15. Приплыл я, полн распева волн

ПРИПЛЫЛ  Я,  ПОЛН  РАСПЕВА  ВОЛН...

Сейчас на моих 5 часов 28 минут утра 18 декабря, между прочим, 2019 года. Между прочим потому, что - вот уж поистине символичное совпадение! - ровно 1000 лет назад, не в декабре, правда, а чуть раньше, в начале лета 1019 года потомственный швед, бывший ярл Западного Гаутланда Рёгнвальд Ульвссон, спасаясь от виселицы, приготовленной ему двоюродным братом, конунгом Швеции Олавом Эйрикссоном, плыл морем Восточным уже наместником Ярослава Мудрого в «наш» Альдегьюборг.

Князя нашего Ярослава Мудрого я называю сейчас по-современному, как он у  нас по истории идет, а нынешнюю Старую Ладогу — по-старому, как она звалась в ту пору. И слово «наш», в смысле - Альдегьюборг, в кавычки взял намеренно, поскольку это мы сегодня склонны думать так безусловно, а в ту пору «безусловность» эту надо было здесь, на Севере, еще «зародить в умах», потом утвердить, укрепить и «узаконить» да положить к тому много трудов. Чему, как впоследствии окажется, посвятил остаток своей жизни Рёгнвальд и на что сыновей своих вдохновил. А еще посвятил и вдохновил - это уже моя личная догадка - утверждению опять же в безусловности... названия нашего государства!..

Помните, в саге своей, в том месте, когда «дар Тора влек» его «струг чрез синий луг», он обронил будто слово «русь»? Это когда он, стоя на носу большого кнорра, видел и слышал, «как мерно-уверенно-сильно дружина-русь бьет и пенит веслами море». Так вот эта «русь» - совсем не оговорка.

Норвежский журналист Халвор Тьён в уже упомянутой мной его книге «Русь викингов», напоминает, что в пору викингов и в другие «поры» в скандинавском мире, история которого полна плаваний по «синим лугам», русью называли, говоря по нынешнему «неформальные группы» людей сидящих на кноррах и драккарах за веслами, вне зависимости от того, кто они «на берегу» - ярлы,  херсиры, свинопасы-хёвдинги, дружинники.

Известный наш, отечественный, историк профессор Владислав Душко в своей книге с таким же названием напоминает, что в пору раннего средневековья скандинавы, встречаясь на берегах Балтийского (Восточного) моря с финнами, называли себя «Rodsmenn”, то есть «гребущие люди, гребцы». Из этого слова по фонетическим метарморфозам и образовалось слово «русь» (родс-рос-рус). А превращение формы «рус» в греко-визатийское слово «Россия» - факт давно признанный неоспоримым.

Или вот опять же наша, Лаврентьевская, летопись монаха Киево-Печерской лавры Нестора. Когда северные племена «стали воевать между собою и... встали город на город», по наказу Гостомысла направилось посольство «за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью... Сказали руси:»Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами» И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сели...» - и так далее - «И от тех варягов прозвалась Русская земля».

Мне, норманисту совсем не воинствующему, а лишь апологетствующему и то очень умеренно, близок потому что вполне убедителен именно такой взгляд на проблему. А чуть остановиться на этом и напомнить решил потому лишь, чтобы показать, где, собственно, оказался Рёгнвальд Ульвссон, когда приплыл к новому месту службы. Он ступил на тот же берег в устье Ладожки при впадении ее в Волхов, на который ровно полтора века назад, в 862-м, ступили приглашенный «княжити» Рюрик, Хельги — первый князь Олег Вещий, и - та самая «русь».

Это отступление не ради цели приобщиться к гильдии компиляторов истории. «Версиям» ее теперь несть числа, а история собственной души одна. И путешествия по этой части мира были для меня будто вглубь себя, а потому и часто ловил себя на чувстве единства с миром, в который... «возвращался». Примером тому — Валаам на Ладоге.

По географическому «статусу» Ладога  - озеро, но - самое большое в Европе, а потому и нрав у него «морской». Здесь часты туманы и шторма. Солнечных дней в году в среднем 60 — один из шести, и четыре изумительно погожих дня подряд, дарованные нам с сыном Ростиславом тем летом, как благословение Господне.

