Интерны. 1

На домике, возле которого остановился поезд, не было даже названия станции. Больше всего он напоминал овощной склад. Ни души вокруг, и внутри домика тоже пусто, хотя нечто, похожее на окно кассы, имелось. Никто не встречал двух замерзших девчонок, отправленных стажироваться в северную глушь.
Катя с Ларисой недоуменно переглянулись. Обе уже слишком устали, чтобы возмущаться и пугаться. Ушедший поезд не догонишь; им оставалось только ждать. Через некоторое время к станции подкатила, видавшая виды, машина скорой помощи.
— Замерзли, девушки? Прощения просим, никак не могли раньше — вызова! Бригад мало. — Усатый водитель подхватил их сумки, забросил в салон. — Залезайте, держитесь крепче!
Последнее замечание пришлось весьма кстати — ехали по крутым поворотам поселковой дороги, девушек то и дело кидало от стенки к стенке. Наконец, они остановились у каменного здания местной больницы — довольно новой, по сравнению с остальными зданиями посёлка.
— Здравствуйте! — приветствовала их симпатичная моложавая заведующая. — Как вовремя вас прислали! Я теперь смогу уйти в отпуск. Одну отправим в поликлинику, другую — в стационар. Если что — коллеги помогут.
Вот так. Заведующая мгновенно упорхнула, даже одолжив на время собственные кастрюльки и тарелки на время, — лишь бы скорее скинуть груз бесконечной работы. В ней чувствовалась усталость на грани истерики.
Лариса взяла на себя поликлинику, а Катя радостно подхватила доставшийся ей стационар, — пусть он считается более сложным и проблемным, но для неё он привычнее. Ей нравилось тщательно изучать больных, размышлять и назначать лечение, а не бегло осматривать незнакомых пациентов на приеме, и за пять минут что-либо решать. Пусть пациенты тяжелее, зато у нее есть время запомнить их, подумать.
Поселили девушек в элитном «финском» домике, где, казалось бы, всё дышало комфортом и местной колоритной роскошью. Но так было лишь на первый взгляд — домик (будущий коттедж для туристов) не был обустроен до конца. Сауна и санузел ещё не работали, настоящие апартаменты, расположенные внизу, не имели мебели. Девушек поселили на втором этаже, под самой крышей, где невозможно было даже встать во весь рост. Лариса строго исполняла наказы начальства: удобства во дворе, для мытья — умывальник в кухне. Воду сливать в тазик, и выливать во двор. Катя считала это ужасным, и втихаря открывала сауну, нагревала воду в ведре, плескалась там ночами в своё удовольствие, пока никто не видит. Если Лариса такая принципиальная — пусть ходит грязной, или посещает общественную баню по выходным…
…
Палат было много; запомнить сразу всех пациентов оказалось сложно. Особенно привередничали бабки. Одна из них при каждом обходе презрительно произносила нечто, вроде: «А вот Надежда Ивановна всегда помнит моё давление…» Ну, еще бы! Ты же достанешь кого угодно, — попробуй, не запомни за столько лет. Кате с трудом удавалось уговаривать себя, что врач не должен обижаться на пациентов.
Другая строила из себя скромнейшую мученицу, которой ничего уже не надо, и ничего она больше не ждет, и все прекрасно понимает: дни её сочтены, поэтому не стоит с ней возиться, а лучше уделить внимание той самой Алле Петровне — массивной, черноволосой и краснолицей — чьи колебания цифр артериального давления (как утреннего, так и вечернего), весь уважающий себя медперсонал должен помнить наизусть. А она — хрупкая, изящная женщина в возрасте, седая и скромная, — она «уж как-нибудь так помрёт, сама по себе, — всё равно ведь толку не будет» (от новой молодой докторши, разумеется).
Мужские палаты в этом смысле являлись светлым оазисом. Если Катя иногда не помнила чего-то, не сразу соображала, и тянула с назначениями — потому что хотела сделать точно и правильно — пациенты понимали это, и относились к ней с грубоватой нежностью деревенских мужиков. Они видели ее старание и доброжелательность; уважали и не давали в обиду. Конечно, немаловажную роль играл фактор юности, свежести, да и просто какой-то новизны в однообразных больничных буднях. Им нравилось видеть ее теплый взгляд и улыбку, кудрявые пепельные волосы, стянутые резинкой в короткий пышный хвостик (чтобы не мешали); слушать мягкий, совсем не властный, голос. Постоянные, длительно лечившиеся, пациенты устали от строгих лиц привычных докторов; а с ней и пошутить можно. В пределах разумного, конечно, — они уважали Катю. Странно, что те же самые качества девушки приводили к полностью противоположному результату в женском отделении.
