Диверсии под Лунинцем

В апреле 1943 года группа партизан направилась для проведения диверсионной работы в район Лунинца. Группу возглавлял я. Вместе со мной были: Жирко С.Г.; Макарский П.Я.; Карманович П.И.; Столовицкий Х.Г.; Китаевич Ш.; Коньков Г.; Филиппов С. и Ромащенко А.Т.
Маршрут наш был таким: лагерь – Выгонощи – Краи – Рудня – Липники – Доброславка – Малая Плотница – Конотоп – мимо Богдановки на Бокиничи и Дубновичи с выходом на железную дорогу возле переезда Лобче.
Эта боевая партизанская операция запомнилась мне не только потому, что провели мы её перед праздником 1-ое Мая 1943 года. Пожалуй, больше всего она запомнилась тем, что в ходе её довелось встретиться с человеком, которого без преувеличения можно назвать патриотом своей Родины, своего народа. Он непосредственно не воевал с фашистами, но так много сделал, чтобы как можно быстрее приблизить победу над врагом. Однако, обо всём по порядку.
Весь путь описывать нет необходимости, шли как всегда, соблюдая дистанцию и осторожность. При подходе к деревням Бокиничи и Дубновичи мы увидели в лесу оставленные жильцами землянки и шалаши. По всему было заметно, что совсем ещё недавно в них жили люди. У нас возник вопрос: где же сейчас находятся бывшие  жильцы лагеря?
Днём мы наблюдали за движением поездов, находясь от них на расстоянии до семи километров. Местность там была своеобразная: сплошные болота, среди которых находились островки, густо поросшие сосняком. Некоторые островки были очень высокими, напоминали собой сопки, с вершин которых было  хорошо видно в бинокль железную дорогу. Видно-то было её хорошо, да вот как до неё добраться? Получалось у нас, как в известной басне И.А.Крылова: глаз видит, да зуб неймёт.
Куда ни посмотрим, всюду сплошное болото, залитое весенним паводком. Болото  было не похоже на все те, по которым мы столько раз проходили. Было оно каким-то особенным: нога свободно входила в грязь до колена, а кое-где и более того, а ниже находилось твёрдое дно.
 Когда  мы старались вытянуть ногу из болота, чтобы сделать следующий шаг, достать её было трудно – она казалась хорошо прилипшей к твёрдому дну и держалась так крепко, как будто её притянул ко дну мощный магнит.
 У нас хватило бы сил пройти по такому болоту  семь километров до железной дороги, хотя затраты физических сил были бы большими. Но сложность была в том, что каждый наш шаг сопровождался таким громким чавканьем и всплеском воды при каждом очередном вытаскивании ноги из  болота, что в ночное время звуки эти распространялись на далёкое расстояние. Охранники на железной дороге услышали бы нас ещё издалека, и подготовились бы к нашей встрече. При таком шумном  подходе к железной дороге, они могли осветить группу ракетой и легко уничтожить.
Три ночи мы подбирались к железной дороге без всякого результата. Пробовали подойти к дороге ближе, на несколько километров, то левее, то правее, но ничего не получалось, а карты местности у нас не было. После третьей безрезультатной ночи у нас не осталось никаких продуктов, ни кусочка хлеба.  Сложилось такое впечатление, что в этом районе фашисты уничтожили всё население деревень, расположенных вдоль железной дороги. А могло быть и так, что это местное население вывезено фашистами в Германию. Мы приняли решение возвратиться назад, добраться до ближайших деревень Конотопа или Богдановки, запастись там продуктами питания и попытаться найти хорошего проводника. Так мы и поступили.
 Местности этой никто из нас не знал. Шли, шли и заблудились. В итоге мы не вышли к тем проложенным по болоту кладкам, по которым  должны были пройти два километра через болото в направлении деревень Дубновичи и Богдановка.
