Боги и дороги

Боги и дороги.
Пролог.

В печурке мерно потрескивали дрова. За небольшим слюдяным окошком – снег. В высоких сугробах синели глубокие свежие следы. В такие морозы ни один путник не побрезгует ночлегом – пусть и в гномьей избе. Ишигаки у кочевников, сиртя и звергоны – у иных народов, сами гномы оставались верны собственному имени. Гомон-гомон-гномон-гномы… Так назвались они, и так будут зваться веки вечные. Даже несмотря на то, что горы – их горы – остались лишь в памяти дедов да прадедов.
Путник устало сел на предложенный стул и вытянул ноги в огромных сапожищах. Суетливая хозяйка – приземистая даже для хладокорской гномы да с носом почище иного горба – торопливо обмела его лохматым веником. Комья снега засыпали прихожую. Из дальнего угла угрюмо поглядывал хозяин, не торопясь привечать незваного гостя. С печки любопытно поблёскивали детские глазки.  «Деда-a! A это что, человек? Настоящий?» - шёпотом спросила младшая, Мьёльфа, наполовину свесившись и жадно разглядывая незнакомца. «A ну цыц!» - насупившись, пророкотал старик, недовольно сдвинув кустистые, переходящие в бороду брови. Дети притихли, брат торопливо втащил Мьёльфу назад на печку.
Откуда-то из глубины дома вынырнул ещё один гном – должно быть, отец любопытных мордашек. «С чем пожаловали?» - недоверчиво, но не слишком угрюмо спросил он. Знал ведь: в такую стужу кому охота бродить по ночному лесу на потеху трескучему Хладу? Этот гном, напротив, был молод и даже росл – насколько вообще может быть рослым гном, – борода его ещё не успела спуститься ниже колен и была аккуратно уложена в две тугие косы – уже на людской манер. «Подумать только! Как легко меняются обычаи…» - про себя удивился путник, почёсывая курчавую, рано поседевшую голову. Вслух же сказал: «Здравы будьте, хозяева добрые! Пустите на постой – вон, в лесу лошадка моя пала да сам еле ноги до темноты унёс. Не гоните с порога – a уж я найду чем отплатить». Подумали-подумали гномы, да и согласились. Чай, не звери какие, хоть и нелюди.

***
Мужчина сидел за низким столом у печи. Слишком низким для человека. Нет, это всё-таки непростая изба: тут и там взгляд натыкался на обрезки кожи да куски железа, дети – их оказалось трое – возились с кузнечными мехами и прочим инструментом, валявшимся тут же, у самых ступней – как будто так и надо, как будто иных игрушек они и не знали. Хозяйка – пожилая гнома, преспокойно взирала на всё это и перешагивала разбросанный скарб, подбирая с пола лишь ей одной заметные шерстинки. Кошка – большая, пушистая – уютно устроилась на лавке у печи и лишь поблёскивала жёлтыми глазами в чёрной оправе, да изредка зевала, обнажая два ряда белоснежных зубов. A уж сама печь – и говорить нечего! Где там обычной деревенской печке равняться с этаким чудищем!
Гость благодарно хлебал горячее варево прямо из котелка – вся остальная посуда была слишком мелкой. Старики-гномы о чём-то громко, но невнятно шушукались. Сказать по правде, путник и сам предпочёл бы обойти поселение стороной, кабы не сломавшая ногу кобыла да не скорое приближение сумерек. Всё же, хоть люди и позволили несчастным гномам из далёкого Первогорья поселиться у себя под боком, взаимной любви меж двумя народами так и не случилось. Впрочем, давным-давно обломав зубы о Хладокорье, соваться сюда с мечом больше и не пытались. С деньгами – другое дело.
Размышления путника прервал чей-то тоненький голосок:
– Дяденька! - протянула Мьёльфа, невесть как сумевшая подойти к чужаку незамеченной: 
– A ты сказки знаешь? - в глазах маленькой гномы так и плясал игривый огонёк.
«Дети. Дети всегда одинаковы. Что гномьи, что человечьи», - устало подумал мужчина, a сам спросил:
– Знаю. Какие ты любишь?
– Страшные! - с восторгом ответила девочка.
Путник заговорил. Знал он множество сказок. Рассказал он и о мудром вороне Восте, и о Лесном царе, чародеев дарующем, и о легендарном шахе Бабуре… Но больше всего маленькой гноме запомнилось сказание о Чернобрюхе и сыне его Чернохвосте.

***
На заре мира воевала земля с небесами. Щедро дарил тогда чад своих пламенный дух – Лесной царь. Щедро дарили и они чудесами, покуда не измельчал род их чародейский да не появились жадные до злата. Тяжко тогда пришлось и люду, и зверю – одних изводили злые моровые поветрия, других – охотники за чудодейственной силой. Лишь звонкая монета могла призвать чародеев к порядку – не указ им были ни воля богов, ни закон.
И разверзлись тогда небеса, и явлен был миру огнивец – алый камень невиданной красоты. Огромный, пламенеющий, грозный. И раскололся огнивец, и вышли из него драконы. Были они яростными и сильными, и еще более жадными до камней и злата. И стали они губить люд простой в поисках чародеев – и дотоле не успокоятся, покуда последний не сгинет. Самым же грозным средь них был Чернобрюх, прозванный так за бездонное, алчное чрево своё.
Сплотились тогда чародеи, вспомнили, что не палачами, но хранителями мира сего поставлены. И вышел супротив Чернобрюха первый средь равных – Хозяином дорог его называли. И погубил он поганое чудище, отрубив тому голову. Говорят, голова та до сих пор в сокровищнице самого Кнута Могучего в назидание да в услаждение очей возлежит.
Возрадовались тогда люди и гномы, и звери лесные, и травы, и даже народы далёкого юга – до самого великого шаха донеслась весть благая. Вышли на свет да возликовали пещерные жители, выбрались из своих нор твари лесные, a из одних им ведомых укровищ выскочили племена кочевые.
Недолгой была их радость. Вызвал чародея на бой другой дракон – сын Чернобрюха. Чернохвостом его нарекли. Долго бились дракон с чародеем – так долго, что сама великая Гора, сама Иглокость, подпирающая своды небесные, разверзлась да опалила огнём всю округу. Сгинули тогда гномы Первогорья, a те, что выжили, бежали далеко на юг да заселили ничейные земли. Опалил огонь земной и чертоги Лесного царя, и простёрлась сколь видит глаз мёртвая пустошь окрест Горы. Сгинул тогда Чернохвост – a может быть, лишь затаился. A чародея того, что Хозяином дорог величали, никто более и не видел.

***
Алым горели угли, где-то в стене ворочался жук-древоточец. Натопленная изба спала. Кто-то лежал на полатях, кто-то – и прямо на печке. Путник же устало вытянулся на полу – мало ему было места в этом уютном доме, сколь ни пытались добрые хозяева уложить его. Старый друже-меч стоял неподалёку. Странно смотрелся он в этом тёплом уютном доме – слишком большой, слишком тяжёлый, но такой… свой. То ли талант кузнецов-гномов ко всякой железке сделал его родным здесь, a то ли самый дух так и не смирившихся с бегством из Первогорья стариков и детей наделял особой силой в этом доме.   
Путник бросил взгляд на печь. Невидимая глазу Мьёльфа мерно посапывала в темноте. Не тревожили детское сердце страшные старинные сказания. Не тревожили чародейские байки.
;
Часть первая. Нореземь.
Глава 1.
Вот и окончены сборы. Мьёльфа ещё раз обвела взглядом пустую избу. Не найдя ничего, что стоило бы взять в дорогу, удовлетворённо хмыкнула и поправила за плечами котомку. Всё-то было при ней: еда, вода, кое-какая одежда, a главное – инструмент да руки. Мьёльфа в очередной раз порадовалась своей гномьей выносливости – ещё бы, не каждому человеческому мужу унести столько на своих плечах – и шагнула за порог.
День стоял ясный, солнце приветливо улыбалось, расцвечивая зелёные холмы золотыми искрами. Птицы радостно щебетали в высокой траве, a под ногами вилась тропинка, ведущая к лесу – и дальше, к большому тракту. До того было вокруг свежо и радостно, что Мьёльфа почти не хотелось плакать, покидая родной дом. Да чего уж – сказать по правде, решение это она приняла давно: ещё когда старый дед Модри рассказал ей про Иглокость. Девушка прищурилась. Вон она эта громадина. Стоит на горизонте, всё так же подпирает небо своей вершиной. Как и тогда… Хороший был дедушка Модри. Любила его Мьёльфа. Трескучий, что хворост, ворчливый, он всегда привечал ребятишек да учил уму-разуму, не назидательно, a по-доброму – так, что аж заслушаешься. Он-то и надоумил Мьёльфу из простой меди украшения делать – да такие, что иной королевишне и примерить не грех. Вообще-то, всех гномов учили кузнечному делу. Кого – подковы ставить заговорённые – вовек не слетит, кого – мечи ковать из особой стали – узорной да крепкой. Девочек – доспех мастерить прочности дивной, шить железными нитями да вышивать золотом. Впрочем, где уж то золото… Нет его во всём Хладокорье: как согнал дракон гномов с насиженных мест, так и они вмиг и обеднели. Только медяки плавить осталось. Даром, что гномьих мастеров испокон веков высоко ценили.
«Покуда жили в Иглокости…», - говаривал дед, - «…злато да серебро не то что на перстах носили – им полы да потолки в кладовых выстилали, да всё в камне узорчатом – голубом да зелёном». На этом месте старый Модри обычно вздыхал, мечтательно задирал голову, глядя на солнце подслеповатыми глазами, да иногда протягивал к нему руку, будто надеясь ухватить золотой кругляш с неба. «Дедко-Модри!» - кричали тогда его внуки, - «Не гляди на солнце, совсем ослепнешь!» Но куда там… Старики-гномы все как один слепотой и кончали, a дети их, наученные горьким опытом, старались и вовсе в небеса не глядеть – хоть своими макушками потолки подпирали.
Странное дело: пожилые гномы сплошь были низенькими да горбатыми. Крючковатые носы их едва не до колен доставали, a уши – иной гном не в каждую дверь пройдёт. A вот дети их были рослы да прямы, носы их уменьшились, уши – тоже. Уж в половину человеческого роста вымахали молодые гномы. Мьёльфе и вовсе на память о предках остались только выносливость да «чутьё на монету» – как повсеместно называлась редкая способность даже в пустующем с виду коробе нет-нет, да и отыскать пару-тройку медяков, a то и серебрушку. Говорят, гномы в горах до сих пор так рудные жилы ищут. Правда то или нет – Мьёльфа не знала, a спросить было некого. Лишней серебрушки, впрочем, она тоже отыскать не смогла, пока собиралась. Да и откуда ей взяться, коли работник один остался и каждую монетку по весу да по царапинам помнит?
Гноме взгрустнулось. Давненько уж разъехались братья: один – искать кузнечное счастье на бесконечной войне в Пограничье, другой в Златовершие горы отправился. Осталась Мьёльфа одна с отцом. Бабка-то в тот самый год в камень ушла, как человеческий путник в их доме ночевать оставался. Недели не прошло по его отъезде – глядь, сидит старушка в своём кресле, железные спицы в руках, a руки – каменные, и сама на глазах окаменела. Погоревали тогда дед с отцом, да и оставили бабку на месте. Так, пройдутся, пыль смахнут, цветам воды поднесут – и ладно. Странный всё-таки это обычай, не гномий – гномы отродясь мертвецам цветов не дарили. Долго Мьёльфа у деда допытывалась да так и не узнала, откуда он взялся. Должно быть, людской.
Матери Мьёльфа почти не помнила – уж как ни долог был гномий век, a от голодных волков в студёную пору мало кто живым добирался. И как-то им было камень глодать? Отец же всё с пацанятами да по хозяйству, так что девочке только и оставалось слушать дедовы побасёнки, a в это время плести себе из металла то снасть, то колечко на палец. Так бы на неё рукой и махнули, кабы не дед. Дед же подозвал разок да показал, как из пары нитей – толстой и тонкой целое ожерелье сделать. Что тут началось! Ни дня ни ночи покою дома не стало – всё Мьёльфа свои нити тянула, прокатывала да прокаливала. И то хорошо: заезжие люди брать стали её поделки – да так и повелось. Кое-кто даже нарочно потом к их дому заезжал: Мьёльфе спасибо сказать да себе иную брошь прикупить. Попадались и чародеи – просили камень заговорённый в кольцо вставить, но Мьёльфа не любила таких заказов: не нравились ей маги людские, не знаешь, на правое ли дело пойдёт твоё творение. Так что руки Мьёльфу кормили. Дорогой большего и не требовалось.
Не раз и не два порывалась гнома отправиться в путь – к самой Иглокости, да только сначала отец не пускал, a после стариков жалко стало: некому было присмотреть за ними. Добрый век они прожили, покуда оба в камень не ушли. Отцу повезло: сразу окаменел, a деду долгие годы пришлось каменную стопу приволакивать. Сначала – стопу, потом и всю ногу. И так – покуда волосы на макушке не застыли мраморной крошкой.
Мьёльфа не выдержала и обернулась: покинутая изба грустно взирала на неё пустыми окнами. Где-то там дед с отцом и остались: один – у печки с ухватом в руках, другой – в собственной постели с протянутой к одному ему видимому золотому кругляшу в небе. Мьёльфа решительно отвернулась и ускорила шаг. Нет уж, «гномы не хоронят своих мертвецов», - так говорят люди. Значит, и лишний раз плакать – не след. С этими мыслями она и ступила под сень деревьев.

***
В лесу было темно и душно. Угрюмый ельник мигом сомкнулся за спиной, стоило Мьёльфе миновать опушку. Недолго думая, молодая гнома отломила узловатую ветвь, ножом срезала все мелкие сучья и, довольная собой, оперлась о новенький посох. Идти стало куда веселее. Сказать по правде, гномы лес недолюбливали, но так уж получилось, что Мьёльфа родилась и выросла у самой его кромки – волей-неволей будешь считаться с таким соседством. Леса к северу были куда холоднее и мельче, a её родина хоть и называлась Хладокорьем, a в последние десять лет окромя мохнатой белой шапки да хрупкого наста зимой здесь ничего и не бывало. Говаривали, конечно, что в Хладовы времена ели промерзали насквозь, так и застывая зелёными и молодыми под ледяной коркой, a лесорубы едва успевали уворачиваться от сыплющихся с хрустальным звоном ветвей… но Мьёльфа едва могла вспомнить последнюю такую зиму. Говаривали и про Северный лес, мол, то край вечной осени, и восседает в нём на ясеневом троне сам Царь лесной, но в это Мьельфе не верилось вовсе. Она вообще мало кому верила на слово. Разве что, дедушке Модри.
Пройдя ещё немного, девушка остановилась. Впереди начинались места чужие, людские. Никогда Мьёльфа не уходила так далеко! По крайней мере, одна, - тут же одёрнула себя девушка. С отцом-то они всяко бывало: наезженным трактом до самой Лукозаводи порой добирались, a то и в Крайний на границе Нореземи могли завернуть. Решительно отогнав дурные мысли, гнома двинулась дальше. «Вот бы до темноты к людям успеть», - подумала она. Ночевать в глухом лесу, пусть и в сытое лето, девушке не хотелось. Откровенно говоря, долгих прогулок Мьёльфа вообще не любила. Не то чтобы совсем уж не приходилось ей полуночничать под еловой сенью, но каждый раз, стоило закату настигнуть её с отцом или с дедом далеко от дома, те живо начинали собирать хворост для костра да озирались с опаской. То ли волков страшились, a то ли мерещился во тьме плач ангъяка. Гному передёрнуло. Нет, случались и среди её соплеменников не слишком любящие родители, но чтобы приносить своего ребёнка в жертву лесному духу и отдавать на съедение дикому зверю… на такое был способен только человек. Уж Мьёльфа-то знала: сколько раз просили её отковать колечко для неживого младенца – мол, наденет на палец да вернётся к жизни не упырёнком, a человеком. Да что уж поделаешь? Гнома не была уверена, что подобное чародейство под силу и самому учёному магу, не то что ей. Да и не было у неё такого таланта. Так, оправит камушек заговорённый – и ладно. Так что куда чаще с наступлением ночи приходилось таких младенцев успокаивать окончательно: не ровен час – войдёт в силу свою нечистую да половину посёлка загрызёт. Девушка с опаской огляделась.
Лес был всё таким же зелёным и душным. Мошкара так и норовила забиться и в нос, и в уши, a солнце, только-только миновавшее середину неба, тут и там пробивалось сквозь дыры в далёких кронах. Решив, что уже достаточно пройдено, Мьёльфа нашла камешек поудобнее и сбросила котомку, откопала среди прочих вещей узелок с припасами и, кое-как устроившись, принялась за еду.
Не успела девушка расправиться с кусочком сыра, как трава под ногами зашелестела, a небо вмиг заволокло тучами. В лесу стало совсем темно. Быстро собравшись, Мьёльфа встала и побрела дальше по накатанной тропке – уж она-то точно выведет к большаку.

***
Дождь лил не переставая. Третий день Мьёльфа брела по колено в грязи. Встречных путников попадалось мало, да и те не горели желанием указать дорогу. Только и оставалось надеяться на клочок пергамента с картой. Карта была старая, потрёпанная – боги знают, где взял её дедушка Модри, но крупные тракты были отмечены аж до самой Карахрамовой тундры. «Должно быть, выронил кто-то из людей, проезжая Хладокорьем», - подумалось Мьёльфе.
Людей она не боялась. Подумаешь, вполтулова выше – зато она куда проворнее и сильнее. Люди же все относились по-разному: кто-то гномов недолюбливал, но случись беда – не преминул попросить о помощи, a кто-то – напротив, ценил, как настоящих мастеров своего дела. Вторых, впрочем, было мало, но и первые хлопот не доставляли, пусть и поглядывали с пренебрежением да расплачивались едва ли не с укоризной во взгляде.
Ливень, тем временем, разгулялся не на шутку: сплошная стена – даже здесь, в лесу – напрочь лишала зрения. Что ещё хуже: она обескураживала: «И зачем только я шагнул за порог?» - думал иной странник. Мьёльфа упорно брела вперёд, боясь признаться себе в том, что и её который день тревожит тот же вопрос. Тут и там колыхались тяжёлые ветви под ударами ливня, a бессердечный ветер трепал густые вершины. Меж тёмных елей то и дело чудились диковинные звери, но стоило приглядеться – и на их месте оказывались то валуны, то валежник, то муравейники. В шуме дождя слышались голоса рыдальцев – скорбных духов в прозрачных плащах. A может, это лишь ветер шумел.
Мьёльфа совсем уж было отчаялась, как ливень внезапно стих, сменившись мелкой моросью. Девушка удивлённо поглядела в небо. Миг – и солнце лизнуло кроны деревьев. «Грибной…», - машинально подумала гнома, подставляя ладонь под разбившуюся радугой водяную пыль. На душе полегчало. Уж не маячили за спиной призраки прошлого, взывая к Мьёльфе, умоляя её вернуться, отдать долг своему племени, покаяться за ослушание. Девушка задорно тряхнула головой, откидывая насквозь промокший капюшон назад. Взгляд её опустился с верхушек деревьев на означившуюся впереди лесную поляну. Там, огороженный невысоким плетнём, стоял невысокий домик, доселе скрытый пеленой дождя. «Людской!» - подумала гнома, - «Стало быть, и до границы уж рукой подать». Девушка выдохнула: авось удастся на постой напроситься. В этакую-то дождливую пору! Потом посмотрела на переменчивое небо и пошла к дому.
Вокруг было тихо. Мьёльфа просунула руку в щель между прутьями, отодвинула щеколду на невысокой – даже ей едва по плечо – калитке и шагнула внутрь. Подошла ближе, осмотрелась. Избушка как избушка. Небольшой деревянный домик, широкое крыльцо, позади наверняка ещё и огородик есть. Мьёльфа поднялась по ступеням и тихонько постучала. На двери перед ней красовался вырезанный ножом гриб. «Грибная заимка, тут что ли?» - Мьёльфа недоумённо почесала макушку. Нет, она, конечно, слыхала про охотничьи да рыболовецкие поселения в Нореземи… но чтобы одинокий дом, да ещё и для грибников? Такое она видела впервые.
Немного подождав, девушка стукнула в дверь ещё раз – уже сильнее. Судя по всему, и этого оказалось мало. Недолго думая, Мьёльфа со всей силы саданула кулаком по доскам и крикнула: «Эй! Есть кто живой?» Никто не ответил. Девушка подёргала дверь, та не поддавалась – явно была заперта на засов, причём изнутри. «Ну и шиш с ним!» - с досадой подумала гнома и уже, было, развернулась, как из-за спины раздался грохот отодвигаемой мебели, звон посуды и приглушённый голос: «Иду-иду!» Мьёльфа обрадовалась.
Наконец, засов лязгнул, дверь подалась – и на пороге перед гномой возник сухонький старичок. Он окинул девушку сначала недоверчивым, но быстро потеплевшим взглядом и сипло проговорил: «Да ты заходь, детка! Тебя как звать-то..? Ась?!» - старик наклонил ухо.
– Мьёльфой, дедушка! – крикнула гнома во второй раз.
– A, Мьёлей… ну, заходь, заходь!

***
Они сидели за невысоким столиком. Мьёльфа совсем разомлела в тепле да в сухости. Насквозь промокший плащ сушился в сенцах, уставленных бочками да кадушками. Гнома почему-то даже не сомневалась в их содержимом – судя по изрезанным ножом стенам, хозяин избы был знатным почитателем грибов. Любил он и жареные, и сушёные, и в супе варёные, и солёные, и маринованные, и свежие, пахнущие лесом и - шутка ли! - нарисованные аль из полена выточенные!
В руках у девушки сама собой оказалась чашка, доверху наполненная золотистым ромашковым чаем - «самым лучшим!» - как говорил старик, изредка забываясь и мечтательно поглядывая на развешенные тут и там на сушку грибы. Он вообще часто забывался – этот милый, хоть и странноватый старикашка. Дедку на вид было лет сто, не меньше – и это по людским-то меркам! Представиться он забыл, a Мьёльфе теперь и неудобно было спросить. Потому-то девушка, несмотря на усталость, напряжённо думала, тщательно выбирала слова, изредка бросая взгляд то в окно, то на золотистый отвар в чашке. Старик, заметил, как гнома нервничает, но так и не разгадал причину и сам предложил чаю, a Мьёльфа и не подумала отказаться, с удовольствием схватив обжигающе-горячую чашку. Ей-то что? Она-то к огню привычная.
– Далеко ль до границы, дедушка? – окончательно разомлев, спросила гнома.
– Ась? До границы? Далече, далече, - дед, сам похожий на сморчок, вновь посмотрел куда-то наверх.
– Да? А хоть в какую сторону? – растерянно спросила Мьёльфа и, невольно проследив за взглядом собеседника, ахнула.
– Нравится?
– Да! – ответила девушка, разглядывая диковинку: гриб такой величины, что в одиночку ни одному гному не унести, - Это вы в лесу нашли? – восторженно спросила Мьёльфа.
– Не-е… Тут вырастил! – ответил мигом утративший глухоту старик.
– Это ж надо!
– Да… Да ты пей, пей, дитятко! – засуетился дед.
Мьёльфа отхлебнула из чашки.
– Действительно, вкусный! – чуть посмаковав, сказала она.
– Пей, пей, дочка… Хорошие травки, хорошо успокаивают!
– Травки?
– Ась? – собеседник вновь наклонился через стол, будто бы не расслышав.
– Тут же одна ромашка, - недоумённо ответила Мьёльфа.
Дед заглянул ей в чашку и в замешательстве забормотал: «Травки… травки-муравки, ай да я! Ай да старый дурак! Перепутал!»
– Что?
Но старик уже и не слышал. Он торопливо пошёл куда-то к стенке. Встал рядом с потрёпанным ларём и, поднатужившись, отодвинул его в сторону, обнажив лаз в подпол.
Дедок торопливо откинул крышку и начал спускаться. Странное дело: из подпола мерцало слабое голубоватое свечение. В последний момент, будто опомнившись, старик посмотрел на Мьёльфу и дрогнувшим голосом проговорил:
– Жди здесь, дочка! Я сейчас… только за картошечкой… A-a-a!
Голова старика исчезла. Послышался грохот. Затем всё стихло. Мьёльфа, доселе растерянно смотревшая на беспокойного собеседника, вскочила, бросила чашку и подбежала к отверстию в полу.
– Дедушка! – крикнула она, - Э-э-эй! Вы меня слышите? – «Не слышит!» - подумала гнома и, недолго думая, стала спускаться.

***
В подземелье было темно и сыро. Лишь мертвенно светились грибы. Большие, голубовато-зелёные, они облепили стены, подобрались к самой лестнице, цепко схватили ступени осклизлыми щупальцами. «Это его и сгубило!» - подумала Мьёльфа, глядя на труп. Старик лежал тут же. Голова его покоилась на камне близ невысокого шкафчика, напичканного какими-то склянками. Из раскроённого черепа сочилась кровь, глаза уставились в потолок. Девушку передёрнуло: так вот как оно у людей происходит! Бр-р!
Откуда-то сбоку тянуло сыростью. Мьёльфа окинула стены тревожным взглядом. В какой-то миг она углядела пожранную грибницей железную ручку. Морщась от отвращения, девушка схватилась за неё и толкнула тяжёлую, обитую железом дверь.
За ней оказалась не то что комната – целый коридор с маленькими ответвлениями по бокам. Пол, стены, потолок – все было устлано грибами. Могильное свечение наводило ужас. Мьёльфа хотела плюнуть на всё, захлопнуть дверь и убежать, но взгляд её невольно зацепился за тёмное пятно на стене напротив. Задвинув мысль о постыдном бегстве подальше, девушка с содроганием сделала шаг вперёд. Потом ещё. И ещё. Под ногами хлюпало. От грибов поднималось лёгкое облачко пыли. Наконец, она дошла до противоположной стены и подняла взгляд. Над ней гигантской шляпкой нависал гриб. Пористое дно его сочилось зеленоватой слизью. Мьёльфа посмотрела чуть ниже и отпрянула: на неё пустыми глазницами глядел череп. Человеческий череп. Девушка похлопала себя по карманам и, добыв носовой платок, протянула руку к находке. Смела зеленоватую пыль.
Под черепом обнаружился полноценный скелет, цепями прикованный к вмурованным в каменную стену кольцам. Глазницы его, и рёбра, и руки, и ноги – всё опутали грибные лохмотья, всё поросло грибами. Страшная догадка осенила девушку. Выронив платок, она помчалась к углублению в соседней стене. В нём обнаружился ещё один скелет, только маленький – судя по всему, детский. Его венчал гриб поменьше. Ещё одна ниша скрывала козий прах с совсем уж мелким - по меркам этого подземелья - грибочком на голове. Проверять остальные стены Мьёльфа не стала, a выскочила из страшной комнаты, пролетела мимо уже утопающего в грибах трупа и, оскользаясь на ступенях, выбралась наверх. Схватив плащ и сумку, да наскоро завязав сапоги, гнома распахнула дверь и стрелой умчалась прочь от злополучного дома.

***
Мьёльфа опасливо выглянула из кустов. Селение казалось вполне мирным. Здоровенная вкопанная в землю ладья днищем упиралась в небо, выпуская из множества щелей лёгкий дымок. Вокруг лепились друг к другу небольшие избушки. Вкусно пахло копчёной рыбой, по улице неторопливо прохаживались люди да всё поглядывали на тучи, то ли радуясь, a то ли страшась чего-то.
Мьёльфа тоже посмотрела наверх. Синь меж кустистыми кронами потихоньку наливалась лиловым. Ночевать в грозовом лесу не хотелось, но и к людям выходить было боязно. Вон, вышла к избушке разок – так теперь, почитай, второй день трусцой по чащобе бежит, да в ночи от каждой дождевой капли вздрагивает. Девушка с тоской поглядела на селение. «A ну как и эти такие?» - надоедливым комаром вилась мысль, - «Погляжу-ка ещё, a там и ясно будет!», - решила гнома и, подхватив спущенную наземь сумку, зашагала лесом.
Идти было недалеко. Совсем скоро кроны поредели, а землю покрыл толстый слой ракушек и гальки. Перед глазами Мьёльфы раскинулось глубокое синее море. Беспокойное, оно лизало землю своим белым языком, силясь откусить хоть немного – и каждый раз откатывалось назад, провожаемое недовольным треском потревоженных камней.
Отсюда, с берега, тоже была видна родовая ладья водовичей. Гнома облегчённо выдохнула: всё-таки выбралась в обжитые земли за пределами Хладокорья! Водовичи – одно из племён под главенством нореземского Вождя –  были народом простым: селились родами в избушках вкруг единой колыбели – ладьи, в которой некогда сюда и приплыли, промышляли рыбу, торговали с южанами, да поклонялись своему божеству – Идрёву, владыке морскому.
Девушка поглядела на горизонт. Там уже начинали плясать первые грозовые сполохи. Воздух стал сухим и трескучим. Мьёльфа перевела взгляд назад, на селение – и мигом юркнула под прикрытие леса: к берегу шли люди. Неторопливой волной шествовали они навстречу буре. Перед ними на берегу – гнома только сейчас заметила – были лодки. Мьёльфа не выдержала и подалась вперёд, чтобы лучше видеть. Да, точно! Три лодки. Две смотрят носами верх, a над ними наподобие крыши нависает третья. По перевёрнутому дну её серебряной чешуёй струится невод.
Гнома улучила момент и подобралась ближе, спрятавшись за большим валуном. Люди, тем временем, подошли к самому морю. Да нет, какое там к морю! Двое уж стоят в воде по колено! Кто это..? Мьёльфа пригляделась. Мужчина и женщина. Уже немолодые, но и глубокими стариками их не назовёшь. Впрочем, водовичи, веками жившие у моря, любили подставлять лица под солёные брызги и пощёчины ветра, a оттого старились быстрее иных нореземских жителей.
Девушка прищурилась, вглядываясь в силуэты, но тут полыхнуло алым, и над головой послышался надрывный рёв самого неба. Мьёльфа, невольно упавшая наземь, не сразу поняла, что крики людей выражают ликование, a не страх. Гнома приподнялась на четвереньки. Ну, точно! Радуются, как дети. Даже эти двое, в воде, и те с восторгом глядят в небо.
Напряжение всё нарастало. Вот-вот должны были упасть первые грозовые капли. Мьёльфа поёжилась и накинула капюшон на голову – пусть он скрадывает обзор, зато беспощадный ветер не поёт свою тоскливую песню в самые уши.
Наконец, водовичи угомонились, широкой полосой растянувшись лицом к морю. Перед ними, отделённые всё теми же хитро составленными лодками, всё так же стояли мужчина и женщина. Первый – с трезубцем в руках, вторая – с неводом. Снова послышался раскат грома. На макушку Мьёльфе упала тяжёлая капля.
Вдруг из толпы рыбкой вынырнул юноша... Да нет, совсем ещё мальчик! …и пошёл к лодкам. Не спеша раздвинул сети, свисающие с крыши, поклонился, вышел с другой стороны.  Поклонился второй раз – уже родителям. Мьёльфа была уверена! Семейные черты ни с чем не спутать – всё те же светлые волосы с отливом цвета морской пены, тот же нос, тот же разрез глаз…
Небо полыхнуло. И тут же, по стопам грома и молнии, на землю спустился ливень. Глухая стена скрыла людей, оставив лишь смутные силуэты. Мьёльфа, почти не таясь, подошла ещё ближе и увидела, как старики протянули сыну свои дары. Они что-то говорили, но слов девушка различить уже не сумела. Зато увидела, как юноша прошёл назад – сквозь полупрозрачный полог над лодками, как коснулся трезубцем верхней из них и как вышел к радостной толпе – уже не мальчиком, но мужем. Она-то, Мьёльфа, слыхала о людских обычаях, догадалась, что всё это значит. Девушка задрала было нос, да холодная капля, мазнувшая по самому кончику, мигом умерила её гордость.
Гнома совсем уж позабыла свою тревогу и поднялась в полный рост – a зря. Чуть только прошла первая радость, как кто-то из толпы её заметил и крикнул: «Эй! Кто там? Иди сюда!» Мьёльфа окаменела. 

***
Узловатые руки терзали струны немудрёного инструмента. Мьёльфа сидела за пиршественным столом в брюхе змееподобной ладьи и поглядывала то на счастливых родителей, то на их отпрыска. Тот сиял почище иной медяшки в гномьих закромах. Перед Мьёльфой на обширном блюде лежала лучшая рыба из последнего улова, a в деревянной кружке плескалось что-то тёплое и пьянящее. «Негоже в такой день путника за дверями оставить! A токмо надыть приветить да накормить досыта!» - молвила древняя бабка – там, на берегу. Наверное, самая древняя во всём селении. Гнома посмотрела налево – да, она всё ещё там, эта сухенькая старушка с руками, так долго вязавшими сети, что и сами превратились в их подобие. Девушка перевела взгляд наверх. Там, нарисованные на днище, мерцали созвездия. Мьёльфа вгляделась: грибами они их что ли выкладывают? Уж больно знакомый мертвенный свет – аккурат как у того полоумного в погребе.
Меж тем, тоскливая песня прощания с детством окончилась и сменилась иной. Торжественным, праздничным гимном полилась та над столом:

«Когда земная твердь обнимется с небесной,
И реки выйдут за пределы берегов,
Солёная вода сольётся с пресной,
Лишится море скал – своих оков,
Когда соединится с океаном,
С водой земной небесная вода,
Утихнут штормы, ветры и бураны,
Исчезнет гор последняя гряда,
Когда пожрёт живое злое горе –
Бездонная пучина; в этот час
Объятия владык небес и моря
Навеки скроют в вечном мраке нас».

Мьёльфа задумалась. Да уж, праздничная песнь, ничего не скажешь!
– A ты, дочка, не хмурься! Али песня не люба? – подсела к ней давешняя старуха. По щекам у неё, нарисованные травяными красками, струились слёзы.
– A? – девушка вздрогнула от неожиданности.
– У нас как говорят: коль в день посвящения Идлив кого слезами умоет, то быть тому воином знатным и рыбарём везучим.
– Идлив? – Мьёльфа вскинула брови.
– A ты что ж, не слыхала? – удивилась старуха.
– Нет, - поколебавшись, честно призналась гнома.
– Э-эх! – махнула на неё бабка, - Так послушай! Нет в мире ничего, окромя воды. Нету и не было! Уж как жил могучий Идрёв – владыка воды солёной – с женою своею Идлив – царицей воды пресной, уж како было их счастье! Да токмо дети их – земля, огонь да ветер – убоялись тех ласковых вод. A пуще всех огонь распалился… Он-то и подговорил сестру да брата. Ох, и худое замыслили! Сковала земля Идрёва, покуда спал тот, a ветер подхватил мать свою – Идлив да и унёс в самое небо! A огонь над ними надзирать начал: одним глазом днём смотрит, другим – ночью бдит. Да токмо придёт конец и этому беззаконию! И примут нас, водовичей, в объятия владыка Идрёв и жена его Идлив в конце времён. Об том и в песне поётся!
Мьёльфа почесала макушку. Интересные у них, у людей этих, обычаи. Странные. Непонятные. Гнома искоса глянула на собеседницу: спросить-не спросить? «Спрошу!» – решила она.
– A как же вы в воде дышать будете?
– В двух водах! – поправила бабка, - Как рыба дышит в воде солёной, так и водовичам дышать дадено будет. Иных же пучина поглотит.
Гнома напряглась. Старуха заметила это, усмехнулась и, посветлев лицом, с улыбкой сказала:
– Ты молода ещё! Погляди на меня – уж скоро в объятья моря отправят мои старые кости. Дайте боги, найду тропку в царство Идрёва. Да токмо сдаётся мне, нескоро тебе, молодой, уходить под воду, a уж мир и подавно на своём стоять будет. Крепка хватка земли, сильны руки ветра, и огонь покуда бдит неустанно. На твой век хватит! – старуха махнула рукой.
Мьёльфа из вежливости кивнула. Бабка, тем временем, продолжала:
– Я тебе вот что скажу: коль хочешь жить вечно в объятиях вод, ступай к старику Осмомыслу. Он на отшибе живёт, там в чащобе. Ух и умён же старец! Он ишь что придумал: «Надо, - говорит, - Чтоб в темноте вод водовичам путь светлый проложен был! A что светит в краях наших, богами благословенных?» - бабка многозначительно посмотрела наверх. Мьёльфу пробрала дрожь. Она уже знала, что догадка её верна.
– «Пойду, - говорит, - я такого гриба выращивать, чтоб до скончания мира во глыби вод светить сумел!» Ну, и пошёл, - бабка крякнула, пригубив из кружки, - Многие к нему в ученики набивались, да никто так и не вернулся. Видать, разослал их по землям чужим грибов искать да мудрости набираться…
Мьёльфу передёрнуло. «Эх, знала бы ты, что с теми ученичками сделалось!» - подумала девушка, но благоразумно смолчала: кто их разберёт – людей этих. Сейчас хоть не трогают, кормят-поят да кров дают. «A всё ж по тракту в компании идти сподручнее будет», - подумала гнома, - «К обозу что ли прибиться?»
Не успела Мьёльфа закончить свою мысль, как слева раздался сытый храп. Девушка обернулась и увидела, как её собеседница сидит, откинувшись на дубовый ларь, и счастливо дремлет, грезя о далёком будущем и о своих богах.

***
В дорогу Мьёльфу собрали быстро. Дали с собой и рыбы копчёной, и вяленой, и солёной – да столько, что не снести. Пришлось, велеречиво откланявшись, часть вернуть. Путь гноме указали верный – надёжный тракт аж до города Крайнего. «Оттудова и до столицы рукой подать!» - говорили они. Гнома же, окончательно убедившись, что толпа людей не так и страшна, по сравнению с отдельными её представителями, твёрдо решила во что бы то ни стало напроситься в первый обоз, идущий на север.
;
Глава 2.
Два полудня спустя дождь перестал. «Хоть что-то», - подумала гнома. Дорогу развезло окончательно. День был пасмурный, но не душный. Под ногами хлюпала мокрая жижа. С трудом пробираясь в грязи, гнома уже подумывала о привале, как вдруг впереди замаячила телега – огромная, с домину размером. Тут и там свешивались тщательно завёрнутые тюки да торбы. «Не иначе, торговцы», - решила Мьёльфа. Поравнявшись с телегой, гнома увидела: та настолько увязла в грязи, что и с места не двинется. У телеги стояла пара торговцев самого мужицкого вида.
– Хорошего дня, люди добрые! - приветствовала их Мьёльфа, - Не нужна ли помощь какая?
Те с недоверием покосились на гному.
– Да уж чем тут поможешь! - наконец, раздосадовано махнул рукой молодой. Все трое в нерешительности уставились друг на друга.
– Чем-ничем, a камень под колесо подложить надо бы, - наконец, нашлась гнома. Мужики переглянулись. Тот, что постарше, гаркнул на спутника – мол, сходи поищи ветку покрепче да бревно потолще! Мьёльфа с досадой подумала, что камней-то, и правда, запросто под ногами не сыщешь, a вот крепких брёвен в лесу – пруд пруди. Ещё немного – и телега была вызволена. Конь – чалый, грязно-бурого цвета – недовольно пофыркивал, пока люди поправляли тюки с поклажей.
– Тебя как звать-то? - спросил торговец.
– Мьёльфа, - ответила гнома.
– Я – Бел, a это тесть мой, Ждан. Залазь на телегу: коль по пути – подвезу!
Мало-помалу распогодилось. Путники повеселели, так что разговор завязался сам собой. Встречные, и правда, оказались торговцами.
– Да мы из Весёнки. В город едем, полотно везём, - охотно поведал Ждан, почёсывая медовую макушку. Нореземцы все были сплошь светловолосы да светлоглазы – не чета соседям.
– Сами-то мы пусть и простые, a о роде помним! Потому и волоса наши светлы, как у самого Огнива. A вот они-то, в Востарице – тьфу, чтоб их кондрашки загрызли! Только и кичатся, что своими черными волосёнками, - пояснил Ждан. Старик, сам седой как лунь, только покачал головой.
Мьёльфа задумалась. Она немало повидала людей. Были среди них и темноволосые, и с медовыми волосами. Были цвета пшеницы и цвета ржаного хлеба. Раньше гнома не задавалась вопросом, почему же так происходит. Её родичи сплошь были одарены цветами гор да каменьев. У бабушки, например, глаза были – что море-камни: синие да глубокие. У деда глаза лесные, a волосы медные. У отца же, и вовсе – кошачьи, полосатые пряди, и глаза – синие. Сама Мьёльфа пошла в мать – медно-золотые волосы и глаза такие же бездонные и синие.
Телегу тряхнуло. Старик, охнул, огрел лошадку вожжами и спросил:
– Ты куда путь держишь, гнома?
Мьёльфа подняла на него глаза. Соврать – не соврать? «Не буду», - решила она, - «Почти». А сама ответила:
– Да к родственникам, в горы.
– Дело хорошее, - кивнул Ждан, - До города-то мы тебя мигом домчим, a там спроси на рынке торговца Храна. Он в те края собирался. Авось, подсобит!

***
Закат окрасил небо в малиновый. Усталые путники с тревогой поглядели вдаль: успеют ли? Крайний – городок на границе Нореземи и Лукозаводи, неизменно привлекал торговцев… и лихих людей. Стража уже готовилась запереть ворота, когда на дороге перед ними показалась припозднившаяся телега.
– Пусти! - махнул один стражник другому, - Эт, небось, старина Бел. Пущай проезжает!
Уплатив положенную пошлину, торговцы и гнома благополучно въехали в город.
Мьёльфе уже доводилось бывать здесь – то с отцом, то с дедом, то с братьями, a то и всем семейством они выходили на промысел: замки починить, коней подковать, ключ подобрать да потерянную в доме шкатулку с каменьями отыскать. Последнее удавалось Мьёльфе особенно хорошо. Нет, всё же не врут люди: есть она, эта гномья чуйка! Само собой, приходилось и своими украшениями торговать, и иные услуги оказывать. О последних девушка предпочитала не думать. Нет, у самой-то руки были чисты, но вот братец Мур… Ох, не всегда золотишко искали с согласия хозяев. Впрочем, Мьёльфа каждый раз гнала совесть прочь. В конце концов, не пойман – не вор, a поймать Мура никому не удавалось…
Только в этот раз всё было иначе. И добиралась она сюда куда дольше, проплутав под дождём, и спутниками были не добрые родичи, a чужаки-люди. 
Разукрашенные зелёно-коричневые домики лепились друг к дружке. Узкие, они нависали двумя-тремя этажами над улочками. Зажатый со всех сторон болотами Крайний не мог расти вширь, оттого и приходилось горожанам изворачиваться. Мьёльфе это не то чтобы не нравилось – гномья натура привычна ко всяким архитектурным изыскам, но всё-таки было немного неуютно. Как ни крути, a добрые шестьдесят лет прожила в просторной избе – волей-неволей вожмешь голову в плечи, заглянув в иной городской дом. «И как они тут расходятся?» - с недоумением подумала гнома, заметив очередной узкий проулок: не то что конному – пешему едва ли плечи расправить.
– Ну, бывай, гнома! - сказал Ждан, - Вон по энтой дороге будет корчма. Нам туда ходу нет: я этому Храну полушку должен – да расплатиться пока не могу. A он наверняка где-то там ошивается.
– До встречи, - ответила Мьёльфа и спрыгнула вниз.

***
Корчма нашлась почти сразу. Говорящее название «Телячий суп» и новёхонькая вывеска прямо под ним явственно намекали на гастрономические пристрастия хозяина. Гнома не думая зашла внутрь. Вышибала – здоровенный детина туповатого вида, с дремотой подпиравший дверной косяк, лишь немного нахмурил брови при виде гномы, но рассудил, что это явно не первое – буйное – поколение хладокорских жителей, и снова погрузился в дремоту.
Внутри было темно и душно. Мьёльфа с опаской огляделась. Кругом люди, люди, люди. Светловолосые нореземцы, раскосые кочевники, парочка жителей Пограничья с болотными глазами… A, вот и гномы в углу под изображениями богов – старых и новых. Вообще-то, чтить полагалось либо тех, либо этих, но у корчмаря были свои соображения на этот счёт. Действительно, a ну как Звон отвернёт путника с тугим кошелём от самой двери? Или Вдова-Коса позарится на младую жёнку да утащит в свой сад? Нет уж! Корчмарь Золотын не так прост! Для него один закон: выгода. Вот кому надо сегодня лучинку поставить или пучок сухих трав положить – тому и почёт. A иные боги и подождать могут, чай, не День Забвения.
Мьёльфа смутно себе представляла, что же это за день такой, но вот сегодняшнюю корчмарёву беду приметила: у самых пят Звона пристроилась медная монетка. Ещё бы: золотую мигом утащат, на серебрушку тоже позарятся, a вот медяк, да ещё такой неказистый – самое то богам для подношения. Чуть поодаль виднелся и сам Золотын – здоровенный мужик с густыми усищами, виновато разводящий руками перед ещё более тучным купцом. Купец же скалой нависал над несчастным хозяином и, угрюмо сдвинув брови, упрямо требовал своё. «Вот так и доверяй этим идолам – приведут денежного постояльца, да только ты сам ему сто златов должен», - подумала Мьёльфа и уселась в угол подальше от входа.
Стоило гноме сбросить котомку, как к её столу подлетела весёлая служанка.
– Чего изволите? - спросила румяная девка, уже прикидывая прибыль – гномы хоть и были баснословно скупы, но без денег по корчмам не ходили. Да и поесть-выпить не дураки, чего уж там!
Мьёльфа заказала пиво и пресловутый телячий суп. Служанка игриво подмигнула и мигом умчалась на кухню, уворачиваясь от цепких мужицких лап. Впрочем, не слишком старательно.
Мьёльфа осмотрелась. Корчма как корчма. Столы, лавки, лук на закуску в косах тут и там развешан. Подальше от богов – помельче, поближе – покрупнее да погуще. Странно только гномов на почётном месте увидеть, но и то легко объяснялось: вон сколько выпили да монет по столу раскидали. Мьёльфа задумалась. Нет, деньги-то у неё были, скопила немало. Но как-то она будет, если, не приведи Путница, на вора нарвётся? A если кошель потеряется? Гнома нервно сунула руку за пазуху. Нет, на месте.
Стоило девушке чуток отвлечься, как по столу пробежало нечто. Гнома подняла взгляд. На тяжёлой деревянной столешнице сидела тварь. Маленькая такая – величиной с крысу. Зверюга с интересом разглядывала Мьёльфу. Та не смела шелохнуться. Волосатые лапки – сколько их? – пять! – непрерывно дрыгались. «Завизжать?» - подумала гнома, но тут тварь отвернула усатую морду, злобно ощерилась и плюхнулась прямо в проносящуюся мимо кружку с пивом. Служанка охнула и под дружный гогот постояльцев уронила ношу. Тварь жадно слизывала пиво, кубарем катаясь по полу, покуда кто-то из более серьёзных и менее суеверных гостей не смёл её веником за порог.
– Что это было? - с содроганием спросила Мьёльфа, когда служанка, наконец, накрыла на стол.
 – A! Это кукиш! - девка досадливо махнула рукой, - Мелкая пакость. В деревнях из них суп варят да с маслом едят.
Мьёльфа с подозрением покосилась на свою похлёбку, но служанка, к счастью, уже упорхнула.
Спалось гноме плохо. Нет, комнатушка под самым потолком была уютная: чисто, сухо, во всю стену – крепко сбитая кровать тёмного дерева, рядом небольшое окошко, есть и дверь с надёжным замком… Вполне можно остановиться на день-два, a то и на целую седмицу: благо, и цену хозяева не ломили. Однако что-то мешало. То ли запахи с кухни, то ли шум с улицы (у них-то в Хладокорье чуть солнце сядет – и мигом становится тихо), a то ли шорох скребущихся под потолком кукишей. «Вот же гадость!» - подумала гнома, - «И как такое можно есть? Его и в руки-то взять противно!». С этими мыслями Мьёльфа повыше натянула одеяло да так и уснула.

***
Утро встретило девушку лучистым солнцем и свежестью. Корчма уже проснулась: с кухни призывно пахло выпечкой, a за столами вовсю болтали завсегдатаи. Недолго думая, гнома оделась, спустилась вниз и заказала себе пару булочек с маком, попутно разглядывая постояльцев. Купца не было видно. Как именно его найти, гнома плохо себе представляла. Давешняя служанка была слишком занята: то и дело бегала на кухню да обносила посетителей. Сам хозяин ещё не показывался, но дела в корчме и без него шли бойко. Мьёльфа задумчиво обвела взглядом постояльцев. Люди. Только люди. Вчерашние гномы куда-то испарились: то ли не проспались до сих пор, a то ли разбрелись по домам. Здесь, в Нореземи, гномы нередко селились рядом, a то и под одной крышей с людьми. Такое соседство, конечно, мало радовало и тех, и других, но деваться было некуда: не платить же лишнюю пошлину!
Мьёльфа дожевала булочку. Булочка была свежей, вкусной, прямиком из печки – даже почти стоила уплаченных за неё пяти медяшек. Можно было, конечно, обойтись и тремя, но ладно уж, покуда деньги есть, можно и не жадничать. Почти. С этими мыслями девушка поднялась из-за стола и неторопливо пошла к выходу. Вышибала проводил её подозрительным взглядом – не умыкнула ли чего? – но, не найдя к чему придраться, пропустил.
На улице было свежо и приятно. Прохладный ветерок обдувал лицо и нежно теребил волосы, заплетённые по гномьему обычаю в сотню мелких косичек. Можно было ограничиться и половиной сотни, и даже пятью-десятью косами, но если собираешься в дальнее путешествие, самый лучший способ привлечь удачу – самому собрать все дороги на своей голове в единый узел. Так, по крайней мере, говаривал дедушка Модри. У Мьёльфы было своё мнение на сей счёт: просто с такой причёской волосы меньше пачкаются.
Солнце золотило крыши домов. Вдалеке разносился радостный шум широкой крайницкой ярмарки. Конечно: где ж ещё развернуть великое торжище как не на границе двух земель? «Пойти что ль и мне туда?» - подумалось Мьёльфе, - «Глядишь, узнаю чего, a то и подзаработаю», - девушка уверенно направилась по одной из прямых улочек, ведущих к самому сердцу города.
День стремительно разгорался. В воздухе парил стойкий запах каких-то иноземных пряностей и вполне себе местного лука и нечистот. Тут и там раздавались возгласы: торговцы звали поглядеть на свои диковинки. Мьёльфа и глядела кругом с любопытством, однако о кошеле не забывала: для надёжности убрала за пазуху да прижала покрепче – мало ли что?
Много было торговцев. Много. Покупателей – и того больше. Прилавки ломились от тканей, пряжи, кожи, рога, специй. Были здесь и золотые заморские яблоки, и доска чёрного южного дерева, и каменья самоцветные, и самые простые стекляшки. Мьёльфа всё-таки не смогла пройти мимо. Кое-как протолкавшись через толпу светловолосых верзил, девушка пробралась к прилавку, с которого призывно посверкивали бусы. Торговец – усатый мужичонка хитроватого вида, зычным голосом зазывал покупателя, но, заметив гному, тут же насупился и замолчал. Девушка с интересом провела рукой по рассыпанному на прилавке товару. Стекляшка-стекляшка-стекляшка… a это что тут у нас? Только Мьёльфа протянула руку, чтобы пощупать заветную нитку, как стоявшая рядом девица – по платью явно из благородных – тут же встрепенулась и выхватила бусы.
– Почём самоцветы, мил человек? - спросила она.
– Осьмнадцать златов! - с гордостью ответил торговец.
Мьёльфа остолбенела и невольно выдохнула:
– За что?!
Торговец насупился ещё больше и с важным видом, не глядя на гному, продолжил:
– Эти каменья добыты с самого дна самого глубокого из пяти морей далёкого юга! Каждый омыт слезами и кровью отважного ныряльщика! Таких самоцветов ни в одной стране севера не сыскать! Да что там! В целом мире не найти камня ярче да чище, нежели эти! Гнома невольно хихикнула: шишу ясно – торговец врёт. Какие ж это камни?! Так, стекло особливо чистое да гранёное – вот солнышко и поблёскивает на боках. Покупательница, однако, вцепилась в нитку – видать, понравилась сказочка.
 – A ты, раз не берёшь ничего, пшла вон от прилавка! - вызверился торговец так, что Мьёльфа и сама почла за благо убраться подальше.
Свернув за угол, девушка отдышалась и ещё раз хихикнула. Ну, пройдоха! Хотя, дураку всё едино: не переведётся и аки дракон не вымрет. A на всякого дурака найдётся свой плут. С этими мыслями гнома прошла парой улочек, старательно не замечая грязи и разбегающихся из-под ног кукишей вперемешку с крысами, и вновь вышла на площадь. Всё-таки было на что ещё поглядеть!

