородки. Стоя! Если мы шли вместе и несли в сумке хлеб, то обязательно отламывали его и ели по дороге. Обычно у нас был борщ на три дня, который мы с папой разогревали на обед. Он приучил меня к уксусу: мы всегда его добавляли. Борщ мне не нравился, точнее, опротивел, я предпочитала перекусить в школе: два жареных пирожка с повидлом и стакан киселя стоили 10 копеек, но мама предлагала мне взять с собой кусок хлеба с салом – бр-р-р! Хорошо, что папа зарабатывал в биллиардной, – в карманах моего школьного фартука почти всегда находи-лось пару рублей.
К одежде папа тоже был равнодушен.
— Я же в форме в основном, купи лучше что-нибудь себе, -говорил он маме.
Его военная форма всегда выглядела безупречно: мне надлежало гла-дить его рубашки и при этом следить, чтобы на кончиках воротничков, не дай бог, не было маленькой складочки, иначе он переглаживал сам.
Не знаю, попросил ли он в конце концов или начальство, все-таки, проявило инициативу, но мы получили квартиру! В новом пятиэтажном доме нам выделили трехкомнатную, на первом этаже, и мы отправились ее смотреть. Три просторные комнаты, ванная, отдельный туалет, маленькая кухня и коридорчик. Центральное отопление – забыть про печку! На кухне: раковина, газовая плита, газовая колонка для нагревания воды. О чудо, включить колонку, пустить воду, наполнить ею ванну и лежать, – разве это возможно? Стены оклеены обоями (я никогда их до этого не видела), это выглядело очень красиво, хотя и сильно меня удивило: у Горького я часто читала про грязные обои, под которыми водились клопы.
Моя комната – отдельная! С большим окном, выходящим во двор, – это было каким-то чудом. Своя комната! Своя!
Проходная комната была определена как гостиная, где будет спать братик, и третья – спальня родителей.
— Холодильник поставим к тебе: на кухне места для него нет,— сказала мама, обращаясь ко мне. Радость начинала меркнуть.
Все, что мама изрекала, обсуждению не подлежало, но папа попытался:
— Ты встаешь очень рано, Раечка, будешь ее будить.
— Ничего страшного, кто рано встает, тому Бог дает: вот когда выйдет замуж, тогда переставим.
Вскоре мы переехали: к румынскому гарнитуру прибавился спальный – рижский. В моей комнате стояли: пианино, стол со стульями, раскладной диван, шкаф и холодильник.
Каждое утро между пятью и шестью часами мама заходила в мою комнату, открывала холодильник, громыхала кастрюлями, уходила, приходила снова и снова громыхала. И так последующие четыре года: наверное, поэтому я так рано выскочила замуж.
В гостиной вечерами мы смотрели телевизор, а мама шла спать очень рано, уже в восемь:
— Так, чтобы тихо было!
Мы смотрели фильм и переспрашивали друг друга:
— Что он сказал?
— Что она сказала?