В одной из палат находился молодой человек двадцати восьми лет, как было указано в истории болезни. На вид он казался совсем юным — не старше Кати, а то и вовсе лет шестнадцати. Только светлые усы отличали его от подростка. Очень худой, с прозрачными синими глазами и волнистыми, пшеничными волосами до плеч, — он походил на изможденного Христа. Из истории болезни Катя узнала, что зовут его Николай Дронов, работает сапожником в мастерской, и периодически уходит в запои. Совсем не подходящий объект для девичьего интереса. И все же она смущалась, проводя осмотр. Впалый живот юноши пересекал огромный, страшный, Т-образный шрам. «Удалено 3/4 желудка после кровотечения, осложненного перитонитом». Жалость затопила сердце. Ему совершенно нельзя пить! Только что ему еще делать? В этой глухомани пьют все — кроме тех, кто не живёт здесь постоянно, а лишь приезжает отдохнуть на природе, и, возможно — некоторых врачей.
Бывает такое? Прекрасно сознаешь, что человек не твоего уровня и круга (и это не гордыня, а просто факт), болен физически и душевно — разве алкоголизм не болезнь души? А тебя переполняют эмоции — радость от его улыбки, взгляда; жалость и нежность такие, что — расплакалась бы. Безудержное желание помочь хоть чем-нибудь — настолько сильное, что ты готова к сплетням и пересудам.
Катя заметила, что медперсонал, по большому счету, махнул на него рукой: все равно, мол, смертник: алкоголик-язвенник, с культей желудка. Скоро ему на выписку, а ФГДС-контроль не проведен. Все лечение — диета да фамотидин. Недрогнувшей рукой Катя подключила к терапии более дорогие и эффективные препараты, назначила обследования; изменила предполагаемый срок выписки. За что вскоре получила нагоняй — от узистки и от хирурга. Но это ее не остановило — подойдя к старшей сестре, она пожаловалась на якобы беспокоящий её гастрит, и была удостоена упаковки «Де-нола», и бутылочки «Альмагеля». Она понимала, что для Коли дорогих препаратов никто не даст, и заранее позаботилась обеспечить его лекарствами на какой-то период после выписки.
Конечно, их можно было купить в обычной аптеке. Да где та аптека? Катя ещё не изучила местность, и знала лишь одну дорогу — от больницы до финского домика, да к продуктовому магазинчику рядом. Посёлок невелик, но кругом сугробы по пояс, а названия улиц и номера домов — если вообще имелись — скрываются в потемках полярной ночи. Тут заблудиться, провалиться в сугроб — нечего делать. Весной найдут… К тому же, это морально было неприятно для нее. Потратить личные деньги на пациента — даже если он не узнает, хоть это маловероятно в таком посёлке (но от самой себя-то ничего не скроешь!) — казалось ей чересчур интимной заботой. Кате не хотелось чувствовать подобное. К тому-же, больница — по ее мнению — должна выписывать человека домой, обеспечив необходимыми на первое время препаратами. Так было заведено там, где она училась. Это нормально и правильно. Ну и пусть ей пришлось пойти на хитрость.
Как ни старалась Катя скрывать эмоции — молодой человек заметил внимательное отношение. Трудно было не заметить. Ведь теперь — её стараниями — он принимал новые лекарства, и даже ходил на лазеротерапию. И о том, что лечиться ему теперь ещё дольше недели — тоже, разумеется, знал.
Впрочем, если отбросить эмоции, –- Катя всего лишь восстановила справедливость. Николаю же её действия показались гораздо более значимыми. Теперь он часто приходил на пост, где Катя заполняла истории болезни. Там ей было удобнее, чем в холодной ординаторской — не надо каждый раз бежать за медсестрой, чтобы отдать историю. Коля благодарно смотрел огромными голубыми глазами, пытался заговорить с ней о чём-нибудь, — для него это было непростым делом. Но Катя, улыбаясь, быстро пресекала мучительные попытки благоговейного флирта — по той причине, что ей, в самом деле, было совершенно некогда. Больных оказалось очень много на нее одну — и так она торчала в больнице до самого вечера.