***
Мьёльфа могла бы поклясться, что видела его! Мелкий кукиш сидел под самым потолком, невесть чем цепляясь за гладкие брёвна, и глядел на гному. Должно быть, думал, что могла позабыть эта коротышка в огромной кровати – под стать человеку. Да, Мьёльфа и не думала, что люди настолько недолюбливают гномов. После того случая с поддельными самоцветами, девушка успела: мило побеседовать с торговкой яблоками – и была уличена в жадности, послушать местечкового сказителя – и была осмеяна: сказка как раз была о гнусных карликах с огромными носами и дурным нравом, ну, и вершиной всего стал разговор с местным служителем культа Огнива. Этот странный великан почему-то решил, что Мьёльфа намерена осквернить местную кумирню. A гнома всего-то и хотела, что взглянуть на идолов! У них-то в Хладокорье таких отродясь не видали.
Было обидно. Девушка перевернулась на бок. «Ещё и купца этого не нашла, чтоб его шиши взяли!» - с досадой подумала Мьёльфа. Неизвестно, когда обоз двинется в путь – через седмицу или завтра, a потому неплохо бы поторопиться с поисками. С этими мыслями девушка и уснула.
Утро началось звоном разбитой посуды и криками: внизу в корчме что-то происходило. То ли кто-то из должников не вовремя заглянул в корчму – да  попал под горячую руку хозяина, то ли кто-то из полуночников проспался, опохмелился и принялся бузить по новой. Гнома уныло посмотрела в окно. Вставать расхотелось окончательно: небо было серым, то и дело роняло тугие тяжёлые капли. Девушка попыталась было опять уснуть, только новый крик поставил крест на малодушной попытке бегства в дремоту. Мьёльфа с досадой откинула покрывало и стала собираться. Сегодня она найдёт этого Храна! Во что бы то ни стало!
Внизу, действительно, был должник. Правда, незавидная эта участь досталась отнюдь не одному из нерадивых постояльцев, a самому Золотыну – опять. «Что ж, бывает!» - гнома пожала плечами. Служанки прятались за стойкой, то поскуливая, то разражаясь тем самым душераздирающим криком. Вышибалы не было видно. Двое угрюмых верзил погрозили несчастному корчмарю кулаком и, пообещав наведаться завтра, вышли прочь. Золотын смотрел на мир вполглаза: под левым уже набух болезненный мешок, полностью смеживший веки. Правому повезло больше: под ним этот мешок набухать только начал. Кое-как утерев кровь с подбородка, корчмарь гневно глянул сначала на богов – старых и новых – (особенно досталось Звону), после чего рявкнул на служанок: «Дуры!», отчего те заскулили пуще прежнего, и ушёл куда-то вглубь кухни, с досады хлопнув дверью. Гнома безрадостно поглядела на общую залу и уселась за ближний стол – девки-то от страха отойдут, a вот голодный желудок поди уйми.
Девки, и правда, отошли быстро. Ещё бы: звонкая монета и не таких из могилы подымет! Как только на столе показался горшочек с кашей, гнома не преминула спросить:
– Кто это был-то? - на что служанка торопливо и тихо ответила:
– То слуги самого господина Храна! Хозяин крепко задолжал ему: проигрался в кости, так Хран с тех пор как приедет в город, так долг и требует – уж третий раз за год! Ой! - девица махнула рукой в направлении двери. На пороге показался давешний усатый купец с ярмарки – хмурый, грозный.
– Слышь? Хорошо твоего хозяина отделали? - обратился он ко второй служанке, неудачно высунувшей нос из кухни.
– Передай ему, коль долг до Голодня не вернёт, не видать ему левой руки! А коль не вернёт до самого Цветня, то и правой! - торговец окинул корчму злобным взглядом и вышел.
– Ух! - только и смогла выдохнуть Мьёльфа.
– Да-а… Этот тоже такой! Зренко его кличут. Первый Хранов подручный, - протянула служанка и, чуть погодя, добавила: - Да и немудрено: даже с Крысами сторговался, да от них и поднабрался! - неумело пошутила девушка. Гнома хотела спросить, что это за «Крысы» такие, но не успела: с кухни раздался нервный окрик хозяина, и служанку как ветром сдуло.

***
В этой корчме было отнюдь не так сыро. A ещё не было кукишей. Ни единого! Да и пиво разбавляли куда меньше. Ещё бы! Ведь сюда заходят сплошь знатные господа и дамы, a простолюдинам дорожка заказана. Впервые Мьёльфа порадовалась людским предрассудкам: её, гному, без вопросов пустили внутрь. Конечно, что взять с этой мелочи? Ни манер, ни красивого платья, но зато и пользы цельный горшочек, ежели столковаться. Чем гнома и занималась в обществе купца Храна да помощника его Зренко. Эти двое набычились, но глядели благосклонно, a оттого и гноме было совсем не страшно – ни капельки!
– Ты, мелкая, небось и колдовать умеешь? – спросил пасмурный Зренко – видать, памятуя о давешней встрече.
– Колдовать не могу, да руки из нужного места – уже такое себе ведунство, - в тон ответила Мьёльфа. Напрашиваться в большой обоз ей приходилось впервые, a потому продешевить ну никак не хотелось. К тому же, кто сказал, что она – не родня самому Йор-магу? Все гномы между собой родственники! Вот она, например, тому самому Йору – трижды внучатая…
Генеалогические изыскания были прерваны решительным хлопком по столу – изрядно захмелевший Хран басовито спросил:
– Ты что умеешь? Коня подковать, меч наточить, телегу самоходную… ик! … из трухи и веток соорудить можешь?
Мьёльфа кивнула. Не то чтобы она имела опыт в сборке самоходных телег, но, по крайней мере, первые два пункта затруднений не вызывали. A телега… Да, шиш с ней! Списать на пьянство!
– Вот и хорошо, - неожиданно добродушно сказал Зренко, - Да только денег и не проси: с нас еда, вода да дорога, a с тебя – любая ваша гномья услуга в пути.
Мьёльфа на миг задумалась. С одной стороны, чуяла её душонка подвох. С другой – вряд ли эти двое пойдут сейчас на уступки: ишь как перемигиваются! Гнома всё же рискнула:
– Сто златов! – рубанула она с плеча, сама подивившись собственной наглости, - Хоть каких: хоть нореземских, хоть востарецких, a хоть самородок-рыжьё на монетки пилите – ни медяшкой меньше! – Мьёльфа задрала нос и скрестила руки на груди.
Мужчины расхохотались. То ли зрелище вышло потешным, то ли цена оказалась донельзя смешной – Мьёльфа так и гадала бы, если б Хран, чуть отдышавшись, наконец, не пролаял:
– Вот что! Ты, вижу, девка умная, цены знаешь. Плачу по сребру в день пути да ещё по полсребра добавлю, коль работа твоя во всю дорогу не подведёт. У самой северной границы городок есть – там и рассчитаю. Быстро доберёмся – получишь меньше, а коль заведёт нас Распутица в свои сети, тут и поработать придётся –  a за гномий труд и приплатить не грех.
Зренко, услышав эти слова, глаза и вовсе в нитку сощурил. «Аж на кочевника походить стал», - невольно подумала гнома, всё ещё чуя подвох. Пораскинув мозгами, девушка всё-таки согласилась: шутка ли – она и не ожидала, что путешествие ещё и выгодой обернётся.
На том и порешили.

;
Глава 3.
– Флиги – это такие твари навроде лягушек, - рассказывал Зренко, - Объедят куст легконожки – и в путь. В деревнях бают, к войне.
Мьёльфа проводила взглядом уносящееся в небо темное облако.
– Да только война тут уж вековая, a флиги каждый месяц туда-сюда летают, - закончил мужчина.
Минуло несколько дней пути. Гному пустили на телегу: година сытая, скотине не тяжко, a Мьёльфа – хоть и нелюдь, a женщина. Да и чего уж, больно любопытное у неё ремесло: пока едет – из простой железки серьгу али перстень сделать умудряется – будет на что поглядеть на привале. И где только поднаторела? Сразу видно: гномья кровь! Сама же путешественница только сейчас поняла, зачем во всех дедовых сказках людям нужны были лошади: ладно, день, ну, два, но несколько седмиц кряду на своих двоих не то что человеку – не всякому гному под силу пройти.
Нореземь, пусть и потрёпанная бесконечной вялой войной, глаз радовала: угодья здешние хоть и лесисты, a родят хорошо. Не так хорошо, как в Хладокорье: там на иных склонах и виноград взрастить умели, но всё равно здесь, в Нореземи, в это мягкое лето не грозили пустельцы и самому бедному крестьянину. О пустельцах Мьёльфа тоже узнала от словоохотливого торговца.
– Бают, будто придёт к бедняку пустелец – и ежели бедолага откажется тому какой-никакой дар поднести, тот и высосет из него дух в один миг! A вот ежели найдёт бедняк, чем одарить незваного гостя, тот и помочь может. Будто пустелец тогда даже мешок златов притащит… Я-то думаю – брехня всё это! Пустельцов много, и жрут они не репу с картошкой, и не золотую казну – так чего б им деньгами одаривать? Вот парой литров крови – другое дело!
Мьёльфу пустельцы не пугали – скорее, удивляли: это ж надо такое выдумать! Чтоб к человеку на последнем издыхании приходила нечисть да ещё и принималась что-то вымогать? Скорее уж бедняки сами от голода поумирают! Вслух этого гнома, конечно, говорить не стала: a ну как обидятся спутники – и что ей тогда делать? Они-то тут вон все какие… впечатлительные.
– Ты сам-то откуда? – вместо этого спросила девушка.
– Я-то? Где был, там уж нету, - отмахнулся Зренко и, с усмешкой глянув на гному, добавил:
– На моей земле и своих дураков хватает – всяк брешет что знает, a чего не знает – нарочно измыслит. Моё дело торговое: сегодня в Липошье, к завтрему – в Медодоле, a там – кто знает, глядишь – и в Закрепошье склады до самого неба отстроят!
Девушка украдкой бросила взгляд в свою карту. Да, давненько та писалась – ни намёка ни на Медодол, ни на Липошье не сыскать. Зато сплошь ёлки да кривые озёрца нарисованы.
Мьёльфа обвела путешественников взглядом. Обоз был большой. Шли, в основном, нореземцы, но была и парочка жителей других мест. Каких – гнома пока не знала, но были те торговцы смуглы да скуласты. A Зренко вообще рассказывал, мол, живут на далёком юге люди чёрные, аки вороново крыло, а ладони у них белоснежные.
– Вот им – самое то подражать этой курице, Восту! Тьфу! - выругался торговец, - Они в своей Востарице совсем рехнулись: говорят, снова войной идти собираются. Вот и чего им дома-то не сидится?! Уж как мы их при… - тут обычно следовало поминовение всех победоносных для Нореземи сражений с тактично забытыми военными провалами в промежутках. Гнома молчала. Она уже привыкла к таким выпадам со стороны нореземцев – не мудрено: почитай, сотню лет, a то и больше терзают их воинственные соседи вкупе с Пограничьем – землёй без закона и правил. Самой же гноме добавить было нечего: не знала родня её ни политики, ни истории близлежащих земель: не нападают, торгуют честно – и ладно. A до грязного белья чужих княжичей, вождей да царей им, двергенам, дела нет.
Мьёльфа задумалась. Нет, всё-таки не ожидала она такого: чтобы две земли друг друга годами изводили – этого ни один гном – ни молодой, ни старый не поймёт. У них-то, у хладокорских, завсегда почитание роду было да старейшинам всякое уважение. Вот те и решали все вопросы: они друг другу по крови родней и ближе, чем иные молодые спорщики. Не мудрено чужаку в суп плюнуть и по шее надавать, a вот двоюродной сестре или брату поди попробуй – вмиг супротив всего рода окажешься. Гнома ехала и дивилась: сколь огромен всё-таки мир!

***
Рассвет бросил на землю свои алые перья – быть погожему дню. Воздух пах свежестью и росой, путники охотно собрались и, пошучивая и переругиваясь, тронулись – лишь бы не пропустить великое празднество. В Рожань добрались пред самой Огнивой ночью. Что это за ночь, Зренко Мьёльфе так и не поведал: мол, скоро сама увидишь. До того времени торговцам предстояло вовсю заниматься своим делом: сбывать товар да приобретать иные диковинки для перепродажи на столичной ярмарке. Гнома, не будь глупой, тоже вовсю расхаживала по селению, предлагая свои услуги. Пока, впрочем, везло не слишком: кое-какие украшения удалось продать – но и то за бесценок, a что до иных гномьих умений… в общем, местному кузнецу доверяли куда больше, нежели чужачке, пусть и цвергеновых кровей. Мьёльфа даже успела заскучать, прогуливаясь по наезженной сельской дороге: сразу видно, только ремеслом да торговлей местные и жили. Впрочем, были у них и огороды, а в каждом – диво! – две скрещённые палки с дырявым горшком наверху. Нередко на горшках красовалась пара злобных глаз и жуткий оскал. Сами фигуры обряжены в цветастые тряпки – бывшие хозяйские одежды, уже не годные к носке. На все вопросы местные отмахивались, a спросить у спутников как-то не получалось. Так что гноме только и оставалось бродить по селению да с любопытством глядеть по сторонам.
Платье здесь тоже носили странное: женщины поверх рубахи до пят надевали с десяток юбок разной длины, и на каждой – обережная вышивка по краю; мужчины – сплошь в рубахах с языком Огнива у ворота да в портах со знаками всех богов – у кого старых, a у кого и новых. Цвета выбирали всё зелёные да алые – то ли чтобы травой не мараться, a то ли в угоду Роданице да всё тому же Огниву. Головных уборов нореземцы не любили: подвяжут волосы бечевой али обручем – и ладно. Мьёльфа всё шла и думала: как это им удобно в кузне али за гончарным кругом в таких длинных одёжах да с их-то вовек нестрижеными космами? Гномы, сказать по правде, к волосам особого трепета не питали, но старинные прически с множеством мелких косиц любили. Бывали, конечно, и такие, что решали не иметь волос вовсе – так те и ныряли макушкой в самый жар, и, покуда до самых пят не прокалит, головы не вынимали. Правда, об этом Мьёльфа знала лишь понаслышке, a потому поглядеть на родственников со Златых гор было интересно: у них наверняка такая удаль в почёте. Всё-таки настоящие гномы, коренные. Не то что её хладокорские предки!
Дома в Рожани были сплошь приземисты да широки и делились на множество мелких клетей и комнат. Топили, как и везде, печью. У любого порога по семь ступеней, a на каждой – по символу бога высечено. Какому богу в доме почёт – тому и верхняя, а уж кто из божеств в немилости – тому самая нижняя ступенька достаётся. Мьёльфа насчитала где-то три дома с Роданицей во главе, два – со Звоном и один с каким-то невнятным символом: должно быть, хозяин поклонялся какому-то новому божеству. Все остальные дома почитали Огниво. A вот оконные ставни повсюду голы да гладки – не иначе, чтобы нежить не смогла зацепиться. Крышу каждый украшал на свой лад: один распишет, другой изрежет, a третий ну так узорно на своём сарае сено разложит, что от городской черепицы не отличить.
К великому своему облегчению, Мьёльфа выяснила, что мылись нореземцы, по меньшей мере, раз в седмицу. Рожанцы не были исключением. Если честно, гнома и сама любила это дело, a потому не преминула рассмотреть и местные бани. Были это небольшие домики, испещрённые резными узорами – привлечь здоровье да отпугнуть мелкую погань. Крупная в это селение, видимо, не наведывалась – по крайней мере, девушка не заметила сколько-нибудь серьёзных следов её пребывания в виде палат молельника или хижины бабки-ведуньи. Из бабок была здесь, пожалуй, только знахарка, но, глядя на одуванчиковую голову милой старушки, едва ли можно было заподозрить в селении осевшую злую немощь. Разве только, иная «кура» на яйцо меньше снесёт!

***
На закате всё село собралось на обширном капище близ тёмного леса. Небо полыхало кровавой зарёй, солнце жадно хваталось за край земли, протягивая к сочным травам свои жёлтые пальцы. Люди провожали закат в молчании: сами замерев средь идолов, подобно каменным истуканам. Круг всё ширился, селяне всё приходили. Даже бойкие торговцы на миг отложили свои дела, дабы воздать божеству почёт. Все молчали. Каждый рожанец принёс с собой сухую ветвь, пучок душистых трав и лоскут старого платья. Аккурат посерёдке меж идолов вырыли огромную яму. Жреца или ведуна в селении не было, так что начать обряд пришлось местному старосте. Немолодой, в меру упитанный, он, кряхтя, поднёс просмолённую ветвь к зажжённой лучине. Как только пламя занялось, староста швырнул ветку в яму. Чуть погодя к нему присоединились и все остальные: каждый по очереди бросал в огонь свою ношу. Девицы на выданье радовались, если первым занимался лоскут старого платья: сулит божество скорую свадьбу. Замужние селянки счастливо улыбались при виде вспыхнувшего пучка трав – быть в семье здоровью да достатку. Почтенные отцы семейств восхваляли Огниво, если первой загоралась принесённая ими ветвь: продолжиться роду их в детях и внуках, и не угаснуть вовек! Чем толще и узловатее была коряга, тем труднее вспыхивал огонёк – и тем сильнее была радость удачливого селянина. Только бросал человек своё подношение – как тут же спадал с него молчаливый полог – и радовался, и восхвалял он великое всемогущее Огниво.
Гнома глядела на всё это без особого интереса: видала она огнепоклонников, слыхала об их обычаях. Одно было непонятно: толку в гаданиях, если этим летом капризное божество посулит процветание, a в следующем, случись в день празднества ливень, – отвергнет все три подношения?
Чуть погодя развели ещё несколько костров – поменьше. У каждого поставили бочку с мёдом. Мьёльфа и рада попробовать, да Зренко отговорил: – Это мёд для младых и прытких, его задарма не нальют. Хочешь пригубить – выполняй условие: прыгай через костёр! Перепрыгнешь – выбирай парня по нраву, a нет – так не стой столбом: туши платье! - торговец расхохотался.  Гнома с сомнением посмотрела на жаркое пламя. Замужество её не прельщало – молода покуда. Обгоревшее платье интересовало ещё меньше.
A вот местные девицы мало-помалу начали прыгать. Они по очереди разбегались, придерживая подол, a прыгнув – задирали юбки так высоко, что на мгновение обнажались молодые ляжки. После каждой прыгунье подносили чашу с мёдом, а та, пригубив, быстро хмелела и, взяв под руку любого парня, шла с ним за пределы светового круга – к опушке и дальше, в самый лес. Гнома знала, что будь девица после Огнива дня непраздна, никто её не осудит, a выноси и роди – так ещё и женихи в очередь выстроятся: знамо, плодовита да благословенна богами девка. Первенцу же её быть своим в каждом селянском доме.
Что до стариков – те выстроились вкруг основного кострища да пустили ладью с иным мёдом – тёплым да пряным – и повели разговор о былом – о державе царя-Кнута, о войнах меж Нореземью и Востарицей, о диких нравах Пограничья да о том, сколько зерна в этом году потребует себе Вождь. Мьёльфа нерешительно подошла к огню. Её не прогнали: напротив, усадили вместе со всеми на загодя принесённые брёвна.
Пригубив, девушка мельком бросила взгляд на опушку. После – вгляделась пристально. Там, в неверных сполохах пламени будто маячили чьи-то фигурки в мохнатых одеждах. Они прыгали и смеялись, но к огню подбегать не торопились. «Должно быть дети», - подумала разомлевшая гнома, - «Обрядились в ритуальное платье да рады сбежать от бдительных родичей. Ещё бы: праздник!»
Тут выступил из общего круга селянин и предложил:
– A пущай старина Жар про хладовы времена да про Огниво поведает!
– Пущай! - донеслось откуда-то сбоку.
Одному голосу вторили и другие – и вот, у главного кострища собрались и стар и млад, и стали кликать старика-Жара.
– Иду я, иду! - кряхтя, седовласый старец выбрался из толпы и стал пред всеми. Люди мигом затихли.
– О хладовых временах, говорите? Добро! - проворчал он, и, немного подумав, повёл сказ:
– Были то времена далёкие да година холодная. Властвовал тогда над миром господарь Хлад безраздельно. Силён да могуч был он, да страшен. Убоялись люди его да попряталися во пещеры стылые. Те, что испугались Хлада больше остальных, зарылись в норы глубокие и ушли в самую земную твердь. Те, что без меры храбры были, пошли зверя ловить во степь ледяную, да сами зверям уподобились: сузились глаза их, a сердца охладели. Был и третий народ – люди мудрые. Искали те люди огня небесного – то скала с неба обрушит пламя, то поцелует небо самую землю молнией – и родится тогда от этого поцелуя зарево, a то и сам лес возгорится под копытами хладового коня да под ударами его палицы.
Долго ли, коротко ли, a всё труднее становилось людям искать огня с неба. До того тяжко, что остался один лишь костёр в руках человечьих. И молвил тогда мудрейший: «Как сговаривается небо с землёю, так и я с пламенем сговорюсь! Только не годен нам чуждый огонь – огонь небесный. Надобно пламя рукотворное. Принесите мне каменьев злых, что при ударе искрами плюются, да высушите мху и поленьев». Так люди и сделали.
Взял тогда мудрейший из них принесённые ему злые камни да высек искру. Искра та прыгнула в мох и принялась глодать его. Тут-то мудрец и предложил ей поленце сухое. Жадно вцепилось новорождённое пламя в подношение и вопросило: «Почто ты меня высек, человече? Что хочешь ты за дар моего рождения?» И рассказал тогда мудрец о бесчинствах хладовых и сговорился с огнём рукотворным. «Победишь ты безумного бога, человече, реку я. Взамен готов ли ты с жизнью своею расстаться?» Мудрейший из людей согласился.
Ступил он тогда в костёр, схватил его за ноги огонь рукотворный, да пополз выше, сжирая и платье, и самые власы мудреца, да так в сердце и поселился. Вышел тогда мудрец нагим из пещеры во тьму хладову да призвал беззаконника. Долго бились они: Хлад и палицею, и сапогом побивал мудреца, a тому всё нипочём: не знал он ни холода, ни страха, потому как поселилось в сердце его рукотворное пламя. Не могли супротивники одолеть друг друга: могуч был Хлад да горяч храбрец. Разодрал тогда человек грудь себе и вынул самое сердце своё, да и вплавил в кольчугу хладову. Растаял доспех ледяной, и отступил тогда Хлад навек. 
Погиб мудрейший из людей, a из кольчуги хладовой выплавилось Огниво-солнце и вознеслось в небеса, чтоб стеречь покой людской и согревать теплом своим. Да только не может огонь рукотворный вечно в небесах оставаться: вышел округл он да гладок, потому каждый день скатывается Огниво с небосклона, a утром возносится вновь. Ночь же дана, дабы человек помнил времена хладовы да почитал Огниво священное…
Старец торжественно умолк. Люди вокруг молчали. Наконец, староста пророкотал:
– Добро, старина-Жар! Садись и ты с нами да пригуби мёду пряного!
Люди потеснились, давая место.
Мьёльфа с интересом выслушала историю. Сама она знала очень похожую гномью сказку, да только не было в ней ни Огнива, ни мудрейшего из людей. Зато был гном, храбростью победивший безумного бога – Хлада. К счастью, Мьёльфа была достаточно прозорлива, чтобы не раскрыть рта и не поправить сказителя: всё-таки чужая кузня – чужие мехи. Это она хорошо усвоила с детства – с тех самых пор, как попыталась в дедовом коробе порядок навести. Ну, как, «порядок»? Хранилось там много всяких штуковин дивных, вроде хитрых прозрачных камушков: посмотри через них – что угодно втрое увеличат, a убери – так и станет, как было. Один-то такой камушек Мьёльфа и прикарманила. Правда, раскрылся обман быстро – незадачливая девчушка оставила как-то свою находку лежать на куске сушёного мха, a тот и загорелся. Ох, и влетело тогда… Крепко влетело. Правда, чуть погодя, дедко-Модри сказал: мол, a ты поди в Иглокость – там таких сокровищ пруд-пруди. Мьёльфа и пошла. Много лет спустя. Девушка невесело улыбнулась.   
Праздник, тем временем, продолжался. В небе стоял приятный дым от костра. Невдалеке жарили жертвенного телка – аккурат на рассвете забили да к вечеру идолы кровью окропить успели. Теперь надлежало разделить тушу по-братски да употребить – так, чтобы ни клочка мяса на кости не осталось. Пахло вкусно. Мьёльфа всё чаще косилась в сторону огромного вертела. Наконец, торжественный час настал. Тушу разрезали – каждому гостю досталось по куску жертвенного мяса. Сготовлено было – пальчики оближешь! Этим гнома и занималась, с удовольствием уминая свою порцию да слушая речи местных старожилов. A пляшущих теней на опушке становилось всё больше, но девушка не придала им уже никакого значения.
Долго ещё сидели люди у костра, много было иных сказок сказано и много мёда испито. Аж до самого утра балагурили и с первыми петухами разбрелись. Удалась ночь Огнива, быть богатому урожаю в этом году! Задремала и Мьёльфа: улеглась прямо здесь, близ леса, подложив под голову сумку да глядя в светлеющее чистое небо. И видела лишь хорошие сны.

***
Утро ознаменовалось дивным рассветом. Он мог быть ещё краше, кабы не нарушивший негу вопль. В селе кричала какая-то баба. Мьёльфа протёрла глаза. Нет, всё-таки не почудилось. «Надо бы сходить поглядеть, что там…» - подумала гнома и, отряхнувшись, пошла к Рожани. По дороге удалось и умыться, и выпить студёной воды из местной речушки, a вот есть хотелось неимоверно. Вчерашнее кушанье ничем о себе не напоминало – будто и не было его вовсе. Живот предательски урчал. Крики, меж тем, поутихли. «Вот и хорошо. Авось разберутся – a там и до обеда недалеко», - решила девушка.
Меж тем, злополучная баба встретилась тут же: на крыльце ближайшего дома. Она стояла, схватившись за грудь, a вокруг суетились иные селянки, по большей части всё охая да ахая, нежели помогая прийти в себя. Неподалёку околачивался и заспанный Зренко. Мужчина стоял, задумчиво покручивая седеющий ус, и смотрел на всю эту истерическую идиллию, то позёвывая, то с раздражением поглядывая на дорогу. Наконец, увидев старосту, он удовлетворённо кивнул и заозирался в поисках местечка – на дрёму. Всё-таки час был ранний.
Мьёльфа подошла к торговцу.
– О, и ты уже тут? – снова зевнул тот.
– Ага.
– Ишь, как заливается!
– Да… Слушай, a что здесь произошло?
– Что-что… Жирушки произошли, вот что! - Зренко вновь смачно зевнул, - Хошь – сходи, погляди сама.
Мьёльфа c дуру и согласилась. Подошла к зарёванной бабе и с парой таких же зевак просочилась в избу. Вообще-то, раньше о жирушках она только в страшных сказках и слыхивала. Мол, живут себе в деревнях этакие тощие человечки, летом по крышам скачут, по осени в стогах прячутся, a на зиму и в дом забраться могут. Неприметные они… Сами на глаза не показываются, a за другими следят. Чуть только какой крестьянин от работы отлынивать вздумает да жирком зарастёт – мигом явятся да лишнее с боков объедят.
То, что гнома увидела внутри, не могло ей и в кошмаре привидеться. Распластанное на полу тело. Вспоротый живот. Нутро вывалилось наружу. Рваные раны… зубами рваные. Тут и там лужи крови и нечистот. Грязь. Вонь. Всюду следы борьбы. На некогда пухлом лице целы остались глаза. Навек ослепшие в обрамлении обгрызенных век. Мьёльфа застыла, как вкопанная, уперевшись в них взглядом. Впервые за всё утро гнома порадовалась терзавшему её голоду. Колени предательски задрожали. Не в силах больше выносить этот ужас девушка выбежала на улицу.
В лицо дохнул свежий ветер. Гнома отдышалась. Её трясло. Мьёльфа подняла взгляд на зарёванную селянку. Ту уже допрашивал староста. Гнома на негнущихся ногах пошла к дереву, под которым уселся отчаянно зевающий Зренко. Что это? Яблоня? Да, кажется. Мысли путались. Мьёльфа подошла вплотную и рухнула наземь.
– Неприглядно, правда? – невесело усмехнулся торговец.
– Жуть! – только и смогла выдавить гнома.
– Не то слово! Я-то первым эти визги услышал, зашёл в избу, a там… Да ты не боись! Они так-то мирные. Да и ты вон какая работница, к тебе не придут, - Зренко хитро сощурился.
– A ну как голодные времена, всё такое..? - Мьёльфу аж передёрнуло.
– Не… Эти твари только жир и едят. Притом, человечий, обжорством да ленью нажитый. A уж какой там жир в голодные времена-то? - Зренко почесал макушку, - Эх! Знавал я одного управителя… Сам-то он из простых был, чуть не крестьянских, да за воинскую доблесть Вождь ему земли и титул пожаловал. Уж не помню, за что именно. Да и не важно! Так вот, был тот управитель простым-простым, ну, крестьянин как есть. Жирушки-то они ж таких за версту чуют. Работящим был, всю жизнь то в лесу, то в поле. A тут как получил титул – будто подменили его! День-деньской лежит бока налёживает да в картишки играет. Ну, и выпить не дурак, a где выпить, там и закусить… сама понимаешь. И одолела его тревога: прослышал он, будто видели невдалеке жирушка. Голодного, как смерть! Тощего-тощего. Ну, и решил он схитрить: повелел все двери и окна свиным салом смазать да сам повсюду бочки с медвежьим жиром расставил. Смердело жутко! A всё зачем: думал, позарится нечисть на сало да пощадит управителя. Только не тут-то было! Пришёл, стал быть, жирушек да в одну ночь бедолагу и обглодал. Долго его потом оплакивали… Хороший мужик был! Жалко. 
Зренко тоскливо поглядел на старосту. Тот, наконец, поняв, что толку от бабы не будет, сам зашёл в избу и, немного погодя, вышел – хмурый, как туча.
– Расходитесь! Неча тут глазеть! - только и буркнул он.
Бесполезно: уж всё село на ноги подняли – покуда посудачат, покуда всплакнут – дай Огниво, к вечеру разойдутся.
– Не-ет. Сегодня выручки не жди, - уныло заключил торговец, - Надо бы в путь. Подымайся, гнома! – Зренко пихнул всё-таки поддавшуюся на зевоту и уже порядком сонную Мьёльфу. Та, вздрогнув, тут же подскочила и пошла вместе с ним собирать остальных.

;
Глава 4.
Ехали долго. Почти до самого вечера ни одной остановки. Ели тоже на ходу. В городке Лисьем стоило появиться загодя: разведать, что да как. Что именно может быть и как, впрочем, никто объяснить не хотел – торговцы то ли побаивались сурового Храна, a то ли просто сам городок дружно недолюбливали. Ясно было одно: если будет Путница благосклонна, то и барыши будут знатными, a вот ежели завяжет дороги Распутица, то и задерживаться в городишке не след.
Вечером, наконец, состоялся привал. Мьёльфа, по обыкновению, расположилась невдалеке от костра, чтобы свет хорошо падал – работать сподручнее, да и к котелку поближе. Кашеварить её особо не просили: гномью стряпню мало кто любит, - так что можно было расслабиться. К тому же, у костра всегда было что послушать.
Только она уселась наземь и распутала застёжки на длинных рукавах – так-то удобнее будет мелкие бусинки ловить да прилаживать, как Зренко спутал все карты.
– Мьёльфа! – он издали махнул рукой, - Подь сюды, дело есть!
Девушка нехотя повиновалась. Всё-таки уговор есть уговор: гномья услуга в обмен на еду и плату.
– Что там? – спросила она, подойдя ближе.
– Потопали к Храну. Надобно кое-что выяснить.
– Что именно? – Мьёльфа насторожилась. Беседовать с глазу на глаз с самим Храном не хотелось. Нет, боязно не было… но всё равно неприятно. Причём, гноме почему-то казалось, что неприязнь эта абсолютно взаимна: очень уж хмуро поглядывал торговец, будто прикидывая, a не скостить ли медяк за какую оплошность. И то верно: уж сколько они в пути, a по-настоящему поработать Мьёльфе так и не случилось. Гнома, впрочем, платила тем же, пусть и не решаясь выступить в открытую. Всё-таки до расчёта ещё ой как неблизко. Тем временем, Зренко распахнул перед Мьёльфой полы шатра – да что там, почти целого дома! – и сам шагнул следом.
Внутри было довольно светло. Со всех сторон бледно мерцали зачарованные светильники: резные ящички с грибами внутри. У дальней стенки шатра на тюфяке разлёгся и сам Хран. Кивнул – и гнома подошла ближе. Прямо перед ней был переносной столик – низкий для человека, но Мьёльфе – аккурат по пояс.
– Иди сюда! – пророкотал Хран, - Вот, погляди, - он выложил на стол три камня, - Что скажешь?
Гнома взяла в руки пёстрый рыжий камень. Повертела.
– Ржавовик, - заключила она, - Настоящий. Такие обычно в деревнях детям в бусы вставляют – от всякой порчи и сглаза.
Торговец удовлетворённо хмыкнул:
– Дальше.
Мьёльфа взяла следующий камень.
– Угрюмец! – обрадовалась она, - Эти часто берут благородные господа в перстни да на ожерелье. Хороший камень, красивый, - гнома покрутила его в пальцах, - Этот родом из самых Угрюмых гор – вот, видите как блестит? – она протянула руку к торговцу.
– Дальше! – только и ответил тот.
Подошедший Зренко с интересом наблюдал через низкое гномье плечо и, видимо, подавал Храну какие-то знаки. По крайней мере, пару красноречивых взглядов девушка уловить успела, прежде чем в руках у неё оказался и третий камень.
– Хм… - Гнома на миг задумалась: «Неужели всамделишный? Да ну… не может быть! Или..?» - Это лес-камень, - наконец, решилась она, крепко сжав крупную зелёную горошину.
– Верно, - довольно поддакнул Зренко. Мьёльфа обернулась.
– A ну-ка, дай сюда! – сказал тот и, забрав камень, положил его на стол к остальным, - Отойди! Глянь пока во-он в тот угол! – Зренко указал куда-то за спину гноме. Пришлось повиноваться. Мьёльфа послушно стояла, отвернувшись от обоих торговцев, покуда Зренко вновь не позвал её.
На сей раз, на столе не было ничего, кроме перевёрнутой деревянной плошки.
– Что там? – спросил Зренко, указав на неё пальцем.
Мьёльфа на миг задумалась. Чутьё подсказывало верное решение.
– Угрюмец! – ответила гнома.
– Угадала, - торговец даже улыбнулся, - Отвернись ещё раз.
– A теперь?
Мьёльфа, даже не поворачиваясь, выпалила:
– Лес-камень!
– Точно, - Зренко деловито кивнул, - Как узнала?
Мьёльфа, наконец, повернулась.
– Так это… от него зеленью тянет, - нерешительно сказала она. Никогда девушка не задавалась вопросом, как же ей удаётся находить всякие интересные камушки. Просто сами как-то прыгали в руки – да и всё.
– Хм… Ясно, - ответил Зренко и посмотрел на сумрачного Храна.
– Вот что, гнома, - наконец, сказал тот, - A цену этому камушку назвать можешь?
Мьёльфа опешила. Доселе ей не приходилось не то что держать в руках, a даже издали видеть лес-камень такой величины. Да ещё и настолько чистый!
– A вы дайте мне камень ценою в сто златов, - нашлась она, - Я вам и скажу, за сколько таких камней можно купить этот!
Торговцы недоумённо переглянулись.
– Ты что это мне? Юлить вздумала?! – резко спросил Хран.
– Да… то есть нет! – Мьёльфа смутилась, - Просто раньше я никогда таких больших лесовиков не видела, - честно ответила гнома, - Я и за сто златов камней ни разу в руках не держала. Вот и прошу один – в качестве эталона, - на этих словах девушка окончательно залилась краской.
– На, держи! – Зренко протянул золотой перстень, - Видишь этот озерок? Вот он ровно сто златов мне стоил в Норьгороде.
Мьёльфа протянула руку и взяла перстень. Присмотрелась, взвесила на ладони. Тяжёлый.
– Пять, - наконец, сказала она, - Пять таких озерков на один ваш лесовик надобно.
Торговцы снова переглянулись.
– Ладно, иди, - наконец, разрешил Хран, - Оценка камней, вижу, тебе по плечу. Позову, когда вновь понадобишься. И это! Перстень верни!
Гнома положила кольцо на стол.
– Вот и хорошо. Ну, ты иди-иди! – добродушно добавил Зренко, забирая свою драгоценность.
A Мьёльфу и не пришлось упрашивать.

***
Ночка выдалась беспокойная. В небо то и дело выскакивал белый диск луны – и тут же скрывался за тучами, вышивая их контуры зловещей белёсой каймой. Мьёльфа никак не могла уснуть, всё ворочалась, глядя на сердитые звёзды. Подложенный под спину лапник нещадно кололся. Не спалось. И что её дёрнуло в этот поход? Гнома задумалась. Ради чего..?
Соседи – которые, как и она, не гнушались ночевать прямо так, под открытым небом, – то и дело вздрагивали и просыпались. Кое-кто вставал и уходил в лес, a после торопливо возвращался, едва ли не на ходу оправляясь. В какой-то момент Мьёльфа поняла, что уже никто не спит.
Девушка села. Единственный дозорный с ужасом глядел куда-то в чащу. Все остальные поднимались и протирали глаза. Из леса доносился мерзкий скрипучий звук, будто кто зубами стучит. Мьёльфа пихнула соседа в бок.
– Вставай!
– A?!
Молодой парень – кто-то из служек Храна – протёр глаза.
– Вставай! Слышишь?
 – Что?
– Костохрусты! – с содроганием пояснила Мьёльфа, - Мне о таких дед рассказывал!
– Ёлы… Эй! Э-эй! Есть тут…
…но договорить он так и не успел: из лесной чащи на поляну к путешественникам вышли маленькие человечки. Слишком маленькие, чтобы считаться взрослыми. Слишком большие, чтобы стать ангъяками. Нежеланные. Изгнанные на болота. Мёртвые. Их было немного: пять-шесть, не больше. Все в рубище, кое-кто и вовсе голый. Истощённые, в лицах ни кровинки, лишь глаза поблёскивают – чужие, голодные, пронзающие насквозь. Дети медленно выходили к поляне один за другим, то похрустывая костяшками пальцев, то поскрипывая челюстями.
С минуту торговцы глядели на тоненькие скелетики в рубищах. Кто-то нервно переступал с ноги на ногу. Хруст! – хрупнула ветка под сапогом. Миг – и люди бросились врассыпную. Кто-то полез на деревья, кто-то побойчее выхватил тлеющую головёшку прямиком из костра. Где-то сверкнули мечи.
– Что делать-то будем? – шёпотом спросила Мьёльфа.
Никто не ответил.
Мертвецы тем, временем, подходили всё ближе. Торговцы пятились. За спиной у Мьёльфы жалобно взвыло. Раз – и обступили повозку. Схватили пару цветастых тряпок, растянули широким пологом, накинули на плечи. Удовлетворённо клацнули челюсти, послышался легкий смешок. Два – и стреноженные кони пущены на свободу, несутся прочь под сиплое улюлюканье мертвецов. Три –подобранная с земли шишка уже летит вслед какому-то трусу на дереве.
«Они же шалят, как дети!» - подумала Мьёльфа, - «Да это же дети и есть!» - гнома вгляделась. Костохрусты, и правда, вели себя – что твои непоседы. «Сказки… Так вот что им нужно!» - девушку осенило: «Дети страсть как любят сказки! A ну как рассажу им что-нибудь этакое! Мигом отстанут!»
Гнома пораскинула мозгами и, ухватив какой-то ещё ей самой не ясный образ, начала:
– Слушайте! – Мьёльфа встала и расправила плечи, - Расскажу я вам старую гномью сказку, - девушка обвела костохрустов взглядом. Те мигом притихли.
– Было это давным-давно, так давно, что даже у старейшин бороды были выше колен. Пришли как-то к мудрому царю Шломо двое гномов. Они работали на одном прииске да в одной шахте. Оба недавно руду ворочали. Прошлой ночью нашёл один гном искряк-камень невиданной величины, a другой позарился да и выкрал его, подменив пустой рудой. Утром же гномы стали спорить: оба доказывали, что искряк этот его, a пустая руда – соседа. Так же спорили они и перед царём. Тогда мудрый царь молвил: «Пусть же будут довольны оба! Разделите сей самоцвет пополам да отдайте каждому его долю!» Один из гномов, услышав эти слова, изменился в лице и воскликнул: «Пусть же будет этот искряк его! Это его находка! Только не дели камня, великий государь!» Другой же, напротив, согласился с решением царя: «Делите искряк! Пусть не достанется он ни ему, ни мне!»
Только царь Шломо за то и был прозван мудрым, что знал: не разделить сего камня простым инструментом. A потому и выбрал он самое мудрое: повелел заколоть обоих жадин, a находку оправить в золото да вставить в корону царскую, ибо негоже такую красоту в скупом рудокоповом сундуке прятать. С тех пор носят цари двергеновы корону с огромным искряком на радость гномам да заезжим купцам на диво. Спорщики же обратились столпами каменными – только глаза лесовиками да угрюмцами посверкивают…
Мьёльфа замолчала. Сказка была старая – из тех, что не каждый молодой гном упомнит. Сама-то она её от дедушки Модри слышала, но по малолетству не поняла. Сердце бешено колотилось: a ну как и эти не поймут? Костохрусты молчали. Чуть погодя один улыбнулся, a за ним и другой. Захлопали в ладоши, заплясали, затрясли костями, a после, радостно прищёлкивая зубами, унеслись в лес, оставив путников облегчённо вздыхать.
– Ну, даёшь! – донеслось откуда-то из-за спины.
– Ага, - только и ответила Мьёльфа, еле стоя на ватных ногах.

***
Бледный рассвет обещал пасмурный день. Путники лениво собирались. Завтрак – сушёные хлебцы и кусок вяленой дичи – был скудным, но сытным. Путь же предстоял долгий. «Надеюсь, на обед всё-таки остановимся…» - с тоской подумала гнома. Конечно, в Хладокорье было куда вольготнее: ешь, коли проголодался, a не желаешь – так и не надо. A тут не важно, лезет ли кусок в горло, али с голоду пухнешь: будешь есть то, что дают, и тогда, когда дают. Эх…
Наконец, все собрались и по свежей утренней росе двинулись в путь. Шли молча. Кто-то пешком брёл по мокрой траве, изредка переругиваясь, a кому-то повезло больше – те ехали на телегах с поклажей. Мьёльфа хотела было поразмять ноги, да не дали: чего доброго, отстанет коротышка, a переход сегодня длинный – кому искать её потом? Да и подстраиваться под пешего мужа – одно дело, a под мелкую гному – совсем иное. Мьёльфа особенно и не противилась: путь в горы неблизкий – нагуляется ещё на своих двоих.
Воспоминания о ночном происшествии мало-помалу выветрились, оставив лишь неприятный осадок. Торговцы, хоть и привычные к превратностям дороги, нечасто сталкивались с костохрустами. Твари-то эти, в основном, безобидные: так, озоруют. Торбы с поклажей разворотить могут… не больше. Но приятной такую встречу всё равно назвать трудно.
Мьёльфа растянулась на тюках. Да, не так представляла она себе путешествие… Не так! В дедовых-то побасёнках всё куда проще было. «Пойдёшь через земли людские…, - говаривал дед, - …сначала средь беловолосых да ясноглазых. Добром проси пропустить: они нашего брата знают, препятствий чинить не будут. Скажись, что в гномью слободку али в самые Златовершие горы путь держишь – более и вопросов задавать не станут. После – выйдешь к землям кочевников. Глаз у них узкий да зоркий, a порядки суровы. Почитай богов их, уважь вождей – и, пусть другом тебя не нарекут, a и врагом называть не станут. Ежели любо им твоё ремесло придётся, то и дорогу укажут. Ну, a там и до Златоверших гор рукой подать – встретишь кого из рода Златова – в пояс поклонись и внучкою деда да дочерью своих отца с матерью скажись…» - при этих словах дедушка Модри по обыкновению хитро улыбался. Не досуг было Мьёльфе спросить, почему же. A теперь и спрашивать было некого.
Девушка глядела в серое небо. То не торопилось ронять звонкие капли, но и солнцу пути не давало. Воздух давил на грудь. По всему выходило, что дороги-то Мьёльфа совсем и не знала. «Эх, дедко-Модри… Вот кабы ты рассказал, что на самом деле такое – эта дорога…» - гнома задумчиво почесала макушку. Нет. Во всём Хладокорье только и разговоров было, что про Иглокость да о сокровенных её богатствах. A ну как дремлет внутри пара драконов? И что тогда? Гнома торопливо отогнала от себя эту мысль. «Да ну, глупость!» - решила она, - «Кабы так, то полыхали бы леса во всей Нореземи, да и дальше. Так ведь нет – стоят. Значит, не всё так плохо», - девушка повернулась на бок. Сама того не заметив, она забылась зыбким, тревожным сном.

***
Зима. С неба летят белые мухи. Хрустит под ногами наст, мороз рисует узоры на льду хладокорского озерца. Озерцо вымерзло до самого дна. Мьёльфа бредёт на лыжах. За спиной – торба с добычей: в силки угодил заяц. Впереди – взрослые. Волокут сани. В санях – туша огневолка. Последнего в Хладокорье. В рыжей шкуре пляшут языки пламени. Синие, красные, жёлтые. Перетекают, прячутся в складках меха. Гаснут. Их становится меньше и меньше. Промёрзшие сани уже не затлеют, не загорятся. Тёплый мех уйдёт торговцам – на север али на юг: не важно. Будет роскошная шкура украшать шатёр самого южного шаха или станет мантией королям Дикого севера – то гномам неведомо. Их дело маленькое: сбыть последний оплот сказки на южной оконечности Камнеглава – да и дело с концом. Грустно. Жалко.
Взрослые о чём-то спорят. Вроде, даже ругаются.
– Ты чему, старый дурак, детей учишь? – ух, бабуля Альви раздухарилась. Мьёльфа знала этот тон: лучше под руку не попадаться. Она и не попадалась. A вот братцы… Мьёль и Мур как раз топали сзади, волокли сани поменьше: дровишки, кое-какая добытая мелочь… Волокли. Нет, пару мгновений назад точно волокли. A сейчас вовсю бросались снежками, с визгом и криками рассекая между деревьями, совершенно забыв и сани, и поклажу. Мьёльфа остановилась. Позвать взрослых? Да ну, потом ещё от братцев влетит. К счастью, отец и сам уже заметил этакое непотребство:
– Эй, мелюзга! Вы чего там? A ну, быстро сюда!
Братья обменялись ещё парой снежных комьев и, снова ухватив сани, побежали догонять остальных. Дедуля, тем временем, тщетно оправдывался перед нахмурившей брови супругой:
– A что я? Должны же мальцы свои корни знать. Ребятки-то у нас боевые, далеко пойдут…
– Ты уж пошёл однажды, - скептически заметила ба.
– Пошёл. Да и ты пошла. Все мы пошли, да не по своей воле. Вон, этот тоже пошёл… - дед кивнул на отца. Тот, насупясь, заметил:
– Уж кончал бы ворчать. Ма дело говорит: не след детям моим по людским землям шастать да беды наживать.
– Беды не беды, a дракона того – тьфу, чтоб его шиши взяли! – давненько и след простыл. Могли б всем семейством  назад податься… - дед мечтательно поднял взгляд. В небе, прикрытый серыми тучами, сиял большой золотой кругляш.
– Да куда тебе, старый! – всплеснула руками бабуля. По лицу скользнула лёгкая тень: хотелось ей отпустить какую-то колкость, но долгие годы брака научили мириться с ребячеством мужа. В конце концов, и её сварливая натура не всякому по душе. Бабушка всё-таки промолчала.
Мьёльфа всё шла и шла, скользя по следам старших. Лыжня выходила хорошая, ровная. Снег легко расступался перед остроносыми полозьями. Девчушка любила дедовы сказки. И про гору Иглокость, и про Северный лес, и про огневолков. Именно она углядела этого – последнего в Хладокорье. И как взрослые могли проворонить этакую громадину? Мьёльфа задумчиво посмотрела на тушу перед собой. Неужто, и правда, показываются чудесные звери не каждому? Эх, жалко… Знала б – нипочём не сказала бы взрослым! Красивый был волк. A теперь лежит совсем мёртвый. Одно слово: добыча. Из глаз брызнули слёзы. Мьёльфа быстро утёрла их мохнатой рукавицей. Негоже охотнику по добыче плакать. Но ведь жалко! Солёные капли размазались по лицу, жглись, замерзая на холоде. Колкие льдинки царапали кожу. Будут к вечеру все щёки в мелких царапках. Жалко…
Телегу тряхнуло. Мьёльфа очнулась. Кругом всё ещё лето. Душная хмарь вот-вот зайдётся проливным дождём. Спутники развеселились. Кто-то даже запел. A ведь гнома так и не знала: был то настоящий огневолк или самый обычный серый, по малолетству за сказку принятый. «Эх, дедко-Модри!» - Мьёльфа в сердцах стукнула себя по коленке. Та мигом отозвалась болью.
– Ты чего это, гнома? – спросил возница: тот самый вихрастый паренёк, которого гнома разбудила ночью.
– Да так… - девушка не нашлась, что ответить, и неопределённо махнула рукой, вновь уткнувшись лицом в набухшее мрачное небо.

***
– Мьёльфа! Тебя ведь Мьёльфой звать? – немного смутился возница. День медленно клонился к закату.
– Да, - чуть погодя ответила гнома и вопросительно посмотрела на собеседника.
– А я Хлыст, - весело ответил юноша, - Ты хошь, полезай сюда: вместе-то оно веселее в пути, - добавил он и указал на облучок рядом с собой. Девушка чуток подумала да и перелезла через тюки, уселась рядом. Спина немилосердно гудела, руки просили работы.
– Тебя что в дорогу-то дёрнуло?
– Да уж не впервой, - чуток слукавила гнома. Ей уже доводилось путешествовать по ближайшим к Хладокорью людским деревенькам. Бывала и в пограничных Нореземских городах пару раз, a один раз даже целую Лукозаводь с дедом прошла, но так глубоко к соседям никогда не забиралась.
– Э, нет, - усмехнулся Хлыст, - Меня не проведёшь. По тебе сразу видать: непривычная к долгой дороге-то.
– Это ещё почему? – нахмурилась Мьёльфа.
– Дык при тебе ни топорика, ни мечика там какого нет. Пути ты тоже не знаешь – вон как по сторонам глядишь, сам видел! Ладно, здесь, в Нореземи – не дикари живут. A случись беда какая: куды деваться-то будешь?
Мьёльфа задумалась. Действительно, из колюще-режущих при ней только небольшой охотничий нож, но от него в бою проку мало. «Надо самострелом что ли разжиться», - подумала гнома, - «Вот в Норьгороде и гляну», - решила она, a сама спросила:
– Ты сам чего неоружный?
– Хе-хе, - вновь разухмылялся парень, - Ежели тебе чего не видать, не значит, что этого нет, - сказал он и красноречиво посмотрел на ближайшую пару тюков. Мьёльфа не стала задавать лишних вопросов.
– Так куды едешь-то, гнома? – вновь спросил Хлыст.
– В Иглокость, - буркнула девушка прежде, чем успела подумать, a стоит ли говорить правду.
– Ишь ты! – юноша присвистнул, - Далече… К родне что ль?
– Что-то вроде того, - гнома облегчённо выдохнула: новых вопросов не будет.
– Дело нужное, - парень простодушно кивнул, - Ты это… Дядьку Храна-то не боись. Он суровый, но своих не обидит.
– Да я и не боюсь, - ответила девушка.
– Вот и прально! – Хлыст довольно кивнул, - Но! Пошла!
Впереди замаячили огоньки города Лисьего. Люди заметно приободрились: к ночи будет и теплая постель, и горячий ужин. A уж наутро – и бойкой торговли черёд!
;
Глава 5.
Город Лисий оказался довольно крупным – домов триста, не меньше. Рыжие черепичные крыши вторили названию, a нечищеные мостовые радовали глаз всеми оттенками глинистой грязи. Не отставали и местные достопримечательности: широкая улица «Лисий хвост», городская баня «Весёлый Лис» и вымазанная в ржаво-красный корчма «Три лисицы». В последней торговцы и остановились. Плата была неожиданно высока – не чета приграничному Крайнему. Мьёльфа даже опешила от неожиданности. По счастью, Хран выдал часть уже заработанного и записал сумму на мелованном листе, a тот заботливо спрятал в узорчатый ларь с другими бумагами. Не забыл и поставить условие: далеко не ходить и неприятностей на свою мелкую голову не наживать… Да Мьёльфа, в общем-то, и не собиралась! Так, хотела наутро прогуляться по городу – поглядеть что да как, может, мелкой работёнкой разжиться… но вслух об этом упоминать, конечно, не стала.
Комната Мьёльфе досталась впритык к самой кухне, откуда беспрестанно тянуло супом, жарким и запахом свежего хлеба. Из всего этого девушка сделала нехитрый вывод: кормят здесь весьма сносно. A что до чистоты – даже ей, весьма пытливой гноме, не удалось углядеть ни единого кукиша! Даже под потолком!
Мьёльфа быстро побросала вещи – благо, тех стало совсем немного: за время путешествия она хорошенько усвоила, что всё действительно нужное прекрасно умещается в одной-единственной сумке, a инструмент можно аккуратно пристроить меж тряпок, – и пошла в общую залу. Тут было шумно. В центре заливался менестрель местного пошиба. Заливался он то медовухой, то элем, a в перерывах – и пением. Репертуар был соответствующий: толпа уж в третий раз пьяно вторила песне о неудачливом костознатце и его несчастной любви. «Зачем живая дева мне? Нужна мне без мозгов! Ух! Ха-ха! Живая без мозгов!» - гремела корчма. Мьёльфа и себя поймала на невольном притопывании в такт залихватской песенке.
– Чего изволите? – подлетела румяная служанка.
– Мне бы пива, - решительно ответила гнома, - И мяса. Жареного.
– Устали с дороги? – служанка подмигнула, - Сейчас принесу.
Гнома сдержанно поблагодарила. Не любила она эту привычку напрашиваться на пару медяков сверх положенной платы. Вот она, Мьёльфа, не берёт же за каждый завиток на брошке ещё по полсребра, a работает за уговорённую цену. Так отчего бы и этим вот корчемным девкам не поступать так же? Нет, не понять ей людских обычаев.
Тем временем, ужин уже оказался на столе, и девушка не медля набросилась на тёплую пищу.

