Три взгляда на Ваню и Петю

  Первая встреча между ними состоялась на прогулке возле дома, где они оба жили по соседству чуть больше трех месяцев, то есть с самого момента своего появления на свет. На улице тогда стоял разгар весны.  Апогей весны -  это то время года, когда снег уже почти полностью сошел и во дворе начинает пахнуть прелой травой и краской от заборов. Ко всему прочему это та самая пора, когда вокруг все оживает и ликует, а сверху торжествующему миру улыбается непривычно высокое солнце. Красота! Однако первое впечатление, как известно, иногда бывает обманчивым. Стоит солнышку спрятаться за какую-нибудь шальную тучку, как разноголосье птах резко прекращается, а воздух сразу становится по-зимнему промозглым и колючим.
   Когда мамаши новорождённых сошлись носами, толкая перед собой две прогулочные коляски, приветливое солнце стояло как раз в зените.  Рядом, укутанные в толстые конверты, лежали наши герои и с интересом глазели по сторонам, интенсивно познавая окружающий мир   Одного из малюток звали Иван. Другой величался Петром. Иван был на вид покрупнее и поживее. Петр выглядел рядом с ним несколько болезненным и уставшим. А еще он казался старше. Впрочем, может быть, все потому, что таким его делал взгляд - меланхоличный и колючий. Заметив рядом подобного себе, Иван настолько обрадовался, что, высвободив из тесного конверта кукольные ручки, потянулся всем тельцем навстречу своему собрату по разуму. Казалось, что он сейчас готов на радостях задушить обретенного приятеля в объятиях. В ответ Петр с достоинством выдержал паузу, а потом, как бы позволив себе обратить внимание на коллегу, снисходительно кивнул в его сторону. Вот так, в общем, будущие приятели познакомились, так и поговорили. На тот момент, в силу естественных причин, самостоятельно вести полноценную беседу они еще, понятно, не могли. Зато их родительницы, не испытывая лексических затруднений, уже давно сцепились языками:
- Какой же у вас он все-таки бледненький, - сокрушалась мамаша младенца Петра, рассматривая упитанного и розовощёкого карапуза своей визави, который по обыкновению улыбался ей во всю ширину своего беззубого рта. - Чем вы его кормите, изверги, признавайтесь уже, - наседала она на растерявшуюся родительницу Вани с таким напором, что та от испуга даже попятилась и вытянулась во фрунт. – Молоком, что ли?
- Так точно. - Отрапортовала она по-военному. - Грудным, разумеется, а каши нам пока еще рано давать.
- Я так и думала, – презрительно скривила губы нападавшая. Поэтому он такой у вас и заморенный. А мы вот своему Петеньке даем исключительно "В-кефир". Слово "В- кефир" при этом было произнесено ею с такой важностью, как будто ребенку давали, как минимум, нектар или, на худой конец, амброзию. Кстати, если кто не знает, кефиром с префиксом называется обыкновенный кефир, только витаминизированный, то есть с добавлением в него аскорбинки и еще чего-то очень полезного. Его выдавали на молочной кухне тем, у кого было совсем туго с собственным производством.
- Вот поэтому, - продолжала она, умилительно подтирая из-под носа своего чада обильные коричневые выделения, - мы такие здоровенькие. Знаете, я даже рада, что у меня молоко сразу закончилось. Так что переходите на наш чудодейственный кефир, не пожалеете. Ребенок, в подтверждение справедливости маминых слов, громко чихнул. Увидев округлившиеся от шока глаза своей мамаши, Петруша с наслаждением чихнул еще раз, после чего захныкал.
- Ну вот этого нам недоставало, - женщина в ужасе всплеснула руками и приложилась губами ко лбу дитяти, - поехали мы отсюда, не хватало еще от вас заразу какую подцепить. Напоследок она, уже будучи на полпути к подъезду, повернулась вполоборота к растерянной знакомой и громко повторила еще раз. – Так что запоминайте, дорогуша - только "В-кефир". И давайте прекращайте уже гробить ребенка грудным молоком. Пора, в конце концов, поднимать ему иммунитет.
  - Заманчиво, конечно. А куда я тогда свои ресурсы дену? – вздохнула родительница Ивана и покатила коляску дальше в сквер.   Коварное солнце уже спряталось, чуть погодя поднялся ветер, и пошел мокрый снег. Мамаша крепыша поежилась и подняла капюшон. Несмотря на завывающий ветер, ее Ваня крепко спал, тихонько посапывая и улыбаясь во сне.
