Глава VIII Слушай, а тебе композиторы не нужны?

Стасов вернулся на работу после полугода отсутствия, проведя месяц в больнице, потом, ещё три, в санатории. Затем он балбесничал дома, под патронажем своей, горячо любимой жены Ларисы.
Она берегла мужа, как ценную вещь. Хорошо сделанную, добротную, собранную не на конвейере, а индивидуально, по спецзаказу. Это была любовь. Ведь ей и не нужен был никто другой, кроме него. И, к такому выводу она пришла практически сразу, заполучив его себе в мужья, без сопротивления. Ласковый, понятливый взгляд, заинтересованность в нём, проявленная ею, в своё время, сделали её победительницей над крутым нравом, этого творческого человека, не способного ни на какие компромиссы на работе, и такого ласкового и заботливого, уступающего во всём своей Ларочке, дома.
Конечно, после того скандала, который был устроен ею, в кабинете Надеждина, Стасову не хотелось возвращаться. Даже несмотря на то, что они были друзьями.

- Здравствуйте Алексей Михайлович, - поздоровался с ним Саша, как-то случайно встретив его на лестнице, когда бежал вниз, а тот шёл наверх. Буквально в первый же день, после его выхода на работу.
- А Саша, здравствуй, - не улыбнувшись своему бывшему сотруднику, произнёс Стасов.
Саша протянул ему руку, не понимая, почему тот, не спешит с приветствием. Ведь руку положено протягивать первым именно тому, кто старше. Но Стасов не ответил на его жест, демонстративно спрятав свою, в кармане брюк.
- Вы обижены на меня?
- Обижен!? На тебя!? – покраснев лицом, спросил Стасов.
- Да, я думал, что вас огорчило то, что на меня повесили ваши объекты. Если честно, то я думал, что это временно, и сразу же после вашего выхода с больничного, мне нужно будет отдать их вам.
Он не понимал, что для Стасова сейчас, в данные минуты, решалась его дальнейшая судьба. Конечно же, он не собирался менять образ своей жизни, и уж тем более профессию. Но, что-то происходило в нём в эти минуты. Саша, скорее догадывался об этом, чем знал, и мог понять, то, что творилось в душе у этого, родного ему человека.
- Знаешь, я хотел тебе сказать, - вдруг произнёс нерешительно Стасов.
- Что? Что вы хотели сказать мне? – испугавшись его внешнего вида, так, как он был бордового цвета, спросил Саша, понимая, что сейчас произойдёт, что-то страшное.
- Ну, и гадёнышь же ты!
Саша, остался стоять там же, где и стоял, не ответив ему.
Он не понимал, почему так с ним обошёлся этот человек, который с данного момента стал для него совершенно чужим, навсегда оставшись в прошлом.