За три дня до выписки Дронова, Катя заболела. Немудрено простудиться — переутомившись, да находясь среди чихающих и кашляющих. Пусть в инфекционное «крыло» здания она заходила редко, для консультаций, — но всё равно, это случалось.
Долго болеть ей не позволили. Невролог Анна Сергеевна — молодая, но уже мрачная и задерганная; худенькая, с мальчишеской стрижкой, женщина, — пришла навестить её. От имени всего коллектива — сколько их там осталось? Анна Сергеевна вела теперь практически всю больницу, кроме хирургии и инфекционного отделения. Тут побежишь… Она заставила Катю выпить литр горячего чаю с мёдом; не слушая протестов, плеснула в чашку малиновой настойки. Затем вынула из сумки большой шмат сала (при виде которого Кате стало дурно), и велела есть, — в нем, мол, куча витаминов. Им тут болеть некогда! Чтобы дня три — максимум, а не то… она тоже на больничный выйдет!
— Кстати, Дронова твоего выпишу завтра, — хмуро добавила Анна Сергеевна. Без всякой язвительности, или попытки надавить таким способом. Просто ей он действительно казался Катиным капризом. — Новых больных класть некуда. А он третью неделю лежит!
— Но у него же ФГДС только через день, и еще два лазера осталось! — взмолилась Катя. — Нельзя же без контроля ФГДС!
— Ничего, перепишем на завтра. Сделает ФГДС, и ещё один лазер, и завтра же выпишется.
— Тогда ладно, — успокоилась Катя.
Но вышло не очень ладно. На другой день взбешенная Анна Сергеевна прибежала снова.
— Твой Дронов! Устроил дебош! Отказался идти на ФГДС, твердил мне, как попугай: «Екатерина Андреевна назначила мне на послезавтра! Не пойду сегодня!» Я — ему: «Твоя Екатерина Андреевна лежит с температурой, и сейчас твой лечащий врач — я! Сегодня пойдёшь!» — «Нет!» — «Ну и чёрт с тобой — не ходи! Уйдешь без обследования. Собирай вещи — ты выписываешься прямо сейчас. А мне некогда с тобой возиться, новые пациенты поступают!»
Катя опустила голову. Вон как всё вышло… И ведь невролог права — ни к чему Коля полез на рожон. Просто он доверился ей настолько, что никаких изменений в её назначениях не потерпел. Не разбираясь в них, на всякий случай, он отстаивал Катин вариант. Или, скорее, — втайне надеялся по-детски, что если он наотрез откажется выполнять указания нового врача, — то сразу прибежит Катя, и разберется во всём. Его тоже понять можно — уже третий лечащий врач, и каждый из них резко меняет тактику.
Что тут скажешь? Она ничего не ответила Анне Сергеевне. А той и не нужен был ответ — выплеснула эмоции, сообщила о событиях, да ушла. Не до разговоров ей, с ног валится…
…
Около пяти вечера врачи ещё и не думали заканчивать работу. Они только начали писать истории, эпикризы на завтрашнее утро. В просторной ординаторской их было трое: Павел Иванович, Анна Сергеевна и Катя. В дверь негромко постучали.
— Да-да! — громко произнёс Павел Иванович, хирург.
На пороге возник Коля Дронов. Так странно было видеть его в чёрной зимней куртке, а не в тренировочном больничном костюме.
— Здравствуйте! — Дронов улыбнулся, боязливо покосившись в сторону Анны Сергеевны. Левой рукой он безуспешно прятал за спину букет. — А можно… Екатерину Андреевну, на минутку? — обычно бледное его лицо порозовело.
— Сейчас! — Катя и так уже вскочила, сияя глазами. Она поспешно искала лекарства в ящике стола, незаметно переложила их в карман халата.
— Можно, можно, — усмехнулась Анна Сергеевна. — Беги к своему протеже… это для меня теперь путь в обувную мастерскую закрыт.
Смущаясь друг друга, они спустились в темный холл по винтовой лестнице, уселись на стулья для посетителей, которых здесь никогда не было, — стулья стояли на всякий случай.
— Екатерина Андреевна… Катенька, — дрогнувшим голосом сказал Коля. — Спасибо вам, — он протянул букет почти засохших гвоздик, замотанных целлофаном так, что самих цветов — оно и хорошо — почти не было видно, да скромную коробочку конфет «Родные просторы». Где только нашел зимой в этой глуши цветы? Для него, наверное, это был настоящий подвиг, — раздобыть денег после больницы, не пропить их, купить подарки.
