Глава тринадцатая 1 Наши планы

Глава тринадцатая
НАШИ ПЛАНЫ

ШЕРЛОК ХОЛМС

Я всё-таки не смог бороться со сном, и доктор, как и обещал, проводил меня наверх. Та комната уже пропиталась моим запахом  - это успокаивало, как будто я снова очутился в логове, и заснул я очень быстро, снова оказавшись во власти терзающих меня сновидений.
На этот раз мне снилась комната – роскошная, но безвкусная, жаркая, даже душная, пропахшая кровью и потом, где на широком ложе, застеленном клеенкой и простынями, заляпанными пятнами крови и воды, металась в родовых схватках странной окраски рыжая волчица. Себя со стороны я не видел, но чувствовал, что присутствую, как сторонний свидетель. Ноги волчицы были напряжённо согнуты и тряслись от этого напряжения, хвост бил из стороны в сторону, а над ней сосредоточенно склонялся человек в одной сорочке с закатанными рукавами. Лица его я не видел, но буйную копну светло-пепельных волос узнал.
- Жди потугу, - властно сказал он волчицее. – Дыши и жди потугу, а как только она придёт, тужься изо всех сил, и не обращай на меня внимания, чтобы я ни делал. Что бы ни делал, но всё, что я тебе скажу, исполняй точно и без спора. Это очень важно, Сони, пойми. Как бы тебе ни было тяжело и больно, ты должна родить за эту потугу. Дело затянулось, твой ребёнок слабеет. Мы же не хотим его потерять?
- Да… - услышал я низкий, чуть хрипловатый женский голос. – Да.
Теперь уже на месте волчицы я увидел женщину с рассыпанными по её ложу и перепачканными кровью тёмно-рыжими, цвета коньяка, цвета янтаря, волосами. Её лицо не было хоть сколько-нибудь утончённым, она выглядела валькирией, амазонкой, с грубоватыми чертами, но совершенно очаровательными тёмно-зелёными продолговатыми глазами.
Но уже в следующий миг её дивные глаза зажмурились, лицо побагровело и исказилось, она с хрипом напряглась, а человек принимавший роды, согнутым локтем с силой надавил на её вспухший живот, словно выталкивая что-то в сторону промежности. Женщина закричала от боли, но доктор рявкнул на неё без всякого почтения:
- Закрой свой рот! Всё – туда, вниз! Ещё! Ещё-ещё-ещё! Не бросай!!! Вдо-о-ох! И ещё раз!!!
Хрип женщины перешёл в рычание. Лязгнули ножницы. Доктор поспешно убрал локоть с её живота:
- Дыши открытым ртом. Не тужься – терпи.
Теперь он что-то придерживал у неё между ног – бережно и аккуратно – и выжидал.
Женщина дышала громко и часто. Вдруг она снова побагровела и напряглась.
- Можно, - сказал доктор. – Теперь можно. Тужься!
Женщина издала длинный насыщенный волчий вой, её голова запрокинулась, и я увидел на коже горла страшную багровую щель, в глубине которой что-то клокотало и пенилось.
В это мгновение в комнате закричал ребёнок.
- Как было имя твоей матери? – прозвучал чей-то незнакомый властный голос, и комната полыхнула странным багровым огнём, не обжигающим, а пробирающим холодом.
От звуков этого голоса меня пронзил ужас. Я почувствовал, как ледяная рука стискивает мне сердце, выламывает позвоночник.
- Не знаю! Не знаю! – выкрикнул я, задыхаясь от боли.
- Ты знаешь! Ты помнишь! Имя! Как её имя?
- Ингрид! – задыхаясь от ужаса, выкрикнул я. – Ингрид Айрони Сэмплиер!
