Глава II Мы скоро встретимся с тобой

Саша очень спешил. Ему казалось, что он опаздывает, и от этого он шёл ещё быстрее. Но, как бы он не старался шагать, земля, словно сопротивлялась под его ногами, пробуксовывая. Он знал это ощущение, которое всегда происходит тогда, когда время сопротивляется человеку, не желая идти с ним рядом, а так и норовит отстать от него.
И сегодня всё было именно так. Он понимал, что ему надо смириться, неспешно шагая в том направлении, в ктором ему предстояло идти. Но он словно маленький ребёнок, не слышащий уговоров своих родителей, пытался делать всё по-своему.
Ему стало жарко, несмотря на то, что он был одет не по погоде. Весна только лишь начинала отбирать инициативу у зимы. Но он был одет в лёгкое пальто, вязаную шапку и шарф.
Часы показывали, где-то без пяти одинадцать, когда он подходил к Гранатному переулку.
Саша вошёл в парадный подъезд союза Московских архитекторов, гордо показав своё удостоверение охраннику, сидящему, как и прежде, много лет назад, за столом, на котором горела старинная, ещё со Сталинских времён, настольная лампа.
Охранник даже не повернул голову в его сторону.
Саша снял пальто в гардеробе, краешком глаза наблюдая людьми, что стояли в фойе, граничащим с гардеробом стенами с арочными проёмами.
Когда он входил в фойе, через одну из арок, то был ошарашен тем колличеством людей, что стояли там, и случайных явно не было. Долгий и самоотверженный путь Пристроева объединил между собой многих, кто встречался ему в жизни, кто стал его соратником или коллегой. И возраст этих людей разнился. Но, более старших товарищей здесь просто не могло было быть, ведь сам Игорь Артамонович прожил долгую жизнь, и умер уже в приклонном возрасте, до последнего своего дня оставаясь на посту.
Саша огляделся. Ему не хотелось оказаться в непосредственной близости от известных в Москве личностей. Он искал глазами то место, где бы мог встать рядом с теми людьми, которых знал, проработав с ними долгие годы, до тех пор, пока они не были уволены, или не ушли на пенсию.
Надеждин стоял в первых рядах. Чуть поодаль от него Родштейн. Райкин, приемник Пристроева на посту директора института и так же потерявший оный в своё время, стоял ближе всех к импровизированной кафедре с микрофоном. По правую руку от него, как и подобает, бывшим, скрестив у себя на груди руки, стоял Лышкин, в прошлом главный инженер института, но уже из команды Райкина.
Ещё правее их, но, с не менее величественным видом, примостился состав уже третьего руководства института, во главе с Разваловым. Остальных перечислять даже и не имеет смысла.
В микрофон говорил свою речь, бывший мэр.
Саша не удивился этому факту, скорее он принял всё как должное. Ранее ему приходилось держать в руках буклеты своих проектов, с его подписями на них. Ведь она в своё время много стоила и для того, чтобы получить её, нужно было смириться и принять как должное, всё то, что противоречило собственным архитектурным амбициям.
Теперь же этот человек, с парадной, царской подписью, словно крышей, прикрытой размашистым росчерком, как бы говорящим о том, что он закрывает всех от проблем, наездов, критики, и неудач – говорил свою речь. Он был резко отстранён от должности мэра, и чудом остался на воле, не сев в тюрьму, как подобает всем бывшим. И теперь говорил здесь, у своего друга на гражданской панихиде, те слова, что стоили многого, для обоих, объясняя всем, как важны были эти люди друг для друга, для города и для страны.
Саша слушал и видел его сейчас впервые.
- Мы с тобой могли сделать гораздо больше, но так сложилась ситуация. Игорь Артамонович. Мы скорбим о тебе, так, как понимаем, что несмотря на твой почтенный возраст, ты мог бы ещё многое сделать для города. Но, видимо так нужно свыше, ты покинул нас. Но мы будем помнить о тебе всю оставшуюся жизнь. Ведь ты теперь с нами навсегда, хотя не ответишь по телефону, не сможешь присутствовать на том, или ином мероприятии…
В центре фойе, перед лестницей, ведущей в актовый зал на втором этаже, и одновременно в подвал, где располагался ресторан, был установлен гроб с Пристроевым. По обе стороны, от которого, сидели его ближайшие родственники на приготовленных для этого, заранее стульях. К гробу были прислонены венки от многих организаций.