     Прошло сколько-то лет. Ваня и Петя давно уже стали взрослыми. По крайней мере, им в ту пору так казалось. Еще бы, ведь каждому из них уже стукнуло целых шесть лет. Осенью их поведут в школу, а пока они посещают подготовительный класс. Как говорит Петькин папа, ходят напоследок дурака повалять. Сейчас у них закончилось очередное занятие. На доске висят конкурсные рисунки воспитанников их группы. Конкурс называется «Мы гордимся нашими отцами». Первый слева - это рисунок Ивана. Ваня нарисовал парящий в облаках самолет, из иллюминатора которого высунулся какой-то довольный тип в фуражке, радостно размахивающий руками. По-видимому, таким Иван представлял себе своего папу - летчика гражданской авиации. У Пети рисунок получился не менее колоритным. На переднем плане им был запечатлен этакий мультяшный Папай с неестественно развитыми руками. В каждой из них он держал по деревянному ящику, а где –то за его широкой спиной извивалась кольцами большая очередь, что брала исток у магазинного прилавка, над которым висела табличка «Овосчной».
   На ходу внося заключительные коррективы, Петя, наконец, тоже представил свое полотно на суд общественности. Правда, из общественности в комнате, кроме Ивана и воспитательницы, к этому времени никого уже не осталось. Всех давно разобрали родители. Сама воспиталка последние пятнадцать минут с нарастающим беспокойством смотрела на часы, у которых часовая стрелка потихоньку переваливала за цифру семь: если бы не эти две неприкаянные души, экспресс давно бы отвез ее к себе в Куркино, где заботливая мама, наверное, уже ставит на стол любимые вареники с курагой. «Ну куда же провалились эти горе – родители?» - страдала она. Ваня тоже ходил как в воду опущенный: «Папа сейчас, похоже, где-то в небе над Сингапуром. А у мамы очередная сложная операция», - так утешал он себя, отгоняя разные горькие мысли.
Лишь Петя чувствовал себя в своей тарелке и даже не думал унывать. Стоя рядом с воспитательницей, он живо комментировал детские работы, точнее, обсуждал свою:
- А у моего папы самая нужная в мире профессия – кате…таке…лажник. Он из всех самый сильный, потому что целый день таскает на себе ящики с продуктами. Никто в мире так больше не сможет. Если что, то он всегда меня даже от Васьки с пятого этажа защитит. Только кулак ему покажет - и все. Папу у нас в подъезде знаете, как боятся. Потому что он силач, а не какой-то там летчик-самолетчик, как у некоторых, – он небрежно кивнул в сторону Вани. При этом Петя говорил достаточно громко, чтобы его могла слышать не только воспитательница, но и Иван, который расположился рядом с входной дверью и внимательно прислушивался к шагам в коридоре.
- А чем тебе летчики не по душе? - индифферентно полюбопытствовала воспитательница, поправляя перед зеркалом свой макияж, - многие мальчики мечтают иметь папу-летчика, ну или типа того.
- Просто они ничего не понимают. Во-первых, летчики всегда ухлестывают за этими, как их - стюардессами - и оттого всегда потом бросают мам. К тому же они постоянно пропадают на работе. Вон как Ванькин отец прямо. Ни книжку почитать, ни на санках покатать от такого не дождешься. А еще летчики разбиваются, когда их самолеты падают. По телевизору видел. Вот поэтому летом мы поедем отдыхать в Анапу поездом. Так мама сказала. А вовсе не потому, что летать самолетом слишком дорого.
Ваня стоял, опустив голову, и, не найдя, чем парировать, украдкой подтирал тыльной стороной ладони горючие слезы. Показывать этому зазнайке свое расстройство из-за того, что у него такой неудачный отец, он не хотел.
    В этот момент в комнату вошла нянечка:
- Петенька, за тобой уже пришли. Папа ждет тебя.
- Урра! - закричал Петя и бросился к выходу. Вдруг, не сделав и пяти шагов по направлению к двери, он развернулся в полкорпуса и заявил оставшемуся позади зареванному страдальцу: «Ну вот. За мной папа уже пришел, а твой еще, наверно, где-то там, в облаках кружит».
    И, раскинув руки крыльями, он, включив форсаж, полетел в прихожую, туда, где, устав изо всех сил удерживать равновесие, тихонько мыча, облокотился на детский шкафчик представитель самой нужной и ответственной в мире профессии - Петькин отец.
