Плацдарм

 
     Благодаря стремительным действиям 1-го Белорусского фронта наступательная операция Советских войск в августе-сентябре 1944 года позволила захватить крупный плацдарм в районе города Сероцк (Польша). К исходу 5 сентября плацдарм значительно расширен: 8 километров по фронту и до 3 километров в глубину. С 9 сентября активные боевые действия на плацдарме прекратились. В войсках шла перегруппировка, наращивались силы и средства для дальнейшего наступления.
     Немецкое командование, не смирившись с поражением, готовилось взять реванш. Целью удара был выбран Сероцкий плацдарм, здесь скрытно сосредотачивалась ударная группировка вражеских войск.
     ...
     23 сентября 1944 года. Полдень. Лесной массив, пять километров севернее Сероцка, командный пункт 152 отдельного истребительного противотанкового дивизиона 108 стрелковой дивизии.
     После тяжёлых, изнурительных боёв дивизион оборудовал позиционный район, готовился к обороне.
     ...
     В блиндаж командира дивизиона вошёл начальник штаба капитан Ерёмин.
     – Товарищ майор, пополнение прибыло.
     Командир дивизиона, среднего роста, темноволосый крепкий мужчина поднялся из-за стола. Протянул руку капитану.
     – Присаживайся. Так ты говоришь пополнение? Это хорошо. Страшно подумать – меньше двух третей штыков осталось. С кем воевать? А где люди?
     – Восемь человек в первую батарею к Гришину отправил, а двадцать два в строю.
     Капитан кивнул в сторону выхода.
     – Старшина Рябков с ними. Документы на прибывших здесь, в папке. Народ разный, по возрасту молодёжь. В общем, разберёмся, главное люди есть и не просто с улицы, третья запасная дивизия, что в Дорогобуже дислоцируется, готовила, обучают там неплохо. Штаб примерно прикинул кого куда, вот предложения.
     Командир взял папку, полистал, остановился на списке назначений пополнения.
     – С комбатами разговаривал?
     Начальник штаба улыбнулся.
     – Товарищ командир, вы же знаете мою позицию, без комбатов никуда. Но обрезать пожелания некоторых всё же пришлось.
     – Что же, пойдем.
     Командир дивизиона надел шинель, поправил головной убор, ремень и быстрым шагом вышел из землянки.
     Молодежь перекуривала. Старшина сидел здесь же на поваленных брёвнах и глазом держал вход в землянку. Услышав стук открывшейся двери, мгновенно вскочил. Бойцы засуетились, забегали, однако этот казавшийся хаос продолжался лишь пару минут. И вот строй стал вполне похож на воинское подразделение.
     – Взвод! Равняйсь, смирно! Товарищ майор личный состав молодого пополнения в количестве двадцати двух человек построен. Докладывает старшина Рябков.
     – Здравствуйте товарищи красноармейцы!
     Дружного ответа не получилось.
     Майор усмехнулся, посмотрел на капитана.
     – Надо бы подтянуть этот элемент. Негоже так приветствовать командира. Но это позднее.  Товарищи бойцы, я командир дивизиона майор Ходоренко, рядом со мной начальник штаба капитан Ерёмин. С командирами батарей и подразделений познакомитесь на местах. Вольно!
     Рябков скомандовал.
     – Вольно!
     Майор осмотрел строй. Хороши молодцы, шинели новые, неплохо подогнаны, головные уборы складские, вообще по обмундированию видно, не сорок первый нынче. Вглядываясь в лица бойцов, он медленно шёл вдоль строя. И красноармейцы внимательно смотрели на командира, человека, который возможно завтра поведёт их в бой. Да, в строю стояли разные люди. В основном призывники из недавно освобождённых от немцев районов, из Смоленской области, Белоруссии. Стоял в этом строю и парнишка из Западной Белоруссии, Станислав Попович. И он рассматривал командира, пытался увидеть в нём нечто для себя важное, пытался понять, надёжен ли командир, опытен ли человек, который будет управлять его судьбой и распоряжаться жизнью.  Майор остановился у правого фланга строя.
     – Кто таков?
     Красноармеец, напротив которого стоял майор, густо покраснев, доложил.
     – Мы Гусев…
     Лицо майора недовольно передёрнулось.
     – Рябков, помогите товарищу.
     Старшина, лихо вздёрнул голову.
     – Отвечать надо: «Красноармеец Гусев!»
     Гусев, вздрогнув, повторил.
     – Красноармеец Гусев.
     Ходоренко, поправив перекрученные лямки вещевого мешка бойца, продолжил.
     – Откуда родом, Гусев?
     – Мы из-под Смоленска.
     – Дома кто остался?
     Гусев несмело улыбнулся.