Сначала мы все расстроились, но вскоре оказалось, что заблудились к счастью. Внезапно перед нами открылась маленькая поляночка в густых зарослях, по которым мы шли. Поляночка была частично вспахана, и на ней стоял плуг, заправленный в новую борозду.
 Мы поняли, что хлебопашец где-то рядом. Прошли ещё метров триста за поляночку, и увидели человека, ведущего маленькую рыжую лошадку. Мы поздоровались с незнакомцем и остановились. Человеку  на вид было лет семьдесят, был он низкого роста, с седой бородой.
Встреча с незнакомцем очень обрадовала нас. Начали с ним разговаривать. Ни он, ни мы не знали, с кем имеем дело, поэтому вначале разговор носил отвлечённый характер.
 Мы стали задавать ему разные вопросы: откуда он идет? Какие здесь ближайшие населенные пункты? Часто ли бывают в этих краях немцы? Далеко ли отсюда проходит железная дорога? Мы забросали встреченного незнакомца вопросами. Дедушка оказался очень разговорчивым, и наша беседа с ним несколько затянулась. Тогда я спросил у него, можно ли в этих местах перейти железную дорогу? Не знает ли он, как она охраняется немцами? Незнакомец улыбнулся и ответил:
–  «Что вы мне морочите голову, хлопцы? Я же вижу, что вы торгуете «мылом», а эту штуку (он толкнул легонько своей палкой толовый заряд, завёрнутый в тряпку и находящийся под рукой у нашего минера С.Жирко) вы зря с собой носите. В наших краях ваше «мыло» можно по хорошей цене продать».
Мы поняли, что незнакомец знаком с подрывной диверсионной работой. После этого инцидента характер нашего разговора стал деловым. Прежде всего, мы с ним познакомились. Он представился нам Маркияном Шпаковским. Сказал, что живёт на хуторе, который находится недалеко от места нашей с ним встречи.
Я попросил его оказать нам помощь в организации диверсии на железной дороге. Маркиян Шпаковский охотно согласился помочь нам. Тогда я обратился к нему с просьбой хотя бы немного нас покормить. Он ответил:
– «Давайте пойдём на мой хутор, и жена сварит чугунок картошки, а хлеба, наверное, дома нет».
Мы пошли к его хутору. Остановились от хутора метрах в ста пятидесяти и стали ждать возвращения М.Шпаковского. Когда хозяин хутора ушёл в дом, Столовицкий Х.Г. вдруг сказал мне, что старик показался ему подозрительным, уж очень он разговорчив и покладист. И предложил нам заглянуть в его дом. Я запретил это делать.
–  «Надо поговорить ещё с ним»  ответил я, и подумал:
–  «Сколько можно проверять людей? И почему нельзя доверять нашим людям?»
 Прошло немного времени, и Шпаковский появился в сосняке с чугунком картофеля, объёмом три-четыре литра и буханкой хлеба. Мы с радостью набросились на картошку и хлеб. Нам казалось, что ничего вкуснее мы никогда не ели, настолько были мы голодны. Картошка, и в самом деле, была очень вкусная, белая, рассыпчатая. Пока мы подкреплялись, М.Шпаковский рассказывал нам о событиях, которые недавно произошли в их районе.
Недели три тому назад немецкие оккупанты сожгли деревни Дубновичи и Бокиничи. Трудоспособное население немцы вывезли в Германию, а стариков и маленьких детей где-то разместили в соседних деревнях или в лагере. Некоторым молодым людям удалось убежать от немцев, и они ушли в лес.
 После еды Шпаковский посоветовал нам уходить с его хутора и укрыться так, чтобы он не знал о месте нашего пребывания, как он выразился, это необходимо для того, чтобы избежать любых неприятностей.
 Вечером, к часам пяти-шести нам надо было опять появиться на хуторе Шпаковского. За день он обещал найти для нас хороших проводников. Он сказал также, что в здешних лесах находятся бывшие рабочие с железной дороги, которые лучше всех знают подходы к железнодорожному полотну и систему, применяемую немцами для охраны дороги. Знают эти люди и о местах, в которых находятся посты немецкой охраны. Рабочие говорили о своём желании уйти в партизанские отряды. После этого разговора наша группа покинула хутор Маркияна  Шпаковского.