     С того случая в детском садике прошло уже много-много лет. Сейчас на улице стоит теплый майский вечер. Воздух наполнен пьянящими ароматами шиповника и сирени. Петр и Иван - двое рослых симпатичных юношей, спрятавшись под грибком, что испокон украшает школьный двор, по очереди прикладываются к бутылке с портвейном. Последний звонок отзвенел ещё утром, наполнив их души радостным предчувствием такой заманчивой взрослой жизни. От них пытается не отставать, делая неуверенные мелкие глотки, хрупкая рыжеволосая девушка Маша, она же Маруся. Петр зовет ее Машей, а Иван Марусей. Она за столько лет учебы в одной школе с этими обормотами уже привыкла к такому обращению и спокойно откликается на оба имени. А куда денешься, раз они все время вместе втроем? И в школе, и во дворе, и в лагере. И каждый из оставшихся двоих этой троицы упорно зовет ее по-своему. Конкуренция. Такое нелепое соперничество порой ее даже забавляло, но в последнее время одно из этих имен почему-то стало раздражать. А вообще родители нарекли ее в свое время Мариной.
  - Пошли уже куда-нибудь. Домой ко мне пошли, – Петр характерным жестом постучал по донышку бутылки, добывая из нее последние капли живительной влаги. - У родителей еще пара бутылок хереса с Нового года завалялись. А сами они по счастливой случайности укатили на деревню к бабушке поднимать сельское хозяйство. Что на это скажете, дамы и господа?
- Почему бы нет! - Иван хотел было при этом привстать, но покачнулся и, дурашливо засмеявшись, плюхнулся обратно на лавку.
    В отличие от Петра, это был его первый боевой вылет, если честно. У него в семье с возлияниями всегда было строго. Да и, впрочем, времени на глупости тоже как-то не оставалось. Учеба, спортивная секция, подготовительные курсы, литературный кружок. Наверное, поэтому и на девиц он смотрел устало-отвлеченным взглядом. Кроме, может быть, только Маруси, но это, уже простите, глубоко личное.
   А вот его товарищ, несмотря на свой нежный возраст, уже сейчас мог вполне делиться опытом культурного и не очень пития. Ни нормальной учебы, ни интересов толком, ни высоких достижений. Разгильдяй, одним словом, пролетарий классический. Прочитанная им когда-то пара книжек с полным правом позволяла Петру считать себя философом. Юный Сократ смотрел на все проявления окружающей жизни философски, то есть свысока, с прищуренным взглядом. Он даже по-своему жалел не приспособленного к ней Ивана: "Ну, что этот олух видел в жизни за свои семнадцать полных лет, кроме учебы? Что испытал?"
   Себя же он давно считал глубоким ветераном во всем. Чего только в его судьбе уже ни случилось. Он даже успел отсидеть трое суток за драку в центральном парке. Вино, гитары, восхищенные взгляды девочек, разношерстые компании и крутые разборки. Вот это настоящая жизнь, от которой, пока ты еще молод, следует все брать на полную катушку. А потом? Потом видно будет. И еще не вполне известно, будет ли это потом. И вообще, есть только миг между прошлым и будущим. Единственное, что его удручало в таком раскладе, это недостаток наличных средств, необходимых для того, чтобы за этот миг крепко ухватиться.  Вот если бы у него был, ну скажем, миллион. Тогда они бы сейчас сидели не на детской площадке под грибком, а в уютной кафешке где-нибудь на Пикадилли и, разумеется, не втроем, а вдвоем... с ней вдвоем.
     Веселая компания с энтузиазмом перенеслась в Петькины апартаменты. Если после первой бутылки родительского хереса в молодых жилах парней начала пениться кровь, то после второй в воздухе уже косяками парили Амуры и Купидоны. Пока Маша –Маруся шумела на кухне водой, заваривая чай с жасмином, между друзьями в коридоре состоялся деловой разговор:
- И ты еще на что-то надеешься? Ты хоть обратил внимание, как она на меня смотрела весь этот вечер? - вопрошал Петр с самодовольной улыбкой.
- Не знаю, как на тебя, - поднял на него глаза Иван, - а на меня как всегда вроде.
- Вот именно - как всегда, а на меня не как всегда, - добавил в диалог загадочной риторики Петр. После чего он выдержал эффектную паузу и вполголоса произнес. - А призывно! Чувствуешь разницу?
- К чему призывно?
- Ну ты даешь, Ивашка! Хорошо, я скажу тебе проще, - Петр посмотрел на Ивана с нескрываемым превосходством. - Если все присутствующие сейчас рассчитаются по порядку, то твой номер в данный момент окажется третьим. Так понятней?
