А мы служили...

      *   *   *
Вид из окна, которого уж нет,
который открывал на мир глаза подростка,
дарил ему и свет, и цвет,
и каждый новый день какой-нибудь сюжет
внизу под окнами – на перекрёстках.

Дом на Урицкого 17 – тихий центр,
и коммунальный быт в большой квартире,
где на счету соседей – каждый метр,
в стремлении пожить хоть чуть пошире.

А широта распахивалась там,
там – за окном, за площадью и сквером,
где птиц весенних поднимался гам,
и к Ленину под барабанный тарарам
салют отдать шагали пионеры.

На Толмачёво шли над головой,
из рейса возвращаясь, самолёты,
а от Оби гудков протяжный вой,
где теплоходов началась работа,
и поездов колёсный перестук,
он звал умчать куда-нибудь
совсем далёко…
так в армию, наверно, заберут,
и сердцу неспокойно, одиноко.

Но есть друзья!
Сорваться и бежать,
успеть наговориться, поделиться.
Как это было тягостно и радостно решать,
куда пойти, в какое русло влиться.
От перспектив захватывало дух,
… и что нам – тем,
до будущих непрух.

     *   *   * 
А мы служили, мы не косили,
мы нас отмазать врачей не просили.
Да, попадали потом в передряги
и начинали как духи, салаги.
Чаще нам было не до парадов,
но понимали – нам всё-таки надо
землю свою защищать научиться,
где посчастливилось жить и трудиться.
То был не подвиг, но Родине – плата,
испробовать ратную долю солдата.

Первым из ближайшего круга служить отправился Домашов Владимир. Проводы в армию тогда ещё носили почти ритуальный характер. Это было иногда многодневное действо с излишками по части алкоголя. Хотя жизненные обстоятельства уже положили запрет на злоупотребления. Домашов успел уже поработать. Он закончил профтехучилище для работников метеостанций и стал радистом на отдалённом степном пункте, где бегали сайгаки. Там от одичалости и обилия природных компонентов, они вдвоём с товарищем научились гнать самогон и гоняли на мотоцикле по степи, выискивая сайгаков на пропитание. Во время одной такой гонки, на которую он отправился в одиночку, его мотоцикл угодил в ямку, перекувыркнулся и разбился. Владимир пролежал без сознания до утра, пока его хватился товарищ и организовал поиски с местными жителями. Домашов выжил, но сотрясение мозга получил по полной. По состоянию здоровья его списали со станции. Врачи настоятельно рекомендовали не употреблять алкоголь как минимум полгода. Как раз к моменту призыва, его признали годным к службе в армии, и будущий воин последовательно начал прощаться со всей роднёй – ближней и дальней, с друзьями и однокашниками, с подругами и любимой девушкой, а таковые уже появились. Тогда ещё уходили в армию на три года, а во флот – аж на четыре. Любимой действительно надо было бы набраться терпения, чтобы дождаться своего парня. Ну, не у всех его хватало – терпения, поэтому заводить любовь до армии было делом рисковым для обоих.
       Самым интересным в случае с Домашовым было то, что после двухнедельных проводов все уже не знали, как спровадить Вовку в армию. И вот он в назначенный день, наконец, отправился на «холодильник», как у нас неизменно именовался сборный пункт призывников. Дома начали наводить порядок и подсчитывать убытки. Жизнь возвращалась в нормальное русло, а Домашов-младший вдруг раз – и возвращается. Не взяли! Что-то не срослось с отправкой команды, и их распустили на время по домам. То есть проводы как бы возобновлялись. Это уже ни у кого не вызвало энтузиазма, но Вовка эту отсрочку воспринял, как спасение. Потому что «уходили» его на холодильник ну совсем «никакого». И он хоть немного отоспался и поправился. А как поправился, проводы возобновились с новой силою. Его отправили на холодильник второй раз, но уже не были уверены, что насовсем, и ведь – точно. Вовку и второй раз вернули!  Опять проводы? Но ни душевных сил, ни денег уже ни у кого не осталось. У Вовки даже белки на глазах появились, а это верный признак перепоя. С ними он и ушёл окончательно. Возможно, такая отсрочка призыва была чем-то вызвана, но по сути, если бы Домашова отсрочили на год, то он и отслужил бы на год меньше. Его призвали в 1966 году, а с 1967 года службу в советской армии и на флоте уменьшили по сроку. И получалось, что те, кто пришёл служить через год, увольнялись одновременно с отслужившими три года, а не два. Это создало огромную нервную напряжённость среди разных призывов. Дедовщина проникла в казармы. Выравнивать сроки начали с помощью кулаков и угнетения. Так считается.
     Но ведь в 1968 году наши танки двинули в Прагу. Это были не просто события, а в 1969 прогремели события на острове Даманском уже на Дальнем Востоке. И в этом году пришла пора служить выпускникам из класса Евгения.
     Возможно, их класс по числу ушедших отдать долг Родине был рекордсменом в нашей школе. Причём, во многом это происходило как осознанное действие, почти добровольное. Некоторые даже отставили учёбу в ВУЗах. Разбросало их в разные стороны, в разные войска. Из ближайшего круга друзей первым как старший по возрасту ушёл Молдунов (Кёник), он попал в ГСВГ.  Евгений служил неподалёку – в Кемерово в войсках ПВО,  Бухаров Владимир (Кахан) оказался в пограничных войсках на Дальнем Востоке, захватил как раз события на Даманском. Шапиркин Борис (Боб) был расчётчиком стрельбы артиллерийского орудия, отслужил в той самой неспокойной, но усмирённой Чехословакии.  Шутов Сергей (Шутик) попал в Свердловск, в авиационном полку был аккумуляторщиком. Переписывались между собой редко, но зато какие были встречи после службы?!    
Вот вершина и, возможно, смысл такого шага – вернуться с чувством выполненного долга и обняться с друзьями-товарищами, которые прошли сами через те же трудности, но у каждого было чисто своё – личное.
И поделиться, рассказать друг другу, как это не просто начиналось.