- Добрый день, - шёпотом, поздоровался Саша с Родштейном.
- А! Привет Сашенька!
- Привет Сашенька, поздоровался с ним и Донов, который стоял рядом с Родштейном.
- Добрый день Виталий Илларионович, - ответил Саша.
Бывшего руководителя первой мастерской, затем заместителя председателя Москомархитектуры, а в последнее время начальника проектного кабинета института, Донова уволили ещё совсем недавно, буквально месяц назад, и Саша был рад встретить его.
- А теперь я хотел бы передать микрофон Сергею Михайловичу Райкину, приемнику Игоря Артамоновича, - сказал в микрофон Колобов.
Он, являясь председателем союза Московских архитекторов, отвечал за официальную часть мероприятия. Да, и к тому же был соратником и другом Игоря Артамоновича.
- Я принял институт от Игоря Артамоновича в отличном состоянии. Что позволило в достаточно короткие сроки перенастроить его деятельность на те, новые задачи, что продиктовала нам нынешняя действительность. Эра типового массового строительства закончилась, и нам нужно было братьтся за многое. Та база, которая была создана Пристроевым в институте, многое позволила нам сделать без особых проблем. Кадры, из которых состоял сам костяк проектного института, были выращены и воспитанны именно им. Только благодаря такому высокому профессионализму и знаниям, мы смогли многое. Такие люди, как Игорь Артамонович, редко встречются на нашей планете! Придя в институт, я долго пользовался его помощью и советами.  ... – говорил Райкин.
Саша, скорее машинально, чем осознанно слушал его слова. Мысленно он был не здесь, а в том, недавнем прошлом, которое пролетело мимо него с огромной скоростью, словно Сапсан мимо стоящих на перроне дачников, ждущих своей медленной электрички.
- Мы все собрались здесь для того, чтобы почтить его память добрыми словами. Но, я уверен в том, что сказанное мной, всё истинная правда. Пусть земля ему будет пухом. До свидания Игорь Артамонович! –закончил Райкин свою громогласную речь.
У импровизированной кафедры произошло некое замешательство, и Саше даже показалось, что там идёт некая борьба за микрофон. Но, вскоре инициативу удалось вернуть в свои руки Колобову, и он произнёс:
- А теперь мне бы хотелось передать микрофон давнему другу Игоря Артамоновича, который приехал к нам с его Родины, из Белоруссии, города Минска. Иван Михайлович был одно время министром сельского хозяйства и жил в Москве. Теперь же ему пришлось ехать ночным поездом для того, чтобы сказать последнее слово своему другу.
- Игорь Артомонович. Друг! Я хорошо знал тебя в этой жизни. И только с лучшей стороны, так, как другой у тебя и не имелось. Когда ты был главным архитектором Минска, мы все буквально молились на тебя. Столько, сколько ты сделал для страны, не сделал никто. Минск до сих пор зеленеет твоими парками и бульварами, которые удалось отстоять тогда с большим трудом, ведь это была новая градостроительная политика города, которую продвигал ты. Широкие проспекты и большие площади радуют глаз Минчан по сей день.
Теперь же это наши лёгкие. Минск достался нам после войны весь в развалинах. Города по сути не было. И то, что удалось сделать тебе, оказавшись тогда на такой ответственной должности, не удавалось, да, что говорить, не удастся больше никому в наше время! …
…Я ведь разговаривал с Игорем Артамоновичем ещё позавчера по телефону. Он сказал мне, что приболел. Но я и подумать не мог тогда, что всё дело идёт к концу…
Саша поймал себя на том, что он невольно стал вслушиваться в смысл каждого слова.
- …Нам, твоим ровесникам уже много лет. И мы всё прошли и почти завершили свой земной путь. Я не прощаюсь с тобой друг, а говорю до свидания Игорь! Мы скоро встретимся с тобой!... – уже дрожащим, но всё же мужественно сдерживаемым голосом, закончил речь Иван Михайлович, и отдав микрофон Колобову, прошёл к гробу, где среди занимаемых родственниками усобшего мест, было местечко и для него. Он присел на противоположный тому ряду стульев, где сидела жена и брат Пристроева, ряд, поздоровавшись с ними еле заметным кивком головы, и опустив взор в пол – затих.
