Розовые облака. рассказ моего отца рафаила тухвату

РОЗОВЫЕ ОБЛАКА

Ильдус сначала терпел. Он ждал: приедет в больницу, доктора дадут лекарство, и боль в ноге сразу пройдет.
Но вышло не так. Ему больно сделали укол. Потом стало еще хуже, ногу крутили, вертели. Казалось, вытягивали жилы, острая боль пронзала все тело.
А доктор в очках сердито выговаривал:
- Что же ты, герой, без ноги остаться хочешь? Безногие на луну не полетят. На Марсе безногим тоже делать нечего. Давай крепись, парень, терпи! Мы еще с тобой…
Что еще собирался делать с ним доктор, Ильдус уже не услышал. Блестящие очки, потолок с огромным абажуром – все завертелось, поплыло и исчезло в тумане…
Когда он открыл глаза, то увидел перед собой яблоки. Крупные, красные. Настоящие они? Или он видит их во сне? Съесть бы одно…
Ильдус облизал пересохшие губы и потянулся за яблоком. Но его что-то больно ударило по ноге.
- Ой!
- Проснулся? – сказал ему седой дядя.
- Я… Мне одно… Губы горят.
- Что тебе? Воды?
- Не-ет. Яблоко. Но если нельзя, не надо. Зачем вы меня по ноге ударили?
- А… - улыбнулся седоволосый. – Я тебя не трогал. Это твоя нога так болит. Что поделаешь… А яблоки ты ешь, сынок, ешь. Их мать принесла. Она спешила на работу. Скоро отец обещал прийти.
Так вот оно что. Папа оставил его в больнице. А мама принесла яблоки и ушла на работу.
Из комнаты, где ему вправляли ногу, его перевезли в другую палату. Здесь стоят кровати. Если считать койку Ильдуса, их пять. На всех лежат больные.
Нога болит не очень сильно, только ноет. Но почему она такая тяжелая? Нельзя даже пошевелить ею. Ого, да на нее надели каменный сапог. Толстущий какой…
- Дядя!
- Что, сынок?
- А зачем на моей ноге сапог?
- Так делается, сынок, при переломе. Чтобы нога не двигалась и быстрее заживала, ее кладут в гипс.
- А у меня нет перелома. Нога просто болит. Если бы я ее сломал, кровь бы пошла. А крови не было ни капельки.
- Кость, наверное, сломана. Врачи знают. Они делают рентгеновские снимки… Ты учишься?
- Уже во втором классе.
- Молодец! Как же ты ногу сломал?
- Когда прыгал. Мы прыгали в высоту. Мне оставалось победить только Витю Потапова. Я бы тогда вышел на первое место. Да вот… Не смог.
- Гм-м… Знаешь, сынок, что нужно сделать, чтобы обогнать Витю?
- Что?
- Во-первых, выкинь из головы свое «не смог». Надо сказать себе: «Смогу, все-равно смогу!» И тогда всего добьешься. Правда-правда!
Ильдус приподнял голову, словно собираясь встать, но его опять ударило по ноге. Из глаз брызнули слезы. Чтобы их скрыть, Ильдус отвернулся к стене. Незаметно вытер простыней глаза.
Когда он снова посмотрел на дядю, то увидел, что тот все сидит и глядит на него из-под бровей, а в руках неторопливо разминает папиросу. Ильдус не отрывал глаз от его рук. Они были очень большими, а каждый палец чуть тоньше руки Ильдуса. В таких толстых пальцах папироса казалась тоненькой, как спичка.
- Дядя! А у вас что болит?
- У меня тоже нога, сынок. На войне попал фашистский осколок. Уже больше двадцати лет прошло, а покоя все не дает.
- Не могут вытащить?
- Один удалили, да, видать, еще остались.
- Наверное, очень больно, да?
- Если дать волю, больно. А я приказываю: «Шалишь, нога, не смей болеть!» И боль утихает. Правда-правда!.. А твой папа был на фронте?
- Не-ет. Мой папа во время войны был маленьким. Немного старше меня.
- Вот как? А сейчас где работает?
Ильдус насупил брови и стал сосредоточенно жевать яблоко.
Седой дядя сунул папиросу в рот и поднялся с места. Взял палку, прислоненную к изголовью койки, и, прихрамывая, заковылял к двери.
Наступил вечер. В палате зажегся свет. А отца Ильдара все нет и нет.
Вошла медсестра с большой блестящей коробкой в руках. Ильдус уже знает: это коробка с иголками для уколов. Наверное, в этот раз его не тронут. Ему уже делали два укола: один, когда привезли в больницу, другой – днем.
Ах, нет, опять. Медсестра идет к его койке.
- Тетя, мне уже делали. Два раза делали.