День провели в отдыхе и ожидании вечера. В назначенное время мы появились на хуторе опять. Действительно, нас поджидали три проводника. Мы поздоровались и познакомились с проводниками. Это были: Куганский Серафим Евгеньевич, Шпаковский Степан Маркиянович и Шпаковский Григорий Никандрович (после прихода Советской Армии он вступил в её ряды и погиб на фронте). Не теряя времени, с проводниками наша группа отправилась на железную дорогу. До намеченного нами места диверсии было восемь-девять километров. Из них четыре километра мы шли по лесу, следующие четыре – по сплошному топкому болоту, из болота вышли на поле.
 Прежде чем попасть на железную дорогу, нам предстояло пересечь трактовую дорогу сообщением Пинск – Лунинец. На протяжении ста-ста двадцати метров эти дороги шли параллельно. Мы подошли к трактовой дороге и возле неё остановились.
 Наши проводники рассказали нам о том, что с левой стороны от нас на расстоянии триста метров находится железнодорожный переезд. На переезде стоит сторожевая будка, а в ней, как правило, всегда бывают немцы. С правой стороны от нас в направлении Пинска на расстоянии двести метров находится второй пост немцев. Периодически немцы-охранники встречаются и общаются. Ознакомившись с обстановкой, я перед каждым партизаном и проводником поставил конкретную задачу, а сам с двумя минёрами: Жирко С.Г. и Ромащенко А.Т. пошёл на железнодорожное полотно.
В это время с запада на восток шёл военный эшелон, в составе которого были, в основном, крытые вагоны-ледники. Мы его пропустили, и сразу же приступили к минированию в надежде, что скоро подойдет следующий эшелон.
 Наблюдая три предыдущие ночи за движением на железной дороге, мы убедились в том, что важные грузы проходят по ней преимущественно ночью. Мы только успели заминировать дорогу, как прибежал проводник со стороны переезда и сообщил, что от переезда к нам идут четыре немца. Они идут медленно, так как все четыре курят на ходу. Я ответил ему, что мы успели поставить мину, а сейчас надо потихоньку снять наши посты, и уйти от дороги не замеченными немцами.
 Группа осторожно отошла за дорогу Пинск – Лунинец и залегла в ожидании следующего эшелона. Ждали мы очень долго, ни одного эшелона не было. На следующий день было святое Пасхальное воскресенье, и мы постоянно слышали взрывы предпасхальных салютов в Лунинце, Погост-Загородском, на станции Порохоньск, а также винтовочные выстрелы в уцелевших соседних деревнях. Это  полицейские и немцы праздновали приход святой Пасхи Христовой. В тот год Пасха была 26 апреля.
Так и не дождавшись эшелона, мы отошли ещё дальше от дороги в безопасное место, и там стали обсуждать свои дальнейшие действия. Наше нетерпение привело к возникновению самых различных разговоров. Кто-то говорил, что в эту ночь вообще не будет никаких эшелонов, кто-то предлагал пойти на дорогу и забрать поставленную нами мину, кто-то вообще сомневался в том, что мы выполним задание и т.д. Я сказал, что снимать уже поставленную мину гораздо опаснее, чем её ставить, а, кроме того, при повторном подходе к железнодорожному полотну, нас могут обнаружить немцы, и весь наш поход будет бессмысленным. Надо ещё подождать, ждали же мы до этого три ночи. И наше терпение было вознаграждено.
Наконец-то, в четыре часа утра, как бы в продолжение немецких салютов по поводу праздника, прогремел и наш взрыв. Диверсия оказалась на редкость удачной. На восток шёл вражеский эшелон с техникой и живой силой, он-то и попал на нашу мину. Эшелон состоял из двадцати девяти вагонов, из которых двадцать два и паровоз полетели под откос, а в них более трёхсот гитлеровцев погибли, не доехав до фронта. Много погибло лошадей, и много техники было выведено из строя.