В фойе наступила некая тишина. Никто не решался продолжить череду траурных речей. И именно в этой, нависшей над всеми свинцовой, душераздирающей тишине, в зал, незаметно вошла Венерова. Она прошла к Колобову, и что-то сказала ему. Тот кивнул ей головоой.
- Наверно тоже хочет, что-то сказать, - произнёс Саша на ухо Родштейну, подле которого он так и стоял.
- Эта!? Она скажет!
- А вдруг!?
В этот момент Венерова, как-то боком, нерешительно, ретировалась вглубь толпы, скопившейся перед микрофоном.
- Ага! Я же говорил! – победоносно, произнёс Родштейн.
- Да Григорий Эрихович, наверно вы правы. Ну, что они способны сказать!? Да и сам Развалов вон, смотрите, стоит тихо в сторонке, не в силах ничего произнести.
- А, что он может сказать!? Как добил институт? Нет, об этом он не уполномочен говорить. Ему лучше горделиво стоять в сторонке и молчать о своей негласной значимости на футбольных полях, как капитану футбольной команды, - добавил Родштейн.
Видимо услышав их речи, а может и уловив в них некую близкую для себя нотку, вдруг обернулся к ним Лышкин.
- Добрый день Евгений Михайлович, - придурковато улыбнулся Саша.
- А это ты тут вещаешь, - несколько свысока, но, всё же улыбаясь, произнёс он.
- Будете выступать? – ехидно поинтересовался у него Саша.
- Не выступать, а говорить прощальную речь.
- Тем более.
- Всему своё время, - произнёс Лышкин, отвернувшись от Саши.
- Ну, как хотите, - уже в спину, словно приговор, ответил Саша.
- Привет Сашенька, - толкнув его в бок, поздоровался Никишин.
- Ой. Добрый день Михал Сергеевич, - радостно ответил ему Саша.
- Ты с Райкиным-то поздоровался?
- Нет. Ну, его на фиг!
- А зря! Сашенька! Зря! Он бы тебя пристроил куда-нибудь сейчас. Уж точно. Я тебе говорю, - с загадочной улыбкой, произнёс Никишин.
- Куда он меня пристроит!? Только в тюрьму если! А больше он никуда и не может уже.
- Э брат, это по нём тюрьма плачит, а не по тебе. Большая разница, я тебе скажу. Зря ты так о его возможностях. Надо пользоваться сейчас, пока он на свободе! – махнув на Сашу рукой, сказал Никишин, не переставая загадочно улыбаться.

К микрофону подходили всё новые иновые, неизвестные ранее Саше люди. И вот Колобов, в очередной раз, взяв инициатимву в свои руки, произнёс:
- А теперь хочет сказать всем нам известный Кулешов, бывший главный архитектор Москвы.
- Мы с Игорем Артамоновичем проработали вместе достаточно много лет. Он был моим заместителем, являясь ещё и директором одного из крупнейших в Москве проектного института. Ему приходилось совмещать сразу две должности. Но Игорь Артамонович прекрасно справлялся со своими задачами. Помню, как мы первые годы подолгу оставались допоздна в Москомархитектуре, решая очередные, постоянно возникающие вопросы, связанные с градостроительной политикой города. Я ведь почти на пару десятков лет моложе Игоря Артамоновича, но не чувствовал никогда никакой разницы в возрасте рядом с ним. Он, словно молодой человек, умел вникать во все вопросы, и разбирался, хочу я вам сказать, гораздо профессиональнее во многих градостроительных задачах, имея огромный опыт, приобретённый ещё в Минске. Игорь Артамонович был для меня, прежде всего учителем. Но, обстоятельства сложились таким образом, что на должность главного архитектора города всё же был выбран я…
- На кладбище поедешь? – шёпотом спросил Родштейн.
- Наверно да. Только вот я не знаю, как с местами. Говорят, что Венерова всё проплатила, вплоть до самой могилы. Да и сам стол в ресторане под нами.
- Ну, вот, а чего же ты тогда комплексуешь?
- Да я и не комплексую вовсе.
- Ну, и славно. Поехали? Послушаешь, как люди говорят умные. Это знаешь тебе не телевизор, где всякую ерунду показывают! Это жизнь! А в ней всё, как в театре – ничего случайного!
- Но, ведь и здесь многие высказались!