     – Мама, товарищ майор и две сестрички. Батя на фронте, брат Петро в солдатах. Пока живы.
     – Ну, вот видишь, всё хорошо. Вот и ты в армии, да ещё в артиллерии. Артиллерия бог войны, это Сталин сказал. Гордись. И ремешок подтяни!
     Майор сделал ещё два шага вдоль строя.
    – Красноармеец Попович, имя Станислав!
    – Как, как?
     – Попович, товарищ майор!
     – Попович? Интересная фамилия. Из священников?
     – Никак нет, отец рабочий, мама надомницей працавала .
     – Белорус?
     – Да, товарищ майор. Правда, до тридцать девятого под Польшей мы жили, а дальше сами знаете - Советская власть. С сорок первого под немцем находились, а как освободили район, так в солдаты забрали.
     Майор с интересом смотрел на парня. Разговорчивый молодой человек, однако.
     Красноармеец продолжал.
     – Мы и в Польше, и в Литве жили. Мама подёнщицей працавала, в богатых литовских семьях трудилась. Нас с сестричкой с собой брала. Отец в Аргентине на работу нанялся. Деньги не получала, за питание и нашу учёбу працавала.
     В разговор вмешался начальник штаба.
     – Вы и польский язык знаете?
     – Знаю, и литовский знаю.
     Ерёмин обратился к командиру дивизиона.
     – Товарищ майор. На КП час назад местный житель пришёл. Слюной брызжет, ногами топает, что-то ему не нравиться в наших действиях. Вроде батарея огород ему потоптала, когда позиции занимала. Может, я возьму парня, пусть потолмачит с пщеком. А то не понимаем мы друг друга.
     Майор оборвал капитана.
     – Пусть ждёт, сначала людей распределим, накормим, а уж потом, пока сопровождение будут ждать, заберёте.
     И вновь повернулся к Поповичу.
     – Так ты значит ещё и толмачом работать можешь?
     Тот удивлённо посмотрел на командира.
     – Что, не знаешь слово «толмач»? Переводчик. А образование у тебя какое?
     – Семь классов.
     – Ишь ты, когда же ты успел. И в Польше жил, и в Литве жил и Белоруссии…
     – Я учился в гимназии в Вильно, в школе при церкви. Бумага есть.
     – А в Дорогобуже, в запасной дивизии, на кого готовили?
     – Готовили как номеров орудийного расчёта и наводчиков.
     – ПТР  изучали?
     Попович приосанился и улыбнулся.
     – Так точно! Изучали, учились стрелять из противотанкового самозарядного ружья образца 1941 года системы Симонова. Ружьё предназначено для борьбы со средними и лёгкими танками, бронемашинами на расстояниях…
     – Ладно, не тараторь, вижу, знаешь.
     Из землянки выбежал сержант.
     – Товарищ майор, командир дивизии на связь требует.
     Ходоренко повернулся к начальнику штаба.
     – Ерёмин, продолжайте. Сопровождение дождитесь и отправьте красноармейцев в батареи.
     И уже почти на ухо капитану.
     – Бойца, что Попович фамилию носит, надо бы в роту ПТР к Копнину, только смотри, чтобы ближе к штабу дивизиона был. Мы сейчас в Польше и человек со знанием языка под боком нужен. Повоюет, потом может, к штабу подтянем. Всё. Занимайтесь.
     Командир дивизиона быстрым шагом спустился в блиндаж. Начальник штаба глянул в сторону старшины.
     – Рябков, от Андреева и Волкова нет сопровождающих?
     – Есть, товарищ капитан, вон они у берёз стоят и из роты ПТР, от Копнина человек также ждёт.
     – Хорошо. Сейчас забирай бойцов, покорми, а я пока с сопровождением разберусь. Да, этот, молодой, с поповской фамилией, пусть пока ждёт, позже перекусит, ты повара предупреди.
     – Есть, товарищ капитан.
     Начальник штаба подошёл к ожидающим пополнение офицерам.
     – Здравия желаю. Кто у нас со второй батареи? Хорошо, я понял. Получите документы. Третья. Получи. Рота Копнина.  Получи. Ты задержись, я твоего парня заберу на полчасика. Всем всё ясно? Тогда так. Завтра к десяти доложить расстановку прибывших людей.  Командирам передать: учить и учить бойцов, они не обстреляны, а впереди знаете что нас ждёт. Вон танки гудят по ночам. Это всё по нашу душу. Вперёд.
     Капитан вернулся к блиндажу. Станислав Попович, изредка поглядывая на часового, топтался у входа в ожидании начальника штаба.
     – Что, замёрз? Ничего, это ещё тепло, холода впереди. Пошли со мной.
     Минут двадцать ходу, и они у хутора. Добротный бревенчатый дом, несколько придворовых построек. Капитан уверенно вошёл в крайнюю. Находящиеся в помещении сержанты встали, приветствуя капитана.