На следующее утро – это был первый день Пасхи, из Пинска пришёл паровоз, прицепили к нему семь уцелевших вагонов, и он потащил их в Пинск. Раненых и убитых гитлеровцев на автомашинах тоже вывозили в Пинск.
После выполнения задания мы с проводниками возвратились на хутор Шпаковского. Он поздравил нас с праздником и с успешной диверсией на железной дороге. Опять угостил нас картошкой и хлебом. На этот раз мы всей группой вошли в дом.
Сразу нам бросилось в глаза, что все стены изнутри были оклеены портретами, вырезанными из немецких иллюстрированных журналов. Здесь были портреты Гитлера, Геббельса, Геринга и других фашистских бонз в разных позах и одеяниях.
 Наши товарищи с большим изумлением и недоумением смотрели на эти стены, особенно возмутились Китаевич и Столовицкий. М.Шпаковский обратил на это внимание и сказал нам:
– «Чего вы, дети, смотрите на этих людоедов? Они висят здесь не для вас. Эти портреты висят для маскировки. На этом хуторе разные люди бывают», и он начал затем рассказывать нам о себе:
– «Я служил при панской Польше дьяконом в православной церкви. Служил потому, что надо было жить, надо было чем-то кормить детей. Земли у меня было мало, а когда стали нарезать хутора, сами видите, какую землю я получил – песок да болото. Те люди, у кого земли было больше, получили лучшие хутора, расположенные рядом с деревней, а меня загнали за семь километров».
Он познакомил нас со своей семьей: женой, младшим сыном Василием, дочерью. Сказал, что старший сын сам организовал подпольную партизанскую группу, с которой ушёл в местный партизанский отряд. М.Шпаковский также рассказал нам, что в 1939 году после освобождения западных областей Белоруссии Красной Армией, некоторые советские работники относились к нему с недоверием.
–  «А вот в этот трудный для Родины момент, где эти советские работники, неизвестно, а я посильно помогаю освобождению своей страны и хочу доказать, что я честный человек и патриот, и сын мой с оружием в руках воюет с немцами» – так продолжил он свой рассказ.
Невольно подумалось мне:
– «Вот он каков, наш брат-белорус. Не любит он громких слов и клятв никаких не дает. А когда постучится беда в общий наш дом, забудет все обиды и станет на его защиту!» Вот так на дорогах войны проверялась настоящая сущность человека.
От М.Шпаковского мы узнали, что несколько дней тому назад в городе Лунинце полицейские везли на повозке арестованного бывшего сельского «активиста», которого хотели вроде бы расстрелять. По дороге этот «активист» удрал от них в лес, нашёл партизанский отряд, рассказал партизанам свою историю, и попросил, чтобы партизаны приняли его в свою семью.
Забегая вперёд, хочу добавить к этому рассказу, что в июне месяце 1943 года, этот «активист» ночью ушёл от партизан в город Лунинец и привёл немцев на хутор М.Шпаковского. Хутор немцы сожгли, и убили там же восемь партизан. Это мы узнали при следующей встрече с М.Шпаковским.
Наши проводники очень просили нас забрать их с собой в партизанский отряд, но самостоятельно решить этот вопрос я не мог, так как не имел таких полномочий. Единственное, чем я мог им помочь – это пообещать обсудить их просьбу с командованием нашего отряда, и при следующей встрече рассказать им о решении командования.
На этом мы поблагодарили М.Шпаковского и наших проводников за оказанную помощь в проведении диверсии на железной дороге, попрощались и ушли в обратный путь.