— Спасибо, Коля! — Катя занервничала. А если он сейчас начнёт признания делать — как ей быть? Надо не допустить… — Я на минутку, очень много работы! Я рада, что ты выглядишь здоровым. Как себя чувствуешь?
— Хорошо… Но, я хотел поговорить.
— Я тоже. Вот, держи, — Катя протянула Дронову лекарства. — Я взяла их для тебя — поскольку тебя выписали так резко, не дали рекомендаций… Не надо было скандалить, лучше бы ты прошёл обследование. Я беспокоилась за тебя. А пока продолжай принимать их по той же схеме, как и здесь. Да и в инструкции все написано.
Она прекрасно понимала, что не прочтет он никакие инструкции, и принимать ничего не станет. Он смотрел горящими умоляющими глазами, не слыша, и не сознавая ничего, кроме единственного, что дошло до его сознания: Екатерина Андреевна думала о нём, переживала, и даже раздобыла для него лекарства! Ей не всё равно! Может, у него есть надежда?! Но почему же она так торопится уйти, и говорит лишь о лекарствах? Взяв таблетки, он коснулся её теплых пальцев. Не выдержал, наклонился, мгновенно поцеловал ее руку горячими сухими губами.
— Екатерина Андреевна! Простите… Постойте!
— Коля, милый, мне, правда, нужно работать. А скоро — и уезжать. Береги себя, пожалуйста! Лечись. Не пей — тебе нельзя совсем! И ещё… тебе говорили когда-нибудь, что ты безумно красив?
— Нет… — Коля оторопел от её слов.
— Так вот, знай это… И, — прощай!
Воспользовавшись моментом, Катя легко взбежала вверх по лестнице, с конфетами и цветами. Не оглядываясь. Возле ординаторской она с трудом перевела дыхание, вытерла набежавшие на глаза слёзы. Что она может сделать? Ну вот, что? Усыновить его? Замуж взять? Не выйти, а именно взять замуж — инвалида-алкоголика, необразованного, не имеющего ни работы толковой, ни перспективы! Да и не любит она его. Жалко — да, до безумия, сердце щемит от нежной улыбки, необыкновенных трогательных глаз, жуткого шрама. Что угодно для него сделала бы! Кроме одного… Неожиданно для самой себя она выпалила ему ту последнюю фразу, в каком-то порыве. Тем не менее, фраза имела конкретные цели: помочь ей уйти, пока он в состоянии шока. А главное — той же шоковой терапией поднять его самооценку, чтобы на всю жизнь он запомнил такие слова, сказанные самым значимым человеком. Кто знает — вдруг пить бросит после этого?
…
На следующий день, когда Катя собралась идти домой, возле больницы её поджидал Коля.
— Я провожу вас!
— Проводи.
Катя не сразу поняла, — по морозу, — что от него пахнет спиртным. Держался Коля с ней теперь немного развязнее. Для того и выпил. Ох, не так слова её повлияли, не так! Видимо, он решил, что имеет какие-то шансы. И выпил для храбрости вместо того, чтобы стать на путь праведный… Катя ощутила бессилие и досаду.
— Коля, ну зачем? Я же просила тебя не пить; тебе же нельзя!
— Да, знаю. Но какая мне разница, если… если вы уедете! Катенька, — он вновь взял её руку, прижал к щеке. — Вы, вы такая! Я никогда не встречал девушки, похожей на вас! Не уезжайте! Я буду много работать, мне неплохо платят…
— Коля, милый… Не надо. Не мучай себя и меня. Здесь тоже есть хорошие девушки. Ты, главное, не пей! Вылечись. Видишь, и платят хорошо… И все будет хорошо. Ты мне нравишься, но, пойми, — я здесь проездом, в командировке. Я живу другой жизнью, я не могу остаться с тобой. Хочешь, я дам тебе адрес и телефон?
Катя нашла в сумке карандаш и блокнот, старательно начертила на листочке буквы и цифры, зная, что уже завтра — скорее всего — Коля потеряет заветную записку. Но хоть сейчас будет счастлив. Он бережно сложил листочек, спрятал в карман.
— А теперь прощай! Не забывай принимать лекарства, не потеряй адрес, а главное — не пей, пожалуйста!
— Хорошо… Катенька… — он ещё раз прижался губами к её руке, не желая отпускать…
…
Заперев за собой двери финского домика, Катя, не раздеваясь, упала в гостевое кресло, и, уронив лицо в ладони, заплакала.