- Э-э-э! Милый мой! Здесь! Здесь все трезвые! Это считай, показуха одна. А вот та-а-м! Там всё по-настоящему будет.
- Ну, хорошо. Уговорили. Но, только если место в автобусах будет.
- Места будет, хоть отбавляй! Поверь мне! Многих уже похоронил.
- И я, пожалуй, с вами пойду, - вмешался Донов, который до сих пор стоял молча, только слушая их речь.
- Друзья мои, а что это вы тут, с позволения сказать решаете!? - вдруг спросила их, неожиданно вмешавшись в разговор Аля, бывший секретарь Пристроева.
- Ой, Аля, привет! – обрадовался Саша знакомому лицу.
- Всем приветик, - поздоровалась Аля и у неё на глазах выступили еле заметные слёзы.
- Привет Аля, - поздоровался Родштейн.
- Здравствуйте Аля, - присоединился Донов.
- Ой, Алечка, привет тебе, - сказал Никишин, который так же только, что заметил её, благо стоял в непосредственной близости от всех.
Тише вы! - испуганно предостерёг Саша. Уж слишком громко все выражали свои эмоции, как ему показалось. Но, несмотря на это Надеждин не повернулся к ним, по-прежнему стоя в первых рядах. По его прямой осанке и некой сосредоточенности в себе было видно, что он скоро покинет фойе, так и не поздоровавшись с присутствовавшими здесь, когда-то близкими ему людьми.
Трое мужчин запенсионного возраста, пятидесятилетний с бородой и женщина лет сорока, стояли рядом. Они выглядели несколько разнопланово со стороны, но их объединяло общее горе - смерть человека, которого они порой ругали, злились, ненавидели, но всё же ценили, а теперь, спустя годы, возможно даже и любили, как своего отца.
- Ну, как ты пристроилась? – спросил Алю Саша.
- Я нормально. В соцзащите. Мне тогда Игорь Артамонович помог.
- Да, в команде Райкина ты, как-то не прижилась, как мне показалось, - заметил Саша.
- Да. Он человек совершенно другого круга, - согласилась Аля.
- А ты чего-так-поздно-то пришла? – поинтересовался Никишин.
- Да я с работы сюда к вам отпросилась. А у нас строго очень там.

К тому времени все, кто хотел выступить сказали свои слова Игорю Артамоновичу и микрофон опять оказался в руках Колобова.
- А теперь у нас всех есть время для того, чтобы попрощаться с нашим горячо любимым, усопшим другом, родственником, товарищем, соратником, и вообще очень близким и важным человеком, Игорем Артамоновичем Пристроевым.
Близкие родственники Пристроева встали и, окружив усопшего плотным кольцом, молча стояли перед ним, в нерешительности. Видимо никто не мог понять, кому же первому подходить к гробу.
Наконец, подошла к своему мужу вдова. Маленькая женщина, с тёмными, слегка седыми несмотря на возраст волосами, прикрытыми воздушной, практичесски прозрачной, но тем не менее тёмной косынкой. Её лицо отличалось волевыми чертами.
Неужели не заплачет? Поймал себя на мысли Саша.
Она остановилась у изголовья гроба, и пристально посмотрела прямо в закрытые глаза своего мужа, так, словно бы они были открыты. Ведь она всегда видела его насквозь, и только сейчас не могла понять о чём он думает. И не из-за того, что глаза Пристроева были прикрыты, а потому, что душа его уже была не в нём. Возможно, и скорее всего она находилась, где-то в фойе, но само тело уже было спокойно и холодно.
Поправив еле заметным движением своей правой руки галстук мужу, она как бы проверила его готовность перед неким, очень ответственным совещанием. Но, на этот раз её движение, ранее такое выверенное и привычное для обоих, выглядело несколько нерешительно и скомканно. Рука лишь слегка коснулась ткани узла, на который он был завязан, и тут же пошла назад. Затем на мгновение застыла в воздухе и обессиленно упала вниз, вдоль туловища.
Затем супруга нагнулась над лицом своего мужа и лёгким прикосновением губ, коснулась его.
Больше она не оставалась перед гробом, распрямившись и тут же отойдя в сторону, тем самым предоставляя возможность проститься всем остальным.
Слёзы так и не выступили на её глазах.
Следующим был старший брат.