Ближайшим населённым пунктом на обратном пути была деревня Богдановка. Мы и пошли туда, хотя она находилась немного в стороне от нашего прямого пути в отряд. Зайти в деревню было необходимостью, так как надо было что-то есть, а до нашего лагеря оставалось ещё более ста километров.
 В настоящее время, когда я пишу свои воспоминания о партизанской жизни, трудно даже представить себе, сколько пройдено километров. Любое задание – это, прежде всего, длинный путь по бездорожью, по грязи, по льду, по снежным заносам, по сугробам, по весенней размокшей снежной каше. А обувь наша оставляла желать лучшего, обуты мы были, кто во что. Сколько довелось людям перенести тяжестей в собственных руках за годы войны, сколько раз за десятки километров доставляли мы своих раненых и убитых товарищей на носилках.
Мы не дошли до деревни километра два, как встретили незнакомого человека. Он первым поздоровался и спросил у нас, куда мы направляемся? Мы ответили, что идём в Богдановку, чтобы запастись хоть каким-нибудь продовольствием.
 Он посоветовал нам не идти в деревню, так как прошлой ночью в неё прибыла немецкая воинская часть в количестве семисот человек. Предупредил о необходимости соблюдать осторожность и в отношении других деревень, так как немцы стали проявлять повышенную активность, и стали часто показываться в самых разных деревнях.
Что же нам было делать, ведь уже трое суток мы жили впроголодь, а впереди нас ждал долгий и опасный путь.
Мы остановились и стали вслух размышлять о своей проблеме. Незнакомец сказал нам спрятаться в кустах, пообещал хотя бы немного принести еды, и скрылся. Прошёл час, он появился опять, и принёс с собой небольшую булочку хлеба и по две морковки на каждого из нас. Поблагодарили мы этого человека за его предупреждение и за еду, и ушли дальше.
Направление движения мы изменили, пошли на запад на деревню Борки. В деревне Борки, да и в других населённых пунктах слышались одиночные винтовочные выстрелы. Эти выстрелы подтверждали, что по деревням расхаживают полицейские – празднуют Пасху. Идти в такой обстановке по дорогам становилось всё опаснее.
 Мы зашли подальше в густой лес, остановились на отдых, решили подождать наступления темноты и ночью двигаться дальше. Как только наступила темнота, мы вышли из своего укрытия, и подошли к хутору вблизи деревни Борки. Встреченный нами крестьянин тоже предупредил нас, сказав, что днём в деревне было много пьяных  полицейских.
 В этих отдаленных от нашей партизанской зоны окрестностях не было наших связных, и нам приходилось действовать вслепую, на удачу. Мы двинулись дальше по направлению к нашей основной базе – в Вядские болота.
Хочу рассказать о случае, произошедшем с нашим взводом в деревне Борки. 
Деревню Борки, как и многие другие деревни Логишинского района постигла участь расселения по хуторам. К началу второй мировой войны белополяки практически успели завершить это расселение. Крестьяне, в основном, жили отдельными семьями на хуторах.
 Мы вошли в деревню Борки, когда  совсем стемнело, со стороны протекающей там речушки Бобрик. Увидели небольшой бедный домик, остановились, одного партизана оставили на посту, а остальные восемь человек зашли в дом. В нём не было никакого освещения, хотя и время-то было ещё не позднее. Мы поздоровались и спросили, кто хозяин, и нет ли в доме кого-нибудь из посторонних людей?
 Хозяин отозвался и сказал, что к нему зашёл сосед. Мы чиркнули спичкой, и в её свете увидели молодого человека в белой рубашке, чёрных брюках, сидевшего рядом с молодой девушкой, которая, очевидно, была дочерью хозяина.
 Этот человек не вызвал у нас ни малейшего подозрения, но на всякий случай мы поинтересовались целью его прихода. Хозяин ответил, что  молодой человек ухаживает за его дочерью. Как только мы зажгли ещё одну спичку, хозяин и хозяйка в один голос попросили нас её погасить, так как днём в их деревне были немцы и  полицейские. Мы и сами ещё днём слышали какие-то отдалённые одиночные винтовочные выстрелы, но подумали, что это  полицейские празднуют Пасху.