     – Где этот жалобщик?
     Сержант, что постарше, доложил.
     – Их тут уже трое. И откуда вылезли? Сытые, холёные, а попросишь, что со двора, дулю с маком получишь.
     – Не скрипи, Пилипенко. Давай их сюда.
     В дверь осторожно вошли трое мужчин. На вид не старики, и действительно не из худеньких.
     – Попович, спроси, что они хотят.
     Станислав снял головной убор и, повернувшись к вошедшим, быстро заговорил на польском языке. Поляки оживились и вразнобой принялись что-то высказывать красноармейцу. Через пару минут Попович остановил их и повернулся к капитану.
     - Товарищ капитан, они просят возмещения ущерба. Говорят, хозяйства пострадали от повозок, машин и лошадей, а ещё двух свиней вот у этого, что в овчине стоит, забрали.
     Капитан поднялся со стула, и нервно зашагал по помещению.
     – Ну, наглецы, вот наглецы! Когда немцы здесь стояли, их поместья наши пленные обхаживали, а теперь, видите ли «ущерб возмести» …
     Поляки по тону капитана поняли, ласковых слов и извинений от офицера не дождутся. Да и свиньи наверняка уже через солдатскую кухню прошли. Селяне под мерный звук шагов начальника штаба невольно сникли.
     – Попович, ты им разъясни. Идёт война, много крови и жизней она уносит и мы, советская армия, освобождаем Польшу от немцев. Мы их жизни спасаем! И это главное. А что касается свиней, разберёмся. Если то, что сказано, правда, деньгами вернём. Рублями, не рейхсмарками. Понятно?
     Станислав перевёл. Поляки вновь зашумели, правда, не возмущенно, с нотками признательности и этот шум можно было уже не переводить.
     К блиндажу командира дивизиона Попович вернулся самостоятельно. Здесь его ожидал старшина Тихонов и четверо красноармейцев, как и Попович, направленных для прохождения службы в роту ПТР.
     В расположение добрались, когда стало совсем темно. Старшина Тихонов доложил командиру.
     – Поздненько прибыли.
     – Так уж получилось, товарищ лейтенант, нигде не задерживались. Мне куда их, может на ночлег в первый взвод, там места есть, а уж поутру по взводам.
     Копнин, мельком глянув на часы, кивнул.
     – Наверно ты прав, но сначала к замполиту, пусть познакомится с красноармейцами, а уж потом отдыхать. Сам проследи, ясно.
      – Так точно.
     Старшина расправил ремень, повернулся к красноармейцам.
     – За мной. Идём аккуратно, темень, ноги поднимайте. Не ровен час, упасть можно.
     И как в воду глядел, последние слова сопровождались шумом падающих тел. Попович наткнулся на впереди идущего бойца и оба свалились. Тихонов обернулся на шум.
     – Я же сказал осторожно!
     Дальше шли, чуть ли не на ощупь, и строго за старшиной.
     Из темноты послышался окрик.
     – Стой! Кто идёт!
     – Деревянко, это я, Тихонов.
     – Товарищ старшина, здесь у входа поленья для печи, только нарубили, не упадите.
     Старшина недовольно кашлянул.
     – Да у них и без дров завал сейчас был. Сюда, хлопцы, сюда! Деревянко, замполит здесь?
     – Так точно, товарищ старшина, здесь.
     Глаза понемногу привыкали к темноте, и Станислав довольно отчётливо увидел чуть покосившийся сарайчик, за ним жильё. В хате, куда зашли было довольно просторно. За столом сидел офицер. Рядом, на топчане, повернувшись к стене, лежали два человека. Освещалось помещение керосинкой.
     Офицер кивнул в сторону лавки, что стояла у стола.
     – Садитесь, товарищи красноармейцы.
     Бойцы, потоптавшись, несмело опустились на сидушку из грубых досок.
     – Как настроение, красноармейцы?
     Станислав, поскольку уже сумел пообщаться и с командиром и начальником штаба дивизиона, чувствовал себя более раскрепощённым, его сослуживцы, молча переглядывались, ожидая, кто возьмёт на себя смелость ответить. Пришлось самым смелым быть именно ему, красноармейцу Поповичу.
     – Хорошее настроение, товарищ лейтенант. Главное, что добрались до конечного пункта. Устали за трое суток. Покормили нас. Лучше, чем в эшелоне кормили. Так что всё в порядке.
     Станислав переглянулся с товарищами.
     – Хорошо у вас здесь, спокойно…
     Лейтенант улыбнулся.