***
С утра было прохладно и солнечно. Наскоро собравшись и перехватив пару булок с маком, гнома вышла из «Трёх Лисиц» и отправилась бродить в поисках работёнки. A городок оказался не таким уж и маленьким! Мьёльфа могла бы поклясться, что в паре подворотен видела кондрашек – a это о чём-то да говорит! Ещё бы, в мелком селении мало кто решится выбросить на улицу кошку, a то и уморить её голодом: побоятся нечистого духа, a пуще того – соседей, которым оный будет приносить хлопот не меньше, чем самому нерадивому хозяину.
Мьёльфа покачала головой, глядя вслед ещё одной мрачной тени в очередном тупике. Ну их, эти городские задворки! Чего доброго, на нежить пострашнее пары дохлых кошек наткнёшься… Пойти что ли на самую главную площадь? Девушка и сама не заметила, как ноги вынесли её к зданию Совета. Напротив на широком помосте стояли огромные весы, a на их плечах красовалась руническая надпись: «Весы честные для испытания отпавших от Огнива потребные». «Интересно, что бы это могло значить?» - подумала Мьёльфа.
Тем временем, часы на здании Совета завершили круг и заиграли мелодичными звонами: из открывшегося окошечка над циферблатом высунулась фигурка лисицы в камзоле и начала лихо отплясывать, зло подражая то льву, то медведю, a то и зайцу. Те же сидели выше на балкончике и укоризненно покачивали головами. «Не иначе, гномья работа! Ни с чем не спутать!» - решила Мьёльфа, - «Правда, откуда бы им тут взяться?» - девушка удивлённо подняла брови.
На площади мало-помалу собирался народ. С окрестных улочек приходили и пожилые, и совсем юные горожане, и молодые, беспечно взявшиеся за руки (экий срам!),  и неженатые, и незамужние, и старики, и старухи, и дети, и даже матери с грудными младенцами. Гнома и сама не заметила, как оказалась зажата между бородатым дедом со здоровенным шрамом посередь лба и беспрестанно пыхтящей тучной бабой с охапкой детей под мышками, юбками и за пазухой – так весело они бегали вокруг и так резво прятались за мамкину одёжу от бойких сверстников.
Гнома с опаской огляделась. Деваться некуда: пока толпа не станет чуть реже, не сдвинуться ей отсюда. Меж тем, на помост взобрался глашатай, откашлялся и завопил: «Слушайте! Слушайте! Приказ Вождя! Великий народоизбранный…» - Мьёльфа невольно пропустила мимо ушей витиеватое вступление. Виной тому был малец, со смаком наступивший ей на ногу. Этот шалопай мало того что нарочно топнул посильнее – будь гномьи нравы чуть посвободней, Мьёльфа непременно отправила бы того в самые драконьи закрома – так ещё и нагло уставился, глядя прямо в глаза и будто бы спрашивая: «И что? Что ты мне сделаешь?» Девушка хотела было зло цыкнуть на него, да мельком заметила взгляд суровой мамаши и передумала, исподволь показав хитрую комбинацию из пальцев. Малец смутился и отвернулся.
На помосте оказалась новая фигура. Сухой молельник без возраста с узким орлиным носом и колючими голубыми глазами. Неожиданно зычным голосом он возопил:
– Будьте здравы, братья и сестры! Да освятит Огниво священное чело каждого из вас!
Толпа притихла, затаив дыхание. Мьёльфу зажали со всех сторон. Она попыталась, было, встать на обе ноги, но услышала возмущённый писк снизу и тут же оставила эту идею. По земле ужом пробирался мальчишка лет семи. Гнома вытянула шею. Помост был высоким, голос у молельника – громким, но вкрадчивым, убеждающим исподволь, порабощающим своими бархатными переливами. Как кошка крадётся к мышиной норе, ступая мягкими лапами, так и голос этот был мягок, но свёрнут в тугую пружину, готовую вот-вот выстрелить и схватить свою жертву. Молельник продолжал:
– Сегодня судом справедливым будем судить троих: одну нечестивицу, уличённую в злом ведовстве, одного прелюбодея и одного маловерного, стоящего среди вас!
Люди заворожённо глядели в уста заклинателя.
Толпу прорезала расписная телега с брёвнами. Рядом с весами начали складывать высокий и неожиданно длинный костёр. Напоминал он скорее коридор без крыши, сложенный из двух десятков промасленных да проложенных сухой соломой балок. Вслед телеге, подгоняемые пиками, шли заключённые: истощённая девушка в драном рубище и парень в обносках. Оба брели, опустив головы. Мьёльфа торопливо посторонилась, давая дорогу. Кто-то больно пихнул её в правое плечо:
– Эй! Ты чего тут делаешь?
Девушка обернулась. За спиной стоял Хлыст.
– Да вот… погулять вышла. Нельзя что ли? – гнома насупилась.
– Тебе что дядька Хран велел? – вполголоса проговорил юноша.
– Э-э…
– Проблем не наживать! Вот что!
– Ну, да, - Мьёльфа пожала плечами, - Да я и не наживу.
– Дайте боги, дайте боги, - Хлыст закатил глаза.
Толпа же вновь сомкнулась и устремила взгляды к помосту. Каким-то чудом Мьёльфа оказалась куда ближе, чем раньше – настолько, что летящая сверху грязь едва не падала ей в лицо.
Первой вывели «ведьму». Когда-то эта девушка была вполне миловидной, хоть и щуплой. Сейчас же волосы её спутались в единый колтун, a множество синяков и ссадин не оставили на лице ни кусочка здоровой кожи. Что же творилось под рубищем, заменявшим несчастной одежду, Мьёльфа предпочла не задумываться. Под свист и улюлюканье «ведьму» взвесили: оказалось, самое то для полётов на кочерге. Казнить решили огнём. Вернее, молельник сказал «испытать». «Правда…», - подумала Мьёльфа, - «…всякому понятно: живым никому из пламенного коридора не выйти». Да и не удивительно: не хватало ещё, чтобы огнепоклонники в качестве казни закидывали приговоренных землёй или, и того хуже, топили. Огонь – он и есть огонь. Бесхитростный и не знающий жалости. Добрый друг путешественника и злейший враг погорельца. 
Мьёльфе не раз приходилось работать в кузнице – случалось ожечься инструментом, да и сам по себе жар не раз опалял лицо и руки. «В настоящей подгорной кузне и не такое бывало!» - посмеивался дедушка Модри, пока внучка баюкала очередную ранку. К боли она привыкла. Правда, и аккуратности со временем набрала. Да и что греха таить: с некоторых пор мастерство позволяло и вовсе без лишней нужды не подходить к огню, обходясь заготовками – проволочкой да железными листами. Оттого-то и невдомёк было Мьёльфе, почему же эта девица без кровинки в лице будто бы совсем не боится огня. Уж если она – бывалая гнома – пусть и считает его добрым другом, но относится с должным почтением, почему же эта совершенно чуждая пламени девушка даже не изменилась в лице? Разве только скорбь в глазах чуть посветлела. Да и то вполне могло оказаться лишь игрой воображения!
Молельник всё распалялся:
– Признаёшь ли вину свою, нечестивица? Сознаёшься в злом ведовстве? Признаёшь ли отречение от Огнива священного?
Несчастная молчала. Лишь мелко дрожала под взглядами толпы и чуть поворачивала голову из стороны в сторону. Почему-то Мьёльфе даже не было жаль этой девушки – настолько никчёмной выглядела худосочная фигурка в рубище и настолько восторженным огненный брат.
Вторым вывели прелюбодея. Тот долго раскаивался в похоти, покуда молельник не возжелал видеть согрешившую с ним. По толпе мигом прошёлся слух – мол, дама эта столь знатна и благородна, что не к лицу ей публичное покаяние. Что до греха – так мала вина той, что соблазнилась, и велика вина обольстителя. Брат-огнепоклонник ещё повзывал к толпе, погрозил прелюбодею пальцем, пока не получил откуда-то снизу увесистый свёрток. Мельком заглянув внутрь, запальчивый оратор умолк.
В это время как раз уложили последний сноп сена. Молельник острым взглядом обвёл толпу. Толпа замерла в ожидании.
– Есть среди вас… - вкрадчиво начал он, - …маловерная. Естеством своим оскорбляет она самоё Огниво. Не бывать на всём Камнеглаве миру, покуда не сгинет последний из рода их – отрёкшихся от истинного бога, - молельник замер, зорко вглядываясь в толпу. Всё набирающим мощь голосом он продолжил:
– Даже твердь земная отвергла их, выплюнув на поверхность. Огниво же опалило глаза их предков…, - молельник взглянул прямо в лицо Мьёльфе, отчего та вздрогнула и застыла, будто мышь под веником. Огнепоклонник резко выкрикнул:
– Ныне же смеет одна из них являться пред очами самого солнцеликого бога! Смеет осквернять сам божий день! Смеет оскорблять самоё Огниво! Снесете ли вы, люди, такое оскорбление? Нам суждено очистить землю от скверны, противной самому богу!
Народ почему-то уставился на гному. Девушка в недоумении огляделась.
– Вот она! Держи её! - молельник ткнул пальцем, и чьи-то сильные руки выволокли Мьёльфу на помост.
Гнома ошарашенно огляделась. Толпа гудела. Недавние малолетние соседи подбирали с земли камни поувесистее, a изувеченный дед выкрикнул, потрясая клюкой: «Так их! Уж как мы этих мразей били…» - рёв толпы заглушил голос старика. Где-то вдалеке, выбравшись к самому краю площади и скользнув в одну из множества подворотен, во все лопатки улепётывал Хлыст.
Молельник склонился к гноме:
– Примешь ли ты Огниво в своё сердце, дитя? - ласково спросил он. Мьёльфа недоумённо уставилась на него и с ужасом прочитала в фанатичных глазах приговор. «Дык она ж немая!» - донеслось откуда-то снизу. Толпа прыснула. Гнома обернулась на голос, но так и не нашла глазами обидчика.
– Что ж, воля твоя! - жёстко сказал молельник и выпрямился.
 – Трое пройдут испытание огнём! И пусть Огниво священное рассудит, кто из них истинно виновен! - провозгласил он.
Мьёльфа, всё ещё не веря своим ушам, взглянула на товарищей по несчастью. Те сокрушённо молчали. Девушка посмотрела на свои всё ещё свободные руки, огляделась в поисках пути к бегству, но напоролась на бесстрастные глаза стражника и на не менее бесстрастную пику и осознала: «Дороги нет».
Огонь занялся быстро. Сухая солома вспыхнула в один миг, промасленные доски вторили треском и скрипом. Первым пройти испытание предстояло мужчине. То ли увесистый куль поспособствовал такой милости: покуда пламя ещё не разгорелось, можно пробежать огненный коридор, ступая по не слишком раскалившимся углям (подумала Мьёльфа), a то ли просто глянулась смазливая мордашка кому-то из огнепоклонников. Огонь же набирал силу. Несчастный рыдал и бился в истерике, покуда храмовники не схватили его за лопатки и не швырнули в огненный коридор. В наступившей тишине молнией сверкнул дикий, нечеловеческий вопль – вопль боли, отчаяния, вопль смерти. Между ладно сколоченных брёвен на мгновение показалась рука. Пальцы в тщетной мольбе простёрлись к толпе, кожа вспучилась. Парой мгновений позже вновь стало тихо. К аромату дерева примешался запах горелой шерсти a вскоре – и мяса. Толпа ликующе взревела. Пламя, будто подстёгнутое её воплем, поднялось выше. Настала очередь Мьёльфы.
На негнущихся ногах девушка подошла к пылающему входу. За стеной пламени ничего не было видно. Разве что, изредка глаз различал почерневший труп средь алеющих угольев. Стражник уже хотел хорошенько пихнуть гному в спину, когда зычный голос разнёсся над площадью.
– Стойте! - приказал он.
Все – даже молельник – замерли. Сквозь толпу, раздвигая людей плечом, шёл… Зренко. За ним, пуще того расталкивая народ, двигались и другие торговцы – из тех, кого Мьёльфа по имени не знала, но в лицо помнила. Среди ни был и Хлыст. В руках у него почему-то посвёркивало длинное изогнутое лезвие.
– Что ж ты, брат Фухсе, праведников в огонь швыряешь? – Зренко укоризненно покачал головой.
Огнепоклонник гневно зарделся и, чуток поискав ответ, пролаял:
– О ком это ты?
– Да вот об этой, что ростом тебе едва не по пояс, - серьёзно заявил торговец. Мьёльфа обиженно глянула на него: и вовсе нет! Взрослому мужу почти по грудь! Тот, уловив её взгляд, на миг ухмыльнулся в седеющий ус.
– С чего б этакому паскудству быть чистым? – гневно спросил давешний увечный дед.
– A ты молчи, старик, покуда жизнь дорога, - оборвал его Зренко, - Я с братом Фухсе толкую!
Тот, тем временем, вновь нацепил благостную личину и елейным голосом проговорил:
– Коли праведна она, пусть пройдёт испытание огнём. Бог ей судия.
– A с каких это пор, - Зренко зло прищурился, - Богов стали тревожить, по неразумию своему не разобравшись в деле? A? Ежели кто заведомо праведен, не оскорбится ли Огниво, что такового на суд ему отдали?
Мьёльфа удивлённо посмотрела на Зренко. Тот, на сей раз, на взгляд не ответил. Толпа одобрительно заворчала.
– Чем докажешь? – оглядев площадь, спросил брат Фухсе.
– A вот чем! – торжествующе воскликнул торговец, - Про костохрустов слыхали все? – он гневно посмотрел по сторонам: попробуй только замотай головой! Уж я тебя!
–A нам… – продолжил Зренко, плечом махнув на товарищей, - повидать случилось. И вот что скажу я, a други мои не дадут соврать: кабы не эта гнома, быть нам растерзанными этими бестиями!
– Ты лжёшь! – воскликнул огнепоклонник.
– Ни капли, - отрезал Зренко, - A чтобы тебе лучше верилось, припомни-ка кое-какие пещеры близ Норьгорода да хорошенько поразмысли, - в голосе торговца послышалась явная угроза.
Брат Фухсе мигом сник и, пару мгновений спустя, промолвил:
– Можешь идти.
Гнома не поняла.
– Иди же! – прикрикнул он, и Мьёльфа сама не заметила, как оказалась уже за пределами площади, под руки ухваченная торговцами.

***
В корчме пахло наваристыми щами и хлебом с пряностями. Только Мьёльфе было не до еды: битый час её распекали за дневное происшествие. Ладно, Хран – поорал да успокоился, но этот зловредный Зренко всё никак не унимался. Гнома уж и сама всё пережила: повыветрился из головы животный ужас, охвативший её днём, a этот торгаш всё никак не мог успокоиться. Ещё и Хлыст подливал масла в огонь: стоило гноме прошмыгнуть мимо, как тут же вслед неслась очередная обидная шутка. Мьёльфа и рада бы виду не подавать – да не привыкла к такому обращению. Наконец, когда вечером она уселась в общей зале с тарелкой супа, Зренко – лиса-лисой – сел напротив и, по обыкновению своему, хитро сощурясь, молвил:
– Стал быть так, гнома! С завтрема будешь плату свою отрабатывать.
Мьёльфа вопросительно подняла брови.
– Да-да, покуда ты там у костерка грелась, мы тут деньгу ворочали: прикупили кое-каких каменьев на пробу. С тебя оценка. Справедливую цену каждому камню поставь – там и порешим, брать ещё али нет. Да смотри, веди запись – и чтоб ни одного паршивого голыша в карман, ясно?
Гнома кивнула, a после смущенно спросила:
– Как писать-то? Значками там или гномьими рунами?
– Чего?! – Зренко аж поперхнулся.
Мьёльфа смутилась ещё больше и вконец умолкла.
– Ты эт что? Неграмотная что ли?
Девушка крепко задумалась. Нет, говорила-то она на нореземском наречии бойко – спасибо тятьке: частенько брал с собой на заработки, но вот писать… писать никогда нужды не было: для себя и хладокорские руны годятся, a человечьи буквы учить не с руки было.
– Эй! – окликнул Зренко, - Ты что, уснула что ли? Писать, говорю, умеешь?
Мьёльфа качнула головой.
– Ну, дела… Значится, вот что! Сча научу. Ты девка сметливая – глядишь, до утра сподобимся.
Гнома с тоской посмотрела на суп.
– Да ты ешь-ешь, не отвлекайся. Я пока пойду принесу кой-чего, - с этими словами торговец поднялся и ушёл к себе в комнату. A Мьёльфа… ну, она-то и впрямь сметливая девка: мигом со щами расправилась, покуда не отвлекли ещё какой работёнкой.

***
До утра, действительно, сподобились. Сподобились, в общем-то, раньше. В руки Мьёльфе попали и обрезки коры, и глина сырая и даже небольшой кусок дорогого пергамента. Впрочем, девушка подозревала, что те тонкие листы желтоватого цвета, что Зренко бережно хранил в специальной шкатулке, обошлись торговцу ещё дороже.
Сон не шёл. Шли буквы. Много-много букв. И слова. Нореземские письмена были бы проще гномьих, кабы не хитрые сочленения между ними. A ещё эти правила! На правила Зренко сразу махнул рукой – мол, пиши, как знаешь, некогда чистописанием заниматься, но девушка не унималась: если уж писать, то писать хорошо. Письмо – это вам не блинчики по воде пускать: тут сноровки мало, нужно и головой поработать.
Наконец, расправившись с последней строчкой, гнома под одобрительный храп своего наставника встала и потихоньку пошла в свою комнату. До рассвета оставалась ещё пара часов. Почти добравшись до своей комнатёнки, Мьёльфа мельком взглянула в окно. Взглянула – и остолбенела. Не поверив своим глазам, девушка подошла ближе и приникла к раме. По улице еле волокла ноги та несчастная с площади, обречённая сойти в пламя вслед за гномой. Она шла абсолютно нагая – огонь не сохранил на ней одежды. На теле не было живого места: ссадины и синяки испещрили некогда белую кожу. «Неужто не прибрала тебя милосердная Вдова-Коса в свой цветник?» - подумала Мьёльфа, как вдруг ту же картину заметила хозяйка корчмы, по долгу службы бдевшая вместе с гостями. Она вскрикнула, схватила что-то в прихожей и выбежала на улицу, подлетела к несчастной и накинула ей на плечи покрывало, уводя в тепло. «Да что ж это деется…», - приговаривала хозяйка – милая женщина лет сорока, - «Чтобы невинного человека нагишом по улице отправить! Совсем брат Фухсе распоясался! А ты что стоишь, рот разинула?» - прикрикнула она на заспанную служанку, - «Вина с пряностями, да поживее!»
Мьёльфа так и застыла, глядя на всё это. Нет, страшно не было: девушка перед ней сидела живая, но только вот… Только вот откуда ей было знать, что такое правда возможно? Что невинный выйдет живым из пламени? Лишь завтра торговец расскажет ей об этом, завтра же посмеётся да по обыкновению своему покрутит ус, повествуя об очередном хитреце, вздумавшем попросить себе мокрое одеяло перед испытанием, да так и задохнувшемся, не найдя пути в пламени… всё это будет завтра. Сейчас же гнома стояла и глядела в стеклянные глаза выжившей. В её мёртвые глаза. И… и не знала, что делать. Та бездумно смотрела на Мьёльфу, лицо её не выражало абсолютно ничего. От этого становилось ещё страшнее, a где-то там, на задворках сознания, поселился стыд – стыд за то, что вот она, гнома, всё ещё радуется жизни, глядя в эти мёртвые синие колодцы.
;
Глава 6.
Ехали долго. Мьёльфа, правда, этого почти не заметила: под светом золотого кругляша она была занята письмом и оценкой каменьев. Её поражало обилие карманов в торговом платье: невесть откуда Зренко умудрялся извлечь иной десяток самоцветов и, сдав их девушке, невесть куда прятал полученные – бережно завёрнутые в кули из кожи и замши, уже с оценкой. Работать было неудобно. Ещё бы: если со своим инструментом гнома могла хоть на тюках развалиться – и работа не пострадает, то писать приходилось сидя на облучке рядом с то и дело подтрунивающим Хлыстом. Да ещё погода!
Погода стремительно портилась. Лето уже перевалило за середину, с маячащей на горизонте Иглокости подули холодные ветры. Каждый день путники с тревогой вглядывались в небо – a ну как обрушит на них ливень посередь пути! Иногда, и правда, накрапывало, но тяжёлые капли не торопились. Вот и сегодня Мьёльфа сидела, согнувшись в три погибели над куском пергамента, и строчила: «Корень-камень, п-драг, 4 л. с.» «Л. с.»… В Нореземи было принято вешать камни в льняных семечках. Мьёльфе было невдомёк, почему же люди на глаз не понимают цены и веса того или иного камня. Она же может! И весь род её может. Отчего людям не даётся это нехитрое умение?
Меж тем, стемнело. Обоз остановился. Распрягли лошадей. Стреножили. Девушка радостно спрыгнула с повозки и сдала последнюю дюжину самоцветов довольному Зренко. Спина и шея немилосердно болели. Лес вокруг был густым и тёмным. Разлапистые ели стояли стеной и угрюмо склонялись над путниками. Ветер и рад бы потрепать верхушки, но не решался и пальцем тронуть хоть одну иголочку – столь неприступны были на вид эти деревья. Люди вокруг шушукались.
– Эх, ёмана! - Хлыст махнул рукой, - Найти бы нам завтра дорогу!
Мьёльфа ничего не ответила. Да и что тут ответишь? Вон провожатые из Лисьего да ещё один мужичок из села Старого – уж они-то дорогу знают. Да и остальные торговцы, кому не впервой путешествовать вдоль русла Вольной, на вид совершенно спокойны. Так что девушка и сама решила, что тревожиться незачем, кинула сумку под лохматую ель и довольно плюхнулась наземь. Потянулась, выпрямила ноги. С удовольствием ощутила, как расправились плечи. Повертев головой, вволю потянув шею, гнома поднялась, сходила за лапником, и, укутавшись тёплым походным одеялом, оставшимся ещё от отца – он вроде говорил, что это подарок кочевников, - уснула, не дожидаясь ужина.
Снились ей то стенания, то женские вопли. Люди вокруг ворочались, но девушка так устала, что стоило кому-то случайно её потревожить – и она лишь натягивала одеяло повыше да вновь проваливалась в сон. Один раз, правда, её разбудил чей-то зычный храп – тогда Мьёльфа встала, огляделась по сторонам, сбегала до ближайших кустов, умылась в ручейке неподалёку и, на обратном пути подзакусив остатками каши с мясом из общего котла, вновь улеглась. Стенания, и правда, были. То плакал сам лес, сгибаемый уже не игривым, но штормовым ветром. Чёрное небо то и дело исполосовывали молнии, вдалеке слышался гром. Девушка поворочалась, укуталась потеплее и снова забылась.
Проснулась далеко за полдень. Шёл косой ливень. Ель надёжно укрыла от капель, но лежать всё равно было холодно и мокро. Гнома открыла глаза и, прислушавшись, удивлённо поднялась на локтях. Лагерь гудел роем потревоженных пчёл. Все кругом переругивались, перекрикивались, махали руками, с громким хлюпаньем топали  по грязи. Хлыст и не на шутку разругался с другим возницей:
– Оттэдова шли, говорю тебе!
– Откель оттэдова?! Ты погодь старших учить, щенок!
– Чего?! Да вона Вольная – за теми деревьями!
– Да за какими за теми, когда за этими?!
Мьёльфа встала и отряхнулась, поискала глазами Зренко. Того не было видно. Зато Хран – вот он, уже нависает над Хлыстом и его собеседником. В общую какофонию вписался ещё и гулкий бас.
Девушка поглядела кругом. Лес был всё так же тёмен, чаща дышала холодом и опасностью. «Этого ещё не хватало…», - подумала гнома. Между деревьями маячила серая тень. «Волк? Нет…», - гнома прищурилась, - «Человек…»
– Эй! – крикнула она, - Мы здесь!
Серая фигура замерла, чуть покачиваясь. Мьёльфа почувствовала, как волосы зашевелились у неё на макушке. Это не было человеком. Серая фигура не шла – она перетекала, колыхалась на ветру, подобно утреннему туману.
– Ты-то чего орёшь?
Гнома вздрогнула. Подошедший сзади Зренко застал её врасплох.
– Там кто-то есть… - девушка указала в чащу. Торговец вгляделся.
– Где?
– Да там!
– Я ничего не вижу, - Зренко пожал плечами.
Мьёльфа ещё раз посмотрела в густую чащу. Ну, точно – вот же она! Та самая серая фигура. Только сейчас она была куда ближе и стояла лицом к девушке. Гному передёрнуло.
Это была женщина. Будто бы молодая. Почему «будто»? Мьёльфа всмотрелась получше. Меж бровей пролегла горестная складка, вокруг глаз растеклось множество мелких дорожек-морщин. Сами глаза… глаза белые. «Да она слепая…» - подумала гнома. Гордый острый нос навис над сложившимися в плаче губами. Плечи сутулы, спина сгорблена. Узловатые пальцы стиснуты страданием. «Да это же..!» - Мьёльфу осенило.
– Иди к нам, обогрейся! – сказала она.
Фигура подняла взгляд.
Девушка не смогла сдержать дрожи в голосе, но, пересилив себя, вновь заговорила:
– Иди к нам, милая Путница!
Фигура нерешительно сделала шаг. Гнома нараспев продолжила:
«Ты меня помни, ты меня вспомни,
Глядя в закатную алую даль,
Ты меня помни, ты меня вспомни,
Не забывай и не предавай…»

Фигура снова шагнула вперёд. Зренко удивлённо уставился на гному.

«Мы отдавались в объятья дороги,
Свивалась кольцом белоснежная мгла,
Ты меня помни, ты меня вспомни,
Куда бы тропинка тебя ни вела...»
Фигура снова качнулась, ступая ближе.
«Ты меня помни, ты меня вспомни,
Грея ладони в тепле у огня,
Ты меня помни, ты меня вспомни,
Глядя в закат уходящего дня…»

Теперь и весь лагерь затих. Все смотрели на Мьёльфу. Та продолжала, чуть повысив осипший от волнения голос:

«Ты меня помни, ты меня вспомни,
В злую пургу и в морозные дни,
Ты меня помни, ты меня вспомни,
Не позабудь и не обмани…»

Девушка хотела продолжить, но тут дымчатая женщина качнулась, лицо её просветлело. Широко раскинув руки, та бросилась к Мьёльфе. Гнома не успела отпрянуть. Люди охнули. Слепая заключила девушку в объятия и исчезла, развеявшись лёгкой дымкой. Ливень тут же стих, a через пару мгновений небо просияло, выпустив солнце из-за туч. Ласковые лучи мигом просушили одежду и поклажу, огладили продрогших коней… Все поражённо молчали. Мьёльфа неловко переступила с ноги на ногу.
– Ну, что? Нам пора? – девушка подняла взгляд на Зренко. За спиной у того лазурью маячила Вольная.
– Пора, - только и ответил торговец.

***
– A кто это был? – спросил Хлыст, подстёгивая коня. Тот неохотно ступал по высокой дуге моста: Вольная пусть и была в этом месте уже, но всё ещё заставляла нет-нет, да и помянуть Идлив, испросив благословения на переправу через бурный поток.
– Женщина, - коротко ответила гнома, - Зовут Распутицей.
Мьёльфа посмотрела на юношу. В его глазах застыло непонимание.
– Муж у неё ушёл на большую войну, - продолжила гнома, - На второй день после свадьбы. Ушёл – да и пропал. Уж и война окончилась, и травой поросло поле брани, a она всё ищет своего суженого. Все глаза выплакала. Оттого и путает дороги хорошим людям. У нас говорят: будь добр к Распутице, нареки её вторым именем, пригласи к огню да спой её песню – глядишь, и дорогу укажет, и в пути поможет.
Хлыст потрясённо молчал. Наконец, выдохнул:
– A что за второе имя?
Мьёльфа надолго задумалась. Вспомнился ей далёкий морозный вечер – дома, там, в Хладокорье. Тот самый вечер, когда они всем хладокорским гомоном шли в лес на поиски.

***
Было холодно. Мороз с каждым вдохом нещадно рвал лёгкие. По синим сугробам начали прыгать мелкие щипляки. Этой зимой они разохотились безо всякой меры – уж к самому жилью подошли, беззастенчиво хватали детей за носы и уши, покусывали и взрослого, случись тому позабыть дома тёплые рукавицы. Мьёльфа всё жалась к деду. Щипляков она не боялась – эти маленькие ледяные человечки пусть и были зловредны, но супротив гномьего гомона и целой стаей не выйдут. Чего уж там одного-двух с рукавиц али с шапки стряхнуть!
Пугало Мьёльфу другое. Уж с самого утра запропали в лесу несколько женщин. Пошли с мужьями по хворост – и покуда те ледяную кору долбили да мёрзлые ветки ото льда отчищали, свалили на салазки несколько вязанок и повезли к дому. Раз отвезли, два. Видят – тяжко мужьям одним в лесу кору долбить: салазки-то ходкие, мигом домой прикатят, a веток обледенелых на землю все больше валится – одним мужьям до ночи все не одолеть. Делать нечего: стали жёны им помогать, a хворост по очереди домой отвозить. Да только волков в ту пору развелось – страсть! Ну да гномьи женщины удалые да бойкие – не впервой по лесам в одиночку шастать.
Только вот раз не вернулась одна, потом и вторая сгинула. Видать, согрелись да сомлели в тепле жёнки-то – так подумали гномы. Сжалился и Мьёфель из рода Мьёльниля – отправил жену свою Фалли домой: тех жёнок проведать да своих детей накормить. Сказался, что и сам скоро будет. Славно поработали гномы в тот день – много веток собрали. Вернулись домой – ещё светло было, да только глядь: нету жёнок-то. Даже задорную Фалли – мать Мьёльфы – и ту во всём селе не видали. Делать нечего: пошли в лес искать. Долго искали – покуда совсем не стемнело. Созвали тогда весь гомон – даже детей на поиски вывели: у них глаза молодые-зоркие, даром что на бороду ниже растут.
Пошла и Мьёльфа с отцом и дедом, a тут и волки завыли. Громко, протяжно… Отец вкруг себя самых удалых гномов собрал да с ними малым числом в лес и отправился. Мьёльфу же с братьями и дедом оставил – пущай всем гомоном тоже ищут да пропавших по именам кличут. И то верно: где молодость да резвость не сгодятся, там мудрость иной путь сыщет – авось, хоть кто да повстречает заблудших.
Долго шли они лесом. Вокруг все громче, всё злее выли голодные волки. Мьёльфа топала рядом с дедом – тот-то по пояс в снегу увяз, окаменел, отяжелел от старости. A её снег хорошо держит – почти не проваливается. Она и бегала всё вокруг деда, с братьями все кусты в поисках следов облазила. Следы были. То заячьи, то лисьи. A вот салазки нигде не проезжали. Нигде?
– Деда! – Мьёльфа потянула его за рукав, - Гляди, что это? – девочка указала на чёткий след от саней. Рядом была лыжня – хорошая, ровная лыжня – такую только хладокорские жители торить и умеют. Только было в этой лыжне что-то неправильное: будто узлом её кто завязал. Виляла она из стороны в сторону, a то и вкруг одного и того же дерева спиралью вилась.
– Милостивые боги… - выдохнул дед.
– A? – не поняла Мьёльфа. Отродясь не слыхала она из уст старого гнома этих людских словечек. Но дед не ответил. Кликнул других старейшин – на месте и совет собрали. Пошушукались меж собой да и пошли дальше по следу. Завели песню – старинную хладокорскую песню. То ли походную, a то ли о любви – Мьёльфа так и не поняла. Глядь – вкруг лыжни и волчьи следы мелькать начали! A тут как повалил снег, да как завыл ветер, да как застонали вековые хладокорские ели! Будто и впрямь живой кто по долгой разлуке плачет. Вывели следы их на поляну, a там…
Там уж стояли на коленях и Мьёфель, и Гор, и Хмур, и рыдали в три голоса, глядя на застывшие полные ужаса и боли каменные изваяния. A меж деревьями мелькал горестный силуэт – то ли женщина руки заламывает да в плаче бьётся, a то ли ветер позёмкой играет злым волкам на потеху.

***
– У нас зовут её Путницей, - Мьёльфа пожала плечами. Дальше ехали молча.

***
Хотя Путница и перестала дороги путать, клубок их распадаться всё никак не желал. Торговцы совсем было отчаялись – погода окончательно испортилась, a проводить ночь за ночью на голой земле да под проливным дождём никому не хотелось. И это не говоря о товаре! Уж как тряслись над своими тюками, уж как укутывали иные диковинки! Всё без толку: ливень до всего доберётся. Не с неба, так из самого воздуха соткётся водяное полотнище и осядет на дорогой парче да на узорных каменьях. Люди уж начали перешёптываться: «Добро бы в Норьгород к судному дню…», - говорили они. Даже Зренко посмурнел – да так, что и Мьёльфе иной раз к нему обращаться боязно стало.
По счастью, дорога всё-таки вывела их к небольшому селению. На покосившейся от времени табличке значилось: «Большие броды». Вопреки названию, это была маленькая деревушка – всего домов десять-пятнадцать. Зато располагалась она аккурат между Вольной и Звонкой. Отсюда, как говорили торговцы, уж и до Норьгорода всего один день пути. Постоялый двор здесь тоже имелся, и, несмотря на отсутствие сколько-нибудь внятного наименования, встретили путников в нём радушно. Обогрели, накормили да разложили по тёплым постелям. Ставшие уже привычными кукиши вовсю носились под потолком, a в обед прекрасно годились в похлёбку. Мьёльфа даже увидела специальное приспособление для отлова этих зверьков: оно представляло собой маленькую дощечку с железной пружиной. Пружина опускала специальный колпак, стоило кукишу нечаянно задеть её. В непосредственной близости от пружины располагался кусочек масла – лучшее лакомство для этих непосед. «Судя по всему, это ещё и начинка», - подумала гнома. Мьёльфа поинтересовалась у корчмаря, кто же делает эти чудесные устройства. Словоохотливый мужичок мигом отправил её к местному кузнецу. «Старина Хром – мужик суровый, но добрый. Да и поболтать любит… Если что – подсобит!» - сообщил корчмарь. Гнома, обрадованная возможностью отковать кое-какие детальки, a там глядишь, и запродать кое-что, тут же решила наведаться к кузнецу.
Вышла девушка на закате и направилась как раз туда, куда и указал добродушный корчмарь – к ладной избе на окраине села. Дом стоял на отшибе – так, чтобы дувшие с Вольной ветры текли прочь от села и уносили с собой пламя пожара, случись кузнецу прогневать Огниво. Мьёльфа подошла ближе. Изба была хороша. Верхняя, жилая часть – из тёплого дерева, старенькие узорные доски подновлены заботливой рукой. Нижняя же часть дома вместе с пристроенной к нему кузницей сложена из сурового камня. Сразу видно: мастера дом строили и мастера в нём живут – ишь как давно стоит. Мьёльфа слышала много досужих разговоров о людских кузнецах: нередко говорили о том, как хищное пламя пожирало целые города по вине того или иного неумёхи. И случалось это ой как часто! Этот же дом явно стоит здесь не первый век – вон, деревянные ступени-то новые, изукрашенные, a камень сплошь древний, замшелый и без намёка на руку резчика.
Мьёльфа подошла к двери. Полюбовалась: закатное солнце играло на узорчатых рёбрах старого дерева. Постучала. Никто не ответил. Девушка постучала ещё раз. Толкнула дверь. Та подалась без особого нажима: даже петли не скрипнули.
– Кто там? - из глубины тёмного дома донёсся немного приглушённый, но явно молодой голос.
– Я гнома из Хладокорья. Можно зайти? - произнесла девушка чуть громче, чем следовало.
– Гнома? Ну, заходи, коль пришла!
Мьёльфа шагнула в избу.
Глаза потихоньку привыкли к сумраку внутри дома. Девушка в который раз порадовалась: всё-таки в темноте она могла дать фору иному человеку. Внутри было просто: простой, но добротный стол, простые широкие лавки, пара простых сундуков у стен. Видно, в этой части дома никто не жил – скорее, сюда приглашали гостей: продать иную вещицу али обговорить заказ. Нет, когда-то этот дом процветал: тут и там виднелись остатки былой роскоши: и занавески на окнах, и скатёрка с потрёпанной вышивкой, и добротно сбитые лари – всё это когда-то было очень дорогим и изысканным, но сейчас… сейчас всё это было просто старым.
– Я здесь! Да ты заходи! – голос доносился откуда-то из глубины, - Две двери прямо и одну направо!
Девушка проследовала указанным маршрутом. В небольшой кухоньке у ладно сложенной печки сидел мужчина. Довольно молодой.
– Да ты заходи… Вы же гномы, в темноте хорошо видите?
–Да, - Мьёльфа чуть помедлила, но всё-таки подошла ближе. В комнате почти не было света, но девушка всё-таки разглядела лицо собеседника: нет, не молодое – совсем ещё юное, узкое и скуластое, с прямым носом и широкими светлыми бровями. Он был слеп. Абсолютно. Мьёльфа не вздрогнула и не удивилась: ей уже случалось видать такое – и в чужих гномьих семьях слепцов хватало, да и свои старики со временем стали такими же. Однако этот юноша слеп был с рождения. Мьёльфу кольнуло легкое беспокойство: где-то она уже видела этого парня. Только вот где?
– Ну, с чем пришла? Ужель кузнеца ищешь?
– Ага, - ответила девушка и, чуть погодя, добавила: Меня Мьёльфой зовут.
– A я – Желан, кузнецов сын, - юноша невесело усмехнулся.
Было что-то обаятельное в этом человеке – и девушка всё никак не могла понять, что же именно. То ли мягкий разумный голос, то ли волевой подбородок в сочетании с неожиданно выверенными жестами слепца, a то ли всё вместе подкупало и пленяло девушку. Не было в нём той злой немощи и страха, что поселялись в иных гномах, засмотревшихся на золотую монету в небесах. Не было злобы. Обиды на мир тоже в нём не было. Мьёльфе захотелось как-то помочь ему, оказать хоть какую мелкую услугу, но, по здравом размышлении, и помочь было нечем. Перед ней сидел полноправный хозяин собственного дома, знающий каждый камушек в стенах, и по скрипу отличающий все дощечки в полу. Вон, даже варево в котелке сам сготовил – и пахло из котелка, признаться, ну очень вкусно.
– Ты по какому делу? Батька-то занят сейчас. Почитай, уж третий день из кузни не выходил.
– Да? – Мьёльфа рассеянно обвела взглядом комнату.
– Да, - твёрдо ответил Желан, - Ежели заготовки какие нужны – глянь в том ларе у двери. Ну, a коли запродать чего надобно, постучись к батьке в кузню – авось пустит.
– Хорошо. Спасибо! – гнома поднялась с места, пошарила в сундуке, нашла пару интересных уже готовых вещиц, но ничего годного для своей работы так и не откопала. Решив потолковать с кузнецом лично, Мьёльфа распрощалась с юношей и вышла во двор.
В кузне бушевал огонь. Направляемый мастерской рукой, он жадно лизал каменную печь. Сквозь приоткрытую дверь девушка разглядела могучего кузнеца. Был он не стар и не молод, на лице не читался возраст – разве что, седина плясала свою метель в волосах. Руки его не знали усталости, а глаза были решительны и зорки. Он ковал цепь. Вся кузня была увешана этой цепью – и чуть поспевало новое звено, как кузнец уж скреплял его с предыдущими. Гнома немного постояла перед дверью, заглядывая внутрь. Решив, что беспокоить кузнеца сейчас себе дороже, развернулась и собралась идти прочь, как за спиной у неё раздался глубокий голос:
– Стой! A ну, иди-ка сюда! Откель пожаловала?
Девушка обернулась. Кузнец глядел на неё, не мигая. Мьёльфа осторожно открыла дверь.
– Не помешаю?
– Нет! – пробасил кузнец, - Я уж почти закончил! – и с этими словами он присоединил последнее звено к цепи.
– Вишь, как? Три дня и три ночи ковал я эту цепь, - кузнец начал наматывать её на локоть.
– Такую длинную?
– Да! – мужчина торжествующе посмотрел на гному, - Когда-то отец мой слыл великим кузнецом! Во всей Нореземи знали большебродскую кузню. На ярмарке в Норьгороде цены не было его изделиям – даже безделушки уходили за баснословные деньги. Эх… Были времена!
Мьёльфа понимающе кивнула. Кузнец вздохнул и внимательно посмотрел на гному.
– A ты сама откель будешь? Уж не с Хладокорья ли?
– Как раз оттуда, - девушка не удивилась: в Нореземи хорошо знали, где гномов искать, ежели нужда приключится.
– Хм… - кузнец выпрямился, подбирая кусок цепи, - Отца не Мьёфелем кличут?
Гнома так и застыла.
– Да, Мьёфель. A я – Мьёльфа из рода Мьёльниля.
Взгляд кузнеца потеплел.
– Вишь как… Не думал кого из вас ещё повстречать.
Девушка непонимающе уставилась на собеседника.
– Кабы не твой отец, не стоять бы мне на этом самом месте. Да и сыну моему… - кузнец горько вздохнул, - …не жить вовсе. Это ж он нас тогда… от медвяного спас!
Мьёльфа смутно припомнила. Действительно, отец привёл как-то домой путника – мужчину со слепым пацанёнком. Тогда он так говорил: нашлась, мол, в лесу пара обормотов, что пчёл потревожить вздумали, a мимо как раз брёл шатун-медвяной. Ух, и не понравились ему незваные гости! Мьёльфа вгляделась в лицо собеседника. Нет, точно, тот самый! Хоть и постарел, a ни силы в руках, ни решимости во взгляде не убыло.
Кузнец, тем временем, продолжал:
– Так что вишь как… отплатить нам так и не вышло. Я-то тебя сразу признал. Так и подумал: вот, Мьёфелева кровь передо мной стоит… Проси, чего хошь! – мужчина стукнул кулаком в ладонь.
Гнома замялась. Просить ей пока было нечего, да и неудобно: она кузнеца едва помнила. Потому-то девушка решила пока увести разговор в сторону.
– A это всё зачем? – спросила она, красноречивым взглядом окидывая комнату.
– Да вишь… такая беда, - кузнец горько махнул рукой и начал сматывать цепь, часть её накидывая на плечи, - Нет продолжателя роду нашему, некому кузню оставить. Ждали мы с женой сына, желали, Желаном и нарекли – a он, поди ж ты, слепец. Уж хоть и умеет он управляться с молотом и наковальней, a всё ж без руки зрячего самому ему не прожить.
Девушка удивлённо вскинула брови. Она, конечно, знавала слепых гномьих кузнецов, но чтобы среди людей водились подобные мастера…
Мужчина продолжил:
– Жена-то, уж давно покинула нас. Одни мы с Желаном на белом свете остались… Ну, надыть сыну помочь, думаю я. Пошёл к колдуну…
Кузнец с грохотом сбросил кусок цепи на улицу, после чего вернулся внутрь и снова принялся сматывать. Мьёльфа внимательно слушала.
– A он и говорит, мол, прозреет сын твой, коли самое красивое пред очами его окажется.
Кузнец снова потянул цепь.
– Взял я сына, стал быть, и пошёл торговыми тропами – вниз по Вольной. Чрез хладокорские земли к самой оконечности Камнеглава и вышел – к самому великому морю. Вижу, сидит там рыбак – морда красная, обветренная. Говорит, Стёжкой звать. Сам родом с Дикого Севера… Ну, я ему и говорю: молви мне, что самого красивого есть на свете! A он и отвечает: «Нет ничего красивей кита – белого, как снег, и огромного, как самый мир». Он, дескать, такого в море видал. Глядел я всё в море, глядел… 
Мужчина скептически хмыкнул. Цепь одобрительно лязгнула.
– Да и скумекал: разве ж может быть кит прекрасней девушки? – кузнец посмотрел на гному. Та отрицательно качнула головой.
– Вот и я так решил. Пошёл ко двору. Желана, конечно, с собою взял.
Пришли в Норьгород – a тамошние художники все в один голос твердят, мол, нет на свете никого прекрасней жены Вождя нашего. Глянул я на жёнку его. Ничего так… Хороша. Но не прекрасней мира! Горько мне тогда стало. Кузнец вздохнул. Ещё один кусок цепи с грохотом рухнул на улице. Мьёльфа не решалась прервать рассказ.
– Спросил я тогда самого Вождя, что он почитает самым прекрасным. Вождь наш Йезенат и ответил: «Страну мою».
Мьёльфе на миг показалось, будто у кузнеца в глазах блеснули слёзы.
– Дык разве ж не в этой стране Желан мой родился? – с болью воскликнул кузнец.
– Пошли мы домой тогда. Вон, седмицу назад возвернулись. Горько было мне знать, что не в силах помочь я сыну. Уж всю душу извела мне тоска – уж как мне узнать, что ж прекрасней всего на свете? Сели мы с ним вечор на лавку, он супротив меня. Я – глядь в окно за его спиной – a там первые звёздочки появились… Тогда-то и понял я, что мне нужно! – кузнец торжествующе потряс цепью. На конце её мотался внушительный крюк.
– Для сына я всё..! Я звезду ему с неба достану! Нет в мире ничего прекраснее звёзд! – с этими словами мужчина вышел за дверь.
Мьёльфа выбежала следом: «С ума сошёл!» - вертелось у неё в голове. Кузнец же выволок цепь на пригорок неподалёку. «И как дошел-то так быстро… с этакой тяжестью!» - гнома посмотрела на тёмную фигурку на фоне залитого светом звёздного неба.
Вдруг фигурка размахнулась, что есть мочи, и отправила в полёт свою цепь и крюк на её конце. Девушка замерла. Цепь не упала на землю. Она… чуть провисла, покачалась из стороны в сторону, и, ухваченная крепкой рукой, натянулась. Мгновенье спустя Мьёльфа увидела, как одна колючая иголка с неба медленно поползла вниз – в такт движениям кузнеца. «Не может быть!» - подумала гнома, - «Это же невозможно!»
Тем временем, цепь всё укорачивалась, a сияющий огонёк становился всё ярче, всё сильнее жёг глаза. Гнома прикрыла их рукой. Смотреть было больно. Наконец, она совсем зажмурилась. Не помогло: даже сквозь веки проникал холодный лучистый свет. Девушка развернулась и опрометью бросилась прочь – подальше от этого чужого, холодного огня с неба.
Всю деревню затопило белым, перед ногами металась неестественно вытянутая её – Мьёльфы – тень. Из корчмы не доносилось ни звука. Гнома вбежала внутрь. Кажется, здесь все уже спали. Она осторожно отодвинула занавеску. Улица по-прежнему переливалась в жемчужном свете. Но вот он мигнул пару раз и исчез. Стало темно. Совсем темно. Гнома выдохнула. Сердце бешено колотилось, душа ушла в пятки. «Надо бы завтра зайти к ним», - с содроганием подумала девушка и побрела к себе в комнату. В ушах до сих пор звенели слова кузнеца, да гремела гигантская цепь.
Наутро все Большие броды гудели. «Подумать только!» - судачили они, - «Кузнец ишь чего удумал! Звезду с неба добыл!» За этими словами следовали недовольно поджатые губы, укоризненные взгляды и неодобрительное покачивание головами. Мьёльфа не стала слушать досужих толков – мигом помчалась к тому самому дому.
Дом так и стоял. В кузне горел огонь. На пороге сидел обугленный слепой человечек – совсем уж старик, и счастливо улыбался. Рядом с ним стоял Желан – широкоплечий молодой кузнец, и глядел на мир ясным взором лучистых – что звёзды небесные – голубых глаз. В руках у него сияла оправленная в серебро звезда. Мьёльфа не стала подходить ближе. Лишь махнула рукой и, увидав ответный знак, пошла прочь, беззастенчиво улыбаясь собственным мыслям.

***
Было всё ещё зябко. Лето медленно, но верно катилось в объятия осени с её дождями и пробирающим до костей ветром. По счастью, ещё было слишком рано, и Мьёльфа надеялась миновать Норьгород уже к концу Зреленя, a осенью ступить на земли северян-кочевников. В их краях как раз будет самое время для охоты – так, по крайней мере, рассказывал дедушка Модри.
Дедушка Модри… Многое он рассказывал. Эх, кабы не он, может, и вовсе не ринулась бы в дорогу ни Мьёльфа, ни её непутёвые братцы. A ринулась гнома спешно. Как и они. Пусть и загодя подготовилась, но знала: раз ступила за порог – назад дороги не стало. Эх, что там сейчас в Хладокорье?
Девушке вспомнился совсем другой вечер. Душный и жаркий. Они собрались у костра всем гомоном. Все гномы от мала до велика, все мужчины и женщины, все старейшины – и дедуля Модри в их числе. Обычно он сиживал на почётном месте в кругу Мудрых, но сегодня…
– Что станется с народом твоим, Модри, ежели и твои собственные внуки супротив порядка пойдут? – вопросил один из старейшин. Была у пожилых такая способность – вопрошать. Смотришь днём: обычный с виду гном – шутки шутит да детям сказки рассказывает, a как ночка потемнее настанет, да костёр пожарче разгорится – так поди ж ты! Вопрошать начинает. Мьёльфа скептически хмыкнула: знала она эту манеру! Матушка Фалли когда-то пыталась её научить:
– Встань прямо, пошире плечи расправь… так-так! Подбородок тянешь кверху…
– Зачем? – спросила тогда девочка.
– A все должны видеть, что мы, женщины, пусть и без бород, a всё ж таки не уступим мужику права голоса!
Мьёльфа и не уступала. Никому и никогда. Особенно – братьям. Ух, и мутузили они её в своё время… A сейчас – шутка ли! – у самой слёзы в глазах оттого, что Мьёль и Мур всё-таки попались! Да что там – она бы и сама с ними отправилась, да не взяли: мала ещё такие решения принимать, да и дороги не вынесет – куда ей, девчонке!
Они ушли на рассвете. Собрались и ушли. До полудня никто и не думал их искать. К закату же весь гомон переполошился: все бросились по следу. Нашли их быстро. Подвела привычка младшего – Мура – бросать ножик во всё, что ни попадя. Дедко Модри часто ругал его: «Почто деревья калечишь, охламон?!» - спра… вопрошал он тогда. Фигура его в такие моменты непременно раздавалась вширь, a глазищи гневно сверкали, что твои самоцветы.
Сейчас же братья понуро стояли перед советом. Мьёль потупился и ковырял носком сапога землю. Мур всё вертел в руках злосчастный ножик. Оба ссутулились и, хоть и были весьма рослыми по гномьим меркам, нынче казались совсем маленькими и несмышлёными. Да они таковыми и были!
– Ну, что ты ответишь, Князь-Без-Горы? – ехидно спросил кто-то из совета старейшин. Дедко-Модри почесал затылок, вздохнул и молвил:
– A то и отвечу, что покуда стоит Иглокость да живы Мьёльнилевы дети, негоже им друг дружки сторониться!
Все стихли. Братья неуверенно подняли головы и посмотрели на деда. Тот продолжал:
– Этим молокососам я всыплю … - братья вновь носы повесили, - …но не за то, что пошли родных гор искать. А за то, что народ свой бросили! Да и кто б из вас, Мудрые, отпустил сыновей да дочерей своих в столь нелёгкий поход? – гном с вызовом посмотрел на собеседников. Те напряжённо молчали. Наконец, старик Хором выступил вперёд:
– Вижу, мятежные речи ведёшь ты, Модри, - старый друг, кряхтя, подошёл ближе, - A не помнишь ли ты, что поселилось там, в Иглокости? Ужель только златые чертоги оставили мы за спинами? A?
Дедко-Модри тяжко вздохнул:
– Да уж не только их… Но покуда дети наши будут за мамкины юбки жаться, не бывать сильному духом среди нас! Не родят здешние земли камней, что наши жёны могли бы есть да достойных чад под сердцем носить! И не смыть позора хладокорским гномам, покуда не заберём назад свои земли!
Гомон стих окончательно. Старина Хором подумал и скептически молвил:
– Кабы те, что забирать сподобятся, окончательно по пути гномью сущность свою не посеяли. Мало нас, Модри! Слишком мало. Не взять нам горы ни числом, ни умением. Каждый гном на счету – сам ведь знаешь! Так почто твои ребята гибель сыщут? Пущай лучше б здесь, в Хладокорье, зверя ловили, зелень взращивали да дома строили. A уж как войдут в силу правнуки наши, так и порешат: надо ли им первогорское лихо будить. Я так разумею!
Много лет с тех пор минуло. Братья всё же ушли. Правда, поодиночке. Сначала Мьёль в один день собрался: сестрица видела, как тот, разобидевшись на очередное дедово поучение, побросал вещи в котомку. Да всё приговаривал: «Ну, погоди ж ты, старик! Я тебе такого гнома покажу! Услышишь ещё обо мне. И об Иглокости услышишь!» - брат всё цедил сквозь зубы свою молитву, пока не заметил Мьёльфу. Та стояла в дверном проёме.
– Тебе чего, мелкая? – насупился он, - Слышь, ты старикам это… ни звука! – Мьёль чуть смягчился.
– Возьмёшь с собой – даже не пискну, - гнома пожала плечами.
– Ещё чего! Вот станешь постарше, так и сама в Иглокость приходи. Вместе с родичами со Златоверших гор тебя встретим! A может, и с Угрюмыми договоримся…
Отговаривать брата было бессмысленно. Да Мьёльфе не очень-то и хотелось. A уж как в путь собрался и Мур… то-то шороху было! Весь гомон гудел потревоженным роем. Уж набросились тогда и на Мьёльфу: глаз с неё не спускали! Было обидно. Впрочем, она-то, Мьёльфа, ждать умела, в отличие от братьев. Выждала положенный срок, воздала почести своим старикам, a уж тогда, как все убедились в её надёжности… тогда-то она и пустилась в дорогу.
Эх! Что-то там сейчас в Хладокорье? Нехорошо, конечно, получилось: через пару десятков лет уж ей черёд настанет в совете Мудрых свой род представить, a тут этакая взбалмошность! Впрочем, если и возвращаться, то только затем, чтобы другим дорогу к Иглокости указать. Найти бы её ещё самой!
Девушка всё вдыхала свежее лето. Оно всё так же нехотя дарило тепло, потихоньку натягивая на себя одеяло осени. Нет, листья ещё пожелтеть не успели, но в самом воздухе витала какая-то влажная мгла. Вдохнёшь – и мигом вспомнятся тебе и топкие кожаные сапожки на заячьем меху – самое времечко их вот-вот настанет!
;
Глава 7.
Переправа через Звонкую оказалась неожиданно приятной: свежие водяные брызги приятно холодили лицо, покуда лошади мерно ступали по наезженному, на сей раз, каменному мосту. В Норьгород прибыли уже после излома лета. Здесь это, правда, не чувствовалось. Закрытый от всех ветров густыми лесами да глубокими реками, Норьгород широкой воронкой уходил глубоко под землю, a небо пронзал острыми башнями дворца – неприступного, величавого и очень, ну, очень красивого! Мьёльфа вовсю глядела на исполинские каменные стены, сплошь покрытые дикой лозой, покуда обоз медленно подъезжал к городу.
Стражник у главных ворот спросил с торговцев какие-то бумаги. Гнома с тревогой покосилась на Зренко. Тот подмигнул.
– Это ещё что за недоросль? – стражник скептически окинул девушку взглядом.
– Так то ж в подмогу вашим орхи… архы… архынтекторам! – наконец, выдал Зренко.
– Да ну? – собеседник сощурился, - Сдаётся мне, милсдарь торговец, что это баба. A гномьих баб средь наших… хм-м-м… работников… до сих пор не бывало!
– Значит, теперь будет! – Мьёльфа подбоченилась, смекнув, к чему идёт дело.
– Н-дэ? – мужчина вновь скептически глянул на гному, - Это кто ж вас, барышня, призвать изволили? Позвольте узнать? – ехидно поинтересовался стражник.
Зренко молчал.
– Кто-кто?! Сам Йезенат, ваш Вождь! – выпалила Мьёльфа и окатила стража правопорядка таким презрительным взглядом, что тот аж оторопел.
– Ну, слыхал, что «барышня» говорить изволит? – не дал ему опомниться Зренко, - Иль шлем тебе совсем башку натёр?
– Хм… Да-да! – стражник изменился в лице, - Ну, коли так… проезжайте, госпожа..?
– Мьёльфа.
– Госпожа Мьёльфа.
Резные створки ворот распахнулись, открывая панораму города. Выложенная камнем дорога спиралью спускалась в самые земные недра. Тут и там виднелись высокие железные, каменные и деревянные двери. Кое-где они были открыты, a за ними виднелась сеть уходящих в глубину коридоров. Да и сама дорога не пустовала. Через каждые сто шагов появлялась широкая огороженная площадка, a на ней кучками собирались узкие и высокие домики, сплошь утыканные печными трубами. Домики эти были в семь, a то и в восемь этажей, каждый из которых был отмечен многочисленными оконными створками. В рамы вставляли не какие-то бычьи пузыри и не кусочки слюды, a самое настоящее стекло. «Хм… И когда это люди научились его таким чистым, ровным да гладким делать? Это ж наша, гномья наука!» - подумала Мьёльфа, проезжая мимо очередного расписного – что пряник – домика, - «Чего доброго, ещё и до цветного доберутся…»
Тут она почувствовала, что кто-то потянул её за рукав. То был Зренко. Он ехал рядом с повозкой на своей невзрачной лошадке и улыбался во все… положим, не в тридцать два, но в двадцать восемь зубов точно.
– Молодец, гнома! – он потрепал девушку по плечу, - Вот уж не думал, что ты на такое способна!
Девушка зарделась. Ложь была наглая, прямо в лоб. Может, оттого и сработала?
– Только зря ты своим настоящим именем сказалась, - продолжил торговец, - И вообще, лучше б тебе покуда поостеречься. Хорошо?
– Угу, - буркнула Мьёльфа. Когда-то она уже слышала подобное предостережение.
 – Вот и ладненько, - пожал плечами Зренко и погнал кобылку вперёд.
Город гудел. Тут и там сновали бабы в цветастых одеждах с высоко забранными – по столичной моде – волосами, с цветными лентами, пущенными по ободам, резвились дети, деловито расхаживали мужики. Был и рабочий люд, и народ побогаче. Первые уступали дорогу вторым, a те, надуваясь, никак не могли разъехаться на своих колясках, собирая неимоверную толчею. Мьёльфа поглядывала с телеги и радовалась, что не пришлось брести там, внизу, в толпе людей.
Были тут не только нореземцы. Хватало и жителей юга: кожа их переливалась всеми цветами от жёлтого к иссиня-чёрному. Встречались здесь и востарцы – правда, нечасто. Они, в основном, прятали свои тёмные волосы под капюшонами и старались особенно не показываться никому на глаза. Мьёльфе вообще показалось, будто их никто, кроме неё, и не замечает: так безразлично глядели на город её спутники. Были здесь и гномы. На удивление много гномов. Все они, как отметила девушка, пришли со Златоверших гор. По крайней мере, звучало именно их наречие. Да и по повадкам – ну, точь-в-точь, как дедко Модри описывал! Сплошь кряжистые, они плечами раздвигали толпу, зачастую покрикивая на длинноногих хозяев города. Те недовольно ворчали, но расступались.
Дорога всё так же спиралью спускалась к самому центру города. Мьёльфа пихнула Хлыста вбок:
– A там что? – спросила она, указав на здание с сияющей крышей.
– A, это? Это собор. Там рядом дом Совета ещё, но его отсюда пока не видно – надо с другой стороны подъехать. Погоди с полкруга ещё – покажу.
– Ясно. A чего так горит?
Хлыст удивлённо поднял брови.
– Ты чего это, гнома? Работу не признала?
– A должна?
– Ну… - Хлыст почесал макушку, - Я думал, все гномы знают, кто там чем занимается и какое у него ремесло. Этот собор ваши же мастера и украсили – золотом крышу выстелили, чтоб блестела на солнце. Раньше-то шпили сплошь черного камня были, но Вождь Йезенат порешил, мол, негоже Огниву на воронье перо в центре Норьгорода глядеть. Ну, и повелел мастерам украсить. A в Норьгороде иных мастеров, кроме гномьих, почитай и не водится.
– Понятно.
Мьёльфа задумалась. Интересно, не повстречает ли кого из своих? Вот уж неудобно бы вышло…
Тем временем, подъехали к постоялому двору. Тот, как оказалось, принадлежал самому Храну – и когда хозяин бывал в отлучке по торговым делам, всем заправлял его старший сын, Скуп. Заведение сочетало в себе корчму и лавку: в одной из подсобок имелся даже кабинет – не иначе, для заключения важных сделок: уж такими коврами он был увешан, и так обставлен, что диву дашься. Туда вела отдельная дверь со двора и лестница – обе, наверняка, резные да узорные. Мьёльфа сначала не поняла, зачем это сделано, но только ступила внутрь через главный вход, как всё стало ясно: постоялый двор этот явно не был рад гостям. Цену здесь ломили зверскую, в то время как на стол иной раз и кукиша с маслом подать не удосуживались. Да и не водилось их тут. Тут вообще ничего не водилось: на гладковыструганных досках не было даже паутины. «Ну, значит, и клопов не будет. Хоть что-то хорошее…» - подумала Мьёльфа и только собралась пойти с вещами в отведённую ей каморку, как её окрикнул Хран:
– Эй, гнома!
– A? – Мьёльфа вздрогнула от неожиданности: нечасто обращался к ней этот гулкий бас, но если такое всё же случалось – знай: дело серьёзное.
– Ты там давай, не рассиживайся. Работа сама себя не сделает. Чтоб мигом обернулась, ясно?!
– Ага, - девушка устало вздохнула. «Что ж, с дороги отдохнуть не удастся», - с тоской подумала гнома и, бросив объемистую сумку на слишком сырой тюфяк – надо же! здесь не было даже кровати! – вновь пошла в общую залу – выполнять свою часть уговора о «гномьей услуге».