И тут Саша обратил внимание на размер лба обоих братьев, который был очень велик, как у Достоевского. Брат был ниже ростом Игоря Артамоновича. Затем, как понял Саша, подошёл сын. Потом внук.
Прощание длилось довольно долго. Людей, для которых Пристроев был близок, находилось очень много в этом фойе.
Наконец настала очередь Саши. Он не спешил, и шёл где-то в самом конце.
Он просто посмотрел на этот могучий лоб, человека, который, когда-то не давал делать ту архитектуру, что ему хотелось. Как же он ненавидел его в своё время! Как он злился и ругался, выходя из его кабинета! Но то, что произошло с ним в последние годы настолько сильно изменило его мировоззрение и подход ко всему тому, что ранее было так важно для него, что теперь он уже не хотел быть архитектором. Всё то, что ранее так волновало, сейчас совершенно не трогало, оставляло спокойным, выявляя на свет гораздо большие и сложные представления о сути вещей. И архитектура, которую он раньше боготворил, теперь ушла куда-то далеко на задний план. Туда, где нет амбиций, нервов, сроков, договоров, графиков. Он понимал, что сегодня прощается не только со своим бывшим руководителем, вершителем судеб.
Он прощался ещё и с самой профессией, которая теперь больше была не нужна ни ему, ни всем тем, кто жил в этом новом, страшном и неумолимом мире, который так своевременно покинул Игорь Артамонович.
- Пусть земля будет ему пухом! – сказал, кто-то, кого он не знал, из тех, кто шёл перед ним.
Эта фраза вывела Сашу из того оцепенения, в котором он находился и вернула к земному, тому, что сейчас происходило вокруг него.
Он стоял перед Игорем Артамоновичем, и смотрел прямо ему в лицо. Виновато и с пониманием. Так, как никогда раньше не мог смотреть. И не потому;что не мог себе этого позволить. Нет. Просто он был другим, не тем, что раньше.

Около двух минивенов чёрного цвета никого не было. Толпа тех, кто ещё совсем недавно стоял в очереди перед гробом, практичесски исчезла. На кладбище, кроме самих родственников ехать было некому.
- Садись Саша. Не грусти. Видишь, как я и говорил, на кладбище нет желающих. А нам спешить некуда, - подтолкнул его своим плечём Родштейн.
- Вы думаете?
- Знаю.
Аля, Донов, Родштейн и Саша сели в первый, чёрный автобус Мерседес. Во втором уже сидели все родственники Пристроева.
- А я, пожалуй, пойду домой, - сказал Никишин.
- Ты же вроде на пенсии, или я что-то не знаю? – с еле заметной, хитрой улыбкой, поинтересовался Родштейн.
- На пенсии. Но не хочу на кладбище Гриша.
- Ну, не хочешь, не езжай, мы и без тебя, хорошо доберёмся, - с той же хитрой улыбочкой, добавил Родштейн.
- А где же Надеждин? – вдруг вспомнил Саша, что, не поздоровавшись с ним, так и не попрощался.
- А он домой ушёл, - ответил Донов.
- Как ушёл!? Не попрощавшись!? – удивился Саша.
- А чему ты собственно удивляешься? Он сказал до свидания, как положено и пошёл, - ответил Родштейн.
- Кому!? В том-то всё и дело, что кому он сказал это!
- Тому Саша, кто был рядом, - ответил Донов.
- Но я же не виноват в том, что отошёл в туалет! – обиженно, произнёс Саша.
- Не виноват. И, что с того? – не понял причины Сашиной обиды Донов.
- А то, что я хотел ему сказать, ну не здрасте, так хотя бы до свидания.
- Скажешь ещё, Бог даст, - уже не улыбаясь, сказал Родштейн.
- Ты бы лучше с Райкиным поздоровался. Ну, или хотя-бы до свидания ему сказал, что ли. А то ведь наверняка так и не подошёл к нему? - спросил Донов.
- Нет, не смог я Виталий Илларионович.
- А зря. Он–то, как раз и мог бы тебе помочь с дальнейшей работой, - огорчился Донов.
- Ну-ка хватит тут! – в шутку пригрозила Аля, которая зашла в минивен раньше всех.
- И действительно, что это я психую? - согласился Саша.
- На какое-кладбище-то едем? – поинтересовался Родштейн у Али.
- На Троекуровском место нашли.
- Круто! – оценил Саша.