     – Что же, неплохо, молодцы. Настроение должно всегда быть хорошим. Вот видите, мы уже в Польше, а еще пару лет назад немец нас крутил как хотел, с трудом отбивались. А нынче в Европе. Вот так. И всё это советский солдат сделал. Но как ты говоришь, «добрались до конечного пункта», это не верно. Завтра в подразделения пойдёте, и поверьте, побегать придётся о-го-го сколько. И ещё. Вот ты сказал спокойно у нас. Да, сейчас спокойно. Дивизия в обороне с середины сентября. А до этого бои были очень тяжёлые и потери велики. Так что тишина дело хорошее, но для нас это передышка и возможность подготовиться к боям. И немцы не оставят нас в покое это точно. Бои предстоят тяжелые. Ладно, товарищи. Давайте знакомиться. Меня зовут Погребняк Николай Павлович, я заместитель командира роты по политчасти.
     Замполит пододвинул папку с личными делами красноармейцев.
     – Итак. Попович Станислав Иванович. Белорус. 1925 года рождения. Холост. 7 классов…
     Начался первый ознакомительный разговор в подразделении, в составе которого им предстояло служить и воевать.
     Спустя два часа бойцы отдыхали. Спали в домике на окраине хутора, где квартировал первый взвод. Лежали вповалку, кто, где сумел притулиться. Старшина сказал: «Отдыхать, ребятки, завтра разберемся, день будет трудным».
     24 сентября красноармеец Станислав Попович получил личное оружие – карабин. На поясной ремень прикрепил малую лопатку, флягу для воды. А главное – он теперь номер расчета 2 взвода противотанковых ружей, законная единичка штата 152 отдельного истребительного противотанкового дивизиона, 108 стрелковой дивизии.
     Дни полетели стремительно.
     Лишь светает, подъём. Завтрак. Дальше работа по оборудованию огневых позиций противотанковых ружей, а это обустройство блиндажей с перекрытием из брёвен с земляной насыпью. Никто материал не подвозил. Деревья пилили, рубили ветки и брёвна таскали сами. Вязкую, жёсткую землю также рыли своими руками и «усы», скрытые ходы сообщений от блиндажа, так же оборудовали сами. Работа тяжкая, непривычная, но никто не подгонял. Нарастающий, не молкнущий гул техники там, за передней линией окопов говорил: скоро бой, медлить нельзя, надо как можно быстрее себя закрыть, обезопасить.
     Надо!
     Ели там же где и трудились. И уже не было мыслей, вкусно ли, сытно ли. Съел своё, ложку облизнул, горячего чаю выпил, корочку хлеба в карман.  Сблизится и сдружиться Стас пока ни с кем не сумел. Его соседи по эшелону, которых он знал, назначены в другие подразделения. Бойцы, с кем сейчас трудился, не разговорчивы. И не потому, что от природы молчуны, нет. Все заняты делом. И все понимали, это дело сейчас самое важное и самое главное. Пожалуй, единственным человеком, с кем он мог общаться в эти дни, был его старший товарищ по расчёту, наводчик, ефрейтор Семён Кузьмин. Но больше говорили с ним о делах. Семён Петрович, был старше Станислава на пять лет, воевал третий год. Вроде и разница всего ничего – пять лет, но в Кузьмине Попович видел отца, он и общался с ним как с отцом, уважительно, на «вы», Семён Петрович, а чаще просто Петрович. Однако это общение касалось лишь того, что их сейчас, сегодня окружало: как удобнее и сподручнее обустроить окоп или траншею. Кто таков Кузьмин по жизни, откуда родом, есть ли семья, Станислав не знал. А Петрович и не рассказывал. По нему было видно, устал человек, устал от бесконечной, каждодневной тяжёлой работы – работы солдата. Появилась минутка свободного времени, Попович к нему с вопросом, а тот уже спит, на ходу мог спать. И с открытыми глазами спал. Но никогда не уставал. Невысокого росточка, худой, казалось, в чём душа держится, однако ворочал землю и брёвна таскал словно трактор. Да, о жизни они не говорили, но вот что касается служебных дел, тут уж Петрович был вполне разговорчив. Порой Попович слушал и думал: «Что за зануда перед ним?» Тот мог бесконечно повторять: «не высовывайся», «голову береги», «глубже рой», «каску надень» и так далее. Однако раздражения это занудство не вызывало, всё же это был голос живого человека, хоть какое-то общение, ну и умом красноармеец понимал, Петрович о его жизни заботиться.
     Спали в блиндажах, оборудованных своими силами, правда, всегда в разных, огневых позиций по их душу было немало. Обустроили один к вечеру, здесь и отдыхали, в пяти километрах новый подготовили, там и ночь провели. Буржуйки не топили, дабы не открыть позицию. Опасно. Но и холодно. И это чувство холода преследовало постоянно. Лишь утром топор и лопата грели, да горячий чай, а чтобы он был горячим, следили все, командиры и бойцы, да и повара знали – кашу холодной можно проглотить, но чай, чай всегда должен быть горячим.