***
Работы было много. Очень много! Мьёльфу посадили в отдельную каморку, выдали стол, стул, груду камней и кипу грамот – сиди да заполняй. Гнома и заполняла. На исходе первого часа начала болеть рука. На исходе второго – шея. A уж в третьем часу девушка плюнула на всё, отложила перо в сторону – красивое, тонкое, между прочим, перо – и откинулась на спинку стула.
Комната была небольшой. Всё пространство её занимал письменный стол да рабочие принадлежности. Под потолком имелось маленькое окошко. Мьёльфа вообще решила бы, что это какая-то подсобка, кабы не стены. Стены были сплошь увешаны амулетами, исчирканы углём, изрезаны ножиком. Что уголь, что нож нанесли на древесину всевозможные знаки. Вот знак Звона. A тут – Путницы. Чуть поодаль – ещё какие-то письмена. В дальнем углу – кумирня всё с тем же Звоном во главе. Божок со всех сторон окружён свитой: тут тебе и супруга его Талан-удача, и друзья Случай да Изворот. Нет, разве что, Огнива. «Интересно, почему это?» - подумала Мьёльфа. Она смутно припоминала имена богов, путешествуя взглядом от одного знака к другому. Были среди них и совсем незнакомые: что, например, может означать связка алых да чёрных ниток, висящая под потолком? Да ещё так мудрёно сплетённая… Девушка совсем загрустила.
Тут дверь распахнулась, и на пороге появился Зренко.
– Что, сидишь? – бодро спросил он.
– Сижу, - Мьёльфа кивнула.
– Ну, и как тебе этот… кабынет?
– Что? – девушка непонимающе вскинула брови.
– Ну, комнатёнка тебе эта как?
– Хм… Впечатляет, - девушка с трудом подобрала подходящее слово.
– Ага. Ты это, ничего необычного не заметила? – Зренко вдруг посерьёзнел и сощурился.
– Нет. A что?
– Вот и ладушки, - мужчина облегчённо вздохнул, - Но если заметишь – за пределами корчмы и пикнуть не вздумай, ясно?
– Ясно, - Мьёльфа пожала плечами.
– И вот ещё что. Ты каменьев каких на удачу аль на богатство найти умеешь?
Гнома аж вздрогнула. Вот уж чего она совсем не ожидала, так это подобной глупости. И от кого! От самого Зренко!
– Таких не бывает.
– Да ну? - в свой черёд удивился торговец, - Что ж, и за морем нет?
– За морем… - Мьёльфа задумалась, - Ну, насчёт тех, что за морем, ручаться не стану, но на всём Камнеглаве таких каменьев отродясь не было. Зуб даю!
– Оставь себе!
– Что? – вновь не поняла девушка.
– Да зуб свой! – мужчина махнул рукой, - Так… Значится… А ежели зачаровать?
– С этим не ко мне, - протараторила гнома, - Таким только колдуны, ведуны да прочие чародеи занимаются.
– М-дэ? – Зренко как-то странно посмотрел на Мьёльфу, - Слыхал я… - вкрадчиво начал он, - …что и средь гномов чародеи встречаются. Особливо средь женщин.
– Впервые слышу, - Мьёльфа сидела с непроницаемым лицом.
– Да? – мужчина почесал затылок, - Ну, как знаешь. Сворачивайся на сегодня. Завтра тебе три мешка самоцветов притаранят – вот тогда и продолжишь.
Гнома чуть не застонала и, еле сдержавшись, выдавила:
– Хорошо.
Ходила меж гномов легенда о могучем чародее Йоре. И так силён был этот чародей, что, сам выйдя из камня, порешил он создать себе армию по своему подобию. Слепил он тогда глиняных големов, промазал суставы их соком животравки да выгнал на поле брани супротив кочевого племени. Шишами прозвали то племя глиняных человечков. Было всё это столь давно, что лишь самые древние гномы могли припомнить самоё имя первого двергенского чародея. Был ли ещё кто-то? Хотя бы второй? Мьёльфа не знала. Да и не задумывалась, сказать по правде.

***
Работа всё не кончалась. Битую седмицу Мьёльфа сидела над каменьями. Уж все свои дела позабыла – какое там! Некогда не то что иную пару серёг собрать или продать… даже сбитня хлебнуть не во всякий день спокойно дадут. Вечно над душой то Зренко, то Хран, то другие торговцы с поручениями от обоих. Гному это не то чтобы злило… всё-таки сто златов заманчиво поблёскивали впереди. Правда, за постой надо было платить уже сегодня.
С этими нелёгкими мыслями Мьёльфа взвесила на ладони очередной камень. Красивый, глубокий чёрный камень. Он так и искрился на гранях. Гранили-то явно гномы. Интересно, где только Зренко сумел раздобыть этакого красавца?
Дверь опять распахнулась. На пороге в седьмой раз за день нарисовался усатый торговец.
– Как дела?
Мьёльфа угрюмо посмотрела на хитрющего Зренко.
– Работаю.
– Эт хорошо… Слышь, гнома! A не хочешь своих повидать?
Девушка вскинула брови.
– Тут такое дельце… Один бородач из ваших уж больно цену на лесовики загнул. Ты б потолковала с ним – авось, тебе-то подешевле запродаст…
– Моя доля? – перебила Мьёльфа.
– Что?
– Какова моя доля? – настойчиво повторила девушка.
– Хм… A ты своё дело знаешь, - Зренко задумчиво покрутил ус, - Ну, положим, ежели с каждого камня по трети цены сбить сумеешь, то четвёртая часть от снятого – твоя.
– Чего?
 – Так. Ну, короче…
– Да нет! – возмутилась Мьёльфа, - Я поняла. Маловато будет! – девушка скрестила руки на груди. Зренко чуть отпрянул.
– Ну, a сколько ж ты хочешь?
– Всю треть!
– Э-э, нет! Так не пойдёт! Этак мне проще сразу по его цене камни брать.
Мьёльфа задумалась. Ведь прав, собака!
– Ну, хорошо… хочу половину!
– Треть! Треть от сбитой трети, и не медяшкой больше! – Зренко чуть повысил голос.
– Ну, хорошо, - проворчала Мьёльфа и, чуть погодя, добавила: - Куда идти-то?

***
Столица Нореземи поражала обилием форм и красок. Пряничные домики на каждой мало-мальски значимой площади, глубокие галереи в толще земли, снизу доверху выложенные узорной плиткой, живописные спуски к самому центру города… Горожане и горожанки, обряженные по последней моде – в тонкие ткани с цветочным узором, в высокие расшитые каменьями сапоги, в широкополые шляпы, закреплённые тысячей шпилек… всё это пленяло воображение. Мьёльфа шла – на сей раз, пешком – и не могла наглядеться: всё-то было ей интересно. Интересные люди – эти великаны с их любовью к ко всему блестящему («Эх, вот где украшения хорошо пойдут!» - подумала девушка.), интересные дома с лепниной, интересные колонны, поддерживающие каждый новый ярус города. Впрочем, колонны эти удивительным образом выделялись на фоне всего городского великолепия: они были изумительно мрачными, даже какими-то… грубыми. Будто кто нарочно поставил чёрные колдовские свечи на блюдо с пирожными. Спуск предстоял долгий. Мьёльфа всё шла и шла, глазея по сторонам, покуда не увидела простую каменную табличку «Гномьё сходбище» над одним из коридоров, уходящих вглубь породы. «Вроде, сюда…» - подумала Мьёльфа и шагнула внутрь.
Здесь царил хаос. Широкий коридор был завален инструментом, тут и там – справа, слева, a иногда и под ногами – открывались ворота, двери, крышки, лязгали решётки, громыхали железные люки, бахали тяжёлые скобы, скрежетали древние петли. Из всевозможных отверстий непременно что-нибудь высыпалось, выпадало, периодически – выскакивало. Чуть только глаза привыкли к сумраку, как Мьёльфа поняла: выскакивали гномы. Нет, самые настоящие гномы! Бородатые, низкие! И носы у них – точь-в-точь, как у бабушки Альви! Такие и по свету ходить едва ли могут! Мьёльфа удивлённо застыла: откуда их столько?
Кто-то больно пихнул её в спину.
– Чего встала?! – донёсся сердитый мужской голос. Девушка обернулась.
С минуту они молчали. После – гнома неуверенно спросила:
– Мьёль?
– Мьёльфа! Это ты!
Брат крепко сжал гному в объятиях.
– Сестрица Мьёльфа! Какими судьбами?

***
Они сидели в маленькой каменной комнатушке, наполненной всяким хламом. Под ногами у Мьёльфы валялись какие-то доски, a с потолка свисала тягучая паутина. Гнома перебирала руками каменья. Дорогие каменья. Очень дорогие. Не то чтобы они стоили тех денег, что запросил за них брат, но…
– И почём брал? – осведомилась Мьёльфа.
– Так я тебе и сказал! Э, нет, сестрица! Нынче мы с тобой по разные стороны.
Девушка нахмурилась и задумчиво повертела в пальцах очередной лесовик.
– И как это тебя угораздило…
– Что?
– Как угораздило, говорю, в Норьгороде осесть на человечьей работе?
– A-а… - Мьёль усмехнулся, - Так уж на человечьей?
– Что, нет?
– A, стало быть, да? Ну, ты выйди за дверь-то, погляди: много людей в подземельях бродит?
Мьёльфа подавила желание действительно встать и выйти – проверить догадку: она ведь, и правда, не встретила тут, в коридорах, ещё ни одного человека. Зато гномов – тьма!
– На кого ж ты тогда работаешь? – вместо этого спросила девушка.
– А ты сама подумай.
Брат понизил голос:
– Слушай, Мьёльфа! Я тебе вот что скажу: там, наверху, никому ни слова! Не видела ты здесь старых гномов! Слыхом не слыхивала ни про каких гостей с Златовершья! Будут спрашивать – отвечай, мол, только слободских видала и точка!
Девушка кивнула. Что-то не нравилось ей во всей этой истории. Брат, тем временем, продолжал:
– Мы, видишь ли, тут упоры ставим. По приказу Вождя Йезената, конечно. Всё вглубь земли зарываемся, новые ярусы строим да потолки укрепляем, чтобы кому на голову ничего не свалилось, - брат красноречиво прокашлялся в кулак.
Мьёльфа удивлённо подняла взгляд.
– A те мешки с… мукой, кажется? Они тут зачем? – ехидно спросила она.
– Т-с-с! – гном замахал руками, - Ты чего?! Не видела ты! Ничего не видела, ясно?!
– Ясно.
– Вот и хорошо, - Мьёль чуть успокоился, - Раньше-то город совсем другим был. Но мы его отстроили, да-а. Глубоко врыли. Там, наверху, думают, что это всё из гномьей слободки к ним мастера прибывают, но знаешь… хватает тут и хладокорских, и молодняка с Златоверших гор. Старичья тоже навалом. Всяких… – Мьёль задумчиво почесал макушку-
Девушка кивнула.
– Но ты это… Никому ни слова!
– Да поняла я уже! – с раздражением отметила Мьёльфа, - Так ты камни продавать будешь?
– A то! – снова заухмылялся брат, - Почём берёшь?

***
Удачно сторговались. Мьёльфа довольно собрала лесовики в мягкий мешочек. Бу-удет ей прибавка к означенной плате. Ой, как будет!
– И что ж ты тут… главный поставщик?
– И поставщик, и оценщик. A ты на этих, храновых, по скупке, стало быть?
– Да не совсем, - Мьёльфа замялась, - В общем, ну… тоже чем-то вроде оценки камней занимаюсь.
Брат присвистнул:
– Отменно! И сколько ж тебе платят?
– Ну… Сто златов, вроде как, обещали…
– В неделю?
Мьёльфа опешила.
– Что?
– В неделю сто златов?
– Да нет… За всё путешествие. Мы с Зеленя-месяца уж в пути. Думаю, к концу Зреленя рассчитаемся.
– Чего?! И за всё это время только сто златов?! – гном аж задохнулся от возмущения.
– Ну, я ж не каждый день…
– Ага, не каждый! Видал я этого Храна. И Зренко – тот ещё лис. Небось не разгибая спины на них пашешь?
Мьёльфа смущённо пожала плечами.
– Ну, ты даёшь, сестрица! Ну, даёшь… Знаешь, вот кабы не наше родство, шиш бы я уступил им эти камушки в такую цену! Что смотришь? Приходил ко мне этот Зренко, как же… Уж так извивался, так хитрил. То блестит ему недостаточно, то скол, то царапина, - передразнил Мьёль.
Девушка сидела, потупив взгляд.
– Э-э-эх! Я товар свой знаю! Вот уж как…
Договорить ему не случилось. Раздался громкий звон, будто где раскачали гигантский колокол. Каменный пол завибрировал.
Брат дёрнул девушку за рукав:
– Пойдём!
– Куда?
– Сейчас сама всё увидишь. Будет весело, обещаю.

***
Они всё шли и шли вниз по каменной спирали улиц. Мьёльфа едва поспевала за братом: тот каким-то чудом лавировал меж телег и повозок, пеших и всадников, мужчин и женщин. Женщины гноме были особенно интересны: местная мода, видимо, не позволяла им носить меньше одной золотой бляшки на шее. Догнав брата, девушка дёрнула его за рукав:
– Слушай! – шёпотом проговорила она, - A что, тут все такие богатые?
Мьёль поднял брови.
– Да я к тому… Вон как разряжены! – девушка ткнула пальцем в парочку неподалёку. Брат опустил её руку и вгляделся.
– A что такого? – наконец, выдал он.
– Так это ж рабочий люд, по всему видать. Глянь, как платье сшито! A сами притом в каменьях да в золоте.
– A, это… - Мьёль махнул рукой, - Как бы это тебе объяснить… Знаешь, местные последний кукиш без масла съедят, но без цацек на людях не покажутся.
– Почему так? – недоумённо спросила Мьёльфа. Брат лишь пожал плечами.
Улица спускалась всё ниже. Она змеёй вилась вокруг главной площади, a там уже вовсю собирался народ. Гнома отсюда видела, как со всех окрестных улочек, переходов и коридорчиков стекаются люди и гномы. В небе разливался торжественный звон, пробирая от макушки до пят. Наконец, спустились.
Площадь была огромна и сплошь заполнена народом всех мастей. Мьёльфа никогда не видела столько людей разом. Здесь, на главной площади Норьгорода, они торопливо сновали, бродили, стояли, зевали, кричали и клацали зубами, бренчали, бормотали и цокали языками, смеялись, шутили, ругались и плакали, спрашивали, отвечали, продавали и покупали, торговались и сговаривались. По краям площади обосновались торговцы, но Мьёльфа – хоть убей! – не видела ни одного знакомого лица. Торговали люди, торговали и гномы. Девушка с любопытством прислушалась к разговору своего соплеменника и дамы в пышном боа. Разговор её не порадовал: по всему выходило, что она, Мьёльфа, знатно продешевила, продавая свои украшения за привычную цену.
Брат, тем временем, всё тянул её к самому центру площади. Здесь золотым исполином возвышался собор. Острые шпили его искрились на солнце, изукрашенные стены играли острыми гранями, a ступени, выложенные белым мрамором, сияли зеркальным блеском. Мьёльфа застыла, заворожённо глядя на разлегшегося в центре города двурогого великана.
– Не стой столбом! – донеслось откуда-то сзади, после чего девушку нещадно толкнули.
Мьёльфа с недоумением воззрилась на широкую негодующую спину, тут же растворившуюся в толпе. Брат вновь потянул девушку за собой.
Чуть поодаль от собора располагалось здание Совета. Мьёльфа сразу его заприметила по лепнине на стенах, изображавшей каждую из земель Вождя Йезената в лице её представителей-ярлов и богов, им покровительствующих. Во главе гипсового сборища стоял сам Вождь, руки его были воздеты ввысь, a меж пальцев сияла корона-Огниво. Мьёльфа с интересом рассматривала барельеф: по всему получалось, что местный правитель страдал явной нехваткой одежды – с этакими длиннющими верхними конечностями наверняка непросто было пошить платье даже самой опытной мастерице.
Перед зданием Совета стояли резные стулья. Мьёльфа не знала, но угадывала их предназначение. Своими догадками она не преминула поделиться:
– Вон тот большой, с подлокотниками – это для самого Вождя? A эти помельче – для соратников, так ведь?
– Так, так… - рассеянно ответил Мьёль и, углядев одному ему видимую примету в толпе, вновь потянул девушку за собой.
Они выбрались к самым ступеням у невысокого ограждения перед зданием Совета.
– Ну, теперь ждём, - сказал гном и уставился на барельеф Огнива. Мьёльфа присмотрелась: и верно, на золотом круге чуть поблёскивали хрустальные стрелки. «Эх! Наша работа!» - удовлетворённо подумала девушка.
Наконец, упрямые стрелки сдвинулись с места, и на смену тяжёлому звучному колоколу пришли мелодичные звоны. Всё прибывающий люд замер в ожидании. Двери Совета распахнулись, и на помост перед ним вышли главы семи людских земель и одной гномьей – именуемой, по словам Мьёля, двергеновой слободкой. Завершал шествие сам Вождь – лицо стольного града. Высокий, величавый, златокудрый. На голове его красовался золотой венец с солнцем посередине. Самое сердце Огнива было усыпано искряками. Мьёльфа во все глаза глядела на Вождя. Ещё бы: их-то хладокорские старейшины сплошь были друзьями да роднёй – когда на колени посадят, a когда дальней дорогой пошлют. Этот же не таков… Во всех чертах его сквозила та ледяная строгость, что может венчать либо лик самой справедливости, либо чело настоящего тирана. Девушка так увлеклась зрелищем, что и не заметила, как перед толпой будто из воздуха возникли широкоплечие рослые воины, оттеснившие простой люд от помоста да копьём пронзившие толпу, освобождая тропинку к зданию Совета. Вождь воздел руки. В них сполохами пламени переливался усыпанный самоцветами посох. Йезенат повернул его над головой – и во всю длину его  расступилось людское море. Мьёльфе повезло: она вместе с братом оказалась у самой кромки толпы. Тропа всё ширилась и росла, растекаясь по площади, покуда змеёй не проскользнула к храму.
Звоны стихли. Над площадью повисла тишина. Мьёльфа затаила дыхание. Неожиданно резко воздух прорезал голос молодого глашатая:
– Быть суду честному да справедливому, по совести Вождя да в совете с земледержцами учинённому! Толпа разразилась одобрительными возгласами. Совет сел на свои резные стулья.
Двери храма распахнулись – и на пороге возникли трое: молельник, чем-то неуловимо похожий на Йезената, с орлиным носом и таким же строгими пронзительным взглядом, и двое невысоких мужчин с крысиными глазками. Вообще-то, из храма выходило куда больше народу – и стражи, и служки, но Мьёльфа не обратила на них внимания. Все взоры были прикованы к троице.
– Предаю их суду человечьему! – провозгласил молельник, крепко пихнув в спины своих спутников. Мьёль фыркнул.
Стражи схватили мужиков под локти и потащили к ногам Совета. Из толпы донеслись редкие ехидные выкрики. Пленники втянули головы в плечи. Тот, что повыше, темноволосый и кареглазый, судорожно озирался по сторонам. Второй же – приземистый – не мигая глядел под ноги. Стражи бросили преступников на колени и, немилосердно пихнув древками бердышей, толкнули в дорожную пыль. Пленники закашлялись. Вся площадь злорадно захихикала. Совет безмолвно взирал. Мьёльфа насторожилась.
Дождавшись, покуда кашель уймётся, Вождь поднял руку, приказывая толпе замолчать. Народ безропотно повиновался. Сверкнув очами из-под кустистых золотых бровей, Йезенат грозно, но иронично спросил пленников:
– Клянётесь ли вы пред лицом Огнива и всех богов нореземских не лукавить ни словом, ни мыслью?
– Клянёмся! – выпалил тот, что пониже. Его колотила мелкая дрожь.
– Клянусь! – чуть погодя хмуро буркнул второй.
– Поди ж ты! Клянутся! – усмехнулся Вождь, обернувшись к одному из своих советников.
Толпа заулюлюкала. Вождь вновь простёр свою руку.
– Вижу я, из далёких земель вы прибыли! Да только вот почто волоса свои чёрные мукой да мелом посыпать  решили? Почто глаза свои под капюшонами спрятали? Ужель убоялись люда норьгородского?
– Дык мы это… - вновь начал низенький, - Убежища от востарецкого мракобесия просить хотели… A что капюшоны да шапки носим – так мало ж кто на пути встретится. A ну как соглядатаем обзовут да первому волостному за медяк продавать станут? Потому и таились!
– Соглядатаем? – нахмурился Вождь, - Это пожалуй. Только вам, вольным, жить бы где у Пограничных земель али пойти на север – земли норьгородские от племён кочевых стеречь да себе в землях этих клок выбивать.
– Так мы  и хотели, великий государь! – оживился высокий пленник, - Только подумали: дай сначала на сторону ту поглядим, что приютом себе избрать хотели. Ну, и решили в самую столицу двинуться – златыми шпилями норьгородскими полюбоваться!
– Шпилями, значит? Норьгородскими? И как вам? - Вождь хмыкнул.
– Красиво! – последовал горячий ответ.
Йезенат усмехнулся:
– Слышишь, Мьянви? – обратился он к гному, сидящему на стуле под изображением двух молотков – рабочего и ювелирного, - По нраву гостям работа твоя пришлась!
Мьёльфа вгляделась. Уж не родственник ли?
– Слышу, слышу, великий Вождь! – пророкотал седобородый, - Да только слыхал я ещё кое-что. Поговаривают, будто давеча пара рабов отравилась. Из тех, что запруду в сточной канаве убирать отряжены были. Аккурат под окнами спальни вашего солнцеличества.
– Да ну? – притворно удивился Йезенат и, картинно вскинув бровь, обратился к пленникам:
– Видали? Не верит вам старина Мьянви.
– Не верю! – Мьянви кивнул.
Повисла тяжёлая пауза. Пленники мучительно соображали. Вождь откровенно любовался их смятением. Наконец, низкорослый заговорил:
– Мы – люди простые. Не к лицу нам чужие враки. Бывали и мы у той канавы – да токмо мало ли где человека нужда прихватит!
Вождь выжидающе молчал.
– Пришли мы, значится, к канавке той… Ну, мало ли где канавку встретишь! A там… как это по-норьгородски? – мужчина почесал затылок, - Такая, ну… оказия, в общем!
Черноволосый с укором посмотрел на товарища. Вождь не оставил его без внимания:
– A ты что поведаешь? И тебя нужда прихватила?
– Прихватила, государь! – был злой ответ, - Да токмо не серчай уж, куда ж супротив этакой нужды-то попрёшь!
Совет заметно развеселился. Из толпы послышались едкие смешки.
– Супротив нужды, действительно, никуда! – со смехом сказал Йезенат и, вмиг посерьёзнев, продолжил:
– Знакома и мне нужда эта. Уж в третий раз потравить народ мой хотят! Уж не ваш ли Володарь Взорец козни те строит? М?!
Пленники ссутулились ещё больше.
– Так кто ж сточные воды травить-то будет! – наконец, нашёлся приземистый, - Уж коли травить – так колодцы там, реки… Ну, на худой конец, в чан с вином яду насыпать!
Советники зароптали. Вождь жестом призвал их к тишине.
– A ты, служивый, знаешь толк в отравлениях! – одобрительно произнёс Йезенат.
– A то ж! – ляпнул пленник и, осознав свою ошибку, трагически закрыл рот ладонью. Черноволосый локтем пихнул его.
– Быть посему! – провозгласил Вождь, поднимаясь на ноги, - Сих супотатов вражьих – на каторгу в норы подземные да в ходы дальние! Мьянви! – обратился он к гному, - Тебе доверяю: поставь надзирателя посуровей! Чтоб не мягче, нежели над теми шестью, что мы на младом месяце в полон взяли! И ещё… Каждую седмицу жду тебя с докладом!
Седобородый торжественно кивнул. Толпа разразилась одобрительными возгласами. Дав народу насладиться своим ликованием, Вождь торжественно произнёс:
– A в честь свершения справедливого суда нашего, объявляем состязание песнопевцев! Придите же, скальды! Явитесь, барды! Ступите пред народом, мастера словес и мелодии!
Толпа взревела. Мьёль пихнул сестру вбок:
– Пойдём отсюда! Ну их, этих стихоплётов…
– Почему? – удивилась девушка, - Разве не интересно? Они ж сейчас соревноваться будут!
– Угу, как бы не так! – хмыкнул гном, - Знаю я этих людишек. Поди давно уж места распределили и победителя выбрали!
– Да и ладно! Давай посмотрим! Ну, пожалуйста!
Брат пожал плечами, но противиться не стал.
Мьёльфа любила такие состязания. У них в Хладокорье тоже, бывало, соберётся весь гомон вкруг костра али в чьей избёнке – и давай сказки рассказывать. У кого чуднее да интереснее сказка, того победителем и выбирали. Удалому сказителю дозволялось тогда просить у гомона чего душе угодно. Они и просили: кому козу новую всем скопом выкупали, a кому дозволяли в мужья али в жёны любого гнома брать, совета старейшин не спрашивая. Правда вот, как повадились молодые гномы в чужеземные дали проситься, так и перестали те состязания устраивать. Мелюзге-то понятно, всяк свою сказку расскажет, a вот взрослые гномы без тех посиделок затосковали… Но ничего не поделаешь: решение старейшин – закон! Даже для таких, как она, Мьёльфа. Девушка мельком взглянула на брата. И для таких, как он. И как Мур. Эх, не бывать больше роду их средь мудрецов гомоновых. Если и поспеет хоть кто из них к своему Дню уразумения возвернуться, так не примут ведь. Девушка вздохнула.
– Ты чего? – обернулся Мьёль.
– Да так… Смотри!
Внимание народа привлёк первый песнопевец. К удивлению гномы это была девушка. Совсем ещё юная, обряженная в платье южного кроя, она сжимала в руках небольшой инструмент, наподобие дыни с длинным тощим грифом и натянутыми вдоль него струнами. Мьёльфа с интересом стала слушать. Увы, златокудрая девица затянула унылую песню о Хладе. Гнома рассеянно повела взглядом. Люди, в большинстве своём, слушали вполуха, явно погружённые в свои мысли. Правда, кое-кто из богачей с интересом поглядывал на певицу, но интерес вызывало скорее милое личико, нежели сама песня. По счастью, выступление не было слишком долгим. В конце раздались жидкие аплодисменты.
Вторым выступил вороватого вида парень. Этот запел залихватски, весело, притоптывая да пританцовывая. Мьёльфа не сразу поняла, откуда она знает мотив. После – вслушалась и узнала давешний сюжет о костознатце и мёртвой деве. Толпе песенка тоже понравилась. Были, конечно, и граждане, с недовольством посматривавшие на помост, но овация не заставила себя ждать.
Третьим пред ликом толпы выступил совершенно непримечательный мужчина. Ни молодой, ни старый, ни красавец, ни урод, ни бедняк, ни богач – его будто и не было вовсе. Однако ж, вот он, стоит на помосте с зажатым в руках инструментом! Полупрозрачные волосы его волнами легли на плечи, обветренное лицо было настолько незапоминающимся, что девушка при всём желании не могла бы узнать его в толпе. Несмотря на это, Мьёльфу не покидало ощущение, будто бы раньше она его уже видела. Гнома вгляделась: песенник всё-таки напоминал скорее крепкого старика, нежели мужа. Эх, знала бы Мьёльфа, что и эта деталь совсем скоро выветрится у неё из головы!
Песнопевец же начал:
Меча вострей не видел свет,
Его узнает и поэт,
И воин, что в пылу борьбы
Под рёв израненной трубы
Бросался на врага.
Меча злобней не знает мир,
Ему кровавый дорог пир,
Из ножен вынув не вернуть:
Жестокой жажды долог путь,
И тяжела нога.
Мечу от века имя – Гнев:
Победу радостно пропев,
Он отсечёт главу тому,
Кто покоряется ему,
И казнь его строга.
«Должно быть, славный воин ты,
Раз не боишься остроты
Узорной стали, что в руках
Твоих повергнуть может в прах
Любого на века?»
«Пусть честным быть тебе дано,
Но умным – мне уж суждено:
За много долгих хладных зим,
Я потому и невредим,
Что не достал клинка».

Песня смолкла. Тишина всё тянулась и тянулась. Внезапно кто-то заголосил, захлопал. Толпа горячо поддержала. Восторг не стихал, покуда иные не отбили ладони. Мьёльфа поддалась всеобщему ликованию. Что уж: ей песня тоже пришлась по душе. Сама того не заметив, она вплотную подошла к помосту, задержав взгляд песнопевца. Тот слегка улыбнулся, явно размышляя о чём-то своём. «Ай, спрошу!» - подумала гнома и выкрикнула:
– Это правда? Песня правдива?
Сказитель грустно улыбнулся:
– В каждой песне – своя доля истины.
С этими словами он торопливо покинул помост.
Настал черёд следующего песнопевца. Выступал тот неважно, оттого его уже мало кто слушал. Следующего и вовсе провожали улюлюканьем и гнилой картошкой. Состязание мало-помалу сошло на нет. Наконец, стали выбирать победителя. Все члены Совета опускали в протянутый ларь по камушку с вытесанным знаком песнопевца. Правда, в самом начале произошла заминка: никто не знал, как же звали того единственного – с песней про меч. Глашатаи покликали, толпа поволновалась, Мьёльфа тоже поискала его глазами. Тот так и не явился. В конце концов, выбрали из числа остальных. Победительницей оказалась та самая девушка со сказанием о Хладе.
– Несправедливо! – пробормотала Мьёльфа.
– Ещё бы! – ответил брат, невесть как пробравшийся сквозь толпу, - Я ж говорил: голосование – липа! Эта вот дамочка – дочка одного из советников. Думаешь, откуда у неё такое ладное платье?
Мьёльфа с тоской оглядела зардевшуюся девицу.
– Угу. Пойдём уже отсюда!
– Пойдём! – согласился гном.

***
Мьёльфа с интересом потыкала гриб. Гриб был большой, плоский, как блюдце, синий с белой махристой окантовкой… и будто бы горящий изнутри. Гнома сильнее надавила на шляпку. Издав тихий хлопок, гриб выпустил облачко мелкой пыли, отчего девушка закашлялась. Пыль светящимися хлопьями осела на пол. До сих пор после встречи со стариком Осмомыслом Мьёльфа не решалась подойти к грибам ближе, чем на пару шагов.
– Ну, где ты там? – окликнул брат.
– Сейчас! – крикнула Мьёльфа и заторопилась вслед.
Потолок и стены подземного коридора сплошь поросли такими грибами. Грибы мерно светились синим, зелёным, изредка – алым. «Короткой дорогой пройдём», - сказал Мьёль, уводя сестру с площади и подталкивая вглубь подземных галерей.
– Тут везде так?
– Как? – не понял гном.
– Да… грибы.
– A, это! Ну, да. Здоровенная грибница! Почитай, под всем городом тянется. Мы-то поначалу их изничтожить хотели – думали, ядовитые, - но эту пакость ничто не берёт. Да и приспособились. Местные, вон, по ночам их даже на поверхности в стеклянных посудинах вешают. Красиво!
Мьёльфа задумалась и замолчала. Коридор был длинным и, на удивление, пустым. В остальных-то гномов пруд пруди, a тут, поди ж ты – только они с братом. Девушка хотела было задать вопрос, почему так, но Мьёль первым нарушил молчание, указав на неприметную каменную дверь:
– Вот и пришли! Ну, куда ты теперь?
– Дальше с торговцами, на север.
– Север, стало быть… - брат почесал макушку.
Мьёльфа догадывалась, что за вопрос вертелся у того на языке, но торопить не стала.
– Что ж… удачи тебе. С этим, - брат неопределённо махнул рукой, - Может, тебе повезёт больше.
– Спасибо, - сказала Мьёльфа.
– И вот ещё что… - гном задумчиво посмотрел на девушку, - Остерегайся болот и Северного леса. Всякие слухи ходят о тех местах, так что…
– A ты со мной не пойдёшь? – перебила Мьёльфа.
– Я? Не-ет, - брат махнул рукой, - Я… В общем, если встретишь кого с Златовершья, у них и спроси. A я тут буду. Сытно, тепло, крыша над головой…
Мьёльфу кольнула лёгкая обида. С чего бы брату ей лгать? Видимо, эта мысль настолько чётко отпечаталась у неё на лице, что гном не выдержал и с горячностью произнёс:
– Послушай, Мьёльфа! Мир не таков, каким он кажется там, в Хладокорье. Берегись излишней откровенности и не доверяй случайным знакомым...
– Это я-то случайная? – пуще прежнего насупилась девушка.
– Нет! – Мьёль досадливо мотнул головой, - Просто… не доверяй никому. Особенно – людям. Наш брат бывает не лучше, но он хотя бы наш. Помни об этом.
– Уж как забыть. Ладно, - гнома пожала плечами, - Давай… До встречи! Надеюсь, свидимся.
– Удачи, - серьёзно ответил Мьёль.
Девушка толкнула дверь и, едва не ослепнув от сияния алого солнца, выбралась на поверхность. Внизу в закатном мареве сверкал золотыми шпилями знаменитый норьгородский храм, являя собой настоящее воплощение Огнива в металле и камне. A здесь, наверху, всё так же сновали люди, всё так же шумела улица, всё так же величаво возносился к небу дворец Вождя… и всё также стояла хранова корчма. Недолго думая, Мьёльфа пошла к ней, надеясь выцепить Зренко в хорошем расположении духа.

***
– Ну, что? Принесла? – Зренко по обыкновению вновь сощурился.
Девушка молча выложила камни на стол.
– Прекрасно! – торговец довольно потёр руки, - Сколько скостить сумела?
– Сколько требовалось, – уклончиво ответила гнома.
Зренко сощурился ещё больше.
– Ишь ты! – сказал он, буравя собеседницу взглядом, - Ну, хорошо. Так… мы на четверти сговорились?
– На трети, - отчеканила гнома.
– Хорошо… что ж, давай.
Мьёльфа передала оставшиеся деньги, тщательно отсчитав свою долю. Зренко принял кошель и, окинув беглым взглядом горстку золотых монет, удовлетворённо сунул их в холщовый мешочек.
– Слышь, гнома… - задумчиво протянул он.
– A?
– У вас нет божества какого? Удачи там, достатка? Нет?
Мьёльфа подняла брови. Мигом сообразив, что к чему, девушка окинула взглядом каморку, и ехидно спросила:
– A зачем это вам? Вы же Огниву поклоняетесь, так?
– Так-то оно так, - сказал Зренко, - Да только Вожди не вечны, a богов лучше загодя избрать да уважить.
– То есть? – не поняла Мьёльфа.
– Видишь ли, - осторожно заговорил торговец, - Всяк в Нореземи своему богу служит. Йезенат может сколь угодно насаждать свой культ Огнива, но для нас – кручинцев, дубровичей, водовичей и всех остальных – Огниво не больше любого другого бога. Мы равно почитаем и тех и других, a уж по роду занятий избираем себе настоящего покровителя. Так что…
– A гномий-то вам зачем сдался?
– Да так… - Зренко неопределённо пожал плечами, - A ну как именно он окажется взаправду щедрым? – Зренко подмигнул.
– Кстати, о щедрости, - решительно произнесла Мьёльфа, - Слыхала я, что местные оценщики, вроде меня, не гнушаются цену по сто златов в неделю называть.
Зренко всплеснул руками:
– Ишь ты! Столичные! Совсем зажрались!
Мьёльфаа внимательно наблюдала за торговцем. Переигрывает? Да, всё-таки чуть-чуть переигрывает!
– Так вот, - продолжила она, не сводя с собеседника немигающих глаз, - Я думаю, будет разумно и мне поднять плату.
Зренко застыл, как вкопанный и с нехорошим прищуром уставился на Мьёльфу. Девушка сдалась первой.
– Я думаю, - сказала она, - Что уговор есть уговор. Сто златов в неделю за оценку камней просить я не буду.
Зренко выжидающе молчал.
– Я предлагаю правила, - Мьёльфа набрала воздуха в грудь, - За работу сажусь с рассветом, по полудни бросаю. Ежели какая иная гномья услуга потребна, на вечерней заре – вся ваша.
– Вот как, - серьёзно произнёс торговец, - По полудни бросать, стало быть.
– Верно! Ну, ежели надо, я когда и переработать могу, но тогда следующий день – весь мой.
– Ясно. Что ж, поговорю с Храном. Посмотрим, что он скажет. Посмотрим, - с этими словами помрачневший торговец вышел за дверь. Мьёльфа, довольная тем, как легко ей удалось убедить Зренко, радостно убрала кошель с деньгами и, окинув прощальным взглядом каморку, пошла в общую залу. На ужин готовили щи. На бульоне из тощих кукишей.

;
Глава 8.
За стенами гостеприимного Норьгорода год окончательно перевалился к осени. Дикая лоза, увивающая стены дворца, зарделась, глядя на всё холодеющее солнце, a листья потихоньку начали желтеть. Крестьяне – вольные и невольные – вовсю убирали урожай.
Обоз медленно шёл на север. Торговцы, сбыв товар с юга, хорошенько закупились иными диковинками в столице и сменили лошадей на выносливых сарлаков. То были большие звери, косматые, о двух рогах. Мьёльфа упорно именовала их быками – за явное сходство, a Хлыст каждый раз оскорблённо подмечал:
– Э, нет, гнома! То не бык – сарлак! Это тебе не какая-нибудь Бурёнка селянская, a благородный зверь!
Благородные звери, тем временем, проявляли чудеса упрямства и норова, но, ведомые умелой рукой, всё несли свою ношу.
– Вот как доберёмся до кручинских Больших горок, так и рассчитаемся! - говорил Зренко. Мьёльфа всё настаивала на надбавке, a плутоватый торговец всё обещал поговорить с Храном да согласно кивал. «Эх, хоть работы поубавилось!» - думала тогда девушка, укладывая в медный кокон очередной самоцвет. Уж она-то о себе позаботилась: прикупила кое-каких каменьев в столице. Одно забыла: самострел! A дорогой и взять было негде.
– Эх ты, гнома! А ещё взрослая, разумная женщина! - посмеивался Хлыст. «Не такая уж и взрослая», - с досадой думала Мьёльфа, но вслух этого, конечно, не говорила: ни к чему людям знать о цвергеновых обычаях – чай, своих хватает.

***
С неба летели белые хлопья. Лето, совсем другое лето. Усыпанное пухом, горячее, влажное. Теплые ветры раз за разом приносят дожди, прибивающие к земле непокорные пушинки. Мьёльфа, ещё совсем маленькая, стоит рядом с братьями и жадно всматривается в центр круга. A там – Ангви, молодой гном, и старейшины. Сегодня его день. День уразумения. Дедуля Модри, сам на себя не похожий – вмиг обратившийся статным и высоким воителем – наносит на лицо недоросля тонкий узор, означающий принадлежность к Роду.
«Смотрите-смотрите! И вас это ждёт однажды!» - говорит отец. Братья с тоской поглядывают на небо: уж они-то не раз видали обряд. Мьёль носком сапога ковыряет землю, пока не получает тычок от Мура: мол, пойдём-ка во-он за тем валуном от родителя спрячемся, a оттуда – по тропке да и свернём к речке. «Глупые!» - думает Мьёльфа, - «Однажды каждому из них придётся и проводить обряд. Что-то они тогда натворят…»
Таков хладокорский обычай: со Дня уразумения каждый может представлять свой род в Совете, каждому дано право голоса в великом гомоне гномьем. Каждому – проводить обряд для младших. И Мьёлю, и Муру, и даже ей, Мьёльфе доведётся нанести травяной узор на лицо и руки иного гнома. На том стоит Хладокорье.

***
Неторопливые сарлаки всё взбирались по кручам своей лесистой родины. Равнина сменилась холмами и скалами, a широкие пахотные земли – высоким сосенником. Обломки коры, ветки и шишки хрустели под копытами своенравных животных. Тут и там слышалось биение ручьёв, a где-то вдалеке – шум порожистой в этих местах Вольной. «Как доберемся до Больших горок…» - вспоминала Мьёльфа слова торговца, изредка поглядывая на Зренко. Тот, как и прежде, всё покручивал ус да поглядывал по сторонам.
– Чего это он? – Мьёльфа толкнула Хлыста в бок. Заметно притихший юноша тихонько ответил:
– Да тут до Пограничья рукой подать. Слыхала? Земля без закона, самое сердце державы Кнутовой. Она-то, держава эта, распалась на Нореземь и Востарицу. Давно то было… так с тех самых пор меж собой и грызёмся. A посреди, стало быть, дикие земли. Разбойничьи. Токмо крысы тама и шастают. От-такие здоровущие! – парень хлопнул себя по локтю, - Оттого и бандюг местных Крысами кличут.
Мьёльфа с недоверием посмотрела на отмерянный Хлыстом крысиный рост. Юноша, тем временем, продолжал:
– Я тебе, гнома, вот что скажу! Ежели занесёт тебя нелёгкая в Пограничье, беги, что есть мочи. Куда? A хотя бы на север, в самый Великий лес. Уж тебе там беды всяко меньше будет, чем в крысьем логове…
– A как же… - нерешительно начала Мьёльфа, - Как же слухи?
– Какие слухи?
– Ну, про лес. Говорят, жуть как опасно там.
– A! – парень махнул рукой, - Враки! Вона, дядька мой с Большой кручи давеча в те места ездил. Кому столичные диковины сторговать не сыскал, но и жив-живёхонек домой возвернулся. Так что врут всё!
Мьёльфа задумалась. Уж больно уверенно Хлыст говорит, хоть и сам не бывал в лесу этом. С другой стороны, брат… этот просто так стращать не станет – сам неробкого десятка.
Небеса медленно поворачивались, солнце уж перевалило за ближние холмы, от земли потянуло сыростью. Вдруг запел охотничий рог. Потом ещё один. И ещё. Весь лес мигом оживился звонкой музыкой, лаем и гиканьем. Торговцы приостановили сарлаков. Зренко привстал в стременах, старательно озираясь. Внезапно на поляну перед самым его носом выкатился… медведь.

***
Они сидели на широкой поляне. Мьёльфа, торговцы и охотники. Последние, все как один, обряжены в исполинские медвежьи шкуры. Лица под нависающими мордами черны от краски с хитрым узором – оберегом на защиту да на удачу зверобоеву. Разожжённое в середине поляны пламя яркими сполохами выхватывало то щёки, то нос, то уши иного охотника. Мьёльфе всё казалось, будто вот-вот развеется наваждение, прирастут шкуры назад к черепам и спинам, a людские лица скроются за хищно оскаленной пастью.
Бран, главный среди охотников, о чём-то оживлённо беседовал с Храном и Зренко. Те согласно кивали. Пару раз кивнули и в сторону Мьёльфы. Девушка насупилась: «Ну уж нет! Ничегошеньки они от меня, окромя уговоренного, не добьются!» С этими мыслями гнома демонстративно отвернулась в другую сторону и, подняв с земли маленький прутик, начала чертить в песке нореземские письмена. Зренко-то, как из Норьгорода выехали, совершенно забросил её учить! Но ничего. Она-то своё дело знает, как-нибудь и сама разберётся!
– Что делаешь? – Хлыст с грохотом опустился на землю рядом.
– Да так… - девушка неопределённо пожала плечами.
– A-a, - только и сказал юноша, бросив беглый взгляд на прутик в руках у Мьёльфы, - Ты эт… гнома…
– Что?
– Одеяло-то у тебя есть? Тут уж совсем холодно, на круче-то… особенно по ночам.
Гнома кивнула. Одеяло у неё, и впрямь, было.
– Ясно, - сказал Хлыст, после чего вполголоса продолжил, - Слышь, гнома! Сказывают тут, что неувязочка у тебя с Храном по деньгам вышла…
– Кто сказывает?! – взбеленилась девушка.
– Да все! – отмахнулся парень, - Ты бы это… Поостереглась бы. На всякий случай.
Мьёльфа презрительно хмыкнула, но отвечать не стала. Хлыст же всё не унимался:
– Он, Хран-то, шибко жаден до денег. Супротив оговоренного с него и медяшки не выпросишь.
– Что ж ты сам к нему в работники пошёл? – перебила Мьёльфа.
– Да так уж получилось… - парень почесал макушку, - Я, вишь-ка, сам кручинский, с Больших горок.  Тогда-то был совсем мальцом. Ну, услышал разок, мол, купцы с юга пришли, товар привезли, каменья самоцветные на меха торгуют, a меха те вниз по Вольной сплавлять собираются. Горки-то издревле торговую пристань держат. Ну, вот я и решил однажды… Сам за купцами увязался, тайком пробрался на одно из судёнышек. Нашли-то меня не сразу! A уж как обнаружили, так и гнать не стали: отработаешь, мол. Да так и повелось, чуть обоз – и я с ними.
Парень задумчиво посмотрел куда-то вдаль.
– A родня что? – не удержалась от вопроса Мьёльфа.
– Родня? Ну, погоревали, конечно, a токмо как меня живого увидели – ишь как обрадовались. Я-то младшой, пятый сын. Мне ни избы охотничьей, ни земель пахотных отродясь не видать. Так хоть при деле стал, вона с какими людьми важными знаюсь.
– Ясно, - тоскливо протянула Мьёльфа. После – тряхнула головой, отгоняя уже свои собственные воспоминания, и спросила:
– A как же корабль назад по реке поднимается? Торговцы ж на север сушей идут!
– Волоком. На востарецких рабах, - просто ответил парень. Мьёльфа взглянула в его веснушчатое лицо, и ей стало жутко от его слов и оттого, как он их произносит.
Они ещё немного посидели у костра, разговаривая ни о чём, покуда совсем не стемнело – a там и уснули. Правда, разок за ночь Мьёльфа всё-таки вздрогнула: почудился ей откуда-то сверху еле слышный шепоток, да померещилось в ветвях чудо мохнатое. Тщетно вглядывалась девушка в темноту – только чиркнуло, будто по коре когтем, и стихло. Лишь наутро увидит она на сосне у самого своего лица нореземскую закорючку – одну из тех, что сама накануне на земле выводила.

***
Очередной нореземский городок оказался непохожим на остальные. Не было тут стен, не было укреплений. Даже худо-бедно выстроенного частокола – и того не было. Зато были избы, гроздями облепившие крутые холмы, да сосны, уходящие ввысь так далеко, что Мьёльфа едва не свалилась с повозки, засмотревшись иной раз на лохматые вершины. Земледелием здесь уж и вовсе не занимались – всё дикого зверя да рыбу промышляли. Тут и там на небольших полянках да вырубках были раскиданы пасеки с узорно изрезанными ульями. Пчёлы трудолюбиво гудели, собирая тягучий лесной мёд, a люди, ряженые в медвежьи шкуры, вовсю старались угодить местному покровителю – Медвяному. «То великий медведь! Всем медведям медведь!» - говорили они, так и не поясняя, чем же столь приглянулся им косолапый.
Гнома-то слышала пару хладокорских сказаний: дедко-Модри и вовсе баял, как на иноземных захватчиков иного медвяного призвать сподобился.
– Дедко, дедко! A как тебе удалось? – раз за разом спрашивала малышка-Мьёльфа.
– Подрастёшь – узнаешь, - отвечал старый Модри, с лукавой улыбкой поглядывая на суровую свою жёнку.
Мьёльфа так и не узнала. Говорили, правда, будто лишь беззаконием призвать медвяного можно, но вот каким – так и осталось для неё загадкой. A сейчас старого гнома уж и не спросишь. Эх! Зато…
Мьёльфа пристала с расспросами к Хлысту. Дорога, правда, столь крута да колдобиста стала, что парню было не до пространных речей. Однако ж любопытство гномье он уважить сподобился.
– Медвяной… ну… это что-то вроде большого медведя. Ах ты ж, шиш! – повозку тряхнуло. Хлыст прикрикнул на сарлака.
– Живет себе по лесам такое диво, - продолжил парень, - Сказывают, будто речь человечью разумеет. Боги его знают, то ли сами они, медвяные эти, людьми раньше были, да мёдом упились… a то ли чародеями нарочно придуманы. Одно ясно: ежели кто цену за мёд непотребную ломить станет, али пчёл последней капли мёда лишить вздумает – явится к нему шатун-великан да и…
– Ушатает! – в голос засмеялся Зренко. Мьёльфа и не заметила, как он успел подъехать ближе. Сарлак под ним был на диво статный: поджарый, a масть – что твоё рыжьё. Торговец, меж тем, уже тихо продолжил:
– Слышь, гнома! Вечор у местного управителя пир будет. Мы под это дело ему кой-какие каменья самоцветные и сбарыжим. Ты гляди, ежели где подменить, аль по весу слукавить можно – не молчи, дай знак! A то и сама тишком подсуетись. Уж господин Хран тебе потом отсчитает!
«Знаю я, как он отсчитывать будет. Кабы управитель потом плетей не отсчитал», - подумала девушка, но вслух говорить не стала. Лишь угрюмо кивнула.
Зренко как испарился. Мьёльфа подняла взгляд на Хлыста. Тот, как ни в чём не бывало, погонял себе неторопливого сарлака, да что-то насвистывал. Заметив взгляд девушки, он лишь ухмыльнулся да подмигнул: мол, учись у мастеров! Разговор на этом как отрезало.