Прошло какое-то время, мы сидели молча, никто не предлагал нам поужинать. Мы устали и проголодались, съели только по две морковки и по маленькому кусочку хлеба, поэтому сами попросили дать нам хоть какой-нибудь еды.
 Хозяйка поставила на стол какую-то еду, но её количество было   мизерным. Мы быстро съели эту еду, но чувствовалось, что голод будет мучить нас ещё сильнее. Поблагодарили этих гостеприимных хозяев, и ушли дальше.
 На нашем пути встретилось ещё несколько Борковских хуторов. Голод донимал нас всё сильнее, и мы решили зайти ещё на один хутор. Постройки на этом хуторе были выполнены из добротных материалов, основательные, и мы понадеялись не только хорошо там поесть, но и запастись продуктами на дальнейшую дорогу.
 Войдя в дом, поздоровались и попросили зажечь свет. В доме были хозяин с хозяйкой и их сын лет двадцати. Мы расспросили хозяев, часто ли бывают у них на хуторах немцы и  полицейские? Немного побеседовав с хозяевами, попросили у них поужинать.
 Хозяин и хозяйка молча переглянулись между собой, и никаких действий не последовало. Никто ничего нам не ответил. Мы продолжали терпеливо ждать и наблюдать за дальнейшим поведением хозяев дома. Прошло минут сорок в полном обоюдном молчании, а, может быть, и больше. Я, как старший группы, опять попросил что-нибудь из еды.
 После моих слов хозяйка хотела, было, идти в кладовую, но оглянулась на мужа, и сразу же остановилась. Нам показалось, что эти люди как бы чего-то ожидают. Терпение моё иссякло, и я дал ребятам команду самим найти продукты.
 Ребята быстро развернулись и сразу же принесли мне три стреляных гильзы от русской винтовки. Я взял эти гильзы и спросил у хозяина об их происхождении.
 Он мне ответил, что два дня тому назад его сын отвозил в Погост-Загородский  полицейских, и что они три раза выстрелили, а гильзы парень подобрал. Количество гильз совпадало, и, хотя этот ответ хозяина вызвал у меня большие сомнения, я всё-таки подумал, что, возможно, хозяин говорит правду.
 Не успел я ещё отреагировать на эти  объяснения, как тут же ребята принесли мне сразу несколько десятков стреляных гильз. Я опять обратился к хозяину за объяснением происхождения и этих использованных гильз.
 Он растерялся и стал говорить что-то невразумительное, но толком ничего нам не сказал. Тогда я приказал своим сделать в доме тщательный обыск. Никакого оружия в доме не было найдено, но продуктами на весь наш дальнейший путь мы запаслись. Оставаться в этом доме на ночлег, мы не решились.
После обыска ушли в лес, расположенный за деревней Борки, и там оставались до рассвета. Утром к месту, в котором мы находились, подошло большое стадо коров, а за ними следом вскоре пришёл и пастух.
С этим человеком мы познакомились и разговорились. Он был сельским активистом при советской власти, фамилия его –  Ворон. От него мы и узнали, у кого побывали ночью и с кем пообщались. Выяснилось, что на первом хуторе действительно живёт бедная семья, но жених их дочери является  полицейским.
 А вот на втором хуторе, по мнению Ворона, мы допустили большую ошибку.  Хозяина и его сына давно следовало бы расстрелять, так как на их счету была не одна загубленная человеческая жизнь. Это открытые изменники и предатели.
Сын работает у немцев лесником, а сам хозяин является верным пособником немцев и полицейских. Всё, о чём ему удается узнать, он тут же докладывает своим хозяевам. Мы распрощались с Вороном, поблагодарив его за предоставленную нам информацию, и двинулись в дальнейший путь.