Раньше Саше приходилось слышать о том, что архитекторы иногда сходят с ума, но он не думал, что ему вот так вот не только придётся наблюдать весь этот процесс, но ещё и учавствовать в этом немыслимом помешательстве.
Саша понимал, – Стасов, ищет себе новое место. Нет, он не хочет увольняться. Да и Лариса этого не желает, ведь ему сейчас ни в коем случае нельзя нервничать. Он хочет сменить мастерскую, и ходит по тем, которые хоть как-то могли бы его заинтересовать, что занимаются жильём, как и та, в коей он всё ещё числился.
Идти в седьмую, где проектировали детские сады и школы, ему не хотелось, не из-за специфики её направленности, а по причине ограниченного количества так называемых генераторов идей, в ней. Таковых там было два человека. Сам начальник мастерской Кириллов, и его правая рука, Наталкина.
Вторая мастерская занималась монолитом, и там также наблюдалось некое насилие руководства над рядовыми архитекторами. Весь креатив в ней формировался так же начальником, и его правой рукой, в виде жены, и ГАПа, в одном лице.
Оставалась пятая и третья мастерские. Четвёртая даже и не рассматривалась. Он не считал её объекты интересными для себя, тем более её руководителя, с которым вообще не хотел иметь общего дела, так, как считал скучным человеком.
Таким образом, постепенно, по институту поползли слухи, что Стасов ищет себе место. И те руководители мастерских, к которым он ещё не приходил, уже насторожились заранее, готовясь к ответу. Многие его побаивались, из-за архитектурной упёртости, становящейся часто вредной, в процессе согласования образа объекта, с Пристроевым. И, в глубине души, были рады тому, что он никак не может до них дойти, надеясь на чудо, и провидение Господне, что способно отвести от них беду. Но, были и такие, которые хотели его подобрать на должность ГАПа. И он знал о них. Но, сам не хотел к ним, из-за слишком простого решения данного вопроса. Он не привык жить легко.
Архитектура в мастерских, не то, чтобы навязывалась двумя, тремя ГАПами, нет, скорее никто не хотел бороться с ветряными мельницами, понимая, что всё, что Стасов может предложить, выглядит вызывающе смело. А это, со стопроцентной гарантией приведёт к комфликту с гнущим свою линию директором. Так, как тот, если и будет внутренне согласен с его решениями, всё равно захочет втянуться в игру со Стасовым, под названием, «процесс зарождения архитектурного образа».
И вот, в один солнечный, зимний день Алексей Михайлович пришёл в третью мастерскую, где только, что, как раз сменилось руководство, по причине того, что предыдущий её начальник не смог больше ладить с Пристроевым, и подал заявление об увольнении.
Вместо него, директором, в полном согласии с самим коллективом, был назначен Никишин.
 Михаил Сергеевич проработал там много лет, и уже не менее пятнадцати был ГАПом.
Никишин, отличался чувством юмора, которое помогало ему жить, и позволило понравиться Пристроеву, которого устраивал его непринуждённый стиль руководства. Особенно по нраву пришлось ему, бесприкословное соблюдение всех его рекомендаций, выдвигаемых в отношении архитектуры, выпускаемых третьей мастерской объектов. Директору такого крупного института, как тот, где работал Саша, было нелегко. Он должен был не просто приносить работу в него, для последующего её качественного и высокопрофессионального выполнения. Но, ещё и придерживаться определённого, нравящегося правительству Москвы – стиля. Который, надо было вырабатывать совместно со всеми своими мастерскими, такими разными, иногда строптивыми, не совсем понимающими, как вообще можно такое строить.
Поэтому, теряя часть своих нервов на полях сражений за городским заказом, ему очень не хотелось отдавать ту малую, оставшуюся от них часть, на воспитательную работу среди, вверенного ему, населения института.
Никишин, втянулся в работу руководителем крупной мастерской, очень быстро. Это была не простая мастерская. Именно в ней разрабатывались проекты застроек, которые потом, будучи наполнены секциями серий, проектируемых другими мастерскими, раздавались им, для привязки, с частичной переработкой фасадов. Таким образом, если первая мастерская приносила в институт работу, связанную с разработкой множества новых серий, которыми потом застраивалась Москва, то третья имела возможность расставлять их на генплане, изредка прорежая своими сериями, и ещё реже, сериями других мастерских института, которыми были пятая, и четвёртая. Седьмая же дополняла застройки своими детскими садиками и школами. А вторая, закрывала те места на генплане, где не влезали панельные серии, своими монолитными домами, так же не отличающимися индивидуальными чертами.
Никишин руководил легко, и в этом ему помогал юмор. Нет, конечно же, он не шутил на каждом шагу, и не веселился без перерыва. Просто он умел видеть смешное, даже в самых моментах проектирования. Во всех тупиковых ситуациях, находя, что-то весёлое, и обнадёживающее, вселяющее веру на благополучный выход из них.
Никишина любили в мастерской, и когда он был ГАПом, и особенно теперь. Он не спорил, и не добивался всего упрямством. Он выбрал другие методы. Очень простые, но неизменно приводящие к положительным результатам, всегда соглашаясь, и делал то, что ему говорил директор. Но, со вкусом и со знанием дела. Даже, если и невозможно было воплотить в жизнь всю ту ахинею, что могла придти Пристроеву в голову. Ведь, на самом деле это была игра с правительством Москвы. Никишин умел это видеть, и от этого легко справлялся с поставленными задачами, понимая, откуда растут ноги.