***
Дом у Колыма-управителя был большой. Длинная изба, сплошь изукрашенная резьбой изнутри и снаружи, увешанная шкурами, рогами и прочими охотничьими трофеями, была непохожа на те, что встречались Мьёльфе по дороге в Сосенник-на-Круче. Нет, всё так же висели по углам изображения божеств, всё так же воздавались почести Огниву, Звону и Рожанице, но надо всем довлел столь стойкий медовый дух, что девушка невольно задалась вопросом: a не довелось ли торговцам пересечь границу иной страны?
Мёд лился рекой. Тут и там возникали подавальщицы да виночерпии, поднося кубки, кувшины, подносы и блюда то под локтем, то мимо уха, a то и над самой гномьей макушкой. Мьёльфа никак не могла угадать, откуда же в следующий раз протянется ловкая рука с кушаньем, и, в конце концов, бросила это бестолковое занятие, полностью обратившись в слух. A послушать было что: пройдоха-Зренко соловьём заливался перед Колымом. Тот же всё сидел, искоса поглядывая на раскрасневшегося от мёда Храна, да больше помалкивал, изредка поглаживая окладистую бороду. Наконец, плутоватый купец выложил на стол горсть самоцветов и, бросив короткий, но многозначительный взгляд на Мьёльфу, заявил:
– Вот эти каменья, господарь управитель, самые, что ни на есть самоцветные, из южных земель да по синему морю пред ваши светлые очи прибыли.
«Ну, завернул!» - подумала гнома, - «Самоцветные, как же!» - девушка с трудом сдержала проступающую на лице скептическую гримасу, - «Ещё бы! Вон тот крашеный смурняк? Или этот перегретый в печи побледневший от жара хладень что ли? Так этого добра по всему Камнеглаву навалом – вон, даже в бедных хладокорских копях – и то цельными пластами лежат!»
– Да медовички! Медовички гляньте! – заливался Зренко.
У Мьёльфы округлились глаза. Нарочито отвернувшись девушка судорожно подтянула отвисшую челюсть повыше, a про себя подумала: «Какая наглость!» Не успела возмущённая гнома продолжить мысль, как раздался бас не хуже Хранова – то был Колым:
– Ты, купец, погляжу, с оценщицей прибыл? A чего ж она молчит, да очей не кажет?
Мьёльфу прошиб холодный пот. Стиснув зубы, девушка повернулась и посмотрела в глаза управителю. В очень проницательные глаза цвета тёмного гречишного мёда. Пересилив себя, гнома всё-таки произнесла:
– Так… - замешкалась Мьёльфа, - Мне говорили, управитель и сам в каменьях толк знает, и глазом намётанным в миг диковинный самоцвет от пыльного шлама отличить сумеет, - нашлась девушка.
Взгляд Колыма потеплел. Зренко недовольно заёрзал на скамье, исподволь показав кулак. A вот Хран напротив, прогнусавил:
– Глядите-ка! Бают же люди! Дескать, не способен подгорный народ к речам льстивым! Уж не серчай, господарь Колым, видать, взаправду девка в тебе лозоходца прозрела!
Грянул хохот. Мьёльфа залилась краской и насупилась. Зренко ещё раз недовольно зыркнул на гному.
По счастью, всеобщее внимание оставило девушку, и та, улучив момент, пораньше встала из-за стола да побрела в отведённую гостям клеть – искать местечко для сна поудобнее.

***
Мьёльфа лежала на длинном ларе и глядела в потолок. Сон не шёл. «Может, оно и к лучшему!» - думала девушка. Слыхала она о мороках, что в этих краях обитают да в сны к иным людям залезть норовят. Слыхала и о чурах, оберегающих покой местных жителей. Сказать по правде, встречаться не тянуло ни с теми, ни с этими.
Гнома поёжилась и перевернулась на бок. Что-то будет завтра… Ишь как Зренко разобиделся! Девушка нахмурила брови. A ну как и вовсе без денег оставит? Ну уж, дудки! «Завтра же попрошу расчёт!» - подумала Мьёльфа.
Девушка ещё поворочалась, да так и уснула под гул гремящей за стеной гулянки.

***
Радушные хозяева собирали торговцев в дорогу. Каждому с собой положили пряников хрустких с травами местными да заморскими. Осталось дело за малым – сложить тряпки в дорогу да распрощаться с теми, что дальше своими путями отправятся. Мьёльфа стояла и задумчиво глядела в осеннее синее небо, мыслями уносясь всё дальше отсюда – от этой полянки близ Больших горок, от местных обычаев и поверий, от недовольных торговцев, от всего, что уже начало обращаться в прах, оседая в дорожную пыль за спиной…
– Ты, гнома, мне это дело брось! – Хран скалой навис над Мьёльфой. Глаза его бешено вращались, из разверстого рта то и дело сыпались брызги.
Девушка молча глядела на торговца. Ух и мерзко же исказилось его лицо! Прямо как у бабки Альви, случись той с мужем хорошенько повздорить. Вот у неё был характер! Как рявкнет, да как приложит ладонью по столу! A этот – что? Даром, что все притолоки от Крайнего до Больших горок лбом посшибал, a сам в гневе не так уж и страшен оказался!
– Ты что это мне? Смеяться вздумала? – очередной выкрик вывел гному из задумчивого оцепенения.
– A? Нет, - собралась Мьёльфа, - Откуда ж мне знать было…
– A оттуда, - вкрадчиво перебил её Зренко, - Что мы с тобой давеча пред самым пиром уговорились. Ну? Было такое?
– Э-э, нет, погодите!
 – Что? На попятный вздумала? – и не думал успокаиваться Хран.
– Да нет, - промямлила Мьёльфа, - Я сказала, что требовалось.
– Да ну? – Зренко зло сощурился, - Чего ж тогда не польстился господарь управитель на «диковинные самоцветы», a? Что скажешь? Иль мы тут «шламом пыльным» торгуем?
– То вам виднее, - Мьёльфа с вызовом посмотрела в глаза мужчине и, чуть помедлив, добавила: И вообще, помнится, здесь вы меня рассчитать обещались. Так вот, жду свою плату – и дальше каждый идёт своей дорогой! – голос всё-таки предательски дрогнул.
– Плату, значит. A за что, a, господарь Хран? – Зренко посмотрел на великана-торговца, - Уж не за гномью ль услугу, что эта вот мелочь нам оказать обещалась?
Купец картинно почесал затылок и задумчиво пробасил:
– Да и с оценкой, друже Зренко, не совладала девица эта…
– Уж не скостить ли ей плату? Вполовину, скажем? – прищур стал совсем уж плутовским
– Да чего там! За постой да за дорогу денег не брали – пусть и на этом спасибо скажет! Чай, лошади да сарлаки не казённые – на свои деньги куплены! – пророкотал Хран.
– И верно, - его собеседник осуждающе покачал головой и взглянул на Мьёльфу.
Та растерянно переводила взгляд с одного торговца на другого. Слова прилипли к горлу. В глазах было темно от обиды и ярости. Девушка так и не решила: наорать ей на горе-нанимателей или расплакаться, когда в лесу тревожно запели медные трубы – провозвестники большой беды.

***
Мьёльфа бежала, перескакивая через валежник, пролезая под низкими сучьями, протискиваясь меж каменистыми кручами. Сумка немилосердно била по спине, лямки грозили до крови протереть кожу. Гнома бежала – без остановки и без оглядки – лишь бы оказаться подальше от царящего там, за спиной, ужаса.
Они налетели в один миг. Воины с тиснёными птичьими крыльями на кожаном доспехе. Только послышался чей-то истошный крик: «Куры!» После – неприятное бульканье, заставившее Мьёльфу невольно обернуться. На землю, пронзённый стрелой, оседал Хлыст. Чёрное оперенье ещё трепетало, когда налетели другие…
Люди выскакивали из домов – кто в чём: кто полунагой с вилами наперевес, кто в портах да с колуном в мозолистых лапах, бабы вопили, хватали детей, бежали, пытаясь скрыться в лесу. Падали. Умирали. Невесть откуда появились чуры – те самые сказочные чуры! Листопадом шуршало «Уходи!» из их уст, да скрежетали вековые сосны – то чуры царапали на коре свои обереги. Тщетно.
Мьёльфа бежала. Перед глазами её до сих пор стоял Зренко, походя приложенный оголовьем меча – то сделал воин с изъеденным ржавчиной круглым щитом. Великаны Колым и Хран, бок о бок бившиеся с дюжиной налётчиков – всё равно обречённые, a потому уже мёртвые, - остались позади. Мьёльфа бежала, стараясь выкинуть из головы, навсегда позабыть и копейщиков, окруживших, поднявших на воздух верзилу-торговца, и селян, оттеснивших своего управителя-Колыма к избе, умирающих… за что?
Мьёльфа бежала.
;
Часть вторая. Востарица.
Глава 1.
Мьёльфа бежала. Небо то и дело прорезали молнии. Парило. Как тогда, в землях водовичей, так и сейчас, в пограничных землях, ей было до дрожи страшно. Справа и слева доносились звуки шагов и стали, ругань и перешёптывания, брань и гогот. Один раз гноме даже почудилась высокая фигура, заслонившая горизонт, отчего Мьёльфа мигом юркнула в подвернувшуюся ложбину меж корней старого дерева. После – непродолжительный бой, крики, гром… Превозмогая себя, девшука сделала шаг из укрытия. И ещё. И ещё. Быстрее. Туда, где не настигнут страшные вороны. Туда, где есть жизнь.
Жизнь? Мьёльфа остановилась, набрала полную грудь воздуха, закашлялась. Почва под ногами тяжко вздыхала, выпуская облачка газа. Горизонт на севере и вовсе затянула зеленоватая дымка, скрыв даже громадину-Иглокость. Небо свесило набухшее пузо на самые плечи чахлых деревьев. Мьёльфа огляделась. Откуда-то справа донёсся радостный лай. Так лает собака, обласканная вниманием хозяина. Такой лай раздаётся во всех людских поселениях, не затронутых войной. Так звучит обещание приюта заплутавшему путнику. Только вот было что-то неправильное в этом лае. Что? Мьёльфа не знала. Решительно тряхнув головой, гнома решила всё же пойти на звук – туда, к жилью, к тёплому очагу и ночлегу.
Гнома брела, будто в тумане, невидящим взором уставившись перед собой, еле-еле уворачиваясь от возникающих перед носом тонких, но частых стволов. И чем дальше она шла, тем гуще становилась жидкая поросль, постепенно давая уже и живые, зелёные побеги. Под ногами хрустнуло. Гнома бросила беглый взгляд. Что это? Кость? Вроде бы. Должно быть, волки подрали овцу, a время и талые воды очистили и отбелили останки. Лай послышался ближе. Совсем близко. Прямо перед ней. Девушка подняла взгляд и прищурилась. Там, в двух шагах от неё, поросль чуть расступалась, открывая вид на разрушенное поселение. Давным-давно окончилась война, огнём пожравшая невысокие срубы, обглодавшая старые стволы и убравшая поля до срока. На дороге посреди разрушенных хижин стояла фигура. Высокая, худощавая, в рубище. Скелет с диким взглядом невесть как уцелевших глаз. Мьёльфа замерла. Мурашки зацокали по спине. У ног скелета лежала мотыга, a перед ним заискивающе вилял хвостом и заливался радостным лаем пёс. Такой же… мёртвый. Хозяин вытянул руку, помахал костяшками пальцев у собаки перед носом. Схватил свой указательный палец другой рукой, оторвал и бросил вниз по дороге. Пёс с визгом помчался вслед, подхватил с земли находку и, виляя свёрнутым в колечко хвостом, принёс костяшку назад. Хозяин потрепал собаку по черепу, вынул палец из бережно сжимающей его пасти и с хрустом поставил на место.
Дохнуло свежестью. Мьёльфа с ужасом осознала, что стоит с подветренной стороны. Миг – и взор собаки устремился на неё. Ещё один – и взгляды их встретились – Мьёльфы и повыха, скелета в рубище. Миг – и быстрые ноги уносят прочь, подальше от хриплого лая мёртвого пса.

***
Мьёльфа окончательно потеряла счёт дням. Гроза лишь спугнула туман, заставив его затаиться в укромных щелях меж камней, заползти под корни деревьев… но не сгинуть. Стоило солнцу чуть выглянуть из-за туч – и его тут же скрывали едкие испарения. С дедовой карты тоже толку было мало: здешние края были так перелопачены бесконечными войнами, так изрыты и покалечены, что ни дороги, ни леса не осталось на прежних местах. Мьёльфа шла, как ей казалось, всё-таки в верном направлении: в редкие погожие мгновенья где-то на горизонте возникал грозный шпиль Иглокости, даже будто бы чуточку приближаясь. Казалось – вот-вот, и окажешься у самого подножия.
Так было до тех пор, пока девушка, и впрямь, не подошла к громадине на расстояние вытянутой руки. Налетевший ветерок развеял мглистые клочья, обнажив поросшую мхом разбитую осадную башню. Долгие годы та стояла здесь – всеми забытая, опоры её прогнили, доски провалились, a обломки некогда разверстой пасти ныне покоились на груде камней. Мьёльфа с досадой хлопнула себя по лбу и, не в силах более выносить своё странствие, рухнула наземь и горько расплакалась. В самом деле: кто ж знал, что так вот окончится её путешествие? Кто же знал? «Лучше б я осталась с Мьёфелем в Норьгороде!» - думала девушка, после чего взглянула на предательски скалящееся с неба солнце и со стыдом добавила: «A лучше б вообще никуда не пошла!»
Вдалеке послышался лай. Не тот, что гнома слышала ранее – войдымы так не брешут. Мьёльфа не раз встречала повыхов с их питомцами – каждый раз шарахаясь и скрываясь за валунами и корягами, a то и просто улепётывая подальше в туман. У мертвых псов лай сухой, отрывистый. Этот же был исполнен жизни, исполнен бравой потехи. Девушка судорожно схватила котомку, наскоро утёрла слёзы и помчалась навстречу звукам.
Бежать было недалеко. Совсем скоро туман поредел, обнажив невысокий холм, заросший уже совсем зелёной, настоящей, живой травой. На холме стояли какие-то люди, о чем-то громко спорили. Кругом, брызжа слюной и заливаясь лаем, носились собаки. То и дело с холма доносились острые словечки, так что Мьёльфа решила: мертвецы так точно ругаться не станут, и бегом помчалась к людям. Ничуть не запыхавшись, она взбежала на холм и остановилась в радости и нерешительности: ссора была столь крупной, что на девушку никто не обратил внимания.
Что особенно удивило Мьёльфу, так это внешнее сходство спорщиков: одинаковый разрез глаз, одинаково низкий лоб, одинаковые уши и даже одинаковые причёски. Отличалась, разве что, вышивка на одежде – да и та несильно: у одних спорщиков узорные оленьи рога были бурыми, у других – зелёными. Пораскинув мозгами, гнома всё же решила, что эти люди из разных мест: ишь как один мужик другого за грудки взял! Того и гляди морду бить станет! Не дожидаясь последнего, Мьёльфа вскрикнула:
– Эй! Люди! Далеко ли до города?
Все взоры обратились к ней. Повисло тревожное молчание.
– Это что за диво? – прощёлкал давешний мужик. Только тут Мьёльфа сообразила, что у всех людей на холме ещё и волосы были одного цвета – чёрные, что вороньи перья.
– Да-а… я… - промямлила гнома.
– Ты кто и откудова? – решительно процокал второй, вырвавшись из цепких лап силача. Тот грозно посмотрел на соперника и добавил:
– И чего такая мелкая?
– Да меня… меня в бочке держали, вот!
– Врёшь!
– Ни капли! – Мьёльфа картинно надулась.
– Мне б только до города добраться… - начала было она, но договорить не дали – из толпы кто-то крикнул:
– Да врёт она всё! Ишь, крыса нореземская!
– A вот и не вру! – на сей раз, девушка обиделась почти по-настоящему:
– Поезжайте в Норьгород да спросите Желана-кузнеца, он вам всё подтвердит! Он на те бочки ободья ковал! – слукавила гнома.
– Вроде не врёт… - донеслось откуда-то сбоку.
– Да с чего мне врать, люди добрые? Вона, видите, как меня жизнь потрепала? – Мьёльфа указала на прохудившиеся сапоги и, быстро сообразив, что у местных и таких отродясь не бывало, быстро добавила:
– Уж как был добр тятенька мой, уж как подарил мне сапожки детские, так я, почитай, второй десяток в тех сапожках и разменяла, в бочке сидючи! Зарезали моего тятеньку вояки нореземские, a саму в бочку посадили да на потеху Вождю отправили! – Мьёлфа шмыгнула носом.
– A как ж ты бежать сподобилась, девонька? – сердобольно спросил кто-то.
– То история долгая и печальная, a меня с дороги уж ноги совсем не держат! Мне б хлебца свежего да к очагу тёплому… - жалобно затянула гнома. Мужики захмыкали.
– Эт можно! – наконец, сказал один с бурыми рогами, - У деда моего дом в Луковцах, он там один живёт – приютит на ночь. A ежели убирать да готовить станешь – то и на целую седмицу!
– Э? A чего это в Луковцах? Пущай к нам в Спельцы Репицы едет! У моего свёкра изба не хуже, и хозяин он хоть куда! – с вызовом промолвил кто-то зеленорогий с ярым огнём любопытства в глазах.
– Да до твоих Репиц ещё перелёт бежать надо! Сам-то, авось, назад быстрее допрёшь, ежели так послушать охота! Чего девку терзать? – рявкнул первый, - Пущай сама решает!
– Хм… Едем… в Луковцы? Туда ближе? – осведомилась Мьёльфа.
– Ближе, ближе!
– Вот что! Надыть тебе помочь. Потопали в Луковцы. А этому хмырю я харю после бить стану! – грозно проговорил верзила с бурыми рогами на рукавах.
– Это мы ещё посмотрим! – гавкнул зеленорогий, но, увидев сжатый кулачище, отошёл поближе к товарищам – на всякий случай.

***
Врать было легко и приятно. Тёплый очаг, хорошая компания и добрая кружка хмельного мигом развязали язык уставшей гноме – a та и не стала противиться, позволяя словам свободно складываться в рассказ о нелёгкой судьбе нореземских сирот. Сгрудившиеся вокруг мужики и бабы с удовольствием внимали её побасёнкам. Иногда смеялись, а иногда – горестно вздыхали, утирая слезу.
– Поначалу-то оно как было, в бочке-то… Сидишь, кругом сено накидано. Растянешься во весь рост – да так и дремлешь день-деньской! – говорила Мьёльфа, - A вот как макушкой потолок подпирать станешь – так, почитай, пришла беда: от боли в спине спасу нет. Да ещё Вождь знай себе – мимо расхаживает, свитками шуршит, да под нос что-то бормочет…
– Эвона! И много ж ты из того бормотанья узнала? – спросил дед Цвен – добрый хозяин избы в Луковцах.
– Ой, много! – вошла в раж Мьёльфа, - И про Огниво, и про Хладокорье, и про самый Северный лес! Чего уж там – по слуху самые их письмена разуметь выучилась!
– Так тебе, девонька, к воеводе каменскому идти надыть, ежели такая учёная! - молвил один из мужиков.
– Зачем? – опешила Мьёльфа.
– A потому, что ты соглядатаев нореземских завсегда признаешь, и сама чего дельного рассказать умеешь.
Гнома пораскинула мозгами. В город ей сейчас заглянуть не мешало бы. Наречие тут простое – замени три десятка слов, обзови борова хряком да отсыпь побольше цоканья – вот и всё их наречие.
– A далеко идти-то?
– Пёхом? Далече… Но, ничего, почитай, в двух днях особняк нашего змельца стоит. Оттудова ещё пара дней в горы по большаку – и к самому Каменецку выйдешь, - старик Цвен почесал седую макушку.
– Отменно!
– Только ты вот что! Загляни к змельцу-то нашему. Он мужик крутой, но тебе, чужеземке, без крамотки его в столицах ловить нечего.
– Какой такой «крамотки»?
– Да бумаги путевой… Ты вот что, посудачь там со змельцевыми бабами – уж они-то к нему подход всяко знают.
Со всех сторон посыпались сдавленные смешки. Мьёльфа быстро огляделась, но почла за благо не спрашивать о причинах веселья.

***
По домам разбрелись с первыми петухами. Уже сонная, Мьёльфа всё же решилась задать терзавший её вопрос:
– Дедко-Цвен! A чего мужики сегодня драться хотели?
– Э-эх, девонька! Да слух прошёл, мол, снасильничал наш Фценх ихнюю Марцку. Она и родила мальца не ко времени. Да токмо где ж разобрать, ежели все в округе на одно рыло вышли!
Больше Мьёльфа вопросов не задавала.

;
Глава 2.
Местный змельц был человеком солидным и обстоятельным, в делах у него царил полный порядок. Это Мьёльфа заключила по кислым лицам мздоимцев у моста, через который ей довелось проходить. И то благо: с пешей-то девки какой спрос, a вот с гружёной телеги… Ладно хотя б четвертушку в карман положить доводилось – так нет же! Всё до последней медяшки подлежало учёту и записи. В очередной раз объясняясь со стражником, коих тут уже порядком набралось: все желали взглянуть на «сиротку нореземскую, калеку и жертву режима», гнома бросила беглый взгляд в письмена. Востарецкие закорючки выглядели посложнее зренковых. «Ничего, и эти выучу», - подумала Мьёльфа и подняла глаза на чернобрового стража.
– Далеко ль особняк господина змельца? – спросила она.
– Недалече! – скупо ответил он, но, взглянув в растерянные глаза нореземской беженки, всё же смягчился и добавил:
– Ступай этой дорогой прямо, у гнёздища налево сверни – и вверх. Там другие подскажут.
– Благодарю, господин!
– Какой же я тебе господин? – удивился стражник.
– Так много ли грамотных среди простого люда? – в свою очередь, вскинула брови Мьёльфа.
– A, это! Так мы ж люди казённые, нам что велено – то и делаем, - мужчина взглянул на товарищей. Те вовсю скалили зубы на недалёкую чужеземку.
– Велят головы рубить – рубим, велят буквы читать – и то придётся. Сам-то я грамоты этой вовек не видал бы! Тьфу, чтоб её, паскудство эдакое! – стражник добавил ещё пару неизвестных, но интуитивно понятных слов, и продолжил:
– Ты, вот что, девка. Чем глупые вопросы задавать, ступай-ка прежде к перьяку нашему. Господин змельц горяч да крут, тебя и слушать не станет, a старый ворон, глядишь, чем подсобит.
Мьёльфа от души поблагодарила стражника и, сопровождаемая смешками, пошла дальше указанной ей дорогой.
– Зачем вы её отпустили, господин старшой? – спросил один из молодчиков, глядя в спину удаляющейся коротышке, - A ну как соглядатай из Нореземи? Или того хуже – зверьгонка? Ишь, мелкая какая!
– Не твоего ума дело! – последовал сухой ответ. Чуть помолчав, мужчина добавил: - A хоть бы и зверьгонка… пущай этим ромбы занимаются. A ежели ко двору придётся да полезна окажется? Вон как говорит ладно – много ты видал калек нореземских да при манерах? То-то и оно. Наше дело малое: свои головы стеречь.
День давно перевалился за середину, алеющее солнце обещало назавтра погожий рассвет.

***
Отыскать перьяка было довольно просто. В общем-то, Мьёльфа издали завидела странное округлое сооружение с бойницами и уходящими вверх каменными стволами. Венчала постройку ограда, издалека напоминающая здоровенное гнездо. Немного пораскинув мозгами, девушка заключила, что «перьяк» однозначно должен обретаться где-то рядом с «гнездом». Вполне вероятно, даже внутри. Гнома встряхнулась и пошла гораздо быстрее – благо, дорога была совершенно пуста.
Вблизи гнёздище – именно так называлось это здание – оказалось на удивление большим. С самой верхушки его вниз по колоннам тянулись длинные узкие желобки, a по кругу змеился неглубокий пустой ров. Надо рвом имелся узкий подвесной мост. Мьёльфа с интересом осмотрела сооружение: никак не вязался его воинственный облик с теми капищами и молельнями, что она видела в Нореземи. Там-то всё говорило о праздной роскоши, о достатке… здесь же путнику сразу давали понять, что шутить не намерены. Гнома с сомнением поглядела по сторонам: улица была всё так же пустынна. Кое-как собравшись с духом, девушка всё-таки сделала первый шаг и пошла по мосту прямо в раззявленную пасть гнёздища.
Внутри, напротив, оказалось людно и шумно. Тут и там раздавался клёкот черноволосых востарцев. Мьёльфа быстро сообразила, что по медной макушке её мигом вычислят, и торопливо накинула капюшон.
– Ты куда прёшь, недоросль?! – донеслось в спину, когда девушка попыталась протиснуться поближе к центру святилища. По счастью, сделать это было не так уж и трудно, так что возмущённый возглас так и канул в пучине других голосов.
Толпа, меж тем, наслаждалась зрелищем. Чуть погодя, когда Мьёльфа смогла-таки пробраться в первые ряды, девушка поняла, в чём причина всеобщего веселья. Аккурат в центре зала на помосте стоял перьяк. Уже пожилой, но ещё очень бодрый жилистый мужичок покачивался в луче света, столбом падавшем из окошка над головой, и энергично размахивал руками, не то обличая, не то уговаривая публику. Та отвечала ему радушным вниманием и трёпом. Прямо над ухом у гномы кто-то бился об заклад: после которой чарки брат Вранц, наконец, завершит проповедь. Впрочем, с другой стороны доносились не менее интригующие разговоры:
– Пять к одному, что рухнет! Три, что проблюётся! Точно говорю!
– Ври да не завирайся! Ты давеча то же трепал – и что? Наш Вранц ещё ого-го! Всемеро дольше на ногах устоит!
Мьёльфа, наконец, перевела взгляд на перьяка и вслушалась в проповедь.
– Скоты вы все! Вконец одичали, смерды! – Вранц икнул. Толпа одобрительно зашумела.
– Скоты! Верно бают: грядёт день последней битвы! Повыклюют вороны все ваши недо… недостойные зенки! – перьяк вновь покачнулся. Толпа взорвалась дружным рёвом:
– Повыклюют! Ох, повыклюют!
– Смейтесь, смейтесь, поганцы… Токмо скажу я вот что! Не ведомо то, есть ли наказание после смерти! А вот я вас всех… да я вам! Я вам всем такую при жизни каторгу сообразить могу! Вот наплачетесь у меня!
– Наплачемся, ох, наплачемся! – народ покатился со смеху.
– Эх! Да ну вас всех к звергоновой матери! – перьяк покачнулся и оперся о тяжелый постамент с древней книжицей, после чего, собрав мысли в кучу, схватил стоящий тут же кубок и мигом его осушил. Ещё немного поглядев в письмена, негромко выругался и затянул длинную песнь. Видно было, что книга перьяку только мешает – тот едва бросал взгляд на ветхие страницы, предпочитая гордую импровизацию. Судя по восторженным возгласам, выходило неплохо. Не было в этой песне ни рифмы, ни ритма, но неизменное соседство послушания и кары неминучей, покаяния и отсечения голов, грехопадения и благостного воздаяния, невероятно возбуждало благодарных слушателей.
Наконец, где-то на третьем куплете перьяк протяжно вздохнул, пытаясь подавить икоту, и пьяненько заговорил:
– Знаете, я всех вас люблю! Да, ты чего лыбишься? И тебя тоже люблю! – сказал он особо шумному зубоскалу.
– Ступайте с миром, дети мои! И чтоб ни-ни! Никаких безобразий до следующего востодня! – с этими словами перьяк медленно сполз вниз и прислонился головой к колонне с книжицей.
– Холодненькая! – благостно заключил он, – Ну, пшли вон, охламоны!
На этих словах народ подался назад. Тут и там зазвенели перекладываемые из кошеля в кошель монеты, a после толпа дружно начала расходиться, разочарованно ворча и откровенно посмеиваясь над не слишком удачливыми, но не менее азартными собратьями. Пару мгновений спустя Мьёльфа осталась одиноко стоять перед постаментом и прикорнувшим на нём перьяком.
Порядочно выждав и убедившись, что последние прихожане покинули гнёздище, девушка взобралась на помост и склонилась к перьяку. Перьяк храпел. От него знатно разило дешёвым вином и пряностями. Недолго думая, девушка уселась тут же и осмотрелась. Найдя взглядом чан с водой, Мьёльфа удовлетворённо хмыкнула, достала из сумки бережно хранимую тряпицу с травами и подняла кубок. Кубок был не сказать чтобы очень красивый: грубо вырезанный ворон по сторонам чаши безуспешно боролся с рассекающей обод трещиной – видно, не раз и не два случалось перьяку уронить чашу о каменный пол. «Его б железом покрыть для прочности», - подумала Мьёльфа, и глядя на служителя культа, аккуратно положила чашу рядом. Кто их знает, этих перьяков? A ну как расстроится, что чужачка взяла его кубок?
Гнома порылась в сумке и достала пустую склянку. «Самое то!» - подумала девушка и пошла к чану с водой. Скептически осмотрев его содержимое, Мьёльфа наполнила склянку и вернулась к помосту, оторвала пару листиков припасённого загодя неболиголова и затолкала их в бутылёк. Встряхнула. Посмотрела на перьяка. «Отменно! Как раз успеет настояться!» - с этими мыслями гнома завернула травы в тряпицу и убрала в сумку. Туда же положила и склянку. Ещё раз окинув взглядом пустующее гнёздище, Мьёльфа расположилась поудобнее и прикрыла глаза.

***
Разбудил Мьёльфу протяжный стон и недовольное бормотание. Мигом придя в себя, гнома увидела, как перьяк, схватившись за голову, мутным взглядом уставился на неё. Кубок с вороном небрежно валялся тут же. Девушка выудила из сумки склянку и протянула её болезному.
– Что это? – с недоверием спросил тот.
– Лучшее средство от головной боли! – ответила Мьёльфа, - Куда лучше этой сивухи, - гнома со скепсисом посмотрела на чашу.
– Да? – перьяк протянул дрожащую руку, не глядя, опрокинул в себя содержимое склянки и закашлялся.
– Ну и дрянь! – с негодованием пробормотал он, после чего пару раз моргнул, недоверчиво ощупал голову и удивлённо посмотрел на девушку:
– Отпускает? Так быстро?
– Ага. Хорошая травка. На вкус – редкая гадость, но всасывается моментально. Правда… - Мьёльфа с сомнением поглядела на бутылёк.
– Что? – вконец протрезвевший перьяк с тревогой взглянул на собеседницу.
– Ничего. Если сразу слишком много принять, может наступить непривычная…  лёгкость, - выкрутилась гнома.
– Вот как! – старик неестественно расхохотался, - Кажется, понял! Ну ты! Какая мелкая, a в травах понимаешь!
Отсмеявшись, старик серьёзно посмотрел гноме в глаза:
– Да. Кстати. A чего ты такая мелкая? Ты нездешняя? Где травам выучилась? Как звать? Как ты здесь… - затараторил перьяк.
– Звать меня Мьёльфой, я беженка из Нореземи, - перебила его девушка.
– Нореземь?! Что за…
– Меня в бочке выращивали, на потеху Вождю и знати. A травам от скуки выучилась, покуда надо мной всяко потешались, - твёрдо глядя в глаза Вранцу ответила девушка.
– Эвона как… - перьяк с сомнением покачал головой, - A здесь чего тебе надобно?
– Говорю же: бежала я. Вот, пришла милости и приюта в Востарице просить.
– Резонно… И что, много вас таких… в нореземских бочках? – снова развеселился старик.
– Очень! – горячо подтвердила Мьёльфа.
– Хм. Полезная технология… - всё ещё хихикая ответил Вранц, - Вот что! Ежели в травах, и правда, сильна, будет тебе и приют, и работа. Пойдём! – мужчина с неожиданной прытью вскочил и махнул рукой: - Сюда!
Вранц указал девушке на узкую лесенку за колонной. По ней гнома, вслед за напевающим весёлый мотивчик Вранцем, поднялась на самый верх гнёздища. Узкая дверца распахнулась, и взору предстала изъеденная дождями крыша, более всего напоминающая неглубокую чашу с отверстием посередине. Люк с отверстия был откинут. «Должно быть, так они дождевую воду собирают… да и для освещения неплохо», - подумала Мьёльфа и поглядела на спутника. Тот уже отошёл к краю крыши и выжидательно смотрел на девушку. Она подошла ближе.
– Гляди! – перьяк обвел рукой вид на поселение, - Видишь этих людей?
Мьёльфа кивнула.
– Вообще-то, шельмецы они знатные. Но в годы войны и им положена защита под кровом гнёздища. Видишь эти колонны?
Гнома обвела крышу взглядом. Действительно, те колонны с желобками, что она уже успела приметить, чуть возвышались над крышей. На каждой из них имелась глубокая воронка, уходящая вниз.
– Сюда заливают… всякое. В случае осады. Для смолы-то слишком узко, она тягучая: её и так на головы вражичам сбрасывают. A здесь – самое место для жидкостей. Кипяток, отвары… особые яды. Смекаешь?
– Умно! – отметила гнома.
Вранц удовлетворённо хмыкнул и продолжил:
– Токмо вот незадача: иной раствор лишь покуда горяч действует. Другой же, напротив, требует холода. Не до плясок с ними во время осады.
Гнома понимающе кивнула.
– Есть, говорят, близ Воронецка целые поля с особой травкой. Жгучая, что пламя. И требуется её мало – одна крупинка на чан с водой: и готов жидкий огонь. Токмо требует она при сборе особого подхода… слыхала о такой?
Чуть растерявшись, девушка решила всё же соврать:
– Слыхала, да вот названия не упомню.
– То-то и оно, что не так легко травку эту от других отличить. Тут понимание нужно.
Гнома снова кивнула.
– Вот что! Вижу я, не всю правду ты мне рассказала, но то дело твоё, - Вранц махнул рукой на раскрывшую было рот Мьёльфу, - Добудь мне образчики этой травки, a я тебе по-своему удружить сумею.
– Это как же? – девушка вскинула брови.
– A путевая грамота тебе не нужна? Ну-ну, не отнекивайся! – старец хихикнул, - У змельца тебе нипочём её не достать. Я же тебе до самого Воронецка выхлопотать сумею. Токмо надобны мне гарантии, что с травкою возвернёшься.
– Что от меня нужно? – обречённо вздохнула Мьёльфа.
– Ты эту баечку с бочками для змельца прибереги. Иль для других недоумков.
Девушка побледнела.
– Вижу звергонову кровь в тебе. Немало таких, как ты, повидал. Я тебе вот что скажу: ежели до конца года с травкой той возвернёшься, никто о том не узнает. Нас, знатоков эдаких, не так уж и много в Востарице, невелика возможность нарваться. Это я, старый вояка… эх, ну да не об этом. Ясно тебе, звергонка, о чём говорю? Ежели хоть на день опоздаешь – выдам тебя с потрохами. A уж бордовые ромбы с такими управляться умеют. Ясно?
Мьёльфа обречённо кивнула.
– Вот и ладненько, - вновь подобрел старец, - жду от тебя раз в месяц письмецо об успехах. Это тоже ясно?
«Легко отделалась», - подумала гнома и добавила:
– Ясно.

***
В высоком доме, скрытом от перьякова гнёздища за холмом, всё дышало роскошью. Змельц не трудился скрывать свои вкусы за напускным аскетизмом ворот – так что литая колотушка в виде изогнутого воронова пера не стала для гномы сюрпризом.
– Говорить буду я, - коротко предупредил Вранц, - Тебя беру в ученицы-травницы: ежели что, ты – под моей защитой.
Мьёльфа кивнула. Действие отвара давно закончилось, и перьяк заметно посмурнел и налился чугунной угрюмостью трезвого пьяницы. «Как бы не пожалел об уговоре», - подумала девушка и украдкой глянула на перьяка. Решительное, но спокойное лицо его не выражало абсолютно ничего. Разве что, лёгкую досаду – видимо, так долго за порогом его держали нечасто. Наконец, створчатые двери распахнулись, и спутники шагнули внутрь.
– Кого я вижу! – донеслось с галереи у них над головами, - Старина Вранц!

***
Змельц Черний оказался  полной противоположностью перьяка – своего давнего товарища и собутыльника. Ещё седеющий, по-детски одутловатый, в глазах своих он посверкивал такой сталью, что Мьёльфа трижды подумала, стоит ли хитрить. Тем не менее, приняли девушку радушно. Даже слишком.
В гостиной, устланной коврами и уставленной причудливыми статуями – не слишком искусно выполненными, но большими, и являвшими собой, в основном, обнажённую женскую натуру, - хозяина и его посетителей разместили со всеми удобствами. Тут был и низенький стол, уставленный всевозможными яствами, и бездонный кувшин с вином, и тёплый очаг. В очаге разворачивала крылья диковинная птица – или то Мьёльфе лишь чудилось?
Напрасно девушка отказывалась от вина – твёрдый тычок со стороны перьяка мигом её вразумил. A вино было хорошим, забористым.
– На что любуешься, милая гостьюшка? – елейным голосом  протянул змельц.
Мьёльфа, решившая, что выдавать своё опьянение слишком рано, перевела взгляд с птицы и смущённо выдавила:
– Да всё думаю: почему на столбе дорожном надпись «Большое гнездо» значится.
Повисла неловкая пауза. Изрядно набравшийся Вранц натужно сопел и, видимо, подобрав нужные слова, раскрыл было рот, но хозяин жестом его остановил:
– Что может быть лучше доброй песни к застолью?
Кликнув слуг – всех на одно – змельцево – лицо, Черний принял у них из рук потёртую домбру, чуть настроил и наиграл залихватский мотивчик, не преминув дополнить пением:

В недобрый час я взял жену
И двадцать лет с ней маялся,
Покуда подождал весну,
Когда жена преставится.
С тех пор на месте не сижу:
Брожу по поселениям,
Прогулки эти, вам скажу, -
Одно увеселение.
С женою – это ж как всегда:
Всего одна супружница,
A нынче сам себе глава –
И девок строю улицей.
Я тайну жизни б разгадал,
Лишь только чтоб в посмертии
С женой моею никогда
Случайно мне не встретиться.

– Последняя рифма на обе ноги хорома, - крякнул Вранц. Давай-ка лучше эту, про костознатца!
– Да полно тебе, старый хрыч! Не видишь, как гостья наша ресницами хлопает.
Мьёльфа смущённо потупилась. Признаться, песню она особо не слушала, посвятив всё внимание таинственной пламенной птице, но лукавый хозяин явно по-своему истолковал её взгляд. Гнома не стала его переубеждать.
– Тут видишь, какое дело… как бишь тебя?
– Мьёльфа, - подсказала девушка.
– Точно, Мьёльфа! На моей вотчине законец имеется… - глаза змельца хитро блеснули, - Что-то вроде права первой ночи. Необязательно первой, скорее…
– Да хорош девку смущать! – вмешался перьяк, - Рога на воротах аль на дверцах домов видала?
Гнома кивнула. Рогов, и правда, было немало – девушка дорогой даже удивилась всеобщему увлечению охотой – неужто рачительный змельц позабыл обложить налогом отстрел дичи в своих угодьях?
– То-то и оно, что ежели жёнка али девка чья нашему Чернию приглянётся – так по закону имеет он на неё право. A чтоб неповадно было мужику баб да дочерей своих колотить, так на то ему знак змельцев на двери.
– И что, действительно не колотят?
– Какое там! Лупят! Однако же если баба от тех побоев дитя скинет, так мужику самому худо будет, - глаза Черния недобро блеснули, - Это ж всё сугубо для ихнего блага. Для пользы! Ну кто ещё их дворовую кровушку благородной разбавит? Иные бабы и сами… хм… не прочь, - усмехнулся змелец.
Вновь воцарилось молчание. Мьёльфе впервые за вечер стало по-настоящему неуютно. Да ещё и Черний этот – ишь как скалится!
– Ты, вот что, друже! Не думай, что девица сия из таковских, - прервал молчание Вранц.
Змельц вскинул брови.
– Да. Мьёльфа у нас – девица к травам способная, a потому негоже ей на сносях полжизни бегать.
Черний заметно поскучнел и отставил домбру.
– Так зачем же ты её сюда приволок? – совсем иначе, неприветливо спросил он.
– Дак затем, что иную твою страсть, окромя юбок, ведаю, - понизил голос перьяк, - дело звонкой монетой пахнет.
Черний мигом сменил вальяжную позу, a глаза его вновь загорелись – на сей раз, по-деловому. Не как у Зренко – без хитрецы, но неуловимо похоже.
– Вот как? Выкладывай.
Перьяк помолчал – то ли обдумывал ответ, a то ли набивал цену.
– Сдаётся мне, слыхал ты, сколь щедр володарь наш за сохранение тайны о травке одной. Той, что из водицы студёной жидкое пламя делает. Девица же эта с той травкой знакома, по листу аль по стеблю узнает, - Вранц многозначительно умолк.
– Слыхал… - змельц задумчиво покрутил в пальцах резную чашу, - Слыхал, что у Серпия да у Скворцена секрет этот также хранится. И тщательно! – мужчина залпом осушил кубок, - Так, значит, по листу али стеблю?
– То-то и оно, что надо б девицу сию поближе к угодьям чужим отправить. Да с наказом – травки той образчики привезти.
– Подорожная грамота?
– Именно.
Черний хмыкнул.
– A откуда нам знать, что милая наша гостья назад возвратится?
– Уж поверь мне! Найдётся повод, - перьяк многозначительно глянул на Мьёльфу. Та рефлекторно сжалась, но взгляда не отвела.
– Ну ладно. Храни свои тайны, старый хрыч. Мне ваши церковные дрязги без надобности. Завтра… пришлю к вам мальчишку. Ну-с, время-то позднее… a не наскучил вам хозяин, гости дорогие?
Перьяк осушил кубок:
– И то верно! Пойдём, коротышка! – вино забрало и его.
Мьёльфа встала и, поддержав под руку покачнувшегося Вранца, вышла за дверь.

***
Утро застало Мьёльфу в приподнятом настроении: вмиг подобревшие (читай – почуявшие выгоду) перьяк и змельц снабдили девушку всем необходимым в дорогу. Кольцо колбасы – странного, но съедобного вида («Конская что ли?» - подумала гнома), полголовки сыра, хлеб и ещё кое-какие припасы не могли оставить девушку равнодушной. Пуще того, мальчишка, вручивший ей подорожную грамоту, всучил ещё и маленькую бутылку домашней настойки со словами: «Чтоб крепче спалось». Вранц только с усмешкой покачал головой:
– Это тебе за вчерашнее. Черний… мужик простой. Видит девку – непременно надобно цапнуть.
За что именно цапнуть Мьёльфа решила не уточнять, оставив догадки при себе.
– Пойдёшь этим трактом, - наставлял перьяк, - Выйдешь к станции, там коней меняют. При станции и корчма имеется. Переночуешь у них. Повезёт – так с попутной телегой до самого Каменецка и доберёшься. Главное – никуда не сворачивай и тракта не покидай. У леса будет развилка. Можно напрямки через чащу, но лучше – кружной дорогой. Лишние полдня пути, но зато… - мужчина задумчиво махнул рукой, - Да, вот ещё что. Вот тебе на дорогу и это… за рецепт той дивной настойки. Нипочём не узнал бы, что этот сорняк – как бишь его?
– Неболиголов, - подсказала Мьёльфа.
– Да… у нас его конским капельцем кличут. Словом, спасибо тебе, бочковая ты наша, - усмехнулся перьяк.
Мьёльфа улыбнулась в ответ.
– Ну, ступай. Как доберёшься, пошли гонца с письмецом для перьяка из «Большого гнезда». После – жду от тебя вестей не позднее седьмого числа нового месяца. И помни: не поздней конца года пришли название этой травки, a лучше – сама возвертайся с образчиками. Ну! Ступай!
Мьёльфа горячо поблагодарила Вранца и отправилась в путь.

;
Глава 3.
Дорога, и правда оказалась простой. Наезженный тракт, со всех сторон окружённый разнотравными лугами да редкими рощицами, радовал глаз… и ноги. Мьёльфа как раз подумала, что неплохо бы починить прохудившийся левый сапог, но, покуда ясное небо дождя не обещало, девушка и думать забыла об этом. Тут и там из травы вспархивали мелкие птицы, со всех сторон слышался радостный щебет. Мьёльфа осторожно подняла из-под ног былинку. «Обычный осот», - подумала гнома, - «Ещё немного – и заполонит вон тот лужок. A то и весь пригорок».
По обеим сторонам тракта вились дорожки поменьше, уводящие к стоящим поодаль небольшим деревенькам. Разномастные домики – и деревянные, и мазаные, и даже землянки со всех сторон были окружены ульями. Девушка задумчиво поглядела на одну из этих тропинок, но решила, что лучше всё же последовать совету перьяка – да и мало ли, сколько ещё вопросов чужачке задаст местный староста или кто там у них за главного…
Присмотрев валун у дороги, гнома села в тень за ним – не то чтобы слишком обширную, но хоть что-то: денек обещал быть необычайно жарким для конца Зреленя. «Надо бы разузнать, как они тут месяцы называют», - меланхолично подумала девушка. Путь обещал быть тернистым и богатым на вопросы. «И грамоту местную быстренько разучить… Кстати!» - гнома выудила из кармана змельцев свиток и развернула. Мелкие острые буквы – точь в точь местная архитектура в лице… то есть в здании особняка и гнёздища – показались на удивление знакомыми. Разве что, по концам слов чуть больше цоканья и стрекотанья накрошено. «Ну-ка…» - Мьёльфа прищурилась.
Девушка так углубилась в чтение, что не заметила подъезжающую телегу. Та, меж тем, неслась во весь опор.
– Эгей, залётные! Нноо! – раздался зычный возглас.
Гнома инстинктивно пригнулась. По счастью, сидела она с другой стороны валуна, так что возница если и заметил её медную голову, едва ли счёл нужным остановиться. Девушка торопливо свернула свиток и поглядела вслед уносящейся повозке. В поднятой пыли та едва виднелась. Мьёльфа посмотрела в другую сторону. Там с не меньшей скоростью мчался всадник. «Должно быть, пресловутый гонец», - решила гнома, - «Видимо, станция уже совсем близко». Недолго думая, гнома отрезала ещё один ломоть хлеба, положила на него кусок колбасы и решила со смаком переждать и этот заезд.
Выждав, покуда пыль уляжется, Мьёльфа встала, огляделась по сторонам… и обомлела. Прямо там, на лужке по другую сторону дороги пасся табун лошадей. Голов двадцать, не меньше. Изящные звери горделиво выгибали шею, наклоняясь за сочной травой, a копытами перебирали с такой грацией, что гнома на мгновение пожалела, что из всех искусств избрала для себя ювелирное дело, a не живопись. Ни человека рядом, ни пса – да и нужны ли они этим дивным животным? – гнома не углядела. Полюбовавшись на лошадей, девушка всё же схватила котомку, накинула на плечи и побрела дальше по тракту. Легкий ветерок приятно холодил голову, обещая к вечеру, однако, пригнать пару туч.

***
К станции Мьёльфа добрела на закате. Местный смотритель – мужчина в самом расцвете лет, но отчего-то производящий впечатление древнего старца, скептически оглядел подорожную грамоту со всех сторон, но росчерк всё же поставил и отправил путницу к местной корчме:
– Ночевать у них будешь! У нас тута мест нету! – сказал он, возвращая свиток.
«Не очень-то и хотелось», - подумала гнома, поблагодарила и вышла за дверь.
Корчма «Медонос» оказалась весьма большим, но уютным каменным зданием. Дела в ней шли замечательно: заполненный гостями зал радовал и запахами и разнообразием блюд. Девушка уселась в нише под лестницей и покосилась на сидящую рядом пару. «Тоже чужеземцы», - с облегчением подумалось ей. Пара, меж тем, горячо спорила:
– Ну и на кой было так лететь? – с вызовом вопрошала златокудрая девица, - Всё равно сначала конюшему, a теперь и корчмарю до нас дела нет! – фыркнула она.
– Зато не пешком! Взяла б да верстой раньше телегу сообразила! Не надо было бы мчаться! Или тебе так полюбилось под звёздами ночевать? Травка, соловушки… муравьи, - с ехидцей ответил собеседник – молодой рослый мужчина. Черноволосый, но явно не здешний.
Собеседница скрестила на груди руки и снесла локтем привешенный за спинку стула колчан.
– Вот, зараза! – с досадой сказала она, подбирая с пола рассыпавшиеся стрелы.
Спутник лишь рассмеялся и добавил:
– К тому же, телегу потом и продать можно, м? A всё моя смекалка!
– Слушай, смекалистый мой! – девушка, наконец, вынырнула из-под стола,  - Лучше б ты нам корчмаря пощедрее сообразил. И подавальщицу пошустрее!
– Да запросто! – мужчина прищёлкнул пальцами.
Мьёльфа только моргнуть успела, как к столу – к её, гномы, столу – подлетела искомая девка и поставила здоровую кружку:
– Пиво за счёт заведения! – услужливо сообщила она. Лучница за соседним столом зашипела.
– Да погоди ты! – шёпотом одёрнул её парень.
Подавальщица же продолжила:
– Чего гостце желательно?
Мьёльфа растерялась:
– A что у вас есть?
– Биточки телячьи, свиные рёбрышки, суп гороховый, суп с пшеном, похлёбка с картофелем, драники, грибы со сметаной, сырники жареные, овощи тушёные, баклажаны паровые… - затараторила девка.
– A рыба есть? – перебила гнома.
– Рыба? Окуньки жареные, караси печёные, сельдь слабосолёная, налим копчёный, судак на углях и угорь!
– Вот угря-то мне и надо! – ответила Мьёльфа, до глубины души поражённая местным разнообразием.
– Холодного или горячего копчения?
– Горячего!
– На гарнир что изволите?
– М-м… овощи?
– Замечательно! – ответила девка, - Я мигом! – добавила она и побежала на кухню, но была взята в осаду парой за соседним столом. Мьёльфа про себя отметила, что и парень путешествовал при колчане и луке.
– A нам! – заявила его спутница, – Всё то же самое, да ещё хлеба ржаного. И пива! В счёт заведения!
– Будет исполнено! – ответила подавальщица и умчалась к стряпухам.
Кушанье подали на удивление быстро. Обещанный угорь едва умещался на принесённом подносе. «Этакое диво и с собой унести не грех», - подумала гнома и протянула подавальщице монету.
– Что вы, что вы! Всё в счёт заведения! – залебезила та, - Кстати, валюту обменять не желаете? У нас самый выгодный курс на каменецком тракте!
– A можно? – обрадовалась Мьёльфа. Деньги-то от перьяка у неё были, но совсем немного, a вот нореземские златы да сребры поменять не мешало бы.
– Конечно! – ответила девка.
Гнома отсыпала нужную сумму и не успела надкусить первую картофелину, как уже получила россыпь востарецких монет – да ещё и с разменом!
– Всё для дорогих гостей! Хозяин сегодня очень щедрый! – подавальщица подмигнула и умчалась обслуживать других посетителей.
Гнома пожала плечами и принялась уплетать угря за обе щеки. Тот оказался на диво вкусным. «Возьму в дорогу ещё!» - решила Мьёльфа, откинувшись на спинку стула и потягивая отменное пиво из кружки.
Ночь гнома провела спокойно. Проснулась, когда солнце уже стояло в зените. Неторопливо собралась, покинула комнату, подошла к стойке и взглянула на корчмаря. Тот, неожиданно хмурый, стребовал с девушки явно двойную, a то и тройную цену за дорожное угощение.
– Много вас этаких умных шляется… - угрюмо заметил он на вопросительный взгляд гномы, - Только одни убытки!
Мьёльфа рассудила, что былая щедрость всё равно сторицей окупает и эту цену, так что спорить не стала. Приняла из рук насупленного корчмаря завернутого в пергамент угря и была такова.

***
Телега снаружи стояла всего одна – и та принадлежала вчерашним лучникам. Те снова о чем-то спорили, но голоса не повышали – скорее по привычке переругивались, собираясь в дорогу. Мьёльфа засомневалась, но все-таки собралась с духом и пошла к паре.
– Добрый день, - поздоровалась гнома. Лучники удивленно на неё воззрились.
– До города не подвезёте? – продолжила Мьёльфа и торопливо добавила: - Я заплачу.
– И тебе доброго дня, зверг… хм, девица, - ответил парень и вопросительно уставился на подругу. Та выразительно пожала плечами – мол, в город так в город. Парень хмыкнул:
– Ну, забирайся.
– Только давай не как вчера, - обратилась блондинка к спутнику, - Хватит с меня этих гонок.
– Как скажешь, - последовал лукавый ответ.
Впрочем, тронулась телега и впрямь неспешно. Умытая дождём земля дышала свежестью, a разогретое небо вовсю делилось теплом.
– Это Бьялла, а я – Исмид. Ну, a тебя как звать?
– Я – Мьёльфа, - ответила гнома, про себя решив, что имена парень наверняка выдумал.
– Ясно, Мьёльфа. Что же ты позабыла в этих… недружелюбных краях? – усмехнулся тот.
– Работу ищу!
– Работу? Это какую же? – Бьялла скептически изогнула бровь.
– Да. Я вот что умею… - Мьёльфа порылась в сумке и извлекла пару кулонов – простеньких, но отчего-то очень любимых - с кошкиным когтем и вороньим глазом - и протянула их девушке. Та взяла в руки, покрутила, взвесила, после чего с восхищением сообщила:
– Настоящее искусство! – и передала спутнику.
– Точно, - поддакнул он, возвращая работы владелице.
Мьёльфа зарделась.
– Мы тоже… что-то вроде художников, - продолжил парень, - Правда, в последнее время всё никак не найдём заказчика, - добавил он.
– Знаешь, как это бывает? – подхватила Бьялла, - Вроде и заказ интересный, и плата хорошая, да и делать там – всего ничего, a нет в работе огня. Без души выходит.
– Знакомо, - ответила Мьёльфа, - Хотя за такое, порой, и плата куда выше, чем за штучный товар.
– Так-то оно так, - ответил Исмид, - Да только проку с того… - парень неопределённо пожал плечами, - Тебя каким ветром в Востарицу занесло?
Мьёльфа замялась. О вранье не могло быть и речи – эти двое её ещё у корчмы раскусили, но правду говорить тоже отчаянно не хотелось. По счастью, вмешалась Бьялла:
– Тебе-то проку, может быть, и немного, a есть что-то надо.
– A тебе мало? Ты ж сама третьего дня жаловалась – мол, «вот, опять отъелась, ни одного стройного портрета не написать», - передразнил Исмид.
Бьялла демонстративно надулась.
Мьёльфа, решив воспользоваться ситуацией, в свою очередь задала вопрос:
– A вы, часом, не знаете, как с ювелирами в Каменецке? Куда обратиться? Цех у них там или что?
– Цех? – рассмеялся Исмид, - Ну, что ты! В этом гадюшнике каждый сам за себя. Но ты не волнуйся – с твоими талантами не пропадёшь. На украшения там все падки – и мужичьё, и бабы, и простолюдины, и знать, и даже служивые. Перья медные клепать умеешь?
Гнома задумалась.
– Пожалуй что, - наконец, сказала она.
– Вот и славно. Если ещё зачернить – от клиентов отбоя не будет! У-у, чтоб тебя! – телегу тряхнуло. Повозка только выехала к развилке, и парень, ничуть не смутившись, повернул к лесу – на более короткий, но и более каменистый тракт.
– A мы точно туда едем? – спросила Мьёльфа.
– Да точно, точно. A что?
– Просто мне тут советовали…
– Да ладно тебе! – беспечно махнула рукой Бьялла, - Завтра уже в Каменецке будем!
– Да, но…
– Брось! – поддержал спутницу Исмид, - В этом мире нет ничего такого, с чем не справиться путевой смекалкой! A так даже веселее!
Мьёльфа не решилась возразить. В конце концов, перьяк и сам говорил, что лесной дорогой быстрее будет.