Багровое пламя померкло. Женщина не багровела больше – она лежала прозрачно-восковая, прикрыв глаза, а ребёнок надрывался и надрывался в крике, и свет всё смеркался, пока не сделалось совсем темно, и детский крик не превратился в высокий звук скрипки, а в такт ей из темноты зазвучал низкий, с хрипотцой, женский голос: «Зима пройдёт, и весна промелькнёт, и весна промелькнёт…»
Я проснулся,едва переводя дыхание, с лицом, мокрым от слёз. В комнате было темно, но не настолько, чтобы я не  разглядел одинокую фигуру на стуле.
- Я уже совсем было хотел разбудить вас, - тихо проговорил доктор.- Вы беспокойно спали, и наши гуляки давно вернулись. Что же вам снилось такое, дорогой мой Холмс? Вы запомнили? Может быть, в ваших снах скорее найдётся ключ к вашей памяти, чем в моих рассказах?
- Да разве можно опираться на такую неверную материю, как сны? – проговорил я, и голос мой прервался – я всё ещё не пришёл в себя.
- Конечно, можно. Сны – продукт нашего подсознания, и как бы они ни искажали реальность, они искажают именно реальность – ни что иное. Значит, до реальности можно достучаться, исследуя сны. Это ваша собственная теория, между прочим - не моя.
- Можно мне немного воды? – попросил я. – Здесь есть вода?
- Конечно, - доктор встал с места. Послышалось звяканье стекла о стекло, и он поднёс к моим губам прохладную кромку стакана:
- Я лучше сам придержу – у вас руки дрожат. Попейте. Холодная вода – отличное средство, чтобы опомниться от дурных сновидений. Ведь оно было дурным?
- Хорошо, я расскажу, если вы настаиваете. Но это – странный сумбур. Мне снилась женщина в родах, и вы принимали эти роды в каком-то странном место… Нет, не совсем… Сначала она была волчицей, и только потом стала женщиной. И у неё было перерезано горло. И чей-то совершенно жуткий голос спрашивал, как было имя моей матери.
- И как? – быстро спросил доктор.
- Ингрид Айрони. Неважно. Потом я услышал голос этой женщины. Она пела ту самую песню, о которой вы говорили мне. Она была мертва, но я слышал её голос, слышал песню… Песню Сольвейг из оперы композитора Грига «Пер-Гюнт»…
- Кстати, сюжет в чём-то перекликается с вашей собственной историей, разве что вы отправились в странствия не по своей воле. Рыжеволосая женщина, скуластая, с красивыми тёмными глазами? Это в неё превратилась волчица?
- Сони Вальденброк - мать Роны, - вспомнил я.
- Не красавица, но каждый, кто её видел, подпадал под её обаяние.
- Вы говорили, ёё нет в живых?
- Да.
- Умерла родами?
- Её убили.
- Перерезали горло?
- Вы вспомнили?
- Я это видел во сне. Наверное, вы правы, доктор, и сны заслуживают внимания. А образ волчцы, надо полагать, дань моему настоящему образу жизни, некая аллегория, которая…
- Не совсем, - я не видел отчётливо в темноте его лица, но мне показалось, что он улыбается. – История вашего знакомства была, помнится, примечательной, и волки в ней, точно, фигурировали. Но, с вашего позволения, я не стану сейчас об этом рассказывать – мой рассказ может произвести слишком сильное впечатление, разбудить чувства, к которым вы не готовы. Вы будете мучиться, а то ещё, чего доброго, с вами опять припадок случится. Хватит с вас пока того, что женщина, виденная вами во сне, из вашего реального прошлого. И ещё кое-что вы вспомнили, в запале даже не заметив. Вашу мать до замужества, действительно звали Ингрид-Айрони. Ирония. Рона названа в её честь. Если хотите, обратитесь за подтверждением к Вернеру – он изучил родословную вашей семьи куда лучше моего.
- Но кто в моём сне спрашивал меня о ней? Я слышал голос, и этот голос странно действовал на меня. Я его боялся. Он… по правде сказать, он приводил меня в ужас.