     На оборудованных позициях, в окопах, наблюдательных пунктах шла учёба. Многое молодняку рассказывали в учебных подразделениях в Дорогобуже. Но на местности, где предстояло воевать, вся та учёба оказалось азбукой. Буковки той азбуки учились складывать именно сейчас. Именно здесь, на местности Станиславу и товарищам стало понятно, что такое линия огня, сектор обстрела, откуда ждать поддержку, сигналы и команды, порядок связи с командирами, соседями и так далее. Оказалось, при всей простоте терминологии, военная окопная наука, штука сложная.
К первому октября расчёт Кузьмина задачи по оборудованию огневых позиций выполнил. Командир роты разрешил убыть к постоянному месту дислокации.
     День был дан на отдых.
     Добирались в роту гужевым транспортом. Повозки, доставившие на передовую снаряды и патроны, возвращались как раз в их позиционный район.  Повезло, всё не пешком по лесам и выселкам километры накручивать.
     Первым их встретил старшина Тихонов.
     – Кузьмин, давай быстрее, баня истоплена, и бельишко смените.
     И здесь повезло. Неделя в окопах в обнимку с лопатой и ломом и вот подарок – настоящая банька. Стас бань не видел, в их деревеньке принято было мыться в печи, а летом в пруду и речушке полоскались. А здесь настоящая хуторская семейная банька. Старшина где-то и веники раздобыл. Правда, когда они с Петровичем, да ещё два бойца, залегли на полок, те веники были уже просто метлой. Но ничего, и этими прутьями они отхлестали друг друга по первое число. Не меньше часа длилось удовольствие. И лишь стук в дверь, да шум желающих помыться, выдавил бойцов из парилки. В тамбуре распаренные, белые с красными полосами от веника тела, ожидало свежее бельё. Не белоснежное, но отлично отстиранное.
     Тихонов распоряжался в предбаннике. По его раскрасневшемуся лицу было видно, кроме пара, его организм принял и спиртное. Ну что же, задачу помыть людей выполнил, ротного попарил, замполита, все взвода прошли, последние домываются.  Это ли не повод на грудь принять. Старшина сегодня ещё и чудо чай организовал. Одному Господу известно, где он раздобыл настоящую заварку, но чай действительно был первого класса.
     Кузьмин с Поповичем, получив по кружке, причмокивая, охая и ахая, с сахарком вприкуску пили этот чудо напиток. Присоединились к ним и два бойца, с которыми сидели в парилке. Разговорились. По говору Стас узнал в одном из солдат земляка.
     – Белорус?
     Боец живо откликнулся.
     – Да! Нарочанский  я.
     Станислав обрадовался.
     – Да ты что, а я из Бедунок. Это же в восьми километрах от нас. Как звать?
     – Горбовский, Пётр.
     – Уж не Богуслава ли Васильевича родня?
     Горбовский привстал от неожиданности.
     – Сын его.
     Земляки обнялись. Надо же, вдали от родных мест Станислав встретил родного человека, и не просто земляка, родню.  Дело в том, что Богуслав Горбовский приходился троюродным дядькой Стасу. До войны Поповичи не раз были в деревне Кобыльники, где жили Горбовские и вполне возможно вихрастые мальчишки вместе бегали по двору пана Богуслава. Петр так же служит в роте ПТР, прибыл с командой три дня назад, назначен в третий взвод. Радости парней не было границ. Они знали, встречаться будут редко, расчёты ПТР, как правило, придаются на усиление подразделений разных секторов боевых действий, но само понимание того, что рядом есть родной человек, бодрило.
     Тот день, первого октября 1944 года, был их днём. Парни наговорились вдоволь. Петр получил уже три письма. Читали вместе и вновь перечитывали. Вспоминали родные места, родителей. Делились и сокровенным. Петро невесту оставил, обещала ждать, просила живым вернуться. И у Стаса была дзеўчына , звали Алеся. Встречались в годы войны редко, родители отправили девушку в Вильно, в большом городе легче и безопаснее жить. Переписывались. Мечтали встретиться после войны. Но не состоялось то свидание.
     Расстались земляки к полуночи.
     В избе, где жили бойцы взвода, было тесно, спального места не нашлось, и он завалился прямо под стол, подложив под себя груду плащ-палаток. Сон не шёл, сказались переживания, вызванные разговором с Горбовским. Стас поднялся, присел к столу, достал из вещевого мешка карандаш, листок бумаги и сел к лампе писать письмо.
     «Дня 1.10.44 года.