Сегодня на остров попадают в основном из Сортавалы, и в отличие от южной его оконечности, берега здесь густо изрезаны шхерами и более 500 островов, образующих жемчужное ожерелье Ладоги. Десятки байдарочников со всей России каждое лето приезжают сюда полюбоваться сказочными островами-буянами, будто в царстве славного Салтана, белыми пляжами в каменных лагунах, бронзовоствольными соснами, уцепившимися за отвесные голые скалы.

Хорошо в погожий июльский день вольным дикарем-пилигримом пристать ко крутому скалистому берегу особо понравившегося острова и ступить этаким робинзоном на обливные камни необитаемой суши, где кругом только солнце, голубое небо, синяя вода с волнами в барашках, а в дымке горизонта блистают  купола древних храмов Валаама. Устроившись на горячем камне, поросшем белым пружинящим мхом, приятно расслабиться, забыться. Тянуть прохладное испанское вино и делиться бутербродами с настырными чайками...

Большинство паломников и туристов из нашей страны и со всего света знакомы с Ладогой по Валаамскому архипелагу, где еще в ХIV веке возник нынешний ставропигиальный, то есть под особым оком Патриарха Московского и всея Руси, православный Спасо-Преображенский мужской монастырь. Попасть сюда полюбоваться им можно прямо из Санкт-Петербурга. Но если вы гурман-мореман со своим судном и забрались сюда, в страну полуночную, лучше завернуть в Сортавалу – городок, основанный когда-то шведами. До Валаамского архипелага отсюда всего десять миль «морем», половина из которых – живописными фьордами.

Всякому прибывающему на Валаам открываются прежде наплывающие слева, со  скалы, блистающие в лазури небес купола белоснежного  Воскресенского скита. И когда, спустя несколько минут, мы ступили на камни причала в Никольской бухте, оказалось что попали... «с корабля на бал».

«Оказалось», что сегодня (счастливые, известно, часов не наблюдают, а календаря и вовсе не ведают!) - 11 июня, и здесь, на островах, большой праздник - день памяти преподобных святых Сергия и Германа – Валаамских чудотворцев. Должно быть, именно по этому случаю у начала подъема по каменной дороге в гору к монастырю установлен был рекламный щит с приглашением в трапезную во фруктовом саду. Заложили его монахи-насельники еще полтора века назад, и сейчас в нем около полутысячи дивных растений. Под сенью их можно разговеться скоромным, «хорошо посидеть», помянуть тостуемых.

По здешнему преданию, да и Рёгнвальд Ульвссон мне рассказывал, еще за четверть века до Крещения Руси греческие священники Герман и Сергий пришли сюда, во владения Великого Новгорода, вместе с первыми миссионерами, дабы принести православие здешним языческим карельским племенам и утвердить веру Христову на Русском Севере. И, как потом уж я сам узнал, целых четыре века(!) до «рождения» на Белом море Соловков Валаам считался Великой Лаврой – Северным Афоном, центром мирового православия и церковного книгописания.

Однако, когда после трапезной стали подниматься в гору, к монастырю, и уже ступили на его территорию, праздничное радостное впечатление сменилось озабоченной «непоняткой».

Отчего это так много, ну просто о-очень много кругом... полицейских парами и целыми группами (поодиночке они не ходят)? Зачем на воротах и по дорожкам — арки металлодетекторов, а в синеве небес «нарезает» круги... белый вертолет явно службы безопасности? Почему в главном храме никакой «святости», а столпотворение, давка и... ругань?! Как оказалось, по случаю праздника Валаам посетил сам(!) Святейший Патриарх Московский и всея Руси Владимир Михайлович Гундяев. И пока вел службу в монастыре, огромная толпа верующих, желая лицезреть Гундяева, задыхаясь от духоты и обливаясь потом под палящим солнцем, терпеливо-покорно ждала его у выхода.