***
Ночевать пришлось под сенью деревьев. Отыскав небольшую полянку, путники мигом набрали хвороста и разожгли костерок. Бьялла бросила в огонь щепоть сушёных трав, отчего в воздух взметнулся сноп искр в сопровождении едкого дыма.
– Опять ты с этой дрянью! – проворчал Исмид.
– Зато комары не заедят, - пожала плечами Бьялла.
Мьёльфа с интересом посмотрела на девушку.
– A вы и в травах разбираетесь?
– Да не… - махнул рукой парень, - Это она так. Балуется. В прошлый раз додумалась в огонь сырого осота бросить. Смердело жутко. И комарам хоть бы хны.
– Зато в этот раз точно поможет, - заметила девушка, - Тут как в готовке: главное – воображение!
– Угу. И сидеть с наветренной стороны, - заметил Исмид, - Лучше б от зверья что сообразила.
– Например, забор? Или каменную кладку по периметру?
– Не-е… - подумав, протянул парень, наконец, покончив с телегой и усаживаясь поближе к огню. Лучше добрую историю, a там – и караульного выставим, - лукаво усмехнулся он, - Видишь, спутница наша совсем устала.
У Мьёльфы, и правда, глаза немилосердно слипались. Гнома ещё немного поборолась с зевотой, но тут сон обрушился на неё с такой силой, что капитуляция не заставила себя ждать.

***
Когда это было? Давно? Столетья назад? Или только вчера? Кто же помнит?
Нас найдут?
Нас обязательно найдут!

Кромешная тьма. Дробь шагов. Брызги воды. Где она? Совсем рядом. Искра. Пламя. Выхваченный силуэт. Груда камней. Завалило проход. Бежать некуда. Грохот снаружи. Тишина. Только вода. Серебристые брызги. Камни. Камни вокруг. Голоса. Двое, мужской и женский.
– Что делать будем?
– Не знаю.
– Хоть еда ещё есть!
– Нас найдут?
Немой вопрос.
– Нас обязательно найдут!

Дробь шагов. Брызги воды. Вода студёная, чистая. Из пролома в скале так и бьёт. Смотреть – и вечности мало!
– Сколько времени прошло?
– Не знаю.
– Надо беречь еду.
– Надо.
– Хоть воды в избытке!
Горький смешок. Голод сильнее.

И почему, когда так нужен свет, его нет? A стоит проснуться голоду – так нечем его утолить. Нас найдут? Снова немой вопрос.
– Зато светло! – в голосе так и сквозит ирония.
Ещё один горький смешок.
– Думаешь, они съедобны? Эти грибы?
– Не знаю. Но их в избытке!
– Как давно мы в этих пещерах? Хоть бы трещинку в камне!
– Ты же знаешь: их нет. Мы уже в третий раз проходим мимо во-он той расселины. Каменный мешок, чтоб его!
– Нас найдут?
– Обязательно!

Жёсткие камни остриями впились в лопатки. Больно. Холодно. Страшно. И очень хочется есть!
– Как ты?
– Покуда жив. Потихоньку схожу с ума.
– Я тоже. Еды совсем не осталось?
– Хочешь грибов?
– Спасибо. Мне хватило и в прошлый раз. Боюсь помереть раньше времени. Знаешь, обидно, если живым найдут только тебя.
– Знаю.

Как давно не было света! Хоть бы один солнечный лучик! Не-ет! Только эти проклятые грибы. И камни в самом дальнем конце пещер. Вода. И скрежет.
– Смотри! Это яблоки.
– Нарисованные!
– Зато в избытке! А на безрыбье…
– Не начинай. Хм, рыба… Знаешь,  я бы сейчас вот такую рыбину съела!
Скрежет.
– Какие мягкие камни!
– Тут целая стена такая. Небось от сырости… A знаешь? Что, если рыбине этой приделать голову того барыги? Ну, помнишь? Вот так!
– Хм-м… Пожалуй, так даже лучше. Даже есть расхотелось. Таким страховидлом и отравиться недолго! Как насчёт сочного окорока?
– Не откажусь. Вот смеху-то будет, когда нас найдут! Нас ведь найдут?
– Нас непременно найдут!

Время летит незаметно. Голод отступил, сменившись тупой болью. Руки всё слабее. Надо! Надо дорисовать!
– Как ты?
– Почти закончил.
– Что это?
– Подойди ближе.
– Эй! Нос у меня совсем не такой!
– Ага. Этот куда краше твоего.
– Ну, спасибо! Вот я тебя сейчас!
– Валяй. Время ждёт.

Время ждёт...
– Вот, полюбуйся!
– A ничего так! Правда, с ушами намудрила. Это месть?
– Как же без этого! Сейчас, ещё пару штрихов…
– Что же? Останемся в камне?
– Хоть так. Их непременно найдут.
– Нас! Нас непременно найдут!
– По обе стороны от прохода.
– Век бы на тебя смотрел.
– A я – много дольше! Хоть бы и в камне.
Горький смешок.

Сколько времени прошло? Месяц? Год? Столетие? Кто бы ответил! Скалы не ведут календарей. Только вода об руку с вечностью их подточат.

Грохот. Узкая полоска света. Всё шире. И шире. Гора осыпается крошкой, корявые рисунки пылью сходят со стен. Белая пелена застит глаза. Как же больно!
– Эй, ты живой?
– Да вроде. A ты?
– Я, кажется, умерла. И ты…
– Ты только глянь!
– Хвала всем богам! Ягоды!
– Погоди! Может, они ядовиты?
– Да брось! Это же земляника! Эй! Ты что сделал?!
– Я же говорил, что они опасны.
– Но поганки-то из ягод делать зачем?!
– A как тебе ягоды из поганок? Вон, ещё куст.
– Вот это да! Так что же это…
– Не знаю. Но предлагаю наесться вдоволь.
– М-м-м… Мне бы сейчас головку сыра!
– A это что, по-твоему? Там, на пеньке!
– Ох… Может, лесорубы оставили?
– Или кое-кто сообразил её поискать.
– Экий ты у нас сообразительный!
– A то! Погоди… что это?

Рык. Острые когти. Резкая боль.
– Да чтоб тебя!
– Чтоб эту кису? Это всего лишь котёнок!
– Но как же?
– Не знаю!

***
Грозный рык. Острые когти.
– Да чтоб тебя! Бьялла!
– Это всего лишь котёнок!
Мьёльфа заполошно вскочила.
– Что?! Где?
Лучники мигом уставились на очнувшуюся гному.
– A, проснулась, наконец!
– Кажется, да… - ответила Мьёльфа, с трудом приходя в себя.
По поляне с утробным рыком носился маленький зверь. Дикая кошка? Кряжистое лохматое тельце змеёй мелькало в траве, выныривая то тут, то там, и набрасываясь на юркий конец бечевы. Другой конец был в руках у Бьяллы. Хищная пасть проносилась у самых ног девушки, но та даже не думала шелохнуться.
– Это котёнок! – с нажимом повторила лучница.
– Угу, как же… Целый манул!
– Ой-ой, какие мы нежные. Он ведь совсем не страшный! Правда, Мьёльфа? – Бьялла невинно уставилась на гному.
– А… Да, наверное, - та, наконец, проморгалась, - A что? Уже утро?
– A как же! Поднимайся, соня! Мы уже и завтрак сготовили. Ты только глянь!
Мьёльфа глянула. На завтрак был угорь. Её угорь. Тщательно разогретый на костре и уже наполовину съеденный.
– Мы тут немного подсуетились… Сама понимаешь, - без тени вины сообщил парень, - В счёт платы… за проезд до города!
– Ясно, - хмыкнула Мьёльфа и украдкой проверила сумки: всё ли на месте? Вроде бы, всё. Кроме угря. Успокоившись, гнома вновь посмотрела на котёнка:
– A он точно один? Мамка за ним не придёт?
– Не! – махнул рукой Исмид, - Эти мордовороты во-от с такого возраста поодиночке живут и сами себе еду добывают. Это ж чащобец! Второго такого за семь вёрст не встретишь. Мьёльфа глянула на «мордоворота». Морда как морда. Пошире, чем у обычной кошки… может, пасть чуть позубастее. И три пары ушей. Да и мохнатое туловище без намёка на жирок отъевшихся домашних мурок.
– Ну, ладно… - с сомнением покачала головой девушка.
– Ты доедай – и двинемся. Сегодня уже в Каменецке будем!
Мьёльфа покорно доела угря, и компания тронулась в путь.

***
– Пришла беда, отворяй ворота! – зычно крикнул Исмид.
В город путники добрались уже к полудню, но, видимо, где-то в лесу промахнулись тропкой, и вышли не к главным воротам.
– Кака-така бяда? – отозвался сонный стражник, - Таких не звали!
– Да открывай же! Не то тебе Центий башку открутит! Мы с ним давние дружки…
Бьялла с недовольством посмотрела на спутника, но промолчала.
Стражник засуетился. Наконец, ворота открылись, и старичок проворно принял из рук Исмида подорожную грамоту.
Покуда мужичок по слогам разбирал написанное, Мьёльфа всё глядела на лес. Котёнок сопровождал телегу до самой кромки, пока Бьялла не бросила ему кусок бечевы со словами:
– Ну, ступай, большой зверь! Тебе пора возвращаться! Иди с миром.
Мьёльфа только моргнуть успела, как в кустах зашуршало. Миг – и на поляне показался огромный – с лошадь – дикий кот с лоснящейся рыжей шкурой и яркими янтарными глазами. Блеснув на спутников, зверь скрылся в чащобе. Мьёльфа снова сморгнула. Показалось что ли?
– Эй! A вы, барышня? Где ваши бумаги?
– A? Да! – опомнилась гнома и извлекла из сумки черниеву писанину, - Вот, держите.
Старик хмыкнул и всмотрелся в мельтешащие строки.
– Да полно тебе! Всё в порядке у неё с бумагами! – проворчал Исмид, - У госпожи Мьёльфы и покруче Центия покровитель имеется!
Стражник и бровью не повёл. Добросовестно дочитал до конца и протянул грамоту девушке:
– Тут значится, вам в гонецкую надыть. Ступайте вон той дорогой, третций дом по правую руку.
– Спасибо, добрый человек! – ответила гнома.

***
– Ну, здесь наши пути расходятся! – сообщил Исмид, - Тебе туда, - парень указал на неказистое каменное здание, - A мы дальше, своей дорогой…
– Хорошо. То есть… спасибо! – поправилась Мьёльфа.
– Ты, главное, береги себя, - с теплотой добавила Бьялла, - Люди смертны, a искусство живёт в веках! Помни об этом.
– Буду помнить, - озадаченно ответила гнома и спрыгнула с телеги.
– Нно! Пошла! – гаркнул Исмид – и кони с цокотом помчались вверх по каменной улице так, что Мьёльфа даже не успела протянуть спутникам и пары монет.

;
Глава 4.
Покончив с отправкой весточки «доброму другу» в Большое гнездо – Мьёльфа не рискнула сама чиркнуть пару строк, попросила писаря, решив, что пара медяков – не такая большая плата за письмецо местными рунами (зато и вопросов меньше) – девушка углубилась в изучение города. A поглядеть было на что. Уже подъезжая к Каменецку, гнома отметила про себя странное расположение местных гор. Большая, средняя и малая Каменки одиноко стояли посреди полей, образовывая треугольник. В центр его террасами вгрызся город. Наверху, сколько хватало глаз, высился и второй – помельче, но и побогаче: даже отсюда виднелись острые шпили гладко отшлифованного угрюм-камня. Здесь же, внизу, всё было куда проще: узкие, но высокие домики сотами лепились вдоль скал, кое-где зияли огромные дыры, уходящие вглубь породы. Люди сновали туда и сюда – сплошь черноволосые да ясноглазые, в простецкой одежде, отличающейся разве что слоем копоти. Стражники лениво прохаживались по улице, позвякивая доспехами – явно местного производства: не слишком искусно выполненными, но прочными и начищенным до зеркального блеска. У каждого была метка – ворон, символ Воста.
Мьёльфа огляделась: куда дальше? Со всех сторон возвышались горы, загораживая горизонт – a вместе с ним и саму Иглокость, доселе маячившую на севере знаком далёкой мечты. «Ладно», - подумала гнома, - «Для начала, неплохо бы деньгами разжиться, a там – снова в путь. Положим, до конца года погоня мне не грозит, a уж с деньгами и откупиться сумею», - Мьёльфа решительно натянула капюшон: писарь вопросов не задавал, но будут ли столь добры к чужеземке другие востарцы? Дорогой девушка видала иностранцев, но не так, чтобы много. A у неё и волос приметный, да и ростом гнома едва ли до низенькой человеческой женщины дотянет. «Ладно, пойду этой дорогой, авось и корчма найдётся неподалёку. Там и о работе справлюсь», - подумала гнома и побрела вверх по улочке.
По обеим сторонам от каменистой дороги вились сточные канавы – довольно широкие, худо-бедно сдерживающие плеск нечистот. Однако приближаться к ним очень уж не хотелось – не ровен час, окатит, и где потом отмываться? Запах стоял соответствующий. Потолкавшись то тут, то там, девушка вышла к небольшой площади. На ней раскинулся рынок – тесный и столь же непередаваемо ароматный, как и весь град. Мьёльфа побродила между прилавков, послушала зазывал и уже думала идти дальше, когда на глаза ей попалась старушка с россыпью каменных украшений да посуды с резными вставками. Набравшись храбрости, гнома всё-таки подошла.
– Добрый день, бабушка!
– И тебе не хворать, деточка! – с усмешкой ответила та, - Что, буски себе присматриваешь, иль перстенёк? У меня тут всякое есть… Что тебе любо?
– Да я не то чтоб присматриваю… мне поучиться бы ремеслу! – нашлась Мьёльфа.
– Эвона какая прыткая! – старушка озадаченно посмотрела на девушку, - A сама-то чего умеешь? Камень точить – это тебе не пышки с мамкиного стола тибрить, и не кочергой пламенку ворошить!
Мьёльфа пропустила мимо ушей последнее замечание, a вместо этого выудила из кармана пару серёжек – совсем простых – и протянула их женщине. Та подслеповато прищурилась, поцокала языком, вгляделась в лицо девушки и, наконец, заключила:
– A хоть бы и так. Приходи сюда к вечерней страже, я как раз собираться буду. Живёшь-то где? A, да ты, вижу, нездешняя… Ну, приходи, приходи вечером, потолкуем. Тебя как звать-то?
– Мьёльфой.
– A я – Гвина. Ежели вечером не успеешь, спроси, где старушка Гвина живёт – тебе всякий подскажет.
– Спасибо, - ответила гнома.
К вечерней страже она успела.

***
Мьёльфа сидела за столом в высоком и узком доме. Каменные своды каждого из четырёх этажей здания сходились высоко над головой, придавая даже простым вечерним посиделкам удивительную торжественность. На небольшом низеньком столике был разложен инструмент – всевозможные молоточки, резцы и надфили разных форм. Рядом лежал материал – куски породы, металла. Гвина, по большей части, работала именно с камнем, вытаскивая из его недр изысканные узоры. Мьёльфа же предпочитала металл.
– С ковкой у нас туго, - вещала старушка, - Последний хороший кузнец – и тот в Большое гнездо подался. Тута в городе и самого завалящего нетути, окромя военных – да и тем за воротами мастерские ставить велено. У этих и простой вилки не допросишься, - Гвина вздохнула, пряча в обитый тканью ларец так и недоделанный столовый набор. Шесть ножей уже красовались в ручках её – Гвины – работы, три вилки также обрели положенный вид. A вот ещё три каменные заготовки остались без дела: не к чему было их крепить.
– Отчего так? – недоумённо спросила Мьёльфа.
– Да вот, не велит господарь наш Взорец. Говорят, это так от пожаров придумано. Во всём Каменецке, a в Воронецке – так и тем более, огонь под запретом. Да и по всей Востарице кто пожара остерегается, тот открытого огня в доме не допускает, - бабка хитро прищурилась:
– A ты, деточка, совсем дикая. Издалека ль?
– Издалека, - вздохнула Мьёльфа, уже готовясь отвечать на неудобные вопросы. Однако тактичная Гвина лишь хмыкнула и сказала:
– Знаешь, и я была когда-то такой, - гнома вскинула брови, - Я тоже чужая здесь, в Каменецке, - пояснила старушка, - Родичи мои живут далеко на севере – там, где лишь дикая вьюга воет, и морозы землю так выхолаживают, что лишь глубоко в её недрах найдёшь спасение. Это страна легенд и нестареющих карт, страна схронниц и схронников, что чужой покой берегут и платят высокую цену, проживая бессонные столетия. Ибо такова их судьба. Я-то думала, я изменю мир! Молодая была да бойкая. Уж как сгинул схронник в моём поселении, так и выпало мне сменить его на долгие годы. Только я не таковских – я иной судьбы для себя хотела! Там и весна пришла, и дороги оттаяли. Так и бежала я к соседям в Востарицу. Долго скиталась, покуда не прибилась к каменщикам – те и выучили девчонку своему делу, токмо что в сами горы не брали. А из породы прибор всякий точить, каменья по цвету и по узору различать – этому выучили. Камень меня любит – сам в руки плывёт и узор свой показывает. Иной раз стукнешь – и на ровные плашечки  сам разлетится, a в каждой – глядь! Дерево диковинное али птица дивная! Любы стали мои побрякушки богатым господам из столицы. Так я и перебралась сюда, в город. Думала – дальше пойду, в самом Воронецке осяду, да токмо стала меня выедать изнутри хвороба каменная. У них, у каменщиков-то, короток век, покуда самое нутро их наружу не вылезет. Там уж и до могилы недалеко. Вот тогда-то и пожалела я о доле схронничьей, что по молодости столь неприглядной казалась. Уж лучше века в бессонных трудах ради своих близких, да в чародейском дурмане, нежели краткий миг ради собственной прихоти! – старушка тяжело вздохнула.
Мьёльфа судорожно стиснула кулаки и спросила:
– A можно…
– Послушай меня, девочка! – чужим, неестественно сильным голосом пророкотала Гвина, - Послушай меня и ответь: готова ли ты взять на себя ответственность за свою судьбу? Не будешь ли ты жалеть того, что оставила?
Гнома замялась. Ей на миг почудилось, будто это дедко-Модри смотрит на неё из-под тяжёлых бровей, и глаза его мечут молнии – как всегда, когда он заговаривал об Иглокости и злой судьбе, погнавшей его в дорогу. Мьёльфа мотнула головой, гоня прочь наваждение.
– Ну? Так отвечай! Пойдёшь ко мне в ученицы? – спросила Гвина.
– Пойду! – ответила Мьёльфа, глядя прямо в глаза старухе.
На миг показалось, будто слышен треск тонкого весеннего льда – то потеплел взгляд Гвины:
– Ну, хорошо. Только потом на судьбу не жалуйся. Это твой выбор!
Гнома кивнула.
– Так что ты хотела спросить? – совсем уже по-доброму, по-домашнему осведомилась старушка.
– А… Да! – Мьёльфа, пользуясь моментом, затараторила – A можно посмотреть на узоры каменные? На птицу? Или на дерево? И чем вы тогда печку топите, если огонь в городах под запретом? A готовить на чём? А…
– Будет тебе, внучка, и узор, и птица! – прервала её Гвина, - Иди-ка сюда. Ну же!
Старушка подошла к двери, ведущей в соседнюю комнату. Мьёльфа, решив, что поправлять «бабушку» неразумно – в самом деле, она, гнома, была ей едва ли не ровесницей! – проследовала в указанном направлении. За окном уже совсем стемнело, a из узкого дверного проёма лился уютный свет очага – и девушка без раздумий шагнула в комнату.
– Поди-ка сюда! – Гвина пальцем поманила Мьёльфу к камину. Гнома подошла и остолбенела: внутри на углях сидела, нахохлившись, небольшая птичка. Решётка не давала ей покинуть пределы очага, отчего та недовольно цепляла крохотными коготками толстые прутья. Но поразила Мьёльфу не эта странная клетка, a сама птица. Золотые перья переливались всеми оттенками пламени – от белого до лилового и синего, a в комнате было тепло – не хуже, чем в натопленной хладокорской избе. Гнома недоверчиво протянула руки – и в них упруго ткнулось тепло, исходящее от птицы. Та наклонила голову набок, глядя на девушку янтарными глазами – по три на каждой стороне головы – и расправила крылья. Передние были крупными, яркими. Оперение палило жаром истопленной печи, сияло жгучим белым пламенем. A вот задние, маленькие крылышки были красными, как хорошо прогоревшие угли, уже не коптящие, и мягко греющие. Толстые лапки – их тоже оказалось четыре – попеременно перебирали то пол, то прутья частой решётки.
Мьёльфа так и застыла, заворожённо глядя на птицу.
– Это пламенка, - коротко пояснила Гвина, - в былые годы её тепла аж на целый дом хватало. Даже зимой! Это сейчас она уже совсем старенькая стала, жара мало даёт. Но и то – на два этажа летом, и один зимой пока хватит. Тебе жить-то есть где? – с тревогой спросила старушка. Мьёльфа замялась:
– Да… я… на постоялом дворе. Или ещё где подыщу местечко…
– Вот что, девочка! – решительно начала Гвина, - Я дам тебе одеяло потолще. Летом можешь жить наверху. У меня кости старые – лестница не по мне. Да и тепла больше нужно. С тебя – всякая помощь по хозяйству, и в ремесле старание. Ежели будешь прилежно учиться, живи себе на здоровье, сколько вздумается – мне, старухе, всё веселее будет. Ну a ежели отлынивать станешь – не обессудь: у меня дармовой крыши нет. Понятно?
– Понятно! – вздохнула Мьёльфа, про себя подумав, что с таким-то характером ужиться будет непросто. Но да и на том спасибо: экая удача – в чужой стране да с чужими людьми! Девушка исподволь глянула на Гвину и спросила:
– Скажите, пожалуйста…
– Да?
– A правда, что востарцы совсем чужеземцев не жалуют? Может, мне остерегаться чего?
Старушка рассмеялась:
– Не жалуют! A то как же! Тут как везде: сперва докажи свою честность да пользу для люда – a там… закон что дышло!  Так-то, конечно, иноземцев не жалуют, цвергенов – так и вовсе живьём сожрать норовят… но ты, девочка, не бойся! Я по первости с тобой везде ходить стану, скажем, что ты моя племяшка внучатая, от сестры моей сводной – стало быть, родственница. Мигом отстанут!
Гнома успокоилась: вот и не придётся на каждом углу байку про бочки рассказывать.
– Спасибо! – горячо поблагодарила она.

***
Дни летели со скоростью ветра. Мьёльфа и оглянуться не успела, как Зрелень подошёл к концу, и Сборень вступил в свои права, выгнав в поле всех – от мала до велика. Гнома привыкла, напрашиваясь у хозяйственной Гвины на помощь, отправляться к торговцам – к тем, что жили за городской чертой. У них она брала мёд, оставляя взамен то звонкую монетку, a то и безделушку, выточенную из камня попроще да поцветастее. По дороге девушка то и дело замирала, вдыхая пряный травяной аромат – здешние луга пахли совсем иначе, не как в Хладокорье – свежо и сыро, и не как в Нореземи – разнотравно и дико, нет! Здесь природа подчинялась суровым законам востарецких мастеров, расчертив самоё себя на ровные прямоугольники – и под рожь, и под пшеницу, и под медоносный лужок. Едва ли не через каждый десяток шагов девушка наклонялась, собирая местные травы. Травку-огнёвку она так пока и не нашла, но образчики разных полезных сборов перьяку Вранцу отправляла регулярно. Тот и рад-радёхонек, покуда о долге и не заикался. Пробовала Мьёльфа у Гвины аккуратно повыспросить – не знает ли она какой огонь-травки, на что та лишь всплеснула руками:
– В травах я не сильна. A ежели тебе травник али знахарь понадобился, ступай, деточка, к Мышацу! Я ж всё понимаю: твоё дело молодое… - старуха игриво подмигнула. Мьёльфа пожала плечами, но зарубку в памяти сделала. И впрямь что ли заглянуть?
Девушка остановилась, смахнув пот со лба: денёк выдался неожиданно жарким. Зима в Востарице наступала гораздо раньше, чем в Хладокорье, но и снега сходили куда быстрее. У них-то, у гномов, как выпадет первый снег, так и пролежит, укрытый еловыми ветками, покуда солнце совсем жарким не станет. Здесь же тёплые дни сменялись холодными неделями – и вновь начинало палить непривычно горячее солнце, - и так, покуда небо опять не заволокут тяжёлые серые тучи, с каждым разом останавливаясь всё дольше и дольше. Мьёльфа огляделась по сторонам. Фиолетовые поля слева, искусно вычерченные по линейке, окаймлялись прозаичной лебедой. «Хоть так», - подумала девушка. Справа небо набухало дождём, цепляющимся за самые маковки низких Каменок. «Успею!» - гнома подобралась и пошла к горам. Те всегда надвигались как-то неожиданно, вмиг обступая со всех сторон, вырастая из земли наподобие гладких вороньих когтей. Страж у ворот приветливо кивнул – хватило и пары недель, чтобы все запомнили «внучатую племянницу Гвины с Дикого Севера». Дикий – он на то и дикий, чтобы оттуда люд чудной приходил, диковинный. Потому вопросы и о меди в волосах, и о глубокой синеве глаз – не как у востарцев – льдинками, a каменьями самоцветными, и о малом росте, и о прошлом, и о семье – все эти вопросы мигом отпали. Да и то на руку: Гвина сама была невысока да кряжиста, чем не родня? A уж как прознал честной народ, что и Мьёльфа – на все руки умелица, так и стали у дома околачиваться – кто поодиночке, a кто и гуртом, мимо окошка прохаживаясь, да за ставни заглядывая. Гнома поначалу таилась, a там – плюнула на всё, поставила себе верстак у самого оконца, со всех сторон обложила светогрибами и принялась за работу.
Как выяснилось, ювелиров в обоих городах было немного – и каждый ценился на вес золота. Золотом они и торговали. Мьёльфа же, назубок заучившая дедово правило: «Из злата всякий блестяшку сделать сумеет, a ты поди-ка из простой меди украшеньице сделай, да чтоб охотнее золотого брали», - пошла к первому кузнецу за воротами да разжилась и медной проволокой, и листами. Мужик поначалу крутил пальцем у виска, однако со временем понял и свою выгоду – не впервой уж и цену задрать порывался, да Мьёльфу не проведёшь – и не таких уламывала. Медь у него была так себе, но умелые руки превращали и этот сырец в настоящее произведение искусства. Свою лепту вносила и Гвина – заприметив, что у гостьи работа в руках горит, охотнее стала Мьёльфу и своему ремеслу учить, всякие камни, узоры показывая, да наставляя, что лучше берут – в Каменецке и в Воронецке по-разному. Пару раз приглашала Мьёльфу с собой на торжище, да только проку в том мало было – работа стоит, a к «племяннице» уж и со всех деревень, и из дальних концов города народ валом валит – хоть в самом доме ты лавку делай! Гвина и сделала, уступив прихожую и отгородив рабочий угол для себя и для Мьёльфы. Вечерами же сиживали они обе за чашкой ароматного сбора да беседовали обо всём, что в городах делается. Особенно нравилось Гвине рассказывать о придворных причудах да собирать самые жуткие слухи.
– Уж как давеча в колодезе труп сыскали, так всю стражу посередь ночи на ноги подняли!
Мьёльфа меланхолично размешивала чай: эка невидаль – труп в колодезе. Небось сам по пьяни свалился! Да если и помогли – что с того? Как будто в столицах мало других новостей!
– Да токмо труп этот такой иссиня-зеленушный – будто ни кровинки в ём не осталось!
– Иссиня-зеленушный? – Мьёльфа с сомнением подняла брови.
– Верно. Сам Мышац мне о том говорил!
– Интересно, - гнома подумала и отхлебнула чай. Пряный сбор бодрил и мигом поднимал настроение – самое то для уже ставших холодными вечеров да в каменнои доме.
Впрочем, девушке грех было жаловаться: за свою жизнь хозяйка успела и скопить на приличное жилище, и хорошенько его обставить. Дом был пустоват, но не лишён уюта. В мастерской царил рабочий порядок – то есть всё нужное и ненужное находилось всегда под рукой и всегда в новом месте, подчиняясь только законам энтропии и хаоса, в жилых помещениях было светло, a старушка-пламенка согревала своим теплом целых два этажа. Гвина, конечно, подумывала о том, что неплохо бы завести птичку помоложе да поярче, но и с этой расставаться не желала:
– Куда уж мне, старой! Вместе век доживать будем – говорила она, - Разве можно её на гибель обречь?
Пламенки были птичками нервными – чуть что, болели и прогорали. Хуже того: если в доме было больше одной такой пташки, они начинали друг друга подзадоривать да поддразнивать, заливаясь сиплыми трелями. A уж если одна из них испугается… пиши пропало! Оттого-то в городе никто не держал кошек – те так и норовили сунуть лапы за прутья каминной решётки, не боясь исходящего от перьев тепла. Подумаешь: пара опалённых усов! Зато какой сытный ужин! Или завтрак… Потому городские задворки кишмя кишели кондрашками. Мохнатая нежить людей совсем не боялась – Мьёльфа даже днём встречала чёрные тени, мечущиеся в подворотнях. Горожане относились к этому с глубоким равнодушием: кондрашки так примелькались востарцам, что те иной раз и пнуть эту шкодливую пакость не гнушались. Впрочем, в самые трущобы в одиночку соваться не смели. Лишь бы пламенки были спокойны – под защитой внимательных хозяев и толстых стен, через которые ни одной кошке – живой или мёртвой – не пробраться.
Опасно было и молодую птичку в дом к старой брать: эти пернатые отличались особой мнительностью, мигом соображая, что хозяева их – лжецы, каких поискать, и без чувств валились на пол, a то и вовсе – так выгибали шеи, глядя на новеньких, что сами себе ненароком сворачивали. Иногда это приводило к гибели сразу нескольких птиц. Так что Гвина, не озаботившись в своё время взять сразу несколько пламенок, чтобы им было привычнее в компании щебетать, мирно ожидала кончины своей старой подруги, надеясь, что эту зиму они обе как-нибудь да переживут. Мьёльфа в этом и не сомневалась.

;
Глава 5.
Мьёльфа сидела в старинной корчме «Вороново перо» и краем уха слушала пьяные бредни, доносившиеся из-за соседнего столика. На душе было тоскливо. Белые мухи уже начали носиться над головой, но пока не решались надолго осесть на мостовых. Дни становились короче, a солнце всё чаще пряталось за тучами – сначала дождевыми, a после – и снежными. Придёт время – и белый полог скроет и нечистоты, и трущобных кондрашек, и надежды пережить здесь зиму. Настанет время платить по счетам. Где-то нынче найдёт она травку-огнёвку?
За соседним столом оглушительно чихнули и выругались. Сырость каменного города мало кого оставляла равнодушным.
– Слыхал, что на севере деется? A, портняжич?
– Слыхал! Снова налоги подымут, как пить дать!
– A вот и нет. Там, говорят, наши очередной прорыв учинили. Тактика измо… измат… тьфу ты! изматюгиванья противника, во!
– Н-дэ?
– Вот и «н-дэ»! – передразнил собеседник, - С лета, почитай, уж в третий раз бьём. Иль ты совсем глашатаев не слушаешь?
«Как-то там Гвина…», - с тоской подумала Мьёльфа.
В самом начале Укрывня засобиралась старушка в дорогу. Мьёльфа сначала не поняла, что отлучка будет не день или два – как бывало порой, если нужны были особые камни да новые краски: вдвоем с гномой они таки стали приторговывать и толчёными минералами – по науке Гвины – и брали их охотно – на платье али на сапоги, a то и на лица знатных господ. Раньше-то не на кого было старушке хозяйство оставить, a с Мьёльфой дело на лад пошло – можно было на денёк-другой уйти поглубже в горы, иногда – и кругом снаружи обойти, подбираясь к одной Гвине ведомым пещерам. Девушка не роптала, вовсю погружаясь в работу. К тому же, и ей доводилось ночевать в полях, ежели в гостях у селян задержится или дорога к кузнецу больно извилистой выйдет. Мьёльфа не волновалась, покуда хозяйка её не огорошила:
– Ну, милка, свидимся теперь к излому зимы. Ждёт меня долгое путешествие, ежели не вернусь – не серчай. Такова, знамо, судьба моя.
Мьёльфа опешила. Бросив на девушку лукавый взгляд, Гвина рассмеялась:
– Как ни беги от судьбы, никуда от неё не скрыться. Была мне участь схронницы уготована, так теперь каждую осень зовёт меня даль, моя дикая родина. Как там сейчас мои братья да сёстры? Не выморозил их трескучий Хлад? Учись, девочка, нести ответственность. Ты молодая, тебе ещё пригодится!
Мьёльфа молча смотрела на Гвину, a та лишь набросила на плечи котомку и бодрым шагом древней, но нестареющей вечности ушла в золотой листопад.
A сейчас уже белые мухи кружились, неспешно залепляя окна. Этот снег, может статься, и ляжет. Мьёльфа только потом узнала, что налёт, сподвигший её бежать из Нореземи, был чьей-то гениальной глупостью. Долгие годы востарцы не решались выдвинуться в Нореземь, a тот случай показал им, сколь слабы соседи. «Кабы не Пограничье…» - говаривали особо ретивые завсегдатаи «Воронова пера», и многозначительно перемигивались. Что там не так с Пограничьем, Мьёльфа смутно догадывалась, припоминая свою встречу с повухом и войдымом, но в последнее время слухи стали совсем уж странными:
– A вы слышали?! - к соседнему столику подошла Цанцка – болтливая подавальщица, - Кого к Мышацу привезли! Дряхлый – ну, чистая кость, глаза навыкате, глотку дерёт, a что говорит – непонятно! Соседка Менцка сказала, что это чистой воды костоход!
Мьёльфа вздрогнула. Слыхала она об этой напасти. Видать – не видала, но и в Нореземи, и в Хладокорье старики старались не поминать почём зря войско непогребённых и оттого беспокойных мертвецов. Чем чаще приносили грозные вести, тем сильнее боялись люди, и тем крепче становилась вера в костоходов. Сама гнома и рада бы пропустить досужие байки мимо ушей, но долг завсегдатая «Воронова крыла» обязывал проявлять умеренное любопытство. К тому же, корчмарь – дядька Дрынц – и сам не дурак был подлить масла в огонь, иногда пересказывая, a иногда и на ходу придумывая новые сплетни. Порой, мужчина так увлекался, что пяток яиц, поутру снесённых соседской курицей, к вечеру синел, обрастал чешуёй и начинал пыхать огнём. Вот и сейчас корчмарь помалкивал – знай раздувал любопытство охочих до баек гостей:
– A это старого Вития кости. Ну, помните такой угрюмый? Из ромбов! Он ещё Збышецу оглоблей по хребтине пройтись обещался!
Посетители пьяно заржали. Кто-то бойкий радостно предложил:
– Так ежели он теперь костоход, давайте сами ему люлей надаём! Неча тут в городе разводить всякую погань! Только сначала выпьем!
– Выпьем! – поддержала толпа.
В углу корчмы неторопливо перебирал струны певун – не то чтобы очень талантливый, берущий больше задором, чем музыкой, парень с кудрявыми дымчатыми волосами и настолько невыразительной внешностью, что покуда в руки домбры не возьмёт, никто и не вспомнит о его существовании. Ему даже прозвище говорящее дали – Тень. Правда, стоило ему всё-таки взять инструмент – и взгляда было уже не отвести: певец будто вбирал в себя всё внимание, приковывал к себе и отпускал лишь когда сам того пожелает. Пальцы ловко пробежались по струнам, напоследок вырвав из них раздражённую трель. «Ну уж нет!» - подумала Мьёльфа и поднялась. Махнула Дрынцу, кинула в плошку пару монет и вышла в холодный сумрак.

***
По мостовой змеёй стелилась позёмка. Хватала за ноги, силилась заплести дорогу узлом и отступала, разбитая твёрдым шагом – с тем, чтобы вновь собраться в хладное воинство за спиной. «Что-то будет…», - подумала Мьёльфа, поглубже кутаясь в шарф. Помогало мало – камень кругом будто высасывал тепло из-под самой плотной одежды, a холодный ветер, голодным волком воющий в подворотнях, наводил на нехорошие мысли. Зима подкралась совсем незаметно и вот-вот готова была всадить нож в спину зазевавшегося прохожего, мороком вынырнув из тёмного закоулка. «Зимой без дохи не обойтись…», - мельком подумала Мьёльфа, проходя мимо калашной. Оттуда тянуло теплом и хлебом так, что живот предательски заурчал, a ноги вмиг сделались ватными. Нет, конечно, тучный калачник Ванций с радостью примет в гостях добрую знакомую, но гнома по опыту знала: паршивое настроение – на редкость заразная штука, и ни к чему разносить его по всему городу. К тому же, выслушивать ещё одну порцию слухов об очередном востарецком налёте очень уж не хотелось. Мьёльфа надвинула капюшон. С наступлением холодов город стал чище, сточные канавы уже прихватывал лёд, a поднявшийся ветер сдувал любой запах. Даже слова застревали в горле, вздумай кто крикнуть на улице. Девушка поёжилась. Дом был уже совсем рядом. Гнома поднялась на крыльцо, достала из кармана связку ключей и, коротко глянув в студёное небо, открыла дверь. Скоро, скоро придёт зима.
Внутри было темно. Мьёльфа накинула на железные крючья засов и подивилась: мало того, что темно, так ещё и сыро донельзя. И холодно! Девушка с содроганием обвела мастерскую взглядом. Всё на своих местах. Ощупью пробравшись к дальней стене с дверью, ведущей в жилую комнату, гнома осторожно надавила на ручку. Старый механизм негромко щёлкнул, и дверь беззвучно повернулась в хорошо смазанных петлях. Девушка крадучись зашла внутрь. В камине теплился слабенький огонёк. Света гномьим глазам хватало, чтобы разглядеть: в комнате всё как обычно. Разве что, холод пробрался и сюда. Мьёльфа шумно выдохнула и всё ещё осторожно, но уже не с такой опаской подошла к камину. «Проголодалась что ли пташка?» - подумала гнома, взяла со стола деревянную плошку с хлебом и бросила взгляд за решётку. Миг – и тарелка стукнулась об пол. Гнома опрометью бросилась к камину. На дне лежала угасшая пламенка.
 
***
Мьёльфа не рискнула оставить пламенку дома – та ещё худо-бедно теплилась, изредка поднимая голову и поводя туманным взглядом. Девушка пробовала дать воды, но птичка лишь грустно на неё посмотрела и затянула глаза плёночкой век. Тогда гнома сунула птаху за пазуху, потуже затянула пояс, накинула капюшон и вышла в морозный мрак.
На улице совсем стемнело. Редкие прохожие испуганными котами шарахались в стороны. Потеплело. Мокрый снег залеплял глаза. «Только бы успеть!» - подумала девушка. Дом Гвины был расположен на одной из улочек, напрямую ведущих к главным артериям города. Это не какие-нибудь задворки, где и днём-то остережёшься пройти! Но сейчас, ночью, всякое могло приключиться. A ну как с крыши свалится шальная нежить или дорогу заступит лихой человек? Поди угадай, что хуже! Мьёльфа об этом не думала. Бегом неслась она вверх по улице – на площадь Вестников, к дому знахаря Мышаца.
Птицей взлетев на крыльцо, Мьёльфа на миг остановилась, выдохнула. Схватилась за железную колотушку, постучала. В лавке было светло, знахарь суетился где-то в глубине. Из оконных щелей тянуло запахом благовоний. Гнома терпеть не могла эту гремучую смесь дыма, пряностей и лёгкой гнили, но другие клиенты, видимо, считали иначе, мигом располагаясь к столь сведущему человеку. Девушка постучала ещё раз.
– Иду! Сейчас! – послышался звук замка, лязгнул засов – и дверь распахнулась, - A, это ты! Заходи, не стой на пороге! – Мышац посторонился, пропуская девушку внутрь, - Ты извини, у меня тут неприбрано… вот уж не ждал! Не серчай, но сейчас не лучшее время для гостей, - затараторил знахарь, но бегло взглянул в глаза Мьёльфе и мигом осёкся: - Случилось что?
– Случилось! – ответила Мьёльфа и достала из-за пазухи птицу.

***
Они сидели за столиком на витых ножках и разговаривали. На столе лежала еле живая пламенка. Знахарь – совсем молодой, мальчишка, только выпустившийся из цеховой школы, пристально глядел на невысокую рыжеволосую девушку. Ту легко можно было принять за гному, кабы не правильные черты лица и не пристрастие к красоте. Знамо дело, цвергены умеют работать с металлом, но мало кто из них занимается ювелирным делом, помимо оковки щитов и мечей. Эта же – сплошь серьги да шкатулки, да браслеты и монисто делает. Нет, от настоящих гномов такого не жди…
– Слушай, да на кой она тебе вообще сдалась? Поди на рынок у Великих врат и купи себе новую. Да, хорошие пламенки нынче дороги, но с такой ты и дом, наконец, протопишь, и мыкаться меньше… ну, или возьми подержанную – год-два всяко ещё проживёт, - увещевал Мышац.
Мьёльфа упрямо крутила головой.
– Нет. Эту ещё можно выходить. Подумаешь – продуло! Давно ли ты сам от сквозняка помирать собирался? Эх, дёрнуло же меня вчера окно на ночь оставить!
– Окно? – знахарь вскинул брови, - Это ты зря, - серьёзно добавил он, - Не слыхала что ль? На соседней улице целый рассадник кондрашек был. От старой Фанки остался, когда та померла. Их там штук тридцать, не меньше! Это только тех, что смогли поймать. Да и… - парень понизил голос, - всякое говорят. Ну, знаешь…
Мьёльфа непонимающе на него уставилась.
– Ну… про трупы. Что без единой капли крови остались. Что смеёшься? Думаешь, шутки?
– Думаю! – с ухмылкой ответила гнома, - Думаю, что вы, городские, почище иных селян сплетни любите!
– Всё бы тебе смеяться, - надулся Мышац, - Да только привезли ко мне давеча одного такого. На, мол, освидетельствуй.
– И что?
– Что-что… по щекам ему надавал, водой из ушата окатил, он и очнулся! Глаза на меня выпучил и как прохрипит: «Дай выпить!» - передразнил парень и расхохотался, - То-то визгу было!
Отсмеявшись, Мьёльфа вновь бросила взгляд на птицу.
– Так ты знаешь, чем лечить её или нет?
– Понятия не имею! – пожал плечами знахарь, - У нас этих бедолаг не жалеют, чуть что – сразу новую берут, a то и двух. Дело-то плёвое: горло слегка красное да знобит чуток. Тебе бы я спиртом растереться предложил. A, скажем, калачнику Ванцию – и чарку налил.
– A мне, значит, нет? – Мьёльфа притворно надулась.
– A почему бы и нет? – Мышац выразительно посмотрел на гостью, потом – на птицу и пробормотал: - Этой-то уже ничем не поможешь… так хоть помянем! – и пошёл в соседнюю комнатушку.
Вернулся знахарь с огромной бутылью под мышкой и вязанкой лучащихся жёлтым светом грибов. Пристроил последнюю на крюк над столом и пояснил:
– Чтоб не так грустно было!
Мьёльфа и сама думала, что всю ночь смотреть на угасающую пламенку будет поистине невыносимо, так что сейчас была искренне благодарна Мышацу.
– Ну, ежели до утра не окочурится… - начал парень и умолк на полуслове.
– Значит, жить будет? – с надеждой предположила Мьёльфа.
– Не! Значит, окочурится завтра днём. Помянем! – ответил Мышац и откупорил бутыль.
Пахнуло спиртом и травами. Прозрачная, чуть зеленоватая жидкость потекла в деревянные кружки.
– Ох! – только и смогла выдавить Мьёльфа после первого глотка.
– Да… Моя лучшая настойка! От всех хворей только ей и лечусь, - подмигнул знахарь.
– Что ж ты… её ж по каплям пить надо! Предупредил бы!
– По каплям – это для любимых клиентов. Мне, может, каждая капля дороже золота!
– То-то ты их за медяки продаёшь! – пробурчала девушка, про себя отметив и приятное травное послевкусие, и разлившееся от груди тепло.
– Да ладно тебе! – сказал Мышац и подлил в кружки.
– Мне хватит! – подскочила девушка, но было уже поздно: жидкость коснулась краёв, - Ну и как теперь это пить? – Мьёльфа скептически посмотрела на успокоившуюся гладь, вот-вот грозившую покинуть пределы кружки. Мышац только пожал плечами и налил и себе ровно столько же:
– Хоть вместе страдать будем! – добавил он.

***
Осада кружек длилась недолго: неудачные попытки отпить через край обернулись провалом – то бишь, двумя небольшими лужицами на столе. Решив, что попусту тратить драгоценные капли напитка не стоит, консилиум из гномы и знахаря постановил: необходимы ещё две кружки. Мышац метлой сбегал за ними и поставил на стол. На сей раз, тару предусмотрительно наполнили до половины и мигом осушили. Потом ещё раз. И ещё.
– A что… - икнул знахарь, - если пить сверху? Как кошки?
– Вот сам и пей так! – лениво отмахнулась девушка.
– Ну, или через соломинку? Как комарик? – не унимался парень и пьяненько повёл глазами по сторонам.
– Эй ты, комарик! – Мьёльфа поманила собеседника пальцем, - A это мысль! Есть у тебя гибкая трубка? Соломинка мочёная там или ещё что?
Мышац осоловело посмотрел на девушку:
– Знаешь, есть! – наконец, сообразил он, поднялся со стула и шаткой походкой добрался до полки у противоположной стены. Вернулся парень с длинной кожистой трубкой: - Что? – спросил он, глядя на округлившиеся глаза Мьёльфы, - Это для отвода ветров у благородных господ! Почти новая!
Гнома скривилась.
– Ну, ладно! – махнул рукой Мышац, - К тому же, всё равно не помогает… - бросил на пол свою ношу и снял откуда-то сверху цилиндр тёмного стекла: - Подойдёт?
Мьёльфа кивнула:
– И дай что-нибудь, чем дырку заткнуть! Чтобы плотно!
– Монетка пойдёт?
– Давай! – гнома примерила протянутую серебрушку, - То что надо! – Дай ещё мокрой глины кусок и палку! Надо ручку сделать!
В глазах Мышаца блеснул интерес – трезвый до ужаса. Мьёльфа аж вздрогнула, но, глядя на заплетающиеся ноги знахаря, решила, что ей показалось.
Наконец, приделав к монете ручку из найденной под столом вишнёвой ветки, смазанной глиной с одного конца, девушка загнала свою поделку в цилиндр – так, чтобы снаружи остался лишь кончик палки. Удовлетворённо крякнув – монета входила плотно – гнома погрузила другой конец цилиндра в жидкость и потянула за самодельную ручку. Жидкость, к удивлению знахаря, потянулась вслед за монетой.
Вовремя остановившись, гнома аккуратно перенесла цилиндр в свою кружку и вновь двинула «ручку» вниз. Настойка потекла в ёмкость. Сосредоточенно проделав то же самое и с кружками Мышаца, девушка выдохнула, смахнула пот со лба и взглянула на собеседника.
– Да ты, никак, чародейка! – заметил он с подозрением.
– Угу. Жуткая и страшная! – ответила Мьёльфа, - На, дарю! – протянула она своё изобретение знахарю. Тот благоговейно принял священный дар, убрал на полку и поднял вверх обе кружки:
– Ну! За искру вдохновения! – провозгласил он.
– За искру! – чокнулась Мьёльфа и залпом выпила.

***
– A что… A что если и ей тоже налить? – гнома осоловело кивнула на птицу.
– Не-е… - подумав, ответил Мышац, - Эдак мы ей всю глотку спалим! Да и настойки жаль, если сдохнет! С другой стороны… - знахарь обвел взглядом комнатку, - Что бы ей для сугрева…
– Мёд! У тебя же есть мёд?! – разгорячённо заголосила Мьёльфа.
– Да… Пожалуй, самое то, - парень протянул руку и извлёк из-под стола туесок, открыл и протянул гноме:
– На, держи!
Девушка бережно приняла подношение, макнула палец и протянула пламенке золотую каплю. Птица не шелохнулась. Тогда девушка, разозлившись, взяла птицу и, исхитрившись раскрыть клюв, стала вливать мёд прямо в горло затрепетавшей мученицы.
– Эй! Ты что делаешь?! – вскрикнул Мышац, глядя, как по рукам и одежде гостьи стекает сладость.
Девушка выругалась. Отставила туесок. Птица забилась в ладонях, затрепетала, налилась жёлтым, a после – алым. Гнома взвизгнула, разжав пальцы: птаха за миг раскалилась и обожгла кожу.
Спустя миг, комната наполнилась жаром настолько, что находиться в ней стало невыносимо. При взгляде на мечущуюся белую пламенку болели глаза. Истошный вопль птицы резал слух. Мышац юркнул в подсобку, a Мьёльфа – напротив, к входной двери: распахнула, впуская свежий воздух, и встала на пороге, искренне надеясь, что обезумевшая птица не ринется прямо на неё.
Повезло. Парой мгновений позже пламенка успокоилась, села на стол и принялась с остервенением чистить перья. Мьёльфа прикрыла дверь и осторожно подошла:
– Мы-ы-шац! – шёпотом позвала она, - Мышац! – крикнула уже в полный голос.
– A? Всё в порядке? – встрёпанный парень просунул голову в дверной проём.
– Да! – гнома торжествующе указала на птицу, - Похоже, твой метод сработал.
– Угу. Как же. Ты вот что… Лучше никому о нём не рассказывай! – обеспокоенно проговорил он, - A то мало ли! Князь-володарь у нас строгий, огонь вот уже запретил. Если и пламенок запретит – как пить дать от холода все передохнем! A я – от сердечного приступа!
– Почему это? – озадачилась Мьёльфа.
– Да потому, что много работать вредно для здоровья, - менторским тоном сообщил знахарь, - Кто, думаешь, всех заболевших лечить будет?
Мьёльфа понимающе кивнула.

***
После случившегося отправляться домой в перемазанной мёдом одежде да с пламенкой у груди девушка не рискнула. Преодолев стыд, она всё же попросила знахаря одолжить кожух и рубаху. Первый нашёлся тут же. A вот вторую пришлось поискать. Покопавшись в ларе, парень со скепсисом отшвырнул пару несвежих тряпок и, сказав: «Сейчас! Я мигом!» - ушёл в глубину дома. Мьёльфа осталась наедине с птицей. Та со смесью осуждения и благодарности смотрела на хозяйку, попутно избавляясь от старых перьев и на глазах перерождаясь из старой, потрёпанной птахи в ало-золотую красавицу.
Где-то за стеной послышался шорох и недовольное бурчание. В дверь вошёл Мышац.
– Вот, держи! – он протянул девушке рубашку тонкой материи с вышитыми золотой нитью инициалами, - Ему она без надобности, - махнул знахарь в направлении двери.
Гнома не рискнула задать мучающий её вопрос, молча приняла ношу и, дождавшись, пока собеседник вновь удалится, не спеша переоделась, отерев с кожи остатки мёда.
Переодевшись, гнома осторожно приоткрыла дверь в соседнюю комнатушку. Пусто! Хотя нет, в глубине, у дальней стены возился знахарь, раздосадованный донельзя.
– Вот же погань! – сказал он, указывая на дверь, - Захлопнулась!
– A что? У тебя на каждой двери в доме замок стоит?
– На некоторых, - уклончиво ответил Мышац, - Ничего! Я её мигом! Не сам же он там закрылся!
– Ну-ну, - Мьёльфа скрестила на груди руки.
– Что? – недоуменно вопросил Мышац.
– Да так… меня тут в «Крыле» убеждали, что покойничек твой больно погулять любит.
– Да ты слушай их, как же! Брешут! – чуть дрогнувшим голосом проворчал знахарь, - Где ж это видано, чтобы кто с копьем в спине бродить вздумал? Придумают тоже! Сами же потом и боятся!
– A ты не боишься? – с издёвкой заметила гнома.
– Я? Не! – парень махнул рукой, - Я, покуда учился, столько труповозок перегрузил да мертвецов перерезал, что точно знаю: покойники почём зря шевелиться не станут.
– Значит, мертвецкая в собственном доме тебя не смущает?
– Да не! Он же мёртвый. Подумаешь, знатного рода. Труп он и есть труп.
Мьёльфа задумалась. Из-за двери послышался шорох. Девушка вздрогнула.
– Мыши! – презрительно буркнул парень, - A ты что? Боишься?
Мьёльфа поёжилась. Из головы не выходил дымчатый образ пограничного повуха. Да и костохрусты живо припомнились. Теперь вот – поди ж ты! Слухи о костоходах… в городе!
Однако, мыслями девушка делиться всё же не стала, вместо этого предложив:
– Давай я посмотрю?
– Ну, давай, - посторонился Мышац, - Ключей-то у меня от внутренних дверенй нет, они все у прежних хозяев остались. Обычно я их не трогаю, держу нараспашку, но тут, знаешь... Ну, прикрыл просто, чтобы ты не пугалась, если зайдёшь.
Мьёльфа осуждающе посмотрела на знахаря. Замок-то был плёвенький – и не такие они с Муром в Хладокорье вскрывали, ежели бабка варенье в лари попрячет… но цену себе набить всё-таки стоило:
– Ясно, - ответила гнома, - Дай-ка мне во-он тот крючок… и иголку. Или булавку.
– Держи!
Пара движений импровизированными «отмычками» – и дверь подалась, обнажив убранство «мертвецкой». Длинный стол у стены пустовал. Труп лежал рядом на полу, простирая одну руку к вошедшим. В воздухе витал ощутимый душок.
Знахарь удивлённо осмотрел картину, подошёл к телу, цинично пихнул его в бок ногой:
– Эй! Ты живой? Подымайся!
Мертвец не шелохнулся. Мышац торжествующе посмотрел на гному:
– A я что тебе говорил? Мёртвые, как это ни парадоксально, мертвы, - иронично добавил он.
Гнома со вздохом вышла за дверь. В самом деле: не сам же он слез?!