Здравствуйте мама и сестра. Уведомляю вас, что я жив и здоров, чего и вам от Бога желаю. Сейчас я очень ожидаю ответа. До нас даже из Сибири письма доходят за десять суток. Так же я думаю, что мои первые письма уже дошли до вас, потому что я выслал к вам уже несколько писем. Вы наверно получили эти письма, что я писал из Смоленска. Но я от вас не получил ни одного, и переживаю, бо не знаю о вашем здоровье и жизни. Я в дороге опустил до вас красноармейскую справку, не знаю, получили ли вы…
     …а сегодня встретил родного человека, это Пётр Горбовский, сын Богуслава Васильевича, служим вместе…»
     На этих строках он остановился. Хотел закончить письмо, да не смог, усталость свалила. Спал за столом, положив голову на руки.
     Утро наступило. И это было не просто утро.
     – Подъём. Тревога!
     Ничего не понимая вскочил, надел сапоги, шинель, на плечо вскинул карабин и бегом во двор.
     Четыре часа утра.
     Рядом Кузьмин.
     – Стас, проснись. Говорил, ложись отдыхать, не слушал, теперь спишь стоя. Проснись!
     – Петрович, а что случилось, немцы?
     Кузьмин рассмеялся.
     – Хуже, учения. Команду дали на учения. Если бы немцы, сверху снаряды сыпались бы, а так, просто учения. Ну что, проснулся?
     Стас действительно проснулся, вспомнил, что не закончил письмо, достал его, наскоро, здесь же в строю дописал и передал по цепочке письмоносцу. Всё! Весточка на родную землю полетела. Спустя десять минут они с Кузьминым мчались к установленному боевым расписанием месту.
     В тот день им хорошо досталось. Набегались вдоволь, но устать не успели, некогда было. Остановились к шестнадцати часам.
     Объявлен перерыв.
     Конечно, всю картинку учебного сражения с их колокольни не рассмотреть, и не их это вопрос, учением управляли командиры. Ну а их роль состояла в том, чтобы выполнить задачи, которые определены боевым расписанием. И они их выполнили. Если так же работали и другие бойцы, значит всё в порядке, командир будет доволен. Обедали на боевых постах. Раздатчики пищи с бачками пронеслись по окопам. Всё, можно передохнуть. Кузьмин потянулся к папиросам. Чиркнул зажигалкой, пахнуло едким, но приятным дымком. Стас не курил, однако дым ему был приятен. Он прикрыл глаза.
     По траншее пронеслось: «Командир дивизиона идёт».
     Действительно чуть пригнувшись, по траншее шёл командир, сзади начальник штаба и незнакомые Стасу офицеры.
     Командир остановился около их расчёта.
     – Кузьмин, и как наш «толмач» трудится?
Петровичу было приятно, что командир его помнит. Но слова «толмач» он не знал, а потому вопросительно посмотрел на Ходоренко.
     Помог капитан Ерёмин.
     – Командир спрашивает о Поповиче.
     Ходоренко недовольно глянул на начштаба.
     - Прошу без переводчиков.
     Кузьмин и сам уже понял, о чём спрашивает майор.
     – Попович уверенно входит в строй, матчасть знает отлично, инициативный боец, служит добросовестно.
     – Ну и прекрасно. Попович. Домой письмо написал?
     Стас вытянулся во весь рост. Ерёмин стукнул по плечу.
     – Пригнись, демаскируешь позицию, снайпер снимет, не в тылу.
     Станислав пригнулся.
     – Написал, товарищ майор, сегодня и отдал.
     – Добро!
     Командир обратился уже ко всем присутствующим.
     – Хорошо поработали нынче, а значит, жизни свои сберегли, врага, пока что учебного, но врага, разбили. Чувствую, да это и не только чувств касается, разведка докладывает, жди удар от немцев в любой момент. Жди! Готовьтесь товарищи. К смертельному бою готовьтесь.
     ...
     То, что произошло ранним утром четвёртого октября, было адом. Да, это был кромешный ад. Небо разверзлось, задрожала земля, откуда-то сверху посыпались осколки мин и снарядов, ветки, камни вперемешку с землёй. Вдруг стало светло, будто солнечное лето, но уж никак не промозглый октябрь. Сон рукой сняло, однако тело оставалось расслабленным, словно в истоме. И вдруг слабость, предательский липкий пот по всему телу. Стас покрутил головой. И лишь сейчас стало доходить – начался артиллерийский обстрел, и этот ад свидетельствует только об одном: сейчас начнётся наступление немцев.