Служба шла долго, мы успели посетить Воскресенский скит, погуляли по берегам моря-озера, облазили скалы и когда возвращались, звонко и празднично всплеснул перезвоном колокольный благовест, а минут через пять буквально мимо нас с шумом шин и, взметнув длинное облако пыли, пронесся кортеж из трех черных иномарок с наглухо тонированными стеклами. А еще через четверть часа большой белый вертолет с эскортом унес Владимира Гундяева с «братьями» в Санкт-Петербург.

Весь Валаам в этот день, главный монастырь с храмами и службами, священниками в золотошитых епитрахилях, мантиях и наперсных крестах поверх, в блистающих митрах и по-особому торжественно-строгих сегодня камилавках и клобуках, с сотнями паломников со всех концов России и даже обливные прибрежные камни, чайки в парке, сосны - все сияло сегодня главным на Валааме праздником утверждения здесь, на Севере, имени и лика Христова, славы преподобных Сергия и Германа.

Однако!
Однако! Уж так не иначе как сам Господь уладил мне, да только во всем этом блеске, когда душа твоя православная должна бы стремиться в Пределы Горние, надоедливой будто мухой те строчки из Лермонтова - да:

Люблю отчизну я,
Но странною любовью.
Не победит ее рассудок мой...

Забыв о празднике на земле, наблюдая пристально как кружит-стрекочет в синеве небес над Валаамом белый вертолет, не мог победить рассудком своим вопроса: вот это — зачем?!

Почему и зачем этот белый вертолет, охраняющий Гундяева и его клир? Много вертолетов я в жизни  повидал, на многих с военными звездами и без полетал над Восточной Сибирью, Тувой, Алтаем, Саянами, но ни один не вызвал у меня столько дум и эмоций. Ведь ему, Гундяеву, - рабу и слуге Божьему, уж под семьдесят. И он так же ходит под Господом, как и я, как вы, эти строки читающий - любой из паствы его. И если Господь возжелает призвать его пусть даже сегодня, 7 июня, в праздник святых, на «собеседование», белый вертолет его не оградит...

Я не ерничаю, ни в коем случае, а размышляю отстраненно и реально.

А еще не победит мой рассудок, зачем эти черные иномарки, скорее всего бронированные, с черными пуленепробиваемыми стеклами?! От кого ты, Владимир Гундяев, раб ты и слуга Божий, хоронишься за этой бронью? От меня, брата своего во Христе?! От других наших с тобой братьев и сестер, которые полдня пеклись на жаре под стенами храма дабы хоть на мгновение узреть, как мелькнешь ты первой в Московии бородой своей пред страстными взорами их, мнящих тебя, Владимира Гундяева, наместником Иисуса Христа на земле, готовых жадно и не слухом лишь, а истомленным тяготами сердцем ловить всякое слово твое?! Не к тому ли, не к встрече ли и духовному окормлению овец своих, доверенных тебе, подвигала их благословенная минута выхода тебя из храма к ожидавшим?! Но ты презрел и, скрывшись за бронью, умчался в облаке пыли.  Не может того быть, чтобы, находясь в сей Христовой должности, ты забыл, что придет минута, и Благословивший тебя спросит... Или, во что уж и вовсе не верится,

Не страшат тебя громы небесные,
А земные ты держишь в руках (?).

...Такие вот непраздничные мысли тяготили радость дня на Валааме. В иную пору они едва ли бы явились, а сегодня рождали невольные сравнения. И как им не родиться, когда самый близкий мне по духу Рёгнвальд Ульвссон жизнь отдал утверждению здесь, на Севере, веры Христовой? Когда за нее, страх смерти презрев, вставали пред дикостью язычества первые: Гицур Белый, Хьяльти Скеггиссон, святые Зигфрид и Олав Харальдссон, Олав Трюггвассон, Торгрим Торгримссон со святой горы Хельгафелль, Тангбранд Вильбальдрссон, Гудлейв, Тормод, Халль, Торгейр, а сподвижникам их так и числа несть.

Минуло тому десять веков, и всякий могущий видеть да видит «огромного размера дистанции», возникшие между религией, верой и церковью!

Это - особый сказ, да не наш. Ибо совсем не за тем сюда, на Валаам, «приплыл я, полн распева волн...»