- Если хочешь поправиться, надо терпеть.
- Ну, тетя…
- Ну, ну! Врачей надо слушаться.
- Тетя…
Тут Ильдус умолк, так как заметил, что на него глядит дядя Шаяхмет (так звали седоволосого). Ладно уж, пусть делают. Вот бы, как дядя Шаяхмет, приказать себе: «Шалишь, нога, не смей болеть! Ни капли не смей!» - и вытерпеть…
Холодной мокрой ваткой медсестра потерла кожу. Ильдус крепко зажмурил глаза и стал про себя повторять: «Шалишь, нога, не смей болеть! Ни капли не смей!..»
По правде говоря, было немного больно.
- Наш Ильдус уколов не боится! – сказал дядя Шаяхмет. – Ему ведь надо скоро поправиться.
- Конечно! – сказала медсестра.
Дядя Шаяхмет и Ильдус переглянулись и улыбнулись друг другу.
Эх, скорей бы пришел папа и увидел, что теперь Ильдус ничего не боится. А то он, наверное, думает, что Ильдус кричит, когда ему делают укол, как в тот раз, когда ему крутили ногу. Вот бы он увидел!
Вдруг кто-нибудь опять спросит: «Где работает твой отец?» Нельзя же все время делать вид, что занят яблоком…
Нет, Ильдус этого не хочет. Он уже знает, что, если на вопрос «Где работает твой отец?» он ответит: «Мой папа пожарный», люди заулыбаются. А то начнут смеяться и всякую чепуху молоть. Мол, пожарники умеют только спать. И вскакивают только, когда штаны загорятся…
Ильдус не хочет, чтобы люди смеялись над папой. Пусть сначала увидят его, узнают, какой он хороший. Тогда уж над ним не посмеются.
Когда в коридоре слышатся шаги, Ильдус не спускает глаз с двери.
Иногда шаги доходят до самой палаты. Тогда Ильдус приподнимает голову. Со слабым скрипом отворяется дверь, и входит то сестра, то какой-нибудь больной.
Нет, не идет папа.
Шаги в коридоре раздаются уже совсем редко.
Дядя Шаяхмет сел на койку больного в углу. Этот дядя шофер. У него белое-белое лицо с черными бровями. Ему оперировали желудок.
- Ценить здоровье начинаешь, когда заболеешь, - говорит он. – Мы, шоферы, дураки. Встаем на заре – и в дальний рейс. Перекусим кое-как, и целый день на колесах. Наутро опять не до еды. Выпьешь кружку чая на скорую руку, а то и без чая, и опять - в путь! Разве выдержит желудок, разве вынесет сердце? Опомнишься, когда уже с ног свалился…
- Что такое, по-вашему, здоровье? – вступил в разговор сосед дяди Шаяхмета справа. У этого дяди русые, слегка вьющиеся волосы. Он работает нефтяником-оператором. Стоит ему заговорить, как все в палате хватаются за животы. Сейчас его лицо было очень серьезным, даже сердитым.
- Подумаешь, здоровье… Потерять здоровье – это чепуха! – сказал он, приподнимаясь с места. – Вот когда счастье потеряешь… Эх-ма!.. – И он отвернулся к стене.
Некоторое время в палате стояла тишина.
Дядя Шаяхмет кашлянул.
- Друзья, а может быть, надо рассуждать так, - сказал он. – Может, здоровье и счастье – сестры родные? С одной стороны, нужно иметь стальное здоровье, чтобы завоевать счастье. С другой стороны, если захныкал, что нет счастья, что счастье ушло, то всякие болезни так и присасываются к твоему телу, как пиявки.
- Философствовать легко, - проворчал кудрявый.
Дядя Шаяхмет, будто не слышал, спокойно продолжал:
- Я так думаю, друзья. По-моему, и здоровье, и счастье зависят от самого человека.
- Кабы все было в твоих руках, - опять пробурчал кудрявый.
- Нет, самое малое, девяносто процентов в руках человека. Вот и Раис говорит, что ценить здоровье начинаешь, когда заболеешь. Эх, знал бы он раньше!.. А тебе, Коля, я вот что хочу сказать. Мы с тобой много дней лежим, а я от тебя только и слышу: «Нет счастья – и все тут» На мать обижаешься. Я всегда начинаю сомневаться в людях, когда они в своих неудачах и в своем несчастье обвиняют других. Тогда мне хочется спросить: «А не сам ли ты, дорогой, больше всех виноват?»
Кудрявый медленно повернулся к Дяде Шаяхмету и устало посмотрел на него.
- Ничего вы не понимаете, Шаяхмет Галеевич, - сказал он и опять уставился в стену.