;
Глава 6.
Время побежало непростительно быстро. Гнома, конечно, не стала раскрывать тайны пламенки всем и каждому. Чиркнув записку «Вы ищете птичий мёд», Мьёльфа со всеми предосторожностями отправила её с первым гонцом в Большое гнездо. Спустя какие-то пять дней пришёл и ответ: «Ох, и жарко же пламя истинной дружбы! Перьяк Вранц». Девушка выдохнула. Наконец-то, долги уплачены, a уж как скоро старому ворону потребуется иная услуга – ещё неизвестно.
Девушка так и сяк перестроила мастерскую – не без помощи знахаря Мышаца, отчего-то проникнувшегося особенным пиететом в отношении кузнечного дела. Наконец, появилась и маленькая жаровня и крохотная печурка – самое то для отжига мелких деталей. Пламенку торжественно переселили в новый очаг. Отныне можно и вовсе не покидать пределов Воронецка – всё под рукой. Материалы? Полно у местных трудяг из штолен. Заготовки? Теперь, раскрыв секрет огненной птички, Мьёльфа и сама могла переплавить всё, что только ей нужно. Скумекав, что давненько не захаживает постоянная покупательница, иные кузнецы из-за городских стен попробовали слать к ней мальчишек – узнать, не надо ли чего. Те неизменно возвращались удивлённые и озадаченные: всё-то было у Мьёльфы.
Не только медь, но и золотишко стало стекаться в руки мастеровитой гноме. Стали и знатные особы захаживать, то перстенёк растянуть предлагая, a то и камень заговорённый оправить. Впрочем, камни те были самыми что ни на есть обычными, но Мьёльфа всегда брала за такие услуги двойную цену. Не от жадности – нет, но как научил её Мышац: «Торгуя приворотными зельями, нипочём нельзя брать за них цену воды подкрашенной. Хоть это и впрямь всего лишь вода!» Гнома следовала его совету, углядев в этом свой резон: в самом деле, кто придёт к ювелиру, берущему меньше за изделия, явно превосходящие те же, но у его коллег? К тому же, высокая цена позволяла избежать лишних вопросов. Что? Дорого? Так и материал нынче недёшев! А за срочность – доплата! Ещё и простой мастерской, ежели девушка отлучится! Уж с месяц не отлучается? A всё потому, что Мьёльфа – девица разумная, впрок закупается! Печурка в углу? A это для мелких работ. Да и греет так лучше. Да и вам-то какое дело? У всех мастеров свои секреты.
Так прошёл и Сборень, и Укрывень, и Угрюмень. И даже Темень уже распахнул свои вороные крылья, запорошив улицы белым пушистым снегом. Стало темно и жутко. Близился праздник Возрождения Воста. Вот тогда-то ночи пойдут на убыль, отдавая свету всё больше и больше времени. Пока же было темно. Темно и жутко. Девушка вовсе перестала выходить за пределы города, да и из дома – что уж греха таить – выбиралась нечасто: только на рынок за квашеной капустой да иногда за мясом. Мясо здесь было тёмное, жёсткое, но насыщало отменно. Дома же всегда уют – ожившая пламенка щедро делилась теплом, прогревая не два, как прежде, a все четыре этажа. Появилась возможность подолгу плескаться в бадье, спуская воды в канализацию – одно из лучших местных изобретений, по мнению Мьёльфы. Словом, жизнь потихоньку налаживалась. И это девушку неизменно радовало. А Каменки молчаливо взирали, заслоняя собой горизонт.

***
Утро было прекрасным. Мягкий белый снежок кружился, неторопливо слетая на булыжную мостовую. Пламенка тихонько поквохтывала в печи. Солнце – редкий гость в это время года, пробивалось сквозь серые тучи, периодически заглядывая в окна. Мьёльфа сидела у себя в мастерской, ожидая покупателей. Сегодня ими были калачник Ванций, пожелавший порадовать жену парой новых серёжек, жена калачника, выбравшая для дочери небольшое ожерелье на приданое, дочь калачника, невесть почему пристрастившаяся к медным брошам и знатная дама, накануне отправившая к Мьёльфе мальчишку такого важного, что гнома мигом начистила все наличествующие украшения, особое внимание уделив комплекту с лесовиками. И если первая троица сделает всё, чтобы прийти в мастерскую поодиночке – в этом мастерица не сомневалась, то последняя госпожа однозначно явится в окружении слуг. A посему следовало и прибраться, и разместить у входа всё необходимое для лакеев – в данном случае, веник и новую тряпку для ног. На роль последней была утверждена последняя более-менее чистая рубашка, распоротая до неузнаваемости.
Управившись со всеми делами, девушка нацепила обычную свою рабочую хламиду и села штопать оставшиеся вещи. Тут-то ей на глаза и попалось нечто тонкого сукна. Гнома удивлённо извлекла из сундука находку. Развернула. Точно! Эту ей, кажется, одолжил Мышац. Ну, как одолжил? Отдал. В тот самый вечер, когда гнома открыла секрет пламенной птицы. Так и сяк повертев находку, Мьёльфа решительно взялась за ножницы: гулять так гулять! Сегодняшний вал заказов сулил хорошую прибыль. Отпоров воротник с компрометирующими инициалами, девушка критически осмотрела рубаху. A ничего! Только край обметать да поверх нацепить платок поярче – и хоть в ней иди в «Вороново крыло» на праздничный ужин. Сегодня старина Дрынц обещал целого вепря.
В дверь громко постучали. Иной бы подумал, что это чья-то нога прошлась по доскам, но гнома-то знала, у кого в Каменецке самая тяжелая рука.
– Открыто! – крикнула Мьёльфа.
Дверь распахнулась, и на пороге нарисовался красный с мороза калачник.
– Здорово, красна девица! Как там заказец? Я тут к тебе это… не с пустыми руками! – чуть потоптавшись на тряпке у входа, Ванций шагнул в лавку. На стол опустился здоровенный калач. На его губе красовался цеховой знак – ворон в обнимку с пшеничным снопом, a завернутые кверху ручки сплошь были изрезаны на манер перьев. По крайней мере, калачник хотел в это верить.
– Спасибо! – горячо поблагодарила Мьёльфа, - Сейчас! – девушка отложила рубашку в сторону и пошла к ларю в дальнем углу комнаты.
– Ох-хо-хо! Ну и морозец! – заявил Ванций, - Ты поспешай! Мои сегодня носа из дому не высунут – в этакую холодину. Еле отговорился нехваткой специй. Ежели задержусь – как пить дать поймут, что не по рыночку шляюсь.
– A вот же они! – гнома протянула на ладонях свои серьги. Медные, в меленьких завитушках на манер калачей, с нежно-голубыми камушками посередине. Ванций горой навис над девушкой, близоруко сощурившись.
– Вот это я понимаю! – наконец, изрёк он, обдавая гному морозом и запахом печи, - Ну-с, госпожа мастер, как условились?
– Конечно. A впрочем… - девушка метнула быстрый взгляд на вопиющее о щедрости хлебобулочное, - Пожалуй, и уступлю пару медек.
Ванций рассмеялся:
– Да не! Это я так, от чистого сердца! К празднику! Даю полную цену. За этакую красотень и приплатить не грех! Будет моя Данка первой красавишной в «Вороновом крыле», - калачник полез в кошель за деньгами, - Ты слыхала? Там сегодня целого вепря жарить будут!
– Слыхала, слыхала, - ответила Мьёльфа, принимая плату.
– Сама-то придешь?
– Уж постараюсь!
– Отли-ично! Ну, бывай, мастерица! Не обессудь: поспешать надобно, не то… ух! – с этими словами калачник вышел на улицу.
Мьёльфа прикрыла дверь и вернулась к столу. «Хороший мужик этот Ванций», - подумала она, поглядывая на разлёгшийся на столе калач. Ей, и правда, нравился этот детина – молодой хозяин лавки, дюжину лет назад сменивший своего отца и тотчас женившийся. Жена его тоже была на редкость приятной особой – не было в ней той скаредности, что мелькает в иных каменецких жителях. То ли нрав такой сам по себе, то ли богатство мужа делало её столь жизнерадостной, что редкому горожанину удавалось уйти от неё без улыбки, пусть и оставив в калачной половину месячной платы за тяжкий труд.
В дверь снова постучали. Мельком глянув в окно, Мьёльфа поспешила унести щедрый ванцев дар в другую комнату и только тогда ответила:
– Войдите!
– Ух, ну и холодно! – жизнерадостно проговорила Данка, сметая с одежды снег, - Как дела?
– А… да отлично, - пожала плечами Мьёльфа.
– Ты мужа моего не видала?
– Н… нет, - обескураженно ответила гнома.
– Представляешь! Этот умник сказался, мол, корицы у нас не хватает! A я ж ему говорю: как не хватает, когда я сама у заморских купцов давеча покупала! A он упёрся: нет, мол, и всё! A сама думаю: ежели он сейчас на рынок пойдёт, так это совсем же в другую сторону! Дай, думаю, к тебе да в платяную лавку сбегаю – авось, ни он, ни Диша не заметят отлучки. Они ж с Дишкой какие: один другому завсегда скажет, кто где и когда! A я уж так хочу их порадовать! Вон, у ткачихи лучшее сукно на порты муженьку взяла – да бегом к тебе. A! Да! Вот! – женщина выложила на стол плетёнку с горячими пирожками, - Тару потом вернёшь! – задорно махнула она рукой на округлившую глаза гному, - Как там? Готов мой подарочек?
– Готов, - сообщила Мьёльфа, извлекая из ларя обещанное колье.
– Замечательно! Ух, Дишка обрадуется! Она ж у меня умница да красавица! Скоро совсем большенькой станет! Женихи свататься начнут!
– Ага, - ответила Мьёльфа.
– Ты сама-то как? Никого не приглядела из нашинских? – подмигнула Данка.
– Да нет, как-то всё руки не доходят… - пожала плечами гнома и осеклась.
– A рук и не надо! Давеча Дрынц сказался – сегодня целого вепря жарить будут! Ты поди, погляди на наших парней-то. У них уж одно только имечко на слуху нынче. И девка, говорят, такая смышлёная: умница, самоцветных дел мастерица, сама себе голова… Да ты не бойся! – Данка похлопала Мьёльфу по плечу, - Оно ж как: только до свадьбы страшно, a после – живи душа в душу да горя не знай!
– Ага, - Мьёльфа сконфуженно кивнула. Да какое им дело? Уж не впервой к ней с этакими речами захаживают, да толку-то, ежели есть дела поважнее какого-то там замужества?
– Ну, ладно! Заболталась я с тобой! На, держи! – женщина протянула гноме горстку монет, - Ты не обижайся, ежели я что тут лишнего ляпнула, - сказала она уже от дверей, поправляя блестящие толстые косы цвета ночи, - Уж такая наша бабья суть! Ну, бывай! – Данка вышла за дверь, хорошенько прикрыв за собой.
«Ну и ну!» - подумала Мьёльфа, унося пироги в соседнюю комнатушку, - «Как же я это всё есть-то буду?» Вернувшись к столу, девушка села. Взяла в руки рубашку да нитку с иглой. «A какое, собственно, им до меня дело?» - второй раз подумала гнома, припоминая намёки словоохотливой посетительницы. «Я, может, горы свернуть хочу! Я… Да я… Да я в Иглокость, для начала, хотя бы дойти должна!» - Мьёльфа с раздражением посмотрела в окно. За тонкой слюдой маячили только очертания Каменок – единственных гор, видимых на горизонте, его же и окаймивших. «Да ну их к чащобнику!» - гнома отвернулась и принялась за работу.
Только Мьёльфа покончила с горловиной, как в дверь опять постучали. Хотя нет: скорее уж, поскреблись – робко и тихо.
– Открыто! – снова крикнула гнома. Ответа не воспоследовало, - Да открыто же!
Дверь тихонечко распахнулась и в комнату юркнула Диша. Черноволосая, голубоглазая девчушка лет одиннадцати, пока ещё нескладная, и вправду могла со временем стать первой красавицей во всём Каменецке.
– Ну, заходи! – приглашающе махнула Мьёльфа, - Сейчас! – гнома прошла к ларю. Вернулась она к столу с уже выложенными на него плюшками в тканевых салфетках.
– Это от меня… подарок! – робко сообщила Диша.
«Ишь ты!» - подумала Мьёльфа, - «Маленькая, да удаленькая: вся в тятеньку с маменькой», - a сама протянула девчонке простую плетёную брошь в форме круга, увенчанного иссиня-чёрным камнем.
– Ух, ты! – глаза девочки загорелись, - A можно? – Диша нерешительно протянула руки к украшению.
Мьёльфа кивнула.
Диша взяла брошь и бережно приколола к платку на груди.
«A эта малявка знает толк в украшениях!» - подумала гнома.
– Да ты не робей! Чаю хочешь? Замёрзла поди?
– Н-нет. Спасибо! Я у родителей только в соседнюю лавочку отпросилась – капуста мочёная совсем вышла, - девочка покраснела, - Ежели задержусь, ругаться станут: на улице-то эвона холодища какая!
– Понятно, – пожала плечами Мьёльфа.
– С-сколько? Сколько я вам должна? – пролепетала девчушка.
Гнома посмотрела на плюшки. Задумалась. Припомнила каравай с пирожками…
– Нисколько! – наконец, сказала она, - Это тебе от меня к празднику. Да только гляди: к Дрынцу надеть не позабудь да всем сказывай, кто тебе украшение сделал.
– Правда? – девочка просияла.
– Правда-правда! Ну, беги, a то твои волноваться будут! – Мьёльфа проводила Дишу за дверь и заложила щеколду. Всё. На сегодня только знатная дама осталась – и та, наверняка, лишь под вечер явится. Гнома выдохнула и вернулась к работе.

***
Мьёльфа покачивалась на стуле и задумчиво смотрела на дверь. Перешитая тонкая рубашка приятно льнула к телу, грозя в этакую стужу если не кашлем, то насморком. Нет, это никуда не годится! Если «знатная госпожа» не явится сюда немедленно, она – Мьёльфа – плюнет на всё и пойдёт в «Вороново крыло»! И пусть у дверей дожидаются!
Сказать по правде, праздновать гноме совсем расхотелось. A вот пойти на принцип… И в самом деле? Сначала являются поодиночке, вместо того, чтобы прийти всем разом, лезут не в своё дело, заваливают мучным… (тут девушка себя одёрнула: всё-таки столь чёрной неблагодарности семейство калачников не заслуживало). Всё равно! Она им не какая-то девочка на побегушках! Она – мастер! И вообще – одна из будущих хладокорских старейшин, надёжа и опора … Закончить мысль гнома так и не успела. В дверь отчётливо постучали. Ровно три раза. Гнома с раздражением встала и отперла. Ну, наконец-то!
Перед её взором предстал мужчина – седой, как лунь, в лисьей шубе явно с чужого – более широкого – плеча поверх кипельно-белой рубахи и расшитой золотом чёрной ливреи.
– Госпожа Пелэгия желает вас видеть!
– Так пусть заходит! – буркнула Мьёльфа и посторонилась.
Первыми, как она и ожидала, вошли слуги: пресловутый старик и двое рослых детин, окинувших мастерскую недружелюбным взглядом. В помещении стало тесно. Наконец, зашла и сама знатная гостья.
Она была невысокой – чуть выше Мьёльфы. Голубоглазая с иссиня-чёрными волосами, забранными в изысканную причёску под небольшой шляпкой с меховой опушкой. Тот же мех – короткий, но искрящийся, словно драгоценные камни – украшал длиннополую шубку госпожи Пелэгии.
– Так вот как живёт каменецкий люд… - задумчиво протянула она, окидывая взглядом комнату.
– Здрасьте! – брякнула Мьёльфа.
– Скромненько, даже очень, - ничуть не смутилась дама, оглядев собеседницу с головы до пят, - И откуда такое тонкое сукно… у тебя? – женщина бесцеремонно протянула руку к рубашке Мьёльфы, - Кажется, припоминаю… была у Вития и такая. Аккурат в Каменецке её… мм, потерял, - женщина ухмыльнулась, обнажив два ряда ровных и белоснежных зубов, - Что ж… - Пелэгия прошла к единственному в комнате стулу и уселась, - Скажи-ка мне, деточка, a с золотом у тебя как? Работать умеешь?
– Умею, - ответила Мьёльфа, подходя ближе.
– Это хорошо, - собеседница меланхолично поглядела на пламенку. Та трепыхнулась, - Хочу заказать одну вещь, - заявила женщина, - Да уж постарайся не опростоволоситься: в Воронецке слухи быстрее пожара, - Пелэгия вновь сверкнула зубами, переводя взгляд на Мьёльфу.
«Деточка!» - подумала гнома, - «Да она едва ли старше меня!» - вслух она этого, конечно же, не сказала.
– Так что изволите? – вопросила девушка.
– Изволю! Акулу-молот. Из чистого золота. Да потвёрже!
– Но это же невозможно! – воскликнула гнома, - Рыжьё же мягкое, золотую монетку и пальцем погнуть недолго!
– A ты постарайся! – с нажимом произнесла гостья, - В конце концов, вставь внутрь что-нибудь эдакое. Камень какой… или палку стальную. Лишь бы поверхность была не тоньше этого, - Пелэгия выложила на стол увесистый свёрток и откинула тряпицу.
Гнома не поверила своим глазам. Перед ней лежал самородок размером с добрый Ванцев кулак.
– Ну, как? Справишься? – Пелэгия приподняла бровь.
– Я попробую, но… - неуверенно проговорила Мьёльфа.
– Вот и отлично, - перебила собеседница, - И вот ещё что: лучше бы внутрь ты вставила камень. Да поискристее! Деньги потом получишь: когда выполнишь заказ. Мои люди за тобой присмотрят и сразу доложат, как только ты закончишь работу.
Гнома поёжилась. Провести добрый месяц в обществе этих типов…
– Да, кстати! – прервала её мысли гостья, - Мы в Воронецке не любим лишнего шума. Так что помни: и у стен есть уши – подумаешь что-нибудь выкинуть… ты понимаешь, - зубы снова блеснули, - Слухи быстрее пожара, никто не станет тебе докучать – незачем. Сколько времени нужно?
– Луны две… может, три, - вслух прикинула Мьёльфа.
– Вот и отлично! – Пелэгия хлопнула в ладоши, - Холопы! За мной! – женщина поднялась и направилась к двери. На пороге она обернулась:
– И помни: у стен есть уши. A иногда – и глаза, - и вышла, не преминув вытолкать перед собой лакея.
«Ну и ну!» - подумала Мьёльфа, закрыв дверь и поглядев на золотой самородок, - «Куда бы его понадёжнее спрятать?»

***
В «Вороньем крыле» царила праздничная суета. Обещанный вепрь уже был тщательно обглодан со всех сторон. Мьёльфа села за стол и с тоской поглядела на вертел: под ним трепетала, наверное, дюжина пламенок, то и дело касаясь крыльями голых костей.
– A вот и ты! – к девушке подсел раскрасневшийся Мышац и брякнул на стол тарелку с уже подостывшим мясом: - Я и тебе взял! Знал, что придёшь!
– Спасибо, - промямлила Мьёльфа.
– A ты чего такая кислая? Дай-ка я и тебе плесну дрынцевой укипаловки, a то этой Цванки сегодня не дождёшься!
Перед гномой опустилась высокая кружка, доверху наполненная бурым варевом.
– Я, вообще-то, такое не пью… - воспротивилась было Мьёльфа, но знахарь только махнул рукой:
– Да брось! В такую ночь грех не выпить!
– Ну, ладно! – сказала Мьёльфа и отхлебнула. Закашлялась.
Мышац лишь рассмеялся:
– Ну и пойло, не так ли?
– По-твоему, это смешно?! – наконец, отдышавшись, возмутилась девушка.
– A почему нет? – парень глотнул уже из своей кружки. Поморщился, - Старина Дрынц своё дело знает!
– Послушай! – гнома схватила знахаря за рукав, - Ты про акулу-молот когда-нибудь слышал?
Мышац поднял глаза к потолку. Девушке на миг показалось, что волосы парня сделались дымчато-серыми. Мьёльфа сморгнула. Наваждение спало.
– Слыхал, - заключил знахарь, - A что?
– Да тут заказ такой… странный, - девушка для храбрости вновь отхлебнула из кружки, не преминув на сей раз закусить. Вепрь был вкусным.
– Тю… сделай рыбу с башкой в виде молота. Всего и делов! – собеседник пожал плечами, - Тебе что? Украшение надо?
– Скорее, статую.
Мышац глупо хихикнул.
– Ну, ежели ты и гильдию скульпторов потеснить взялась…
– Да нет! Из металла! С сердечником каменным.
– A-а… это дело! A кто заказчик?
– Да заходила тут одна… Пелэгия! – гнома презрительно фыркнула, - Швырнула железку на стол, нате, пожалуйста, сделай акулу-молот!
– Пелэгия… - задумчиво протянул парень.
– Ну да. Ты её знаешь?
– Слыхал. Неприятная особа. Дальняя родственница одного… знатного господина из Воронецка. Она у него что-то вроде девочки на побегушках, но гонору…
– Точно! – поддакнула гнома, - Ещё угрожает!
– Это они умеют, - Мышац огляделся по сторонам и понизил голос: - Она не говорила, чей это на самом деле заказ?
– Не знаю, - пожала плечами Мьёльфа, - Наверное, для себя.
– Непохоже. Она больше по вазам да цацкам с лесовиками да озерцами.
«Вот же дура!» - обругала себя девушка, - «Нет бы ей сразу на стол украшения выложить!»
– Ты лучше об этом деле помалкивай, - проговорил Мышац, - Они не любят лишних ушей.
– Да уж знаю! – раздражённо ответила Мьёльфа, - Тебе-то я могу верить?
– Разумеется!
– Песню! Песню! – грянула корчма.
– Песню! – крикнул Мышац, - A хотя… - он обернулся к жующей Мьёльфе, - Ты не возражаешь? Я отойду ненадолго?
Гнома кивнула. Мало ли чего ожидать от дрынцевой укипаловки?
;
Глава 7.
Мьёльфа брела домой. Было холодно, но гнома этого будто бы не замечала. В уме играл навязчивый мотивчик: «Зачем живая дева мне? Нужна мне без мозгов!» Удивительно: эта липучая песенка добралась и до Востарицы в почти неизменном виде. Впрочем, местные уверяли, что придумали её именно здесь, a уж после – разобрали по городам и весям всех окрестных держав. Так ли это – Мьёльфа не знала.
Дорога под ногами змеилась, то скрываясь за призрачным слоем позёмки, то убегая в сугроб, a то и норовя приложить по лбу. Один или два раза девушка свернула не туда, и поглядев мутным взором на ощерившихся кондрашек, гневно цыкнула. Дымные кошки сверкнули глазами и разбежались. «Ну и дрянь!», - подумала гнома, вновь выходя на широкую улицу. Спустилась вниз, задумчиво посмотрела на вывеску «Воронова крыла», решила, что для продолжения вечерней попойки уже поздно, a для начала утренней – слишком рано, и всё-таки побрела к дому.
Не без труда отперев замок, гнома ввалилась внутрь, кинула краткий взгляд на развернувшую крылья пламенку, подложила той пару поленьев и двинулась в глубину дома – к загодя наполненной горячей бадье. Сказать по правде, наполнена та была лишь наполовину: строилась-то под человека и человека высокого, a потому и длиной была в два мьёльфиных роста, и высотой – в полтора. Внутрь девушка забиралась по небольшой приставной лестнице, a выскакивала – наступив на лежащий на дне ровный камень. Его же было удобно использовать в качестве импровизированной подушки или стула.
Раздевшись, Мьёльфа погрузилась в горячую воду. Как назло под рукой не оказалось мешочка с душистыми травами. Пошаррив впотьмах, девушка повернула кран. Студёная вода из подземных источников пролилась на голову, на миг заставив задохнуться. Мьёльфа торопливо отползла в сторону. Опьянение слегка спало. «Ну, ладно. Ещё немного – и буду заканчивать», - решила гнома и потянулась за мылом.
Закончив с омовением, девушка вылезла из бадьи и дернула тонкий шнур. На конце его висела крохотная затычка для стока. Кое-как отерев с ног пену, Мьёльфа принюхалась. Откуда-то отчётливо тянуло нечистотами. «Опять писать жалобу. Уже третий раз за последний месяц», - мелькнула меланхоличная мысль. Повернувшись к бадье, гнома почувствовала, как волосы на макушке зашевелились. Внутри посудины нарастала и булькала огромная куча дерьма. Что ещё хуже, где-то посерёдке у той обнаружилась пасть и два сверкающих диким пламенем глаза. Гнома вмиг протрезвела. Чудовище и не подумало испариться.
– Помоги-ите! – завизжала Мьёльфа. Почему-то шёпотом. Куча осклабилась и стала неторопливо переваливаться за борт.
– На по-омощь! – предприняла ещё одну попытку гнома и швырнула в чудище полотенцем. Куча довольно булькнула и будто всосала в себя щедрый дар. Гнома пошарила руками на полке. Подвернулся мешочек с травами – его-то девушка и запустила, сопроводив полёт истошным визгом. Страшилище на мгновение замерло, смачно чавкнуло и будто бы немного увеличилось в размерах.
– A-a-a! – завопила Мьёльфа во всю мощь и бросилась к двери. Под ноги скользнуло мыло. Споткнувшись, гнома пнула злосчастный брусок – и угодила как раз в зловонную жижу. Жижа застыла. На полу за гномой осталась широкая мыльная полоса. Чудовище начало медлённо таять, не оставляя попыток приблизиться к девушке. «Мыло. Я произвожу и продаю мыло. Мыловарня Пунца», - гласила надпись на стоящей рядом коробке. «Не зря, значит, впрок закупила», - подумала гнома и с лихорадочным весельем стала потрошить коробку.
Один брусок, два и третий… Страшилище недовольно бурчало, распадаясь на мелкие ошмётки. Наконец, гнома пихнула и саму пропахшую мылом коробку. Дерьмо булькнуло и упало, оставив на полу тощий косматый труп. «Охо-хо…», - подумала Мьёльфа, - «И кто теперь это всё убирать будет?»

***
Морозный воздух щипал лёгкие. Мокрые волосы покрылись коркой льда. «Ну же! Открой, наконец!» - думала Мьёльфа, колотя в дверь. Наконец, та распахнулась и на пороге возник заспанный Мышац.
– Кой шиш тебя ночью принёс?! – возмутился он. Потом оглядел гному и встревожился:
– Случилось что?
– Д-д-да, - простучала зубами гнома. У тебя г-горячей воды не найдётся?
– Конечно! – посторонился парень.
Плюнув на всё, девушка воспользовалась знахаревой бадьёй. Закончив и с подозрениев оглядев убегающую вниз воду, гнома выдохнула, оделась и вышла к парню. Тот явно сгорал от любопытства.
– Если это был ненавязчивый намёк, то… - с усмешкой начал он, но осекся.
– Дерьмо это, a не намёк, - без обиняков сообщила Мьёльфа, - Огромная куча зловонного дерьма! – гнома принюхалась. На одежде сохранился лёгкий душок, - Слушай, есть у тебя что-нибудь от простуды? И от запаха. И от грязи.
– Первое – есть. A остальное… Что стряслось-то?
Девушка рухнула на обшарпанный стул и рассказала обо всех своих злоключениях. Знахарь внимательно выслушал, a после – лишь усмехнулся:
– М-да… Хорошенькая работёнка у золоторей намечается.
– Что? И это всё, что ты можешь сказать?! – вспыхнула гнома.
– A что? Вонюченые по их части.
– Как-как?
– Вонюченые. Ты если хочешь, здесь переночуй: до утра золоторя недокличешься.
– Да нет, погоди! Вонюченые? Это кто?
– A? Ты не знаешь? Ну, это… - парень протянул гноме дымящуюся кружку, - Это что-то вроде нерях. Настолько заросших грязью и собственными экскрементами, что…
– Так это люди?
– Когда-то. Теперь – уже нет. Они были людьми, перед тем как… ну, ты понимаешь.
– Кажется, да… - гнома залпом отхлебнула из кружки и закашлялась, - Что это?
– Моя укипаловка. Не чета дрынцевой, a? – улыбнулся знахарь.
– Опять?!
– A что? От простуды верное средство! Да и наутро голова меньше болеть будет.
– Ох…
– Да ладно! Подумаешь! A знаешь, я тоже выпью… Ты уж не обижайся, но вся эта история жутко… смердит!
– Ну, спасибо!
– Да брось! Завтра сходим к нашему главному, выпишут тебе парочку мастеров, a через пару дней – и думать забудешь про эту вонь.
– Угу, как же… - Мьёльфа припомнила обилие грязи вокруг бадьи. О содержимом оной думать совсем не хотелось.
– Да ладно! Выпьем! – кружки глухо стукнулись, - Ты в следующий раз сразу в него мылом кидай. И всегда держи про запас. В старых домах такое случается.
– Брр! – ответила Мьёльфа, - Так вот почему Пунц отказался продать мне меньше одной коробки!
– Ага, - парень пожал плечами, - Этот жадоба такие деньжищи делает! A всё благодаря вонюченым. Ей-ей, мне иногда кажется, что он с ними в доле.
– Угу. Как же, - девушка осушила кружку, - Ох, и ядрёная!
– A то! – с гордостью ответил Мышац.

***
Золотари управились быстро. Целый день они скребли и драили под строгим надзором чихающей Мьёльфы. Признаться, девушка больше переживала о сохранности ценных материалов, нежели о доме. Наконец, дело было сделано: «золотых дел мастера», как их беспечно называли востарцы, собрали вещи и ушли, оставив гному наедине с лёгким душком и коробкой мыла – компенсацией со стороны города. «A за моральный ущерб?! A за остановку в работе?!» - мысленно повозмущалась Мьёльфа, но быстро остыла. В конце концов, бедные ребятки и так на собачьей службе день и ночь пашут, и вряд ли они испытывают от неё особенное удовольствие. К тому же, Каменецк был лишь пригородом настоящей столицы, расположенной выше, a эта бестия радостно тянула свои щупальца, по капле высасывая рабочий городок до последней золотой монетки.
Гнома села. Сваленные в кучу материалы вопияли. Решив, что их время отправиться на ту сторону искусства настанет лишь завтра, Мьёльфа подкинула пламенке доброе поленце, схватила кожух и вышла за дверь. Солнце уже начало скатываться с небосклона, но покуда его лучей хватало – и на рынке шёл рьяный торг. Побродив там и здесь, прикупив этого да того, девушка вдруг обратила внимание на немелодичный звон. Прямо ей под ноги упала, сверкнув сталью, связка отмычек. Гнома подняла голову.
– A, это ты! – Мышац расплылся в широкой улыбке, - Как самочувствие? – парень нагнулся и, как ни в чём не бывало, поднял компрометирующую связку.
Мьёльфа поёжилась и посмотрела по сторонам. Вроде никто не заметил.
– Пгекгасно! – прогнусавила девушка.
– О, может, ещё настойки? Или тебе по душе укипаловка? – знахарь лукаво умехнулся.
– Лучше уж я домой пойду, - буркнула гнома.
– Ступай, ступай… - махнул ей вслед Мышац.
«Охо-хо!» - подумала Мьёльфа, - «Интересно, и сколько ещё горожан в карманах отмычки носит? Может, им сгодится моё ремесло?» - гнома крепко задумалась. С одной стороны, она действительно могла и не такой инструмент соорудить. С другой – как быть со стражей? И вообще, как в городе обстоят дела с преступностью? Надо бы разузнать!
Потолкавшись по рыночку, послушав досужие разговоры, девушка совершенно отчаялась: судя по всему, Каменецк совершенно погряз в пороке. Для полноты картины не хватало, разве что, брата Фухсе из Нореземи, но - как виделось Мьёльфе - тут и своих фанатиков хватало. По зиме чуть ли не каждую ночь находили новые трупы – то ли обмороженные, то ли обгрызенные до костей. A кражи! Карманники и домушники заполонили город! Прелюбодеи – и те никого не боялись. Разве что, жаловались – мол, только запрёшься с соседкой наедине, как встанет под окнами чудище страшное и давай замогильным голосом увещевать – дескать, нехорошо поступаешь, нечестно. Выйдешь на улицу – глядь: и нет никого. Только снег. Однако же эта погань не одну ночь честному люду испортить сумела.
Недобрый холодок пробежал по спине: a так ли надёжны замки да крепки засовы в старом гвинином доме? Решив, что на сегодня хватит, Мьёльфа зашла в последнюю лавку – за специями. Расплатившись, девушка осторожно вышла во двор и зашагала по тёмной улочке. Вдруг из подворотни вынырнула кондрашка. Сверкнула на Мьёльфу глазищами, зашипела. Девушка поискала под ногами камень покрепче. Как назло, ничего не нашла и решительно развернулась. Лучше уж даст крюк, но зато одним обгрызенным трупом в городе будет меньше. Хотя бы и в эту ночь.
Вообще-то, Мьёльфа знала: кондрашки редко бросаются на людей. Больше пугают, но… Но так не хотелось проверять на себе – a не врут ли слухи? Да и мало ли – вдруг есть в городе твари похуже вонюченых и этих дохлых кошек? Это местные ко всему привычны, ей же – не грех поучиться. И запоры в доме сменить.

***
Мьёльфа всё-таки разболелась. Добрые десять дней пролежала она в кровати, поднимаясь лишь за пирогом да за кусочком черствеющего калача. Иногда в двери стучали, но гнома не слышала – ей не было дела ни до заказов, ни до постоянных клиентов: живой бы остаться. На исходе десятого дня чуть полегчало. Девушку разбудил тихий шорох в мастерской. Содрогнувшись, Мьёльфа прислушалась. Шорох, еле слышные шаги да скрип половиц выдавали незваного гостя. Гнома аккуратно протянула руку под подушку: с некоторых пор там всегда лежал молоток. Не бог весть какое оружие, но напугать незваного гостя, a то и отвесить пару хороших ударов она смогла бы. Если бы не одно «но».
Дверь распахнулась. На пороге возникла тень. Мьёльфа затаила дыхание. Нет, не «возникла»! Возник! Это определённо был он. Тот самый Тень из «Воронова крыла».
– Поднимайся! Я знаю, что ты не спишь! – прозвучало грозно и тихо.
Девушка повиновалась.
– Оружие можешь оставить. Я с миром, - проговорил мужчина и вышел назад – в мастерскую.
Молоток девушка всё-таки прихватила, наскоро спрятав за голенище правого сапога.
Тень стоял у двери. Мьёльфа осторожно прошла к столу, надеясь если не шмыгнуть в окно, то хотя бы максимально отделить от себя посетителя. Тот будто бы ухмылялся, но гнома не взялась бы этого утверждать: в неверном свете притихшей пламенки не было видно лица. Тёмная фигура скользнула ближе. Девушка непроизвольно потянулась к сапогу, но выхватить молоток не успела: перед ней на стол опустилась шкатулка. Старая, но искусно сделанная. Металлическая и, как виделось гноме, весьма тяжёлая.
– Я с заказом, - промолвил Тень, - Совладаешь с замком?
Мьёльфа раскрыла рот, но, подумав, тут же его захлопнула: рядом негромко тренькнула миниатюрная баночка с мышацевым знаком на сургучной печати.
– Просили тебе передать, - пожал плечами незваный гость.
«Ладно… посмотрим», - решила Мьёльфа и села на стул, пододвинув к себе шкатулку. Механизм у замка был сложный и наверняка с секретом: гнома слыхала о таких – положи в них бумагу, исчёрканную письменами, и будь уверен – ненужные глаза её не увидят. Ежели не так замок повернётся – лопнет внутри маленькая стекляшка, доверху наполненная едким раствором, и уничтожит рукопись.
– Это аванс, - третьим на стол приземлился мешочек, многообещающе звякнув, - A это – тебе за молчание, - добавил Тень, положив ещё один и ослабив горловину. Внутри посверкивала дюжина золотых.
– Что же… попробую! – ответила Мьёльфа и подняла взгляд. Фокус не сработал: лица девушка так и не разглядела. Да и смогла бы запомнить? Вот уж вопрос! Если она ни разу его в дрынцевой корчме разглядеть не сумела.
– Попробуй, - ответил гость, - За срочность плачу отдельно, - добавил он и направился к двери.
– Эй! Погоди! – крикнула Мьёльфа, - Что делать, когда закончу? Как мне тебя найти?
Тень немного помедлил, будто задумавшись.
– A знаешь… - наконец, сказал он, - Отнеси её знакомому знахарю, - и вышел за дверь.

***
Мьёльфа со скепсисом поглядела на камень. Большой, насыщенного чёрного цвета угрюмец смотрел на неё. Нет, камни, конечно, смотреть не умеют – им попросту нечем, но гномы свято верили в такую их способность. Иначе как объяснить, почему у одних мастеров камень сам ложится в оплётку, открывая узор, a у других – какой ни возьми, всё щербины да выбоины напоказ? К тому же, весь мир не даром предпочитал именно гномьи названия для камней – пусть не самые благозвучные, но зато настоящие, «живые». «Ты бы мне как раз пригодился…» - подумала Мьёльфа, в уме подсчитывая стоимость. Всё бы ничего, да цена была баснословно высока, a уж если на мгновение вспомнить, что и у камней есть характер… Девушка решительно подняла взгляд:
– Этот никуда не годится!
– Да как же?! – пожилой камнерез аж вскрикнул.
– Мне нужен камень покрупней и потвёрже, - ответила гнома.
– Угрюмец – один из замых твёрдых минера… - начал было старик, но девушка прервала его:
– Знаю. Этот мне не подходит.
Собеседник хмыкнул.
– На что тебе, девица, такая громадина?
– Надо, - отрезала Мьёльфа.
– Ну… есть у меня один, - глаза старика хитро блеснули, - Вот этот.
Мужчина протянул на ладонях нечто большое. Мьёльфа чуть не расхохоталась – это был и не камень вовсе: так сборище всякой мелочи, скреплённой между собой до того прочно, что ни один ювелир не возьмётся обточить этакую громадину. Вовремя нацепив гримасу безразличия, девушка призадумалась: «A что? Может, и правда…»
– Беру, - сказала она, - Сколько?
Камнерез замялся.
– Три сребра… - наконец, выдавил он.
Мьёльфа хотела возмутиться, но вовремя осеклась: в самом деле, за всё заплатит заказчик. A этакую прочную глыбу поди найди.
– Идёт, - девушка порылась в кошеле и выложила на стол плату. Довольный торгаш быстро смёл деньги в ладонь и протянул каменюку.

***
Дорога домой занимала не так много времени, a денёк стоял настолько погожий, что Мьёльфа не удержалась: свернула-таки с проторенной тропки и решила прогуляться по городу. Поглядеть было на что: насыпные валы тут и там, дома, террасами лепящиеся к скалам да старинные здания, остриями пронзающие небеса. Гнома уже поняла: практически все человеческие города страдают этой болезнью – земли слишком мало, так что они растут вверх, a не вширь, как в селеньях.
Поплутав, гнома вышла к городскому кладбищу. Странное дело: тут было на редкость шумно и многолюдно. Прислушавшись, Мьёльфа решила присоединиться к толпе зевак, обступивших один из памятников. Тот на поверку оказался и не памятником вовсе, a вполне себе живым человеком, по пояс ушедшим в сугроб. На шее у новоиспеченного «покойника» красовался венок, a на голове – ушастая меховая шапка.
 – Скажем «нет» военному произволу! – кричал он, - Долой вертикальные кладбища! Даёшь вечную жизнь всем и каждому!
Издали заприметив знакомую фигуру, Мьёльфа протиснулась вперёд и дёрнула за рукав:
– Здравствуй, Ванций! Что тут происходит?
– И тебе поздорову, Мьёльфа, - ответил калачник и поправил сползшую на нос шапку, - Да вот вишь-ко: выступают тут всякие. Этот уж третий за последние десять дней. Первые-то два нагишом по пояс в снегу стояли… второй, правда, валенки нацепил. A этот – вона, при параде, чин по чину.
– A чего бает-то?
– Да всякое. Ему вона кладбища не угодили. Мол, столько людей в сражениях полегло, что уж и хоронить негде – вкапывают в землю вертикально… a особливо вредных – так и башкой вниз, чтоб вылезать неповадно было, - Ванций хмыкнул.
– A что? Правда?
– Да какое там! Это ж погост в черте города, a в самом Каменецке народу каждый день и так мрёт… - мужчина махнул рукой.
– И правда… A что про вечную жизнь? Тоже брешет?
– A то как же! Конечно! Где ж это видано – супротив Воста пойти да на земле вечной жизнью маяться?
Мьёльфа недоумённо посмотрела на калачника.
– Ах, да! Ты ж не местная! – спохватился тот, - У вас небось и поверья другие на Диком Севере… Наши-то люди духом все после смерти к самому Восту возносятся. Ну, и становятся его перьями. Кто побольше, a кто поменьше. И вечно странствуют с ним, поднимая в небо ясно солнышко, - Ванций прищурился, глядя в небо.
– A что потом?
– Потом… Потом Вост взлетит так высоко, что солнце не станет больше падать, - мужчина задумался.
– И? Что дальше-то? – осторожно спросила гнома.
– Не знаю, - Ванций пожал  плечами, - Перьяки говорят, что наступит новая жизнь. Придут новые люди. Слабые перья сгорят, a сильные вновь опадут на землю. Ну, и в людей обратятся.
– И ты в это веришь? – Мьёльфа скептически изогнула бровь.
– Я? Да не знаю. Помру – так и проведаю.
– Понятно. Слушай… A всё-таки… эти-то как свою вечную жизнь получить хотят?
– Понятия не имею! У нас только мудрейшие живут долго. Взять хотя бы володаря нашего, Взорца. Сколь себя помню – он всегда был таким…
– Каким?
– Ну… не то чтобы старым. Но и не шибко-то молодым. Поговаривают, что ему уж вторая сотня пошла, да только кто ж наверняка поручится? 
– Понятно. Ладно, - пожала плечами Мьёльфа, - Пойду я. Холодно здесь.
– Бывай.
– Да, Ванций… как там мои украшения? Носятся?
Калачник расплылся в улыбке:
– A то как же!
– Вот и славно! Ну, доброго дня!
– И тебе. 
«Ишь ты! Перьями!» - размышляла Мьёльфа, бодрым шагом направляясь к дому, - «Охота же им…» - девушка и не заметила, как наткнулась на кучу хлама:
– Ох ты ж! – начала она, огибая помойку, но…
Та внезапно пошевелилась.
«Только этого не хватало!» - лихорадочно подумала гнома, узнавая знакомые очертания вонюченого.
– A вот шиш тебе! – выкрикнула она и опрометью понеслась по переулку.
За спиной недовольно чавкнуло и стихло.

;
Глава 8.
Мьёльфа гневно взирала на шкатулку. Шкатулка взглядом испепелялась плохо, да гнома и не могла похвастать родством с драконами – уж те-то наверняка и не такое с огнём вытворять умели! По правде сказать, Мьёльфе и прикасаться к этому произведению зловредного гения было боязно – a ну как сработает потаённый механизм? В наличии такового девушка не сомневалась. Уж что-что, a именитых мастеров она завсегда по клейму да насечкам узнает. Создатель этой шкатулки был столь же именит, сколь и древен, a потому имя его было сплошь овеяно тайнами да легендами. «Расспросить что ли Мышаца?» – девушка поёжилась: после недавней встречи с Тенью выяснилось, что и у добродушного с виду знахаря те ещё скелеты в шкафах прикорнули, - «Авось, узнаю чего нового…» - тоскливо подумала Мьёльфа и выглянула в окно. Зима медленно ворочалась в своём снежном покрывале. «Брр! Лучше завтра!» - решила девушка и встала из-за стола.
Аккуратно подхватив ценную вещицу, гнома прошла с ней в соседнюю комнату и плечом отодвинула старую тумбу. Под ней обнаружилась небольшая выбоина – точно из-под выпавшего кирпича. Туда-то Мьёльфа и поместила шкатулку, для надёжности прикрыв куском старого платья. Придвинув на место мебель, девушка смахнула пот со лба и бросила взгляд в дальний угол комнаты. Там, она знала, был и ещё один тайник. Тайник, хранящий в себе все – ну, или почти все – материалы для заказа от госпожи Пелэгии из Воронецка. С немалым трудом подавив желание проверить, не исчез ли самый ценный компонент – золото, гнома всё-таки встряхнулась и вышла из спальни.
Недолго думая, Мьёльфа отправилась в ванную. Здесь, в этой крохотной комнатушке, не так давно поселился добрый десяток коробок с мылом. Мьёльфа распаковала ещё одну. «Мыловарня Пунца» - гласила надпись на крышке. Девушка нахмурилась. Невнятная мысль, с неделю вертевшаяся у неё в голове, внезапно обрела ясность. Мыловарня. Это же совсем рядом со знаменитой… городской библиотекой! Точно! Народ Каменецка хоть и был прост, да не чета нореземцам – тут и рабочий люд нередко учился грамоте и счёту – пусть бы и на абаке. A потому горожане по праву гордились одной из главных своих достопримечательностей – Большой библиотекой. Сказать по правде, подобное здание пришлось бы ко двору и в Воронецке, но там – Мьёльфа была уверена – солидная коллекция книг имелась и дома у каждого уважающего себя знатного господина. A вот народ победнее не чурался брать подержанные книги в библиотеке – потрёпанные, с выдранными страницами и скачущими вкривь и вкось письменами, но оттого куда более интригующие, чем иные – с выверенными по линейке строками от очередного перьяка. Конечно! Вот где стоит искать ответ на секрет таинственной шкатулки! Девушка встрепенулась: завтра же! Завтра она непременно туда отправится!

***
Снаружи библиотека была огромна. Хуже того – она имела привычку прятаться за другими домами и вырастать перед ничего не подозревающим горожанином в самый последний момент, оглушая того всей своей мощью. Мьёльфа стояла и глядела, как заворожённая, на множественные барельефы на стенах древнего здания. «Храм книг» - гласила каменная табличка над входом. По краям надписи красовались чёрные перья, собирая на гранях снег. Мьёльфа решила бы, что здание это – произведение гномьих рук, да только откуда в Востарице гному взяться? К тому же, от здания веяло такой древностью, что девушка отнюдь не была уверена, что же старше: библиотека или породившие её Каменки. Правда, чуть присмотревшись, можно было углядеть тут и там мелкие сколы, a кое-где – налётец вполне современной порчи: городские вандалы не оставляют шанса ни одному зданию. У дальней стены справлял нужду странный тип в сильно поношенных тряпках и смердящий так, что добрые граждане спешили мимо, зажимая носы. Гнома ещё немного потопталась на пороге и, наконец, толкнула тяжёлую дверь.
Внутри царила тишина, изредка прорезаемая шорохами страниц. Мягкий свет мелких пламенок разрежал полумрак. Девушка огляделась. Здесь не было ни прихожей, ни спальни, ни кухни – ничего, что роднило бы это здание с домом. Вместо них тут длинными рядами выстроились стеллажи, доверху набитые книгами. Это были старые фолианты и новые книжицы – все неизменно потрёпанные. Кое-какие из них затрепать успели ещё до момента, как последняя точка заняла своё место. Между стенами книг были люди. Они сидели на шатких стульях, стояли у окон, кое-кто полулежал на принесённой с собой подушке. И все они неизменно читали – при свете дня, при свете пламенок или даже при свете отдельных перьев – аккуратно ведя по страницам.
Девушка прошла внутрь, на ходу расстёгивая кожух: в библиотеке было очень тепло. Под каблуком негромко хрустнул камушек.
– Ш-ш-ш! – донеслось из-за спины.
Мьёльфа подскочила и обернулась. Из глубины прохода на неё смотрела пожилая женщина с длинной чёрной косой, прореженной серебристыми прядками. На носу у дамы красовались два стёклышка в толстой оправе. Гнома впервые в жизни увидела нечто подобное и невольно уставилась в лицо женщине. Тем временем, библиотекарь подошла ближе.
– Что предпочитаете? – шёпотом произнесла она, - Имейте ввиду: очередь на новую книгу Жонцаны Пышки расписана на полгода вперёд.
– Да? – смутилась Мьёльфа, - A что это за книга?
– Как? Вы не знаете? – всплеснула руками собеседница, - Жонцана – лучший автор этого года! Впрочем, как и двух предыдущих. Её любовные романы неизменно имеют успех у молодых девушек… вроде вас, - библиотекарь окинула гному надменным взглядом, - A её кулинарные рецепты… взять хотя бы «Фондю на обочине» или «Банановый кекс с сюрпризом»! Вы не слышали?
Мьёльфа пожала плечами:
– Признаться, нет, - забывшись, в голос проговорила она.
Библиотекарша снова шикнула. За соседним стеллажом послышался глухой стук упавшей книги.
– Простите. Профессиональное, - чуть более миролюбиво добавила собеседница и, прислушавшись, молнией пробежала вперёд – в темноту, и шёпотом рявкнла над чьим-то ухом:
– Ти-ши-на!
Спустя мгновение, библиотекарь снова выросла рядом с Мьёльфой.
– Ну, так что желаете? Могу записать вас в очередь на позапрошлогодний шедевр мадам Пышки.
– Э-э, спасибо, - промямлила гнома, - Мне бы лучше что-нибудь о замках и шкатулках. Я, как бы это сказать…
– О! Можете не продолжать! Сейчас! – перебила её дама и углубилась в недра библиотеки.
Девушка нерешительно потопталась на месте, поглядела по сторонам, громко выдохнула, краем уха уловив очередное «ш-ш», и осторожно пошла вперёд.
Книги. Книги были повсюду. Удивительно много книг. Внимание гномы привлёк тяжёлый круглый стол в дальнем углу одного из многочисленных коридоров. И на этом столе – уже в беспорядке – громоздились книги. Кое-какие были даже прикованы цепью – видимо, чтобы их не украли.
– Попрошу соблюдать тишину! – вновь донеслось из-за спины. Девушка вздрогнула и обернулась, случайно смахнув какую-то брошюру.
– Ти-ши-ну! – снова рявкнула библиотекарь и протянула пыльный том. Мьёльфа осторожно приняла в руки книгу. «Всё о замках и не только», - гласила обложка.
– Спасибо, - пролепетала Мьёльфа.
– Сейчас, погодите, - ответила дама и достала маленький бланк. Подойдя к столу и неведомо как отыскав там чернильницу, библиотекарь продолжила:
– Ваши имя и адрес.
– Что?
– Имя. И адрес, - строго промолвила собеседница.
– А. Да. Мьёльфа. Каменный переулок, дом три.
Послышался скрип пера.
– Хорошо, - наконец, ответила, женщина, аккуратно присыпав чернила и добавила:
– Вернуть через месяц.
– Ладно, - кивнула гнома, - Можно я немного ещё осмотрюсь?
– Конечно, - ответила библиотекарь и скрылась в полумраке.
Гнома прошлась между полок. Сняла пару других томов. Перелистала. Ничего интересного. Один особо увесистый том с трудом выходил из тисков собратьев. «Ну же!» - подумала Мьёльфа, - «Наконец-то!» - мелькнула мысль, когда упрямая книга, наконец, выскользнула и упала прямо на каменные плиты. Раздался глухой стук. И грохот. Странно усиленный каменными сводами грохот. 

***
Книги метались в бешеном танце. Они спрыгивали с полок, шуршали страницами, били корешками по голове и плечам. Мьёльфа с трудом пробиралась среди завалов.
– Что это? – крикнула она погребённой под грудой книг библиотекарю.
– Бардак! И кавардак! – рявкнула та, выкарабкиваясь из кучи переплётов.
Мьёльфа хотела было задать вопрос, но невовремя покачнувшаяся полка прервала её на полуслове.
– Нужно звать шумника! Эй! Э-ге! Кто у двери! Кликните шумника! Да побыстрее, иначе… - договорить женщина не успела: в соседнем ряду с грохотом обрушились сразу две дюжины полок, треснувшие пополам под тяжестью книг.
«Нужно выбираться!» - подумала Мьёльфа и покрепче прижала к груди заветный томик «О замках и не только». Книга подрагивала в пальцах. Девушка чувствовала пульсацию корешка и биение страниц. «Только успеть!» - носилась лихорадочная мысль.
Путь к двери преграждали всё новые стеллажи и завалы. Тут и там  - и сверху, и снизу, и сбоку пролетали книги, будто разбросанные невидимыми руками. Наконец, на горизонте замаячил дверной проём, когда девушку по затылку хорошенько приложила книга по домоводству. Крепко выругавшись, Мьёльфа бросила беглый взгляд в сторону – там под завалами кто-то шевелился, тщетно пытаясь выбраться. «Надо помочь!» - искрой вспыхнула мысль, когда и на Мьёльфу обрушилась целая груда щепок и книг, засыпав по самую маковку.
На мгновение стало тихо. Шум летящих томов стал глухим и далёким, сменившись тонким комариным писком в ушах. Наконец, и его вспорол по-настоящему громкий звук – кто-то бессовестно бил поварёшкой по железному барабану и громко кричал. Собравшись с духом, девушка вынырнула из-под завала и посмотрела на дверь. В свете угасающего дня возвышалась фигура – мужчина, косматый и здоровый, как медведь, сплошь увешанный банками и стаканами, склянками и железками, деревянными колотушками и барабанами стоял, колотя по всему разом, и горланил:
– Эй, бардак и кавардак! Выходите! Ах, да шумные гости, бегите! Видеть вас не желает никто! Выметайтесь за мною в окно!
Зычный голос перекрывал и шелест страниц, и свист пролетающих книг, a производимый трещотками и колотушками гам наводил на единственно верную мысль: зажать поскорее уши и зарыться поглубже в книги. Мьёльфа так и сделала, не преминув сунуть за пазуху драгоценный томик.
Наконец, голос громыхателя начал отдаляться, и библиотека погрузилась в первозданную тишину. Откуда-то издалека донеслись всхлипы. Мьёльфа рискнула опять вынырнуть из своего убежища и оглядеться. Вдали маячила серая фигурка библиотекаря. По сторонам из выросших на полу книжных гор выбирались люди. «Пойду-ка я подобру-поздорову», - подумала гнома и, растолкав жёсткую кучу руками, начала пробираться к выходу. Поглощённые свершившимся люди не обратили на Мьёльфу никакого внимания.

***
«Дабы замок сей отпереть, надобно поворотный механизм в точности знать. Ежели знанием сим не награждён, преклони в ночном часу колени свои и воздай молитву богам своим, a после – запасись отмычкою для тонкой работы сподручной али каким инструментом, да к замку не добром, но настойчивостью подступись».
– Так, стало быть, это всё, что об этих замках известно? – воскликнула гнома, сгоряча бахнув книгой о стол, - Ну и что с этим делать, спрашивается?
В прихожей раздался едва слышный стук.
«Кого ещё там принесло?» - с досадой подумала девушка и, припрятав трактат о замках, осторожно пошла к двери.
– Кто там? – спросила она.
– От госпожи Пелэгии! – раздался звонкий ответ.
– Сейчас! – гнома нервно отперла дверь. На пороге в туче снега стоял мальчишка.
– Госпожа вопросить изволит, когда будет готов заказ?
– A-a-а… - замялась Мьёльфа.
– Его к весеннему паводку завершить потребно, не то осерчает да господ с батогами прислать изволит. Они злые, господа эти, - затараторил мальчишка, нервно переминаясь с ноги на ногу.
Девушка захлебнулась от негодования.
– Передай… своей госпоже… Пелэгии. Что. Заказ. Будет готов тогда… когда все материалы достану! – отчеканила она.
– Да я… э… госпожа Мьёльфа, но ведь… - начал мямлить слуга, но гнома вскинула руку:
– И сообщи, что настоящего мастера торопить не след, ежели хорошая работа нужна. Будет её заказ изготовлен. В срок.
– Ну-у… хорошо, ежели так. A то эти вот… с батогами…
– Будет. Иди, - оборвала Мьёльфа и захлопнула дверь.
«И пусть твоя госпожа отправится в пеший поход по ущельям без солнца!» - про себя закончила гнома.

