Мой дед Шакир

Мой дед, выходец из южной Татарии, в конце тридцатых годов перебрался в солнечную Туркмению в город Ашхабад. Мне до сих пор кажется невероятным ситуация когда колхозник, который в те времена был как крепостной приписан к земле и своему колхозу сумел преодолеть все препоны и переехать за многие тысячи километров с пятью детьми в город, где не было ни родных ни друзей, но была татарская диаспора. И, мне кажется, именно она способствовала становлению новых граждан этого южного города. Дед устроился на мелькомбинат охранником, несмотря на низкую зарплату. Но у него была возможность выносить в поясе, специально сшитом старшей дочерью немного зерна. После голодных колхозных времён дети наконец-то досыта ели. Дед говорил, что у него текли слёзы, когда он смотрел, как они с аппетитом уплетали пшённую кашу на воде, стараясь зачерпнуть ложкой побольше. Мне нравилось быть с дедом, слушать его рассказы о прошлой жизни, о незнакомой родне, о трудностях, которые он с семьёй пережил. А самое интересное он рассказывал о войне. Скупо, но точно. Его призвали в 1942 году, и на тот момент ему было 42 года. Мне показалось странным, что его призвали в таком возрасте и притом, что у него на иждивении была жена и пятеро детей. Но, тем не менее, он был призван  и ввиду своего возраста служил в пехоте, а потом, после ранения, в обозе. Один эпизод из его пребывания на войне врезался мне в память, и я до сих пор помню это в деталях.
« Наш взвод в составе роты держал оборону возле деревни, название которого уже позабылось, но помню, что это было в районе Смоленска. Оборона была затяжная, мы глубоко окопались, и создавалось впечатление, что мы тут будем жить очень долго. Ребята расслабились, ходили в рост, не боясь обстрелов, которые были не так уж часты. Помню, был у нас боец, звали его Вася, Василий. Я его звал Василёк, уж больно глаза у него были синие, как васильки, а волосы русые. Очень замечательно пел песни, аж за душу брало. Нашей любимой песней была «Вьётся в тесной печурке огонь…». Хоть на дворе лето, но эта «зимняя» песня всегда принималась на ура, особенно в исполнении Василька. Однажды к нам прибыло пополнение, ну совсем мальчишки. Такие любопытные и неосторожные. Лежу я как-то в секрете, наблюдаю в бинокль за немецкой передовой и как-то мне немного подозрительно стало. Немцы не высовываются. Обычно и их было видно от наших окопов, а тут будто вымерли. Оглянулся назад и вижу, молодой новобранец чуть не по пояс высунулся из окопа и смотрит в сторону немцев. Крикнуть ему не могу, потому, как нельзя выдать местоположение. Ругнулся про себя по-татарски. И вдруг парнишка как будто пополам переломился и исчез из виду. Слышу, загомонили в окопе. Мелькнула чья-то каска. Странно, думаю, обычно про каски забыли, все ходили в пилотках, а тут каска. Ну, думаю, неспроста всё это. И затаился на всякий случай. Мало ли что. Оказывается, правильно затаился. Снайпер объявился у немцев. Как стемнело, я сменился и вернулся в окопы. Парнишка умер сразу. Но когда всё поутихло, снова нашлись глупцы, которые хотели разглядеть снайпера. В общем, мы недосчитались троих новобранцев. Глупая смерть. Больше всех переживал Василёк. Он словно места себе не находил. Всё порывался пробраться  на немецкую сторону и лично пришить снайпера. Тут через нас к немцам в разведку отправилась группа разведчиков. Дело было ночью, и в небольшой суматохе наш Василёк примкнул к ним и пошёл через линию фронта. Его хватились утром. Однако командир взвода решил не докладывать выше, надеясь, что Василёк объявится, и он с ним разберётся по- своему. Оставалось только ждать. День прошёл в напряжённом ожидании. Вечером напряжение удвоилось. Ближе к полуночи со стороны немцев послышалась стрельба. «Наши»,- подумали мы и стали палить в сторону немцев, чтобы отвлечь их. Через минут пять пришла команда прекратить огонь. Мы, конечно, нехотя выполнили команду. Минут через двадцать впереди зашуршала трава и, наконец, показалась голова в камуфляже. Один другой, третий. Тут командир не выдержал и спрашивает:

- А наш где?

-Сзади ползёт,- ответил разведчик.

 И тут появляется Василёк. Все бросились к нему, а он улыбается. Командир набрал воздух в лёгкие и хотел отругать его, но вдруг молча обнял его:

-Живой!?

- Живой, товарищ лейтенант,- выдохнул Василёк.

-Это хорошо, что живой, теперь отдохнёшь трое суток на гауптвахте

Все облегчённо заулыбались. Тут внимание всех привлёкла винтовка с оптическим прицелом и вещмешок.

-Ну рассказывай, что это у тебя такое ? - продолжил взводный.

- Вот винтовка, кстати, Зауэр, а вот и хозяин этой винтовки,- и Василёк положил на патронный ящик вещмешок.

-Как это снайпер?- подозрительно спросил командир.
 

Тогда Василёк развязал горловину вещмешка, сунул туда руку и вытащил за волосы голову. Все вокруг ахнули. Кто-то отвернулся, не сумев совладать с желудком. У остальных нервы оказались крепче, мы ж на войне всё-таки.
Командир взвода белый, но стойкий  прохрипел:

- Что это?

 -  Я ж говорю, это снайпер,- ничуть не смутившись, ответил Василёк,- Вот притащил его, а то бы не поверили.

Минуту все молчали. Потом командир говорит:

- Закопай эту падаль. Гауптвахта отменяется.

 Все снова заулыбались. Голову закопали. Старшина выделил спирту, вскрыли консервы. Помянули трёх новобранцев, не за грош сложивших головы. Потом выпили за нашу победу. Никто не расспрашивал Василька про подробности его рейда в тыл врага, да и он сам об этом не распространялся.
Снайпера с немецкой стороны нас больше не докучали. Вскоре на нашем участке началась оживлённая перестрелка, меня ранило осколком мины в бок, и я попал в госпиталь. После госпиталя я попал в обоз, в тыловую часть. Я больше Василька не встречал. Но долго вспоминал его васильковые глаза. Вот ведь как случается в жизни: добрый человек, а не дай бог его заденешь, и он станет страшней чёрта».