     Глазами поискал Кузьмина. Петрович, вжавшись в землю, сидел рядом. Каска почти полностью закрывала лицо. Руки цепко держали ружьё. Вдруг Стас ощутил удар, сильнейший удар по голове. Каска слетела. Перед глазами пелена, Кузьмин исчез с поля зрения. Он рукой пощупал затылок, крови нет. Каска валялась под ногами. Рукой дотянулся до неё, поднял.  Каска сверху рассечена, словно масло ножом. Вновь схватился за голову, нет, крови не было. Это был осколок, он его увидел на противоположной стенке траншеи. Впрочем, осколков было немало, некоторые дымились. Но это не важно. Главное пока весь этот металл не по его душу. Подумалось, вершок бы ниже и всё, нет Поповича. Вновь повернул лицо к Кузьмину. Тот что-то пытался ему говорить. Однако в этом сумасшествии разве что услышишь. Стас помотал головой – не понимаю. Петрович жестом показал на голову. Это он видимо о каске. Стас кивнул на разрез каски, дескать, разбита. Кузьмин в улыбке скривил губы. Правой рукой дотянулся до Поповича, припал к уху.
     – Всё одно каску одень! И не тушуйся, сейчас обстрел кончится. Вот тогда начнётся ад!
     Вот так? А он-то думал, уже в аду.
     И действительно, артиллерийский обстрел, так внезапно начавшийся, в секунду завершился, и вновь стало темно. Расслабиться не дал Петрович.
     – Стас, карабин за плечо, коробки в руки, бегом за мной. Бегом, я сказал. Сейчас немчура полезет.
     Дальше Попович работал как автомат. Бегом за Кузьминым, натыкаясь на него, врезаясь в повороты траншей и бойцов, которые, так же, как и он приходили в себя после обстрела. Живые голоса, выкрики, команды и даже смех солдат, привели его, наконец, в чувство. Он понял, оживает, приходит в себя и даже почувствовал стыд за мгновения испуга и слабости, там, в окопе, где их застал артобстрел.
Кузьмин остановился и замер. Стас с разбегу наткнулся на него. Петрович протянул руку в сторону огневой позиции, их позиции, они должны были занять её по боевому расписанию.
     – Смотри!
     Там, где должна была быть их позиция зияла огромная воронка. Брёвна, доски, которые ещё три дня назад они аккуратно укладывали, укрепляли, разбросаны в радиусе нескольких метров. Кузьмин вытер потное лицо.
     – Это чем же они сюда шарахнули?
     Попович ощутил предательский липкий пот, теперь уже меж лопаток. Да, и это было по их душу.
     Петрович, присел и Стаса потянул за руку.
     – Садись. Передохнём. Господь нас бережёт, ты видишь?
     Казалось, есть минутка, можно расслабиться. Но не получилось. С линии фронта вдруг отчётливо послышался надрывный гул моторов.
     – Петрович, слышишь, Петрович! Танки.
     – Да слышу я.
     И они вновь побежали, теперь уже уверенно. Запасная позиция была рядом.
Тем временем светало и очертания того, вражеского края, стали более отчётливыми. Расчёт ПТР развернулся и был готов к бою. Кузьмин, толкнул Поповича в бок.
     – Ты карабин подготовь, на бруствер положи и займись патронами ПТР. Чтобы ни пылинки на них не было.
     – Есть, Петрович! Я вас понял!
     Справа, слева, повсюду послышались пулеметные, автоматные очереди, крики людей, рёв моторов. Слева бахнула сорокапятка второй батареи, ещё выстрел, ещё. И вдруг Стас услышал противный свист слева. И даже будто дуновением ветерка обожгло щеку. Пуля! Это пуля! Но испуга уже не было, был боевой азарт. С напряжением всматривался вдаль. Рядом определяя цель и расстояние до неё, не обращая внимания на летящую навстречу смерть, замер Кузьмин.
     В этот день на их участке обороны немцы семь раз поднимались в атаку. Дважды их позиции накрывались огнем артиллерии. Но Господь действительно их берёг. Кузьмину, разорвав шинель, осколок слегка поцарапал левое предплечье. А Стасу вновь досталось, теперь уже пулей по каске. На сей раз это была контузия. Санитар перевязал Петровичу плечо, осмотрел голову Стаса.
     – Отделались вы братки, легким испугом. Везёт вам. А вот мы устали бойцов в тыл перевозить, побито много нашего брата. Держитесь.
     Кошевары поздно ночью подвезли пищу. Удивительно, но каша была тёплой и в котелках они обнаружили довольно большие куски тушеного мяса. Чай горяч и крепок.
     Петрович отреагировал на эту маленькую окопную радость.
     - Живём, брат…
     Выскреб крохи из котелка и с ложкой в руке заснул. Стас приткнулся к плечу боевого товарища, сон и его сморил.
     Это был сон уставших мужчин.
     А через пару часов их вновь накрыл артиллерийский налет.