Это было странно. Целый день дядя Коля всех смешил и сам все время смеялся. А пришел вечер, и он стал самым угрюмым…
Дядя Шаяхмет, сильно хромая, подошел к своей койке и лег.
- Тебе, Коля, наверное, надо крепко обо всем подумать.
В коридоре снова послышались шаги. Ильдус насторожился. Скрипнула дверь, и вошла медсестра.
- Пора спать, товарищи. Отбой. Через две минуты потушу свет, - сказала она и вышла.
Что же, папа так и не придет? Сейчас свет потушат, а потом уже не пустят. Почему же его нет?
- А все же зло берет на эту жизнь, - раздался из дальнего угла комнаты хриплый голос. Ильдус, приподнявшись на локтях, увидел больного на самой дальней койке. Это был старик с желтым лицом без усов и бороды. Он весь день молчал. Ильдус не знает, что у него болит и как его зовут. Наверное, он очень сильно болен. Старик все время лежит, к нему то и дело подходят врачи или медсестра.
- О чем ты говоришь, Петр Иванович? – спросил дядя Шаяхмет.
- Есть на что обижаться! Только подумайте, какая-то несчастная черепаха живет двести лет. Ворона – все триста… А человек?.. Самое сильное, самое умное существо в мире, человек, после шестидесяти-семидесяти лет уже глядит в могилу. Обидно, ей-богу!
- И я читал об этом, - подхватил Раис. – Кит, например, живет четыреста лет, а щука – двести пятьдесят…
- Это что! – хрипло сказал старик. – В Мексике подсчитали, сколько лет одному кипарису. Знаете, сколько получилось? Десять тысяч лет! Дереву десять тысяч лет жизни, а человеку… Нет, все же как несправедлива природа.
Дядя Шаяхмет кашлянул.
- Однако, друзья, не надо забывать, что двести лет жизни черепахи не стоят одного дня человеческой жизни…
- Тоже сказал! Кто же хочет быть черепахой? – произнес Николай, не отворачиваясь от стены.
Все рассмеялись.
В палату стремительно вошла медсестра.
- Товарищи, отбой. Спокойной ночи, - сказала она и вышла.
- Только начнешь понимать в жизни толк, войдешь во вкус, глядь, а твое солнышко уже закатывается. Вот что обидно! – сказал хриплый голос.
- Поэтому Николай Островский говорил… - начал дядя Шаяхмет. В это время дверь приоткрылась и медсестра строго прошептала:
- Шаяхмет Галеевич, тихо!
- Все, ниночка, все.
Больные ворочались на койках, кашляли, вздыхали. Постепенно все затихло.
Но Ильдусу совсем не хотелось спать. Нога уже не беспокоит, но ему грустно. Папа так и не пришел.
А как много хотел Ильдус сказать папе. Прежде всего он ему расскажет о волшебных словах: «Шалишь, не смей болеть!», когда болит нога или делают укол. Потом он удивит его тем, что черепаха живет на свете двести лет, а кит четыреста. А двести лет жизни черепахи не стоят и одного дня человеческой жизни. И еще он скажет, что надо беречь здоровье, заболеешь – тогда будешь ценить его.
Дядя Шаяхмет тоже не спал. Вот скрипнула койка.
- Дядя Шаяхмет! – осторожно прошептал Ильдус.
- Что, сынок! Болит?
-Не-ет… Я ведь тогда просто так сказал, что не сумел победить Витю Потапова. Я все равно обгоню его. Вот только выйду из больницы.
- Молодец, сынок. А теперь давай спать. Кто спит, тот скорее выздоравливает.
- Я сплю. Дядя Шаяхмет, я вам тогда не сказал, а ведь мой папа – пожарный. Он очень хороший… Только почему-то не пришел.
- Придет. Увидишь, завтра же придет. Сегодня, наверное, ему было некогда.
- Ага… Дядя Шаяхмет, а вы где работаете?
- Я буровой мастер. Ну, сынок, давай спать.
- Спим.
Вновь в палате воцарилась тишина. Но, оказывается, не спали не они одни. Немного погодя тихонько зашептал Николай:
- Шаяхмет Галеевич, вы давеча не досказали. Что же говорил Островский?
- Что говорил? Ты и сам, наверное, знаешь… Он сказал: жизнь нужно прожить так, чтобы не было стыдно за те годы, что были прожиты бесцельно…
- Да-а… Говорить-то легко-о…
- Коля, пойдем покурим. Мне надо тебе кое-что сказать. Не будем мешать людям спать, идем, выйдем.
Они потихоньку вышли. Ильдус не слышал, когда они вернулись. Он заснул.
Неизвестно, сколько времени он спал, а проснулся от внезапной боли. Ныла не только нога, но и все тело. Очень неловко все время лежать на спине. Наверное, поэтому тяжело.