Стасов, зашёл к нему после обеда, специально рассчитав время своего визита таким образом, чтобы не придти на пустой желудок, и не попасть под плохое настроение голодного начальника.
- Привет Миша, - поздоровался Стасов.
- Привет Алексей, - ответил Никишин, уже заранее ожидавший этого визита. И на его лице, всё равно, несмотря на ненужную, навязываемую ему тему, появилась приветливая улыбка.
- Вот пришёл к тебе поговорить, - начал издалека Стасов, будучи немногословен в работе, он был заунывно нуден, в личных вопросах.
- Как у тебя дела? Выздоровел? – сходу сбил его с толку, Никишин.
- Нормально всё у меня. Правда, вот не буду уже так много работать, как раньше. Врач запретил. Но, всё равно, без архитектуры не могу. Поэтому и пришёл к тебе, - с большим трудом, встал на прежние рельсы Стасов, намекая на то, что та архитектура, что зарождается в третьей мастерской вполне его устраивает.
- Это очень хорошо, когда есть желание работать, - продолжая улыбаться, вывел Никишин, в глубине души понимая, что ему не остановить этот бронепоезд, стремящийся протаранить собой любую линию фронта, даже и не стреляя из свого главного орудия.
- Да, желание есть. Есть оно. Желание… - вдруг, слегка замявшись на мгновение, не больше, начал фразу Стасов, а затем продолжил её, застенчиво улыбнувшись:
- Слушай, а тебе Композиторы не нужны?
Выстрел был произведён. И, он оказался не столько неожиданен, сколько практически в лоб. Ни одна существующая на земном шаре, к тому времени, броня, не выдержала бы такого прямого попадания. Здесь нужна была скорее не прочность, а вязкость, которой, как раз и обладал Никишин. Саше иногда казалось, что он сделан из каучука.
- Лёша, у меня все бригады укомплектованы, ты же знаешь, мне ГАПы, не нужны, тем более композиторы, - ответил он, придурковато улыбаясь.
- Нет, ты не понял. Я не об этом, - воспользовавшись замешательством в логове противника, перезарядил своё главное орудие Стасов.
- А о чём же, тогда? – удивился Никишин, не в силах скрыть своей растерянности.
- Я хотел предложить тебе свои услуги, как старшего ГАПа, ну, или, как главного архитектора мастерской. Понимаеешь, мне врачи не разрешают много работать на компьютере. Вот я и решил теперь на кальках, всё больше и с твоими ГАПами, как вариант, напрямую, как с воплотителями моих идей, - данным выстрелом Стасов кантузил руководителя мастерской не на шутку, выведя его из строя на долгий период.
- Но у нас каждый ГАП, умеет сам придумывать, - растерянно промямлил Никишин, и улыбка окончательно исчезла с его лица.
- Ну, тогда извини. Попробую во вторую пристроится, - ничуть не расстроившись от слов Михаила Сергевича, - ответил Стасов.
Во второй мастерской произошло что-то примерно такое же, что и в стенах третьей. Его не взяли. То ли по той же, то ли по некой другой причине? Простым смертным это было неизвестно.

Алексей Михайлович был не просто талантливым архитектором. Он находился на грани гениальности. И, если та архитектура, которая лилась из его рук и была, по мению Саши не особо современной, нося некий переходный вид – она была лучшей в институте, не знающем иных направлений. Где-то, на просторах страны, кто-то, возможно и пытался проектировать, что-то ультрасовременное, но об этих людях, с их направлениями, в институтских стенах не знали, и не могли знать. Ничего не пропускающие фильтры стояли на его входах, всасывая только жидкое подобие ультросовременных течений, которые были на самом деле всего лишь продолжением конструктивизма тридцатых годов двадцатого века.
Стасов, как и всё его поколение архитекторов, учился в МАРХИ, в семидесятые годы. И был последователем неких, родившихся в стране из-за отсутствия зарубежной литературы, и не особо развитых технологий строительства, полусказочных форм, в виде треугольных эркерочков, башенок, и радиусных окошек. Но, он, как немногие, способен был унифицировать все, горячо любимые им фасадные элементы, объединяя их между собой одной, проходящей сквозь них темой.
И, когда встал вопрос о увольнении из института, сам Пристроев вызвал к себе руководителя второй мастерской, и сказал ему, чтобы тот не выпендривался, и взял Стасова на любых условиях.
Директор понимал, что Алексей Михайлович и есть лицо института, который, безусловно, состоит не только из него одного, что Стасов тот его стержень, без которого всем тем, кто останется работать в нём, после его ухода, не на что будет ориентироваться. Ведь его архитектура всё же устраивала Пристроева, как та, что не особо сильно отличалась от Барочных витиеватостей, навязываемых им повсеместно.
Пристроев считал, что Стасов ещё не совсем опытен по сравнению с ним, но способен достичь когда-то его уровня, в отличие от всех остальных архитекторов, которым, по его мнению, ещё предстоял очень долгий путь в постижении истины.
 Но Игорь Артамонович, также считал то, что в любом деле есть некая цикличность, которую даже он не в силах избежать. Что-то говорило ему, что Стасов долго в этих стенах не продержится. И не потому, что он перерос этот панельно-типовой институт, который и сам Пристроев недолюбливал, а из-за того, что именно с этого момента, его век архитектора закончился. Нет, конечно, не сразу, а постепенно, еле заметной линией, его талант, пошёл под гору, вниз, к закату, словно вечернее солнце.
Пристроев, как опытный архитектор, работавший не в одной столице СССР, понимал, что таких людей единицы, и их на улице не найти.

Стасов, остался в институте, подобранный второй мастерской. И, даже сделал там один проект, прежде чем уволиться в неизвестном направлении. Говорили, что он ушёл в какую-то частную фирму, в которую его взяли главным архитектором.