- Самое поверхностное предположение, что это был голос вашего суггестора. Ну, то есть, того человека, который всё это с вами сделал.
- Тогда это неплохо. Потому что, думаю, что я в состоянии узнать его голос, если услышу его наяву.
- Если для этого узнавания не будет уже слишком поздно. Я не хочу вас пугать, Холмс, но из того, что вы же сами рассказывали мне об этом фокусе с внушением мыслей и представлений, следует, что в случае встречи с ним, вы можете снова подпасть под его влияние прежде, чем сумеете хоть что-то сделать. Есть способы мгновенно вновь подчинить вашу волю – я их не знаю, знаю только, что они есть. Так что с этим человеком вам лучше не искать встречи.
Я мгновение подумал над его словами и покачал головой:
- Это невозможно. Я не могу оставить это так. Если верить в то, что вы говорите - а не верить мне всё сложнее – этот человек просто взял и скомкал мою жизнь, мою личность – попросту украл их у меня, превратил меня в животное, и я говорю сейчас не о лишениях, не о вражде, хотя их было предостаточно. Да он и вас у меня украл, и хоть мне не оценить сейчас потерю, я полагаю, она была очень значительной.
- Ну… я хочу надеяться, что это так, - пробормотал доктор, и его скулы нежно порозовели.
- А что нам принесли с прогулки наши друзья? – поспешил я переменить тему. – Только впечатления о здешних красотах или, может быть, немного слухов и сплетен? Вы говорите, они вернулись довольно давно – они ничего не успели сообщить вам?
- Сначала, - сказал он, - я сам хочу кое-что сообщить вам. Не знаю, входит ли в планы Мэртона делиться этим, но пока мы ездили на станцию, нам встретился тот человек, который уже расспрашивал меня, подмешав в бокал с вином какого-то дурманящего средства. Меня едва спасли  от его допроса здешний коллега - пропойца и Вернер. Этого человека зовут Готье, и он учился вместе с Мэртоном на курсе того самого профессора Крамоля. Да-да, и Мэртон, хоть он и держал всё это время язык за зубами. Единственное, спешу вас утешить: это вполне в его стиле, и доверия моего к нему особо не уменьшило, так что пусть и вас его скрытность не смутит. Так вот, Мэртон этого Готье узнал, а тот или не узнал его, но почувствовал смутную тревогу, или узнал, но постарался не подать виду. Мэртон говорил, этот Готье наукой всерьёз не занимался, а вот шантажом промышлял. В невинной юности, я имею в виду. Вернер мне тоже о нём говорил – говорил, что никто толком не знает, откуда этот Готье здесь взялся и что делает. По его одежде ничего не понять. Я бы, честно говоря, в нём сыщика заподозрил…
- Почему? – удивился я.
- Знавал я одного частного детектива, - улыбнулся Уотсон, и глаза его хитровато блеснули изумрудной кошачьей зеленью. – Точно то же самое можно было и о нём сказать – не понять, чем занимается, если не знать заранее. Умел менять не только внешность, но словно и всю натуру свою: и манеры, и речь, и пластику движений… Я о вас, Холмс, говорю, - добавил он с неожиданно плеснувшейся в удивительных переменчивого цвета его глазах острой нежностью. Такой, что у меня и дух захватило – никогда никто на меня не смотрел так, да я и не подозревал, что хоть кто-то может так посмотреть.
- А теперь с вашего позволения, - сказал он,не замечая моего смущения, - я попрошу их подняться сюда, чтобы вам не штурмовать лишний раз лестницу. И поговорим об их сегодняшней прогулке, а заодно о наших планах.
- Ну что ж, - я вымучил шутливое выражение лица. – Постараюсь достойно принять их в моих роскошных апартаментах. Просите!
Доктор оценил мои усилия и ответно улыбнулся, а через минуту в комнату вошли мой двойник  Мэртон и девушка, которая, если верить доктору, приходилась мне дочерью.