Закончилась война, и в 1960-м году мне довелось побывать на втором хуторе опять. Там находилась молочно-товарная ферма колхоза. Я спросил человека, работавшего на ферме, о судьбе бывших хозяев этого хутора. Он сказал, что с восстановлением советской власти после окончания войны, эта семья была полностью ликвидирована.
 Я вспомнил фамилию встреченного нами в тех же местах пастуха, и спросил, как он теперь поживает? Человек ответил мне, что после освобождения Белоруссии частями Советской Армии, в июле 1944 года Ворон вступил в её ряды, успешно воевал, дошёл до Берлина. При штурме рейхстага Ворон погиб смертью храбрых.
После Борковских хуторов мы зашли в деревню Малая Плотница. Был второй день Пасхи. Вошли в первый попавшийся дом, который оказался домом священника. Поздоровались и поздравили хозяев с праздником. Священник и его жена приняли нас, как своих дорогих гостей. Угостили, чем только смогли, и предлагали взять с собой продукты на дорогу.
 Мы поблагодарили и отказались, так как запаслись продуктами на втором Борковском хуторе. Поблагодарили хозяев за радушный приём, попрощались и ушли.
Прошло немного времени, и я узнал, что этот священник взял в руки оружие и стал партизаном, и боролся с немцами в составе 208-го партизанского полка до прихода Советской Армии. Такое решение он принял после того, как немцы разбомбили его маленькую церквушку в деревне Малая Плотница. 
В деревне Липники мы нашли наших связных, которые рассказали нам, что в окрестностях деревни ездят на велосипедах семь немцев. Этих гитлеровцев называли лесной жандармерией. Нам пришла в голову мысль поохотиться на  жандармов.
 Мы быстро вышли на дорогу, собираясь устроить на них засаду, но оказалось, что мы безнадёжно опоздали. С Липницких хуторов жандармы укатили в направлении деревни Рудня, о чём свидетельствовали следы велосипедных покрышек на дороге. Направление движения жандармов совпадало с нашим. Не желая напороться на их засаду, мы немного изменили свой маршрут, и лесом пошли на деревню Краи.
Прошли несколько километров и оказались на бывшей границе имений графа Потоцкого и помещика Пусловского. Имения разделяла широкая просека. Вдруг на этой просеке мы увидели близко от нас волка, который перебегал наш путь. Кто-то из нас хотел в него выстрелить. Коньков Гриша сказал:
–  «Вы что, ребята? Это же наш лепший друг! У нас с ним общие стежки-дорожки, не трогайте его! Да и примета есть народная: если волк дорогу перебежит, это к счастью. Значит, засады нам нечего бояться!»
Прошли ещё несколько километров, выбрали хорошее местечко, и сделали привал. Это место, и в самом деле, было безопасным, даже, если бы наш друг волк дорогу нам не перебежал.
 Развели костер, вскипятили воду, перекусили. Нас переполняло чувство радости оттого, что, несмотря на все наши неудачи вначале, и на все наши приключения, задание командования было успешно выполнено. Ещё радостней было на душе у каждого из нас потому, что мы находились на небольшом островке среди болота, где была необычайно красивая природа.
 На небольшом островке росли, в основном, твёрдолиственные породы деревьев: ясень, клён, дуб, вяз, ильм. А среди них находились кусты орешника, калины, рябины, бузины и великое множество других. Кругом всё было в цвету, воздух был одурманивающим, пахло весной и цветами. У нас тоже настроение было весеннее. Особенно сильно пах дикий чеснок. Пышным зелёным ковром под ногами расстилалась черемша, дикий лук. А как же прекрасно пели птицы, которых было несчётное количество. Великолепный хор лягушек вторил птичьему пению.
Ребята начали курить  самокрутки и завели тихий разговор, чтобы не заглушать эти чудесные весенние звуки пения птиц и лягушек. И вот, что сказал нам Гриша Коньков:
–  «Братцы мои! Если меня убьют фашисты, то прошу вас похоронить меня