***
– Откуда в городе столько книг?! – рявкнула гнома, едва Мышац отпер дверь своей лавки.
– Ну, здравствуй. Давно не виделись! – прищурился знахарь.
– Откуда, спрашиваю! – не церемонясь, повторила девушка, заходя внутрь.
– Так то… от переписчиков, знамо дело.
– Сколько их здесь?
– Так почитай все каменецкие вдовы тем промышляют. Не больно прибыльно, однако же… Да и казематы  отнюдь не пусты. Ежели грамотный раб, иль соглядатай, или ворюга какой попадётся – так задарма три экземпляра новых «Фондю на обочине» за недельку-другую накропают.
– Вот как? A что ты скажешь об этом, a, знаток городской подноготной? – Мьёльфа хлопнула на стол свой фолиант.
– Ах, это… ну да. Таких томов полно в библиотеке. Правда, все они, по большей части, уже устарели. Братству теней, если ты понимаешь, не с руки выдавать свои секреты. Но всякое бывает, - криво усмехнулся знахарь.
– Ты знаешь нужного человека? – без обиняков спросила гнома.
– Знаю, - пожал плечами Мышац, - Тебя. Либо ты сумеешь открыть замок, либо не сможет никто.
– Это ещё почему? – Мьёльфа остолбенела.
– Да потому, карликовая твоя голова, что твоя шкатулка с секретиком раньше принадлежала одному знающему человеку. A он, в свою очередь, не чурался и зверьгоновых механик.
Девушка ошеломлённо уставилась на собеседника.
– Ну-ну, не прикидывайся. Все уже догадались, чьих ты кровей. По крайней мере, те, что в дураках не ходят, - снова пожал плечами Мышац, - Укипаловки будешь?
– Ах вот как!
– Ага. Да ты не боись – тут много таких… правда, те больше всё по каналам шляются, но и на поверхности молодняк встретить можно. Взять хотя бы швею с Кривошеей улицы или пастуха у Южных ворот. Живут себе, почитай, уж третью дюжину лет в городе, a никто им и слова не скажет. A всё потому, что дело своё знают и цену не гнут.
Мьёльфа задумалась. Наконец, приняв решение, она задала вопрос:
– A ты можешь меня проводить… к тем, что в каналах?
– Отчего же? Могу, конечно. Только проку… Слушай, если тебе так нужны какие-то сведения, давай я тебя лучше к дому того мужика провожу? У которого раньше шкатулка лежала. Там нынче вдова его и дочка живут, препятствий чинить не будут. Только ты это… молчок. Не сболтни кому.
– Ладно, - успокоилась Мьёльфа.

***
Они встретились на перекрёстке Сыромятной и Ключницкой улиц. Мьёльфа уже порядком продрогла, когда за спиной у неё тенью вырос Мышац.
– Ну, как настроение?
– Ох, ты ж… напугал!
– Это я умею, - самодовольно ухмыльнулся знахарь, - Ты погоди чуток, надо кое-какое дельце ещё обстряпать, - парень махнул рукой.
– Это какое же? – чуть помедлив, спросила Мьёльфа, пока они брели по заснеженному переулку.
– Увидишь.
Они подошли к выскому дому. В нижних окнах горел свет.
– Теперь тихо. Чуть что – беги со всех ног! - предупредил Мышац.
– Что? – вскинулась Мьёльфа, но было поздно: собеседник растворился в ночи.
Чуть позже у одного из окон послышался хруст шагов и голос – до того пронзительный, что у Мьёльфы мурашки побежали по спине.
– A кто тут у нас нечестивыми помыслами избу разума своего наполнил? Кто этот низменный червь? Ух как воздаст Вост тому по заслугам… Ух-ха-ха-ха!
Раздался стеклянный треск. Встревоженные голоса.
– Беги! – раздался шёпот над самым ухом у девушки. Мьёльфа и припустила что есть силы.
Она неслась вдоль по Ключницкой улице, то и дело ныряя в подворотни и выныривая с другой стороны, ведомая таинственным шепотком.
– Пришли, - словно ушатом студёной воды окатило гному, - Вот этот дом! – из тени под колонной вынырнул Мышац.
– Но как ты..? – девушка огляделась. Где-то за спиной – слишком далеко, чтобы представлять опасность, слышались голоса.
– Потом.
– Но зачем? – выдохнула гнома.
– А… Так. Мелкая шалость. Я ж раньше в служках у перьяка ходил. Вот, балуюсь по старой-то памяти, наставляю нашего брата на путь истинный.
Мьёльфа не нашлась, что ответить. Вместо этого она поглядела на дом.
Это было старинное здание – могучее, что древний дуб, и столь же высокое. Резные замки таили множество ловушек для несмышлёного вора.
– Это будет нелегко, - промямлила гнома.
– Проще, чем кажется, - ответил Мышац, - На вот, подсвети, - он протянул девушке крохотное огниво.
– Но ведь в городе под запретом… - начала было гнома, но осеклась. Битьё стёкол тоже вряд ли было разрешено. Да и воровство – не лучшая рекомендация для стражи.
– Так просто? Через парадную дверь? A может…
– Подумай сама! – шёпотом перебил её Мышац, - Ну кто ожидает, что вор полезет в дом через главный вход? Да не бойся! Я тут уже был. Вдова с дочерью уже седьмой сон видят! A спальни у них наверху. Нам же надобно в кабинет самого мастера. Он на первом этаже, первая дверь налево. Ну! Подойди ближе!
Девушка неуверенно шагнула на порог. С неба вновь посыпал лёгкий снежок.
– Та-ак… Ближе! К самому замку! Отлично! Теперь пламя!
Мьёльфа послушно высекла искру. Трут задымился. По краям заплясала тонкая красная кайма.
– То что нужно! – торжествующе прошептал Мышац и… растворился. Только лёгкая дымка скользнула внутрь замка.
Мьёльфа постояла ещё немного, раздувая пламя.
Щёлкнул замок. Дверь неслышно отворилась.
– Люблю добрых хозяев! У этих всегда смазаны петли! – донеслось из глубины дома, - Ну! Заходи! Да потуши огонь. Он нам больше не нужен.
Мьёльфа поступила как было велено.
Проморгавшись, девушка окинула взглядом прихожую. Внутри стоял свежий запах мяты.
– Сюда! – поманил её Мышац, уже распахнувший нужную дверь.
– Запомнить сможешь?
– Что?
– Чертежи! Мы же не будем красть их! Слишком опасно. Запомнишь?
– Я попытаюсь, - ответила гнома, - Только где они?
– Старик хранил их на этой полке… Да, вот. Хм. Ничего не понимаю, - Мышац протянул гноме длинный тубус, - Здесь пусто!
– А… Это просто! Важна не грамота, a сама коробочка. Понимаешь? – обрадовалась Мьёльфа.
– Кажется… Стоп, a что ты хочешь сделать?
– Есть у тебя холстина какая или пергамент? – засуетилась гнома.
– Нет. Но у меня есть плащ!
– Дай сюда!
Парень стянул с себя верхнюю одёжу.
– Так. Теперь нам нужна пламенка. И… у тебя не найдётся мёда? Ну, или перца? Корицы?
– Кажется, есть. Вот, - знахарь протянул склянку с чем-то сыпучим.
– Отлично. Так где наша пташка? – заговорщически прошептала Мьёльфа.
– Сюда, - парень скользнул в коридор. Чуть дальше обнаружилась дверь в гостиную, - Вроде тихо, - Мышац ещё раз прислушался для верности, - Точно. Там пусто.
– Заходим! – скомандовала гнома.
В дальнем углу богато, но без чрезмерных излишеств уставленной комнаты обнаружился камин. За решёткой подрёмывала огненная птичка. При взгляде на непрошенных гостей она чуть встрепенулась, наклонила голову, но, видно, решила, что те не представляют опасности и вновь затянула веки незрячей плёночкой.
Мьёльфа аккуратно разложила плащ на полу. Примерила тубус. Тот был не в меру огромный, но всё-таки умещался на полотнище.
– Сначала попробуем так! – промолвила девушка и решительно подошла к камину. Схватившись за гладкую крышку самыми кончиками пальцев, Мьёльфа аккуратно просунула цилидр между прутьями. Пламенка недовольно заквохтала и встрепенулась.
– Тише, тише… - проворковала гнома, - Так не пойдёт. Открой-ка, - обратилась она к спутнику, возвращая тому склянку с толчёными специями.
Мышац с интересом посмотрел на неё и откупорил крышку.
– Кажется, я понял…
– Тише ты! Дай сюда! – прервала его Мьёльфа, - Та-ак… - гнома щедро сыпанула в камин из склянки и задержала дыхание. Спустя миг тубус в её руках раскалился добела. Одним рывком гнома швырнула его на расстеленный плащ. Железка послушно прокатилась по полотну. Мышац болезненно закашлялся. Пламенка заверещала.
– Дёру! – крикнула Мьёльфа и, стараясь не дышать, схватила плащ и выскочила из комнаты.
У неё за спиной надсадно сопел Мышац.
Выбежав наружу, гнома мельком глянула по сторонам. Метель набирала обороты. В соседних домах загорелся свет.
– Туда! – рявкнул Мышац, потянув девушку за рукав.
Они нырнули в переулок, потом в ещё один, и ещё. Небо щедро сыпало снегом. Мьёльфа уже упустила дорогу, когда Мышац вновь одёрнул её.
– Уйдём каналами, - прошептал он и надавил на неприметный рычаг в стенной нише.

***
Они брели по каменным плитам где-то там, глубоко под городом. Мьёльфе уже начало казаться, будто каждый уважающий себя человеческий город просто обязан иметь подобные катакомбы. Правда, здесь, в отличие от Норьгорода, не было ни снующих туда-сюда гномов, ни звука мехов, ни стука молотков, ни треска камней. Вместо этого было гулкое эхо, тихий плеск, писк мышей и жуткое зловоние. Последнее, казалось, всё увеличивалось по мере продвижения путников.
– Слушай, a как ты догадалась? – спросил Мышац.
– О чём? – рассеянно молвила Мьёльфа, глядя по сторонам: тут и там метались зловещие тени.
– Ну, что искать стоит не внутри, a снаружи тубуса, - пояснил собеседник.
– A, это... Так ты сам подумай: как надёжнее всего спрятать что-то в городе без огня?
– Да, но… эй! A ты о чём подумала?
– М? – девушка нарочито удивлённо вскинула брови.
– Не прикидывайся!
– Это я-то прикидываюсь? – буркнула Мьёльфа. – Ты ведь Тень? A, Мышац? Или как тебя там?
Парень самодовольно усмехнулся:
– Да-a, эт я!
– Ну, вот и прекрасно, - только ответила гнома, - И давно ты этим промышляешь?
– Сколько себя помню, - собеседник пожал плечами, - Тень – это я, a я – это тень.
– Очень умно, - ехидно заметила Мьёльфа.
– Ну, a что? – неожиданно вспыхнул Мышац, - Только представь: живёшь ты себе, ни о чём не думаешь, целыми днями развлекаешься тем, что принимаешь разные формы – и тут бах! Какому-то полоумному огненному божеству взбрело в голову, что ты, тень, много на себя берёшь, и не пойти бы тебе побродить подальше, изведать мир, так сказать…
– Ну, коне-ечно… - протянула Мьёльфа.
Мышац обиженно надулся. Повисло тяжёлое молчание. Девушка так и эдак прокручивала в голове последнюю фразу и, наконец, решилась:
– Так ты, стало быть, чародей?
– Стало быть, - надменно заявил Мышац, - И не какой-нибудь, a самый что ни на есть настоящий. И могущественный!
– Охотно верю! – рассмеялась гнома, - И давно ты здесь? – чуть помедлив, спросила она.
– Где? – не понял Тень.
– В Востарице.
– Ну… давненько, - уклончиво ответил парень.
– И всегда был вором?
– A как же! Нет, ну, был я и казначеем, и писарем, и знахарем побывать довелось… как видишь, - Мышац потряс перед носом у девушки связкой склянок.
– Даже так… - задумчиво протянула Мьёльфа.
– Да. Только это всё мелочи! Баловство, да и только! Мне б вот в книгопечатание податься… - Тень мечтательно закатил глаза.
– Что? – удивилась девушка.
– Ай! Ну, знаешь… В той шкатулке, что у тебя в стенной нише хранится…
Мьёльфа хотела рявкнуть: дескать, негоже по чужим домам в отсутствие хозяев шляться, но парень махнул на неё рукой и продолжил:
– Там есть чертёжик занятный. Старик-то наш аккурат перед самой смертью его закончил да спрятал – дабы ни в чьи поганые руки знание его не попало. Жадный он был, до знаний-то.
– Погоди-погоди! – перебила гнома, - То есть, ты хочешь сказать, что там есть чертёж механизма… позволяющего делать по… хоть по сто страниц за раз?! – взбудораженно выдохнула Мьёльфа.
– A как ты узнала?
– Слышала что-то подобное. Гномы пытались соорудить такой агрегат… правда, всё без толку.
– Почему же? – заинтересовался Мышац.
– Да, видишь ли… в старину гномам такой станок был без надобности. Все знания их хранила гора. Прямо на стенах были вытесаны картинки. Что-то вроде инструкций. A если что непонятно – так завсегда к старикам обратиться можно: они и расскажут.
– Но это же так нелепо! – воскликнул Тень, - В смысле, a что если память плохая? Или старик умом тронулся?
Гнома пожала плечами:
– В горах те, что умом слабы, долго не живут.
– Занятно, - ответил знахарь, - A что потом? То есть, как вы, хладокорские гномы…
– Слушай! – нервно проговорила Мьёльфа, - Память – штука надёжная, a в Хладокорье давно изобрели письменность! Так что нечего тут… Кстати, чем так воняет?
– A! Сейчас покажу!
Они свернули за угол. Зловоние стало сильнее.
– Ты только ничему не удивляйся, - торопливо заметил Мышац, - И держись меня.
Поплутав в хитросплетениях подземных коридоров, они вышли к каналу. Полноводная зловонная река текла, закованная в русло каменных плит. Кое-где её пересекали ненадёжные мостки, уводящие дальше – вглубь катакомб.
– Ну и запах! – промямлила Мьёльфа, натянув шарф по самые уши. Глаза резал едкий дух сточных вод.
– Ты погоди, то ли ещё будет! – с непонятным восторгом заявил спутник, - Идём!
Они поднялись выше по руслу, пересекли шаткий мостик. Девушка неосторожно посмотрела вниз и тут же зажмурилась: мало того, что испарения выбивали слёзы, так ещё их источник был зрелищем до того жутким, что гнома рывком перескочила на твёрдую поверхность по другую сторону моста и поспешила прижаться к стенке.
– Оно что? Шевелится?
– Угу, - кивнул Мышац.
Путники подошли к коридору. Навстречу им нежданно-негаданно вынырнула фигурка, всем своим видом напоминающая скрюченного старика.
– Ходють тут! – прошамкала та в лицо девушке и поспешила прочь. Гнома закашлялась.
– Мышац… Это то, о чём я думаю?
Парень пожал плечами:
– Если ты о вонюченых, то да. Это один из новых адептов.
– Я-асно, - с трудом пролепетала девушка.
Путники шли дальше, петляя по галереям, то и дело выходя к руслу подводной реки, и снова скрываясь в нишах. Не раз и не два они встречали людей. Некоторые из них – те, от которых меньше пахло, - торжественно раскланивались с Тенью, другие же просто шныряли по сторонам, подобно крысам. Мьёльфа уже не рисковала открывать рот, надеясь, что вскоре они с Мышацем выйдут на поверхность и всё это просто закончится – с первым порывом свежего ветерка. А ведь и в подземелье имелись ветры. Были они тёплыми и смрадными, едкими, наполненными всевозможными запахами, главыным из которых был запах чего-то органического и явно гниющего.
Наконец, путешественники вышли к огромной яме. Со всех сторон в неё стекались воды из множества подземных каналов. По краям толпились люди, скидывая вниз всяческое барахло да приговаривая нечто на манер частушек. «Вечная жизнь в объятиях великой идеи!» - донеслось со спины, - «Долой вертикальные кладбища!», «Помои решают всё!»
Мьёльфа вжалась в стену. Мимо, потрясая всевозможными лоскутами, бряцая старыми банками, источая ни с чем не сравнимый аромат, прошло нечто. «Народ и великая идея едины!» - прокричало оно и ухнуло вниз.
«Ура! Ура!» - раздалось со всех сторон. Мьёльфа же вперила взгляд в месиво посередине. Месиво хлюпнуло, раскрыло пасть и поглотило бедолагу. Раздалось сочное бульканье. Отовсюду понеслись восторженные возгласы. «Четыре года вместо пяти!» - шепнул кто-то в самое ухо девушке. Вонючая каша довольно заурчала и будто бы подалась наверх.
– Идём! – Мышац потянул гному за рукав.
– Что это было?! – отдышавшись, спросила Мьёльфа, когда они со спутником ушли достаточно далеко.
– Это? Вонюченый. «Великий Вонюченый», как они его называют.
– Да? И что они делают? Кто это вообще?
– Да так. Местные сектанты. Грезят новым миропорядком, живут коммуной, промышляют всякими отходами. Ну, и периодически прыгают в недра своей идеи, - Мышац хмыкнул.
– A зачем…
– Слушай, многим не нравится нынешнее положение дел. Когда власть в руках всякой высокородной дряни. Не мудрено, что молодёжь и всякие… неравнодушные граждане объединяются.
Мьёльфа буркнула:
– По мне, так и высокородная дрянь не хуже их этой идеи.
Мышац довольно осклабился:
– Это смотря в какую сторону массы направить.
– Угу, массы. Долго ещё?
– Да вот, почитай, пришли! – Мышац подвёл девушку к стене, нажал ведомый ему камень и толкнул. В подземелье ворвался свежий морозный воздух в хлопьях метели.
Снаружи царили мрак и мороз. Робкое утро ещё не смело огладить хребты Каменок, но всюду кишели люди. Тут и там сновали они, вооружённые лампадками с заключёнными в них пламенками – не столь освещавшими путь, сколь углублявшими мрак по углам, да стража – необычно бодрая для этого часа – патрулировала улицы, вглядываясь в неверные тени. Сам собой растворился за спиной у гномы и спутник. Мьёльфа тяжело вздохнула и, повертев по сторонам головой, уверенным шагом двинулась к дому.

;
Глава 9
Мьёльфа сидела, с головой укутавшись в одеяло. Она поспела к весеннему половодью – закончила рыбу-молот, выполнила уговор: из чистого золота сделала той броню, a сердце – из твёрдой породы. Немало дней провела гнома на торговых развалах близ гор в поисках подходящего камня, когда же нашла – не поскупилась заплатить хорошую цену да отправила нарочного мальчишку к госпоже Пелэгии, дабы та самолично одобрила находку. Суровая женщина выслала гноме своё одобрение, выразив его звонкой монетой, с лихвой окупившей затраты. Дальше дело было за малым – отлить да обить, да опилить излишки. И вот, явилось миру диво – рыбка в золотой чешуе да с каменным сердцем, всем видом своим напоминавшая карпа – даром, что к носу её крепился маленький молоточек. Пелэгия взяла из рук гномы чудесное изделие, трижды уплатила по стоимости работы и была такова.
Тревожило Мьёльфу не это. Куда больше тревожил её иной заказ – от Тени. Получив в руки чертёжик замка, девушка мигом открыла заветную шкатулку. Внутри, на тонко выделанных листах скрывались иные знания – куда более интересные, но оттого и более страшные. Что будет, попади они в недобрые руки? A руки водились всякие. Но делать нечего – заказ, да ещё и от истинного чародея, надлежало выполнить, a потому гнома передала Мышацу и шкатулку, и сокрытое в ней, надеясь поскорее забыть об этой истории. Знахарь и вор не поскупился, одарив Мьёльфу и деньгами, и кое-какими снадобьями – из тех, что не в каждой лавке найдутся. Да только беда всё же пришла – и откуда! Вторую седмицу сыпались под ноги горожан иные – грубые, толстые, но оттого не менее вредоносные листы. Листы со смрадной печатью вонюченых. Не сразу отстроили те механизм, позволивший множить призывы к свержению власти, но как сподобились…
Мьёльфа поёжилась и глянула на пол. Там в пыли валялась добрая стопка. «Долой кровососов у власти! Даёшь справедливость!» - гласила крупная надпись на одном из них. Другие были того же толка. И все они стращали честной народ супротив текущего миропорядка.
Как назло, участились новости об убийствах. Всякое говорилось в корчмах – и о якобы съеденном заживо соседе с Чесночной улицы, и о старухе, найдённой мёртвой у Золотых врат – a вишь-ка, ни кровинки во всём теле, и о младенцах, будто обгрызенных в собственных колыбелях. Стража неустанно бродила по улицам, иногда вламываясь в дома в поисках недоброго люда или, что уж греха таить, печатной машины, множившей сплетни и наговоры на светлого володаря Взорца и его свиту. Иных силой вели на допрос, других без суда отправляли поглубже в Каменки – на рудничные работы. Страх поселился в городе. Этот же страх не давал и Мьёльфе уснуть.
За окном послышался скрип. Девушка вздрогнула и подняла голову. Там, за тонкой слюдой, проезжала телега – тёмное пятно в сумраке всё ещё стылой весенней ночи. Возница из-за всех сил старался вести коней так, чтобы не было слышно ни скрипа осей, ни цокота замотанных в тряпки копыт. Правда, все эти предосторожности едва ли не рушили весь его замысел, привлекая ненужное внимание случаного полуночника, вроде Мьёльфы. Девушка поторопилась отодвинуться от окна. Есть вещи, которых не стоит видеть, как бы глаз сам ни глядел в ту сторону.

***
Наутро на пороге сам собой возник радостный Мышац.
– Эй, Мьёльфа! Не хочешь развлечься да деньжат подсобрать? – затараторил он, едва захлопнулась дверь.
Гнома хмуро посмотрела на знахаря, прикидывая, какие ещё делишки были на уме у Тени.
– А что нужно-то? – проговорила она, готовясь к худшему.
Чутьё девушку не подвело. Мышац радостно протянул ей пару золотых узорчатых бляшек:
– Знаешь, что это?
– Нет.
– Это – то, что проведёт нас в самый дворец володаря Взорца. А у того бал нынче же ночью. Ну, знаешь, празднуют начало новой жизни, новый взмах Востовых крыльев и прочую муру.
– Где ты это достал?! – испугалась Мьёльфа.
– Где-где… Мир не без добрых людей! – Тень лукаво усмехнулся, - Да и потом: неужто тебе не интересно, к кому в руки попала твоя рыбная безделушка?
– Нет, - гнома угрюмо пожала плечами. Умом-то она понимала, что теперь не отвертится, но почему не попробовать?
– А вот и зря! К тому же, что эта безделица – не единственное, на что стоит взглянуть во дворце.
– Догадываюсь, - девушка пожала плечами.
– И так уж вышло, что безделица та хранится за надёжным замком. Смекаешь?
– Да уж как не смекнуть! Только от меня помощи не жди. Хватит с меня прогулок по каналам!
– А как же…
– Нет! И не упрашивай!
Тень скривился:
– Ну как же? А что если я в ответ помогу тебе… Скажем, хорошей картой с безопасным маршрутом ажно до самой Иглокости?
– Откуда… - начала было Мьёльфа, но Тень вскинул руку и проговорил:
– Не думай, что про тебя никому не ведомо, маленькая гнома. Чародеи не так просты. И уж поверь, есть в этом мире силы, которым нужен владыка северных гор.
Мьёльфа недоумённо уставилась на собеседника. Тот усмехнулся:
– А ты как думала? Вот так просто взяла и прошла из своего хладокорского захолустья аж через всю Нореземь? Или просто так миновала страшное Пограничье, не встретив серьёзной препоны? Эх, ты! Юное ты создание! Наивное. И глупое.
Мьёльфа было насупилась, но быстро остыла. Был в словах вора резон, пусть и с долей лукавства.
– Вдобавок хочу самострел! – заявила он, - И денег! Дадут твои «силы» пару медяшек на путешествие маленькой гномы?
Мышац расхохотался:
– По жадности их узнаешь их! Будет тебе монетка, гнома, не сомневайся. Ну, приходи сегодня к вечерним петухам. К мосту близ Золотых врат. Да смотри, одевайся нарядно да неброско.
– Это как? – вскинула брови Мьёльфа.
– А ты подумай, - ответил Тень и вышел за дверь.

***
Мост вздымался широкой дугой над каналом, отделявшим Каменецк от Воронецка. Один конец моста упирался в торговую площадь, второй же уходил прямо в каменную стену самой большой из Каменок. Проём в стене закрывали ворота высотой в три человеческих роста, с искусно вырезанными барельефами, да покрытые золотом. «А ведь наверняка гномов точить нанимали», - подумала Мьёльфа, разглядывая ворота снизу вверх. Здесь, по другую сторону моста, она могла не опасаться излишнего внимания стражников: во-первых, дни становились всё длиннее – а потому и торжище стихало гораздо позже, чем зимой; а во-вторых, различить невысокую фигурку, надёжно укрытую тенью от венчающих мост каменных арок, изогнутых подобно хребту чешуйчатой гадины, смог бы далеко не каждый. Да и при встрече с иным знакомцем легко было отговориться: мол, зашла на рыночек за тем да за этим, вот, встала передохнуть. И что за беда, если под худым плащом мелькнёт нарядная рубашонка? В самом деле: чего б не надеть иной раз лучшее платье, коли стужа уже отступила, и вот-вот войдёт в свои права месяц Цветень? Так думала Мьёльфа, поглядывая наверх – на высокую скалу, клином разрезавшую небосвод. Наверху, перед самыми дворцовыми покоями, была иная площадь – оттуда нередко взирал на подданных володарь Взорец, в погожие деньки выходивший поглядеть с высоты на пыльный Каменецк. Уж та площадь, по преданиям горожан, была не в пример краше и чище. И отсюда видна была колоннада, устремившая остыре шпили ввысь, а внутри поблёскивала золотом статуя великого воина и мудреца – Тата Цитата…
– Здорово! – раздалось над самым ухом у Мьёльфы. Девушка подскочила от неожиданности. Рядом стоял Тень и улыбался во все тридцать два зуба.
– Ну ты и вырядилась, - сказал он, скептически оглядев гному, - На вот, накинь вместо своего, - с этими словами он протянул девушке свёрток. Мьёльфа приняла подношение и не поверила своим глазам: в руках у неё оказался плащ до того тонкий и лёгкий, что хоть в поясную суму прячь! Притом выделанный из такой ткани, что ни одна стужа нипочём – да и в коварную весеннюю ночку будет хорош: хоть в городе, хоть в чистом поле.
– Да ты примерь! – поторопил её парень.
Гнома торопливо стянула свой худой плащик и облачилась в чудесную обновку. Та, поначалу казавшаяся слишком длинной – хоть троих таких коротышек с головой укрывай, легла лёгкими сборками, едва достигнув щиколоток.
– Ну и дела! – удивилась девушка, - Где ты его раздобыл?
– Ха! Не видала ты нашего брата! – усмехнулся Мышац, - Бери! И пойдём, наконец!
– Сейчас! – проговорила Мьёльфа и торопливо обвязала свой старый плащ вокруг пояса. Тень хмыкнул, но ничего не сказал.
Они скользнули под своды арок. Сверху кости змеиного хребта подпирали исполинские фигуры атлетов, невесть на каких хлебах вскормленных – с этакой-то мускулатурой! Мьёльфа шла, задрав голову, но всё же стараясь не отставать от Тени. Миновав мост, они приблизились к золотым воротам. Исполинские створки были закрыты, а по обеим сторонам, преградив копьями путь, стояли стражи.
– Кто такие? – грозно спросил один из них. Мьёльфа невольно втянула голову в плечи.
– Гости володаря Взорца! – без тени смущения ответил Мышац и протянул золотые бляшки.
Стражник с недоверием окинул взглядом пришельцев.
– Из нижнего города пущать не велено! – наконец, хмуро сообщил он.
– Да как же не велено, ежели у нас и приглашение имеется, и бумага… да ты сам погляди, мил человек! – с этими словами Мышац протянул стражнику выуженную из-за пазухи грамоту. Мьёльфа бросила беглый взгляд на свиток и ужаснулась: под витиеватым заголовком красовался список ингредиентов к «Фондю на обочине» Жонцанны Пышки. Страж, тем не менее, грамоту принял, со значением повертел в руках, потрогал ногтем печать, и, не найдя, к чему бы придраться, вернул её знахарю.
– Ступайте! – важно добавил он и гаркнул, чуть обернувшись к вратам: Оворяй!
Врата медленно распахнулись, и Мышац, как ни в чём ни бывало, шагнул внутрь. Мьёльфа поспешила следом, не проронив ни слова. Глаза стражника безразлично скользнули по её макушке, укрытой серым капюшоном. Внутри у большого ворота стоял здоровенный детина – но и он посчитал за благо не связываться с важными гостями. Так спутники и прошли внутрь.
Тьма сгустилась вокруг. Каменный коридор изредка освещался огнём пламенок в простых клетках. Впрочем, горели они тускло – голодные и потрёпанные птицы редко видели человека. Мутными взглядами провожали они гостей, изредка поквохтывая за прутьями решёток. Тоннель то сужался, то расширялся, неизменно уходя вверх, петляя и изворачиваясь – так, что и полдюжины воинов могли сдержать целый строй неприятельских войск, буде нужда.
– Эй, Мышац! – прошептала Мьёльфа, - А как же сюда доставляют товары? И экипажи? Здесь же и двум повозкам не разминуться!
Парень хмыкнул:
– А залы на что? Одни ждут, другие едут! Да и часто ли знать прохаживается по каменецким улочкам? Сама посуди: на что им, ежели и там, наверху, есть всё, что душе их угодно. А чего нет – так нарочно снизу доставят.
Мьёльфа молча кивнула. Чуть погодя, она снова дёрнула спутника за рукав:
– Пусто здесь!
– Да уж! – ответил тот, - Ты погоди, ещё поглядишь на местных, как наверх доберёмся! Недолго осталось.
Добрались они, и вправду, довольно скоро. В самом конце коридора у железной двери был ещё один воин. Облачённый в броню «Багровых ромбов» молодой страж мирно дремал, привалившись к стене каменного мешка. Рядом лежала опустошённая бутыль, источавшая едкий запах спирта.
– Не буди! – одними губами проговорил Тень и скользнул к двери.
– Может, у него есть ключ? – так же тихо проговорила Мьёльфа, на что спутник лишь махнул рукой.
Девушка не смогла уловить момент, когда Мышац растаял в воздухе. Лишь лязгнул замок, отчего страж громко всхрапнул, и гнома, испугавшись, торопливо юркнула в открывшуюся лазейку.
Она вышла из неприметного отверстия в стене под одним из шпилей величественной колоннады. Взору девушки предстала та самая площадь – закованная узорные каменные плиты, со статуей посредине. За плечом у девушки вновь вырос Тень. Он аккуратно затворил за собой дверь. Вновь щелкнул замок – и та слилась со стеной. «Сколько таких дверей было в самом подземелье», - невольно подумалось Мьёльфе. Взгляд её, тем не менее, так и остался прикованным к статуе: выполненный из белого мрамора воин был облачён в сияющие златом и серебром доспехи. Он стоял, преклонив колено, воздев длинный меч одной рукой, а другой прижимая к груди пухлую книгу. «Тату Цитату – воину и мудрецу», - гласила высеченная надпись на постаменте.
– Нравится? – с ухмылкой спросил Мышац.
– Да не то что бы… - подумав, ответила Мьёльфа, - Он и правда был таким? Величественным и могучим?
Тень на мгновенье задумался.
– Может быть. Может, таким его видели люди. А может, только придворный скульптор. Сам я его не встречал, да говорят, будто росту в нём было поменьше обычного, да на костях только жилы сухие, - парень пожал плечами, - Но разве ж так принято изображать героев?
Гнома задумалась и отвела взгляд. Вдруг острая боль пронзила ей грудь: вдалеке, в пылающем закатном мареве красовалась Иглокость. Золотые искры скатывались по белоснежным склонам, а острый шпиль вспорол лёгкое облачко, пущенное вдаль неосторожным дуновением ветра. У Мьёльфы защемило сердце: давно не видела она родины праотцов, скрытой за склонами серых Каменок. Та молчаливо взирала на бренный мир у подножия… и будто бы с укоризной – на саму гному.
– Пойдём скорее, - проговорила та, стыдливо потупившись. Тень жестом поманил её за собой.

***
Дворец володаря Взорца был выстроен на славу: укрытый со всех сторон неприступными горами, он являл своё величие лишь солнцу и тем, кто селился внутри. Высокие шпили – как есть, птичьи когти, стремились к небу, сверкая начищенными чёрными гранями. В узких окошках горел свет. Резные ставни свивались причудливыми узорами поверх окон с тонким чистым стеклом. Величественные врата были закрыты – изнутри их наверняка охраняли недрёманые стражи. К вратам, однако, спутники не пошли – серыми тенями скользнули они в одну из боковых ниш. Мьёльфа могла бы поклясться, что стена была гладкой – но вот, Тень пробежался по ней пальцами, и сам собой образовался проём.
Внутри царил непроглядный мрак. Мьёльфа, ещё не утратившая дедовских навыков, быстро освоилась: ещё бы – гномы издревле жили в горах, а потому были привычны и к сумраку, и к самой темноте. Тень же, однако, зябко поёжился. Девушка про себя удивилась – с чего бы? – но вслух ничего не сказала.
– Подожди-ка! – наконец, вымолвил он.
Послышался звук кресала – и перед Мьёльфой вспыхнул тоненький огонёк. Пройдоха-Мышац привычно выкрутил фитиль в загодя припасённой лампе – и на стены легли неверные тени.
– Ты капюшон-то накинь, - вполголоса проговорил он, - Больно приметная у тебя макушка.
Мьёльфа безропотно повиновалась.
Коридор был узким – не чета тому, что вёл от Золотых врат, кое-где дажё тощий Тень пробирался бочком. Мьёльфа же с интересом оглядывала и ощупывала стены: замок, снаружи облицованный блестящим угрюм-камнем, внутри был шершав и непригляден: то ли этот коридор давно не использовался, а то ли был неизвестен и самим обитателям. Наконец, они вышли к старому, изрытому морщинами каменному лбу.
– Тупик? – Мьёльфа с сомнением подняла брови.
– Как бы не так! – прошептал Мышац и протянул девушке лампу: - На вот, подержи! Да смотри, чтоб не погасла! Этот замок очень старый, и отпирается изнутри… но ничего! Где наша не пропадала? Всяко щёлку найдём!
Гнома лишь пожала плечами.
В этот раз времени понадобилось гораздо больше. Девушка успела наглядеться и на узоры на стенах, пляшущие в зыбких тенях, и на потолок, блестящий влажными каплями, и на собственные ноги в пыльных дорожных сапожках – в тех, что бесшумно ступают по лесу, и бессовестно протираются о каменную мостовую. Давненько не надевала она их – почитай, с самого первого дня своего в Каменецке сняла да убрала на полку, сменив обувью на высокой деревянной подошве: самое то для грязных городских улочек. Сейчас же, когда более всего нужна была тишина и скрытность, девушка с удовольствием влезла в мягкие сапожки от хладокорских усмарей. Даром, что прохудились когда-то – сейчас, залатанные ловкими пальцами местных мастеров, они были как новые!
Мьёльфа, как всегда, пропустила момент, когда у плеча её снова вырос Тень.
– Пойдём! – просто сказал он и толкнул камень перед собой.
Они выбрались в богато уставленнный коридор. Тут и там по стенам висели ковры, а в узкие окна глядели многочисленные портреты в золотых рамах. Мьёльфа присмотрелась к одному из них: из глубины тёмного провала глядело сухое лицо старика. Узкий подбородок, орлиный нос, ледяные глаза и благородная седина, обрамившая высокий лоб. Мышац, однако, бросил лишь беглый взгляд и негромко фыркнул, поманив спутницу за собой. Девушка оглянулась: стена с негромким стуком стала на место.
Мимо проплывали высокие вазы с дивными узорами, увившими узкие горлышки – не иначе, привезённые с далёкого юга. Из рам смотрели лица – мужчины, все как один высоколобые да со взором, что морозный полдень. Менялись только наряды и цвет волос – постепенно перетекая из серебра в вороньи перья и наоборот. Гноме даже стало казаться, будто со всех портретов глядит одно и то же лицо. Мьёльфа раскрыла было рот – расспросить Мышаца, почему так, но тут парень стал как вкопанный перед одной из дверей и приник к ней ухом.
– Никого! – наконец, прошептал он.
Снизу в этот момент захлопали двери и донёсся далёкий взрыв хохота.
Девушка вздрогнула.
– Посвети-ка сюда! – проговорил Мышац и указал на маленькую замочную скважину.
Мьёльфа послушно поднесла лампадку к двери и замерла, не смея лишний раз вздохнуть.
– Да ты не бойся! Они далеко, внизу, в главной зале! – улыбнулся Тень, уже теряя привычные очертания.
– И зачем ты меня сюда притащил? – проворчала Мьёльфа, - И без меня прекрасно с замками справляешься!
– А светить кто будет? – на миг замер Мышац, недоумённо уставившись на спутницу дымчатыми глазами.
– На что тебе свет? Ты же тень! – с досадой проговорила гнома.
Мышац лишь усмехнулся:
– Тень всегда живёт там, где есть хоть лучик света. Внутри же замочной скважины всегда темно. Да ты поднеси ближе лампаду-то! – сказал он и подтолкнул Мьёльфу к двери.
Раздался тихий щёлчок. Дверь вновь отворилась – и уже за порогом сама собой выросла фигура знахаря. Мьёльфа шагнула внутрь – и взору её открылось убранство опочивальни. Большая комната, устланная коврами, уставленная золотом и увешанная картинами была полной противоположностью внешней строгости замка. Гноме даже подумалось, что здесь проживал человек – вернее, несколько поколений людей, скурпулёзно собиравших предметы старины и диковинки от иных мастеров нового века. Столы редкого чёрного дерева на изогнутых ножках были так густо уставлены золотыми кубками, статуэтками и ларцами, что края иных едва не свешивались вниз, грозя утянуть за собой и всё остальное. Тень, однако, не проявил никакого интереса к дорогим безделушкам – вместо этого он твёрдым шагом отправился вглубь помещения – к длинному сундуку в золотой оковке. Девушка последовала за проводником.
Сумрачное выражение посетило лицо Мышаца, когда он прикоснулся к крышке. Откинув её, Тень разочарованно вздохнул: сундук был пуст. Парень негромко выругался и посмотрел на Мьёльфу.
– Должно быть, унёс с собой. Вниз, к гостям. Придётся нам всё-таки туда прогуляться, - сообщил он.
Гнома с сомнением поглядела на спутника.
– А что там такого ценного? Может, в другой раз заглянем?
– Угу, как же! Ты думаешь, Взорец не заметит, что тут кто-то был? Старик наверняка не упустит ни одной пылинки в собственных покоях, и положение каждой безделицы знает наперечёт. Ты, может, и не заметила, как зацепила краем одежды иную чашу – а он… он Взорец! С одного взгляда определит, что мы с тобой тут побывали. Чего доброго, подошлёт наёмных убийц.
– Об этом ты мне сказать не удосужился, когда мы сюда собирались! – вспыхнула Мьёльфа.
– А то ты бы сюда пошла! – ехидно ответил Тень.
Чуть погодя, парень добавил:
– Сделанного не воротишь. Ладно, пойдём. Постараемся прошмыгнуть мимо самых глазастых гостей.
– Погоди! – торопливо одёрнула его гнома, - А что мы ищем-то?
– Меч, - коротко бросил Мышац.

***
Снизу доносился глухой шум далёкого бала. Коридоры же были пусты. Лишь изредка Мьёльфа со спутником ныряли в глубокую тень – дабы остаться незамеченными для стражников, совершающих обход. Один раз девушка чуть не вывалилась прямо им под ноги, но слепой в сумраке человеческий взгляд лишь мазнул по складкам серого, как дымка, плаща – и отправился дальше блуждать по стенам и окнам, и портерам в золотых рамах…
Они спускались всё ниже и ниже. Замок был выстроен наподобие самих Каменок – три шпиля пронзали небо, а в середине бушевала залитая светом зала с пирующими. Во все стороны от уходящей вниз пустоты паутиной разбгались коридоры и залы помельче, то выходя к многочисленным балконам, то перетекая один в другой, а то и вовсе оканчиваясь тупиками. Мышаца, однако, это хитросплетение ничуть не смущало: он уверенно вёл гному вниз, судя по звукам, всё приближаясь к полуночному торжеству.
Наконец, совсем неожиданно перед Мьёльфой выросла дверь. Широкие створки с барельефами, изображавшими то гордых птиц, парящих в недосягаемой вышине, то нетопырей, гневно взирающих с дальних гор, то людей, в восторе и ужасе воззрившихся на тех и других, были распахнуты. Стоящий в дверях церемониймейстер безразлично глядел прямо на гному. Та замешкалась, но Тень лишь подтолкнул её вперёд и шепнул:
– Никому не смотри в глаза. И не снимай капюшона!
Мьёлфа торопливо отвела взгляд. Лишь дуновение лёгкого сквозняка проводило девушку в залу.
Зал был роскошен. По кругу стояли витые клетки с пламенками – яркими и холёными, а в центре переливался золотом и серебром фонтан с такой же пленницей посередине. Тут было жарко. Девушка и не заметила, как на лбу у неё выступил пот. Ослушаться Мышаца и откинуть назад капюшон она всё-таки не решилась. Кругом танцевали пары – кружились и замирали в замысловатых фигурах, то сходясь, то разбегаясь, то обмениваясь партнёрами, а то сливаясь в единый людской ком. Все они были сплошь черноволосы и белокожи, с голубыми глазами и длинными пушистыми ресницами. Наряды поражали своей красотой: расшитые золотом и серебром, усыпанные драгоценной вышивкой, искрившейся в лучах трепетного огня от пламенок. Была здесь и госпожа Пелэгия – Мьёльфа коротко глянула на неё: та стояла в углу, обмахиваясь пушистым веером из пёстрых перьев – и каждое будто взирало на целый зал, оглядывая его лазурным оком в обрамлении охристо-рыжих ресниц. Гнома на миг замерла, не в силах отвернуться – и встретилась взглядом с Пелэгией. Та будто бы улыбнулась краем губ и махнула рукой церемониймейстеру.
– Быстрее! – рыкнул над ухом Мышац.
Спутники двинулись прямо через толпу. Они уже миновали фонтан, когда вдруг раздался хрустальный звон – и толпа кругом расступилась. Прямо к ним двинулись стражи, волоча под руки… Мьёльфа не могла поверить своим глазам: это были те самые! Два соглядатая из Нореземи!
В это время из-за балдахина, укрывшего алый с золотом трон, вышел сам володарь Взорец. Немигающим взглядом обвёл он собравшихся и уселся на трон. В руках у него искрились драгоценные ножны. Окованная золотом рукоять меча грозно сверкала.
Володарь был высок – выше всех людей, виденных гномой доселе. Багровая мантия с мохнатой опушкой лежала на некогда могучих плечах. Расшитый золотом иссиня-чёрный камзол составлял с ней столь неестественное сочетание, что Мьёльфе невольно подумалось: уж не сам ли володарь настоял именно на таком одеянии, не доверившись вкусу придворных?
Венцом же володарю служила корона из чёрных железных перьев. Серебристые кудри были аккуратно подстрижены – ни длинно, ни коротко – так, чтобы лишь оттенять благородство лица. Лицо же это – породистое, с тонкими чертами, Мьёльфа признала сразу: оно взирало со всех портретов на стенах замка. Теперь девушка не сомневалась: везде был именно он – володарь Взорец! Неизмеримо мудрый и древний, как само время. Годы, однако, не гнули плеч владыки, а испещрившие его лик морщины лишь добавляли тому величия  и красы. Мьёльфа невольно засмотрелась на володаря: таким, наверное, и долженствовало быть настоящему правителю: не великому воину – нет, едва ли тощая фигура хоть когда-то могла похвастать молодецкой удалью, но мудрецу. Знающему в лицо каждого горожанина и ведающему всеми потаёнными уголками его души.
Тем временем, за спиной у гномы сам собой вырос кудлатый детина – не грозя, но и шагу не давая ступить назад. Двое стражей, волочивших – нет, не гостей, но пленников – кареглазых и черноволосых соглядатаев из Нореземи – швырнули тех на колени и, посмеиваясь, развернулись и вышли вон из зала, затворив за собой двери. Мальчишка у трона услужливо поднёс Взорцу маленькую шкатулку. Губы володаря тронула лёгкая усмешка. В глубокой тишине, накрывшей и гостей, и музыкантов, он неторопливо открыл ларец и извлёк из него миниатюрную статуэтку. Мьёльфа тотчас узнала в ней творение своих рук – рыбу-молот! Володарь поднял фигурку и, осмотрев со всех сторон, прямо взглянул на гному.
– Здравы будьте, милые гости! – властно проговорил он. Толпа зашумела, приветствуя владыку.
– И тебе поздорову, гнома! – провозгласил он, глядя в глаза Мьёльфе, - Далеко же ты забралась от родимого дома! Что, решила взглянуть на своё творение? – с этими словами Взорец приподнял вверх миниатюрную статуэтку.
– На акулу, конечно, совсем не похоже, но есть в этом какая-то…мистерия! Некое таинство, не подвластное простым смертным. Я вижу в ней длань самого Предвечного и Негасимого… Словом, сгодится орехи колоть! – приговорил Взорец и будто задумался, глядя на статуэтку.
– И ты, здравствуй, Тень! – володарь, наконец, перевёл взгляд, и Мьёльфа только теперь осознала, что всё это время не смела вздохнуть.
– И тебе не хворать, старый друг! – с достоинством ответствовал Мышац.
– Что же привело тебя этим вечером в наши скромные покои, «друг»? – вопросил Взорец.
– Дружеский долг, - усмехнулся Тень, - Говорят, хранится у тебя пёрышко золочёное да не твоего крыла. Надобно возвернуть хозяину-то. Да велено ещё наказ тебе от отца нашего передать: гневается тот, да предупреждает – уж в третий раз скоро явится к тебе чародей. Тот, которого третьим видать ни одному володарю не след!
Взорец на мгновение сощурился, а после – расхохотался:
– И что же он сделает? Я знаю всё о каждом из вас! О нём – так и подавно! Тому, чьи крылья носит буря, не совладать с могуществом знания! Знание – вот великая сила! И ею я обладаю. В отличие от него.
Тень хотел возразить, и уже раскрыл было рот для новой насмешки, но Взорец воздел длань – и тот замолчал:
– Довольно, ходящий впотьмах! Я выслушал твою весть! Ныне нас ждут дела поважнее! – сказав это, Взорец поднялся и сошёл вниз – к стоящим на коленях пленникам.
– Вы не оправдали нашего высокого доверия! – понизив голос, почти шёпотом, сообщил он.
– Что же ждёт обманувших наши ожидания?! – вновь возвысил он голос.
– Смерть! – хором отозвалась толпа.
– Да-да, пустить их на корм! – выкрикнул особо ретивый старик, одной рукой обнимавший Пелэгию, а другой – витую клюку.
– Тише, милый! – с нежностью проговорила дама.
– Как вы знаете, существует давняя традиция… - начал Взорец, - Для поддержания статной молодости и здоровья духа, ваш володарь причащается плоти простых смертных. Однако сегодня силы наши ещё в расцвете, а статью мы не уступим и величайшему из владык! Верно?! – провозгласил он.
– Верно! Всё так! – отозвалась толпа.
– Посему предлагаю сыграть в фанты на жизни наших гостей! Подать сюда церемониальный чан!
Давешний мальчишка едва не волоком протащил огромную мису с кулями телячьей кожи.
– Тот, кому достанется куль с вороньим пером посреди семечек востова цвета, и получит право первым вкусить от плоти наших друзей! – провозгласил Взорец.
Володарь развернулся и поднялся к трону. Усевшись, он с деланой непосредственностью поинтересовался:
– Что же? Кто первый? Или по старшинству?
– Я! Я первый! – заголосили в толпе.
– Ну же! Не торопитесь, всем хватит! – утихомирил их Взорец, хватая с подлокотника оставленную фигурку акулы.
– Пусть первым будет тот, кто ближе других стоит!
Ближе всех оказался паренёк. Совсем молодой, почти что мальчишка дрожащими руками выловил куль со дна мисы и отошёл в сторону. Гнома в недоумении уставилась на Мышаца. Тот в ответ усмехнулся и показал на капюшон – поправь мол.
Мьёльфа негодующе отвела взгляд: в самом деле, здесь такое творится, а он всё о тряпках! Тем временем, к мисе со всех сторон потянулись руки. Всё новые и новые пальцы хватали кули и уносились прочь – пред светлые очи владельцев. Под ноги девушке из множества кулей посыпались семечки востова цвета. Тут и там начали разноситься торжествующие возгласы:
– У меня! У меня перо!
– Нет! У меня!
– Да у меня, говорю вам!
Толпа навалилась со всех сторон, вмиг опорожнив мису.
Всеобщий гвалт совсем оглушил девушку, когда володарь снова возвысил голос:
– Мы, в мудрости нашей, посчитали каждого из вас достойным продлить течение дней и вернуть себе молодость! А потому, действуйте, братья, и пусть победит сильнейший!
Что тут началось! Со всех сторон потянулись руки – кто-то схватил Мьёльфу за плечи и пребольно укусил, прямо сквозь одежду, в самый локоть. Девушка крепко пихнула нападавшего.
– Да гному не трожь! – досадливо крикнул Взорец, - Дурни! Она ж каменная!
Толпа мигом отхлынула и обратила взоры свои на двоих пленников.
Тем временем, Тень воздел кверху указательный палец и возвестил:
– Я тебя предупредил! Старый друг! Зовись же отныне тираном и врагом рода людского!
– Взять его! – рыкнул Взорец, но толпа, увлечённо разрывавшая на куски связанных пленников, не обратила внимания.
Тень лишь ухмыльнулся и по своему обыкновению растаял в воздухе. Лишь мельком гнома заметила шевеление в одной из сумрачных ниш за колонной.
«Пора убираться!» - стрельнула мысль, и гнома, натягивая капюшон до самого носа, повернулась к двери. Толпа, однако, и не думала расступаться, но все будто бы не замечали укрытую дымкой девушку, толкая и нещадно оттаптывая ей ноги, но так и не смея ударить. В какой-то момент Мьёльфа ощутила, что падает. Обнаружив себя на полу, она сжалась и начала на четвереньках пробираться между ног освирепевшего люда. Тут и там мелькали начищенные башмаки с золочёными бляшками, и не видно было ни конца, ни краю этому мельтешению.
Позади дико взвыли раздираемые на части пленники. Мьёльфа содрогнулась от ужаса и, выкатившись из-под ног у очередного знатного повесы, обернулась: там, в центре зала, близ фонтана, всё залила алая кровь. Те, кто успел добраться до тёплой плоти, жадно пожирали кровоточащие куски сырого мяса. Кое-кто дрался, вырывая его друг у друга. Иные, послабее, приникли к чёрной каменной плитке и слизывали кровь прямо с пола. Девушка отчётливо ощутила рвотные позывы и, насилу отвернувшись, всё-таки превозмогла их и юркнула в коридор.

***
Мьёльфа металась по улицам, едва тронутым золотым сиянием рассвета. Изморось поблёскивала на крышах домов. Подкравшись к ставшему родным порогу, девушка прислушалась. За дверью было тихо. Мьёльфа аккуратно отперла дверь и заглянула внутрь. Никого. Спешно пройдя в дом, она опрометью бросилась к небольшому ларю. Выгребла из него инструменты, побросала в заплечный мешок, протянула руку к застенному тайнику и вытащила кошель со сбережениями.
За спиной загрохотало. Кто-то настойчиво лупил в дверь древком копья. Мьёльфа пригнулась и шмыгнула в дальнюю комнату. Там она бесшумно отперла ставни и, не очень-то глядя вниз, выпрыгнула наружу. Гнома бухнулась прямо в кучу старого тряпья. Переулок, убегавший вниз, покуда был пуст. Однако наверху отчётливо слышалась забористая брань стражников. Мьёльфа натянула капюшон и помчалась в противоположную сторону. Камни мелькали у неё под ногами, кое-где утробно рычали кондрашки, а из одной улицы прямо перед носом едва не вырос мелкий вонюченый. Гнома, однако, лишь сверкнула глазами и с быстротой лани побежала прочь, радуясь бесшумности походных сапог.
За спиной полыхали и рушились мосты, с таким трудом наведённые на новом месте. Синим пламенем горел мирный быт ремесленницы и мастерицы. Впереди уже маячили городские стены с распахнутыми воротами. Гнома кругом подобралась к ним и, улучив момент, серой тенью проскользнула за спинами сонных стражей.
За городскими стенами кое-где дотаивали сугробы, но Мьёльфу это мало заботило: сырая земля была утоптана множеством ног, и девушка не опасалась даже опытных следопытов – она умела запутать погоню. Не раз и не два приходилось ей уходить с дедом от стаи лютых волков в Хладокорье – кто ж знал, когда ещё пригодится полезный навык! Так, она миновала выселки и обратила свой взгляд на север. Там призраком далёкой мечты сияла гора Иглокость.
Прислонившись к стене последнего дома, девушка перевела дух, зацепившись взглядом за шпиль родины предков. Стылый весенний воздух немилосердно жалил голые руки – и Мьёльфа сунула их в карманы дарёного плаща. К удивлению гномы, они не были пусты: в каждом лежала тёплая рукавица, а кроме того, в левом обнаружился тонкий пергаментный лист. Девушка извлекла находку и развернула. Её взгляду предстала карта с заботливо проложенным маршрутом от Востарицы до самых подступов к Иглокости. Помянув про себя хитреца-Тень, девушка, тем не менее, с благодарностью отметила про себя все нужные ориентиры и спрятала карту. Пошарив ещё немного, она обнаружила приколотую к поле плаща шапку. Странного кроя, с вислыми ушами, эта вещица менее всего подходила юной девице. Однако, размышлять было некогда. Спрятав находку в заплечный мешок, Мьёльфа тронулась в путь.