Глаза Мэртона выглядели уже получше – воспаление почти сошло на нет. Это было умно и самоотверженно, повредить себе глаза, чтобы имитировать воспаление и оправдать очки. Я по достоинству оценил его энтузиазм, хотя сам, не сомневаюсь, тоже запросто решился бы на подобное. К тому же он предпринял ещё кое-какие шаги, чтобы походить на меня – изменил походку, манеру, стараясь приблизиться к моей, подложил что-то в пиджак, чтобы плечи казались шире. Это было разумно, это было приятно видеть, хотя бы как акт доброй воли, не говоря уж о пользе делу. Но его знакомство с неким Готье, его учёба у Крамоля, о которой он умолчал, настораживали меня, похоже, куда больше, чем доктора.
- Как вы себя чувствуете, Холмс? – спросил он приветливо, усаживаясь на уступленный ему доктором стул – сам доктор пересел на край моей кровати – осторожно, стараясь не задеть мою больную ногу, а Рона устроилась в небольшом плетёном кресле в самом углу, словно рассчитывая как можно меньше привлекать к себе внимание. Напрасный расчет, я именно на неё и смотрел - не впрямую, конечно, не уставился, не мигая, но мне хотелось запечатлеть её хорошенько. Я обратил внимание на то, что она высокая, худая и довольно неуклюжая, но не от природы, а, видимо, вследствие перенесённой болезни – не очень-то хорошо её слушались ноги, и спина, похоже, уставала быстро. Однако потенциал сделаться изящной у девочки имелся, как и своеобразная грация. Лицо у неё было узким, но книзу тяжеловатым, хоть и детским ещё, однако без девичьей мягкости, как у той женщины, из моего сна, и разрез глаз тоже похож, но глаза не зелёные, а серые с легким сиреневатым оттенком, и ресницы густые - не чёрные, а тёмно-тёмно коричневые, цвета горького шоколада. Я знал, что у меня такие же – нагляделся на себя в зеркало, пока делал светопровод в логове, попутно пытаясь хоть что-то узнать о своей запертой на замок личности.
Вмешиваться в разговор она, похоже, не собиралась, заняв место в углу, как и терять его нить – в этом убеждало живое, проницательное выражение её глаз.
- Мы довольно долго фланировали по этому милому посёлку, - сообщил Мэртон – и я подумал, что говорить с оттенком некоторой насмешливости – его обычный тон. – Как и было рекомендовано, в личный контакт не вступали, но показались многим. Потом зашли посидеть в местный паб, где угостили некоего доктора Ленца - из слов мистера Вернера я понял, что это относительно безопасно. Он, между прочим, пожаловался нам на своего сына – совсем ещё маленького мальчика, но очень религиозного и проникнутого, как бы это сказать, гордыней превосходства.
При этих словах доктор Уотсон поперхнулся и закашлялся – без сомнения, он вспомнил обстоятельства , при которых видел юного Ленца в церкви.
- Сделался таким этот мальчик после появления здесь, в посёлке, отца Ози. Мальчик уродлив, горбат, и мать его погибла не то родами, не то от горя при виде сына-калеки – из бессвязных пьяных откровений не так-то просто понять. На этом и сыграл отец Ози, внушщая ребёнку его богоизбранность. Мальчик много времени проводил при церкви, помогая священнику.
- В частности, - не выдержал доктор Уотсон, - бесов изгонять.
- Не только бесов, - невозмутимо возразил Мэртон. – отец Ози часто посылал ребёнка отнести записку или что-то передать в Клуни-Ярд.
- Одного? Лесом? –ахнул доктор Уотсон.
- Здесь не Лондон, дорогой мой друг, -заметил Мэртон. – Полагаю, из-за удалённости жилых домов друг от друга местные дети куда самостоятельнее в смысле передвижения, нежели их столичные сверстники.