     Господь теперь не помог. Они погибли мгновенно, не успев почувствовать боль, пролить слёзы. Гусеницы вражеских танков разорвали их тела, давили оружие, траншеи, окопы, корёжили осеннюю землю.
     В тот день боевые позиции дивизии, её частей и подразделений, в том числе, позиции 152 отдельного истребительного противотанкового дивизиона несколько раз переходили из рук в руки и лишь к вечеру немцев погнали. Наступила оглушительная тишина и лишь устойчивый запах порохового дыма, гари, редкие сполохи, кровавое месиво вместо выстроенных некогда солдатскими руками блиндажей, окопов и разбитой техники свидетельствовали о яростной, смертельной схватке на плацдарме. Эта тишина не была безжизненной, серой тенью копошились люди, слышался приглушённый говор, повсюду сновали санитары, повозки отвозили раненых в тыл. Отдельно лежали тела погибших, их было немало, здесь же прикрытые плащ-палатками останки разорванных и окровавленных тел, среди них и то, что осталось от Кузьмина и красноармейца Попович.
     ...
     10 октября 1944 года распогодилось. Утром выглянуло солнце, ветер стих. Тишина. Комбат шёл к командному пункту. В боях и ему досталось. Немецкая пуля не пощадила. Левая рука на перевязи, ноет и при ходьбе неприятно отдаёт в плечо. Ничего. Пройдёт. Сейчас не это главное. Главное на плацдарме удержались и не просто удержались, отбросили немца, морду разбили, нервы хорошо потрепали. Раны теперь зализывает.
     У блиндажа командного пункта дивизиона стояли офицеры. Это были начальник штаба Ерёмин и замполит Кравченко.
Ходоренко поздоровался и первым вошёл в блиндаж.
     – Садитесь товарищи. Ерёмин, докладная записка в дивизию готова? Хорошо. Проект приказа? Давайте сюда.
     Командир дивизиона взял документы, углубился в чтение.
     – Так что, на сегодня убитыми значатся 20 человек?
Начальник штаба попытался привстать. Комбат махнул рукой, дескать, сиди.
     – Да, двадцать. Шестеро пропали без вести. Все погибшие похоронены. Захоронение рядом с медсанбатом дивизии. Хорошая там площадка, земля песчаная, сухо. Старшина отделения питания и бойцы первого взвода ПТР работали. Извещения на всех написаны, там и адрес захоронения указан. Вот они, подпишите. Пополнение обещали через три дня прислать, а завтра уже лошадей пригонят и орудия, правда, пять всего, но обещали не задерживать поставку. Такие вот дела командир. Как рука?
     Майор встал, поморщившись, поправил бинт, удерживающий руку на перевязи, прошёл вдоль стола. Подошёл к замполиту.
     – Видишь, Николай Сергеевич. Вроде всё по уму. Люди погибли – похоронили, лошадей потеряли, завтра другие будут, орудия подвезут. Всё по уму. Но мы будто о шахматах говорим: пешки туда-сюда, ладья упала и прочее.
     Видно было, Ходоренко нервничает, наверно и рана зудит. Командир продолжил.
     – Людей теряем. Две недели как пополнение получили, три десятка бойцов. Помню, улыбались парни, с настроением к нам прибыли. Помнишь Ерёмин, Копнин рассказывал, как «толмач» тот, что с поповской фамилией, говорил: «Спокойно тут у вас». Я его улыбку хорошо помню, добрая улыбка. Вот тебе и «спокойно». И было это ровным счётом две недели назад. Из тех тридцати бойцов восемь в строю осталось. Что это «пушечное мясо»? Это же люди, наши люди. Это мы их не уберегли! Мы! Командиры!
     Майор вновь замолчал. На его потемневшем лице забегали желваки.
     – Я с командиром роты ПТР разговаривал, где, спрашиваю, расчёт Кузьмина? Петровича, где расчёт? Нет расчёта, без вести пропали и Кузьмин и Попович. Докладывает, а сам на небо смотрит, мол, на небесах они. А что я родным напишу? Что? Не могу же я, советский командир, на небеса ссылаться. Шесть человек пропали без вести! Я понимаю, трижды немцы бороздили танками те окопы, где и Кузьмин был и Попович, да и другие. Умом понимаю, но сердце болит. Нет их ни среди живых, ни среди погибших. Их просто уже нет. Может ли быть такое?
     Командир замолчал. Офицеры встали. Потупив взгляды молчали. Это была минута. Всего минута. Но она была длинной и тягостной, то безмолвие было в память о погибших и без вести пропавших. А больше минуты жизнь для поминания не отпустила. Мгновения и вновь всё вокруг кипело, надо было думать о живых. Готовить силы, готовить средства для дальнейших боёв. Впереди была Варшава. Дальше Германия, Берлин.
     Впереди были трудные дороги к Победе.