- Сейчас понял, - побледнел тот. - Только мне показалось…. Петр не дал ему договорить. - Вот именно, тебе показалось. А в реальности ей живой парень нужен. Не ботан вроде тебя, не обижайся только, не поэт и не подставка для ее зонтика. А мужик с жизненным опытом. С нормальными рефлексами. А ты, ты что ей можешь предложить, кроме того, чтобы дать списать контрольную или прокатить на карусели. Не актуально уже это все. Звонок прозвенел утром. Усек?
- Интересно, что она сама по этому поводу думает? - Ваня отрешенно изучал скол на люстре.
- Она думает, что тебе пора бай-бай. Считай, что это наша общая с ней к тебе просьба, чувак. Просто она стесняется об этом тебя прямо попросить. Чего молчишь? Ладно, давай уже поступим так, я сейчас выйду - оправлюсь, а ты постарайся за это время по-английски исчезнуть. Не отравляй вечер, брат, ни себе, ни ей, если ты мужик, конечно. Про себя я помолчу, мне ты сломать его не в состоянии.
Хлопнув приятеля по плечу, Петр удалился в направлении ванной комнаты.
   Иван было сделал шаг в сторону кухни, потом в нерешительности остановился: "Глупо все это как-то получается. А если я подойду к ней со своими расспросами, наверное, будет еще глупее. Ладно, Ваня, не позорься уже. Умей держать удар и принимать поражения." Сделав резкий выдох, несчастный Ромео стал неловкими движениями натягивать свитер задом наперед. Руки его не слушались. С непривычки мутило от выпитого.
   - Ванюша, а ты что, уже собрался?  - К нему, занесшему было ногу в дверной проем, подбежала захмелевшая Маша-Маруся и со всего разбега повисла у него на шее.
- Да, пора мне..., наверное, детка, к экзаменам надо готовиться… вот.
Чтобы ненароком к ней не прикоснуться, Иван держал руки, как оловянный солдатик, по швам.
- Значит, решил меня на этого недоумка оставить. А ты подумал, что мне с ним и поговорить-то даже будет не о чем? Терплю его только ради тебя…
- Марина, значит, ты хочешь сказать, что ..
Она нежно приложила палец к его губам.
- Я не Марина, я Маруся…
Лицо Ивана просветлело, и он закружил Марусю вокруг своей оси. Не прекращая своего белого вальса, они потанцевали через открытую дверь на улицу.
      Петр, который не дыша слушал их разговор, сидя на дужке унитаза, стиснул зубы и в исступлении начал почему-то расчесывать до крови себе правую сторону лица. Он искренне ничего не понимал? Или он только внушил себе, что он ничего не понимал?   Расцарапанное лицо саднило, но он этого не чувствовал.  Зато впервые болело в другом месте, под ложечкой. Его терзал только один вопрос - Почему?
  В определенный момент парню стало все предельно ясно и просто, и от этой очевидности ему было уже никак не отвертеться.  Он вдруг смог признаться себе в том, что всю свою сознательную жизнь едва терпел своего приятеля.  И все потому, что отчаянно ему завидовал. Завидовал его способности схватывать все на лету, завидовал его организованности и авторитету среди одноклассников. Изнывал от обиды, что у Ваньки отец летчик, а не спившийся грузчик с овощной базы. Дрожал от озноба глядя на то, как они с Машей читают друг другу что-то из Блока и Бальмонта, а Петя при этом вынужден делать вид, что занят своим телефоном. До сих пор ему как-то удавалось приспосабливаться к своей зависти, время от времени выдумывая что-то вроде альтернативной реальности, в которую ему оставалось лишь свято уверовать. Где он, Петр, на коне, ну а Ванька там, где ему и полагается обретаться - под конем.  И он верил. Да еще так истово, что ему даже порой удавалось   внушить простодушному конкуренту собственное представлении о его, Ванькином незавидном положении. Сколько же он нервов тому потрепал, мстя за свои детские комплексы? Что ни говори, есть у него такой талант. В смысле дар убеждения или точнее самоубеждения. С молоком матери достался. Точнее с ее В - кефиром. Но сейчас. Сейчас вдруг все неожиданно встало на свои места.  Сегодня впервые его волшебный дар дал сбой, и вместо того, чтобы поддержать бедолагу в трудную минуту, он только виновато промямлил ему: " Откровенно говоря, Петр, ты лузер".  Слишком тяжелым оказался удар судьбы для него, наверное, слишком сильным было разочарование. А может быть это он просто устал себе врать.

  Петру вдруг стало душно и он, взяв со стола сигареты, вышел во двор. Солнце давно укатило за горизонт, но воздух все равно оставался сухим и жарким. Обманчивая весна сдавала свои права.  Наступало лето, а вместе с ним взрослая жизнь, настоящая и бескомпромиссная...