Ильдус пытался лечь и так, и эдак, выбирая удобную позу. Он беспрестанно повторял про себя: «Шалишь, ничего у меня не болит». Вот так, если здоровую ногу согнуть и поднять кверху, раскинуть руки в стороны, становится легче. «Шалишь, не смей болеть! Ничего у меня не болит, не болит…»
В палате все спали. Вставать, наверное, еще рано. Пожалуй, ждать осталось недолго. На окна падает красноватый отблеск. А какими красивыми стали облака! Розовато-красные, золотисто-розовые… Эх, подпрыгнуть бы сейчас до неба, коснуться облаков руками и спуститься с ними на землю. Облака, розовые облака!..

Но это была не заря.
В ту ночь на газоперерабатывающем заводе, неподалеку от города, вспыхнул большой пожар. Всю ночь шла борьба с огнем.
Страшное пламя победили только к утру.
На рассвете двадцать шесть обожженных пожарных были доставлены в больницу. Среди них – отец Ильдуса.
Мальчик в это время крепко спал. И ему снилось, что он взмахивает руками, словно крыльями, и летит к розовым облакам…

P.S.  А ведь этот сюжет со сломанной ногой папа срисовал с меня. В том же возрасте, что и герой рассказа, я сломал ногу, спрыгнув в глубокий котлован, вырытый в нашем дворе под строящийся дом. В тот день большие мальчишки, спрыгнув в этот котлован, стали снизу смеяться над нами – семи-восьмилетними, столпившимися на краю котлована. И я прыгнул, и начал кататься по земле от боли. Мама отвезла меня в больницу, и мне наложили на ногу тяжелый «гипсовый сапог», как и герою рассказа.
В рассказе дядя Шаяхмет   учит мальчика: «Во-первых, выкинь из головы свое «не смог». Надо сказать себе: «Смогу, все-равно смогу!» И тогда всего добьешься. Правда-правда!» А ведь и папа учил нас – своих детей - добиваться целей самим. Помню, зимним вечером я делал уроки, папа работал в своем кабинете. В друг из улицы домой заходит зареванный Мансур – мой младший братишка. Мы выбегаем к нему. Папа спрашивает Мансура: «Что случилось, сынок?» Мансур, всхлипывая и вытирая слезы, говорит: «Толя Мресов мне лицо снегом нате-ер!» Папа взглянул на меня и коротко бросил: «Вы что, вдвоем с ним справиться не можете?», и ушел к себе в кабинет, закрыв дверь.
На следующий день мы с Мансуром вышли во двор, к нам подбежал Толик и начал спрашивать Мансура: «Ну как? Ну как?» Я молча обхватил его и повалил в снег, а Мансур сверху от души натирал ему лицо снегом, пока я не отпустил Толика. Он вскочил, и, заплакав, повторяя: «Вы сговорились! Вы сговорились!» - убежал домой. Думаю, папа видел этот эпизод из окна, ведь он часто сидел возле подоконника и курил, обдумывая дальнейшие сюжеты, наблюдая жизнь нашего шумного двора.
Что еще мне вспомнилось, когда я перечитал этот рассказ? Конечно же, эти розовые, малиновые облака во все небо. Я помню эти облака. Я их видел. Вечером 24 сентября 1964 года на крупнейшем в Европе и СССР Миннибаевском газоперерабатывающем заводе, расположенном километрах в 15 от Альметьевска, произошел крупный пожар с тяжелыми последствиями. И небо было в розовых, малиновых облаках. Тогда в народе говорили, что очень много обгоревших пожарных привезли в больницу. Значительно позже я с удивлением узнал, что непосредственное участие в тушении пожара принимали главный инженер Татнефти В.И.Грайфер и директор завода Н.П.Волков, которые лично в самом очаге возгорания давали необходимые указания по перекрытию задвижек и локализации пожара. Когда он отошли на несколько метров, произошел разрыв металлической емкости (диаметр 3 м, длина 26 м) оторвалось днище. Получилась "ракета", внутри которой было более 160 м3 жидкого пропана. Емкость сорвалась с основания, взлетев вертикально, улетела на 800 м.
Под пламенем этой "ракеты" оказались В.И.Грайфер, Н.П.Волков и группа пожарных. Всего пострадали 39 человек, среди них в списке В.И.Грайфера нет. Его нельзя было включать в это число. Из медсанчасти он переехал в свой рабочий кабинет, после оказания необходимой помощи. Если бы не эти меры по перекрытию задвижек, последствия пожара были бы катастрофическими с сотнями и тысячами жертв.
А уже на следующий день он руководил работами по устранению последствий пожара, принимал участие в работе государственной комиссии.