- Круто, не круто это не наше дело! Такие люди, хорошо должны лежать. Сам знаешь, - вздохнув, произнёс Родштейн.
- А, что так мало автобусов? Вроде больше было? – поинтересовался Саша.
- Так ведь парочка вроде уехала уже, - заметил Донов.
- Уехала. Да. Но пустые. Не на кладбище же их погнали!? Обратно в парк скорее всего, - заметил Родштейн.
- Не умеет она по-человечесски с людьми! Ох не умеет! – даже автобусы не смогла грамотно дать команду заказать! Меры не знает совсем. То через край, то не хватает никому.
- Не дано им Саш. Что тут говорить, - добавил Донов.
- Скороспелое поколение. Их и есть-то неприятно. Кислые, или, как бумага. Толку от них! Они словно косточки на семена! - сказал, затягиваясь сигаретой Родштейн, который решил перекурить перед тем, как садиться в автобус.

Они ехали не долго. Мимо тех объектов, что проектировал Саша, под руководством Пристроева. Время от времени говорил что-то Родштейн. Иногда отвечал ему Донов. Аля рассказывала о себе. Но, по большей части все молчали. Дорога из центра не заняла много времени. Да и само направление по которому они ехали считалось элитным.
Буквально через тридцать минут минивены уже парковались на стоянке, перед кладбищем.

* * *

Здесь, в зале для прощания, и состоялось отпевание, которое заняло совсем немного времени, не так, как это обычно бывает в храме. Долговязый, но не очень худой батюшка быстро сделал свою работу и, отойдя в сторонку, сказал:
- Теперь все близкие могут проститься перед тем, как закроют гроб.
После его слов прощание уже проходило не в такой официальной форме. И все, кто ещё не оставил свои цветы в союзе архитекторов, теперь укладывали их спешно у гроба здесь.
Всё повторилось так же, как и в фойе союза. Только с той лишь разницей, что мало кто сдерживал теперь свои эмоции.
Жена Пристроева, на этот раз, достала платок, и приложила его к своим глазам. К ней подошёл внук и взяв под руку, отвёл в сторонку.
- Прослезилась, - на ухо Родштейну, произнёс Саша.
- Да. Слегка. Очень сильный человек. Держала мужа в руках всю жизнь, словно детище своё, - ответил тихо Родштейн.
После прощания гроб закрыли навсегда, забив гвоздями.

До могилы нужно было идти пешком. Все пошли за специально оборудованным автобусом. Народу уже было не много. Всего человек двадцать пять, не больше.
Автобус двигался очень медленно, с той скоростью, с которой может двигаться человек, неспешно шагая. Таким образом, минут через пятнадцать вся процессия оказалась на новом участке кладбища, у самого его забора, где видимо и было куплено место для Пристроева.
За забором, по ту сторону МКАД виднелся проект застройки микрорайона Шарфино, автором которого был Пристроев. Ещё пару лет назад Саше пришлось помогать застройщикам вести авторский надзор по нему, так как в институте уже больше не оставалось никого, кто имел бы отношение к данному микрорайону.
Казалось бы, вся Москва провожала Игоря Артамоновича в последний путь. Но именно эта застройка, будучи одной из последних его работ, должна была охранять его вечный сон на этом несколько шумном из-за гула МКАДа, месте.
- Смотри Саш, а эта певичка из телевизора. Как её там!? Загулова, что ли, или нет? В общем, не её ли могила тут, на самом углу? – удивлённо спросил у Саши Родштейн.
- Её! Более того, я вам скажу. По-моему, и сам Пристроев будет лежать срузу же после неё, - ответил Саша.
- Он всю жизнь любил красивых женщин, - встрял в разговор Донов.
- В каком это смысле? – не понял Саша.
- И вовсе совершенно не в том, как ты подумал, - поправил Родштейн, глядя на Алю.
- А я и не подумал ничего плохого.
Ну, вот и молодец. Просто Игорю Артамоновичу всегда было приятно, когда рядом с ним находились интересные женщины, - глядя в глаза Але, произнёс Родштейн.
- А посмотрите сколько цветов на могиле Загуловой. Просто места живого нет! - сказала Аля.
И действительно. Венки с различными лентами, с надписями, говорящими от кого они возложены, лежали на свежей могиле, без памятника, но с фотографией улыбающейся молодой женщины.
Среди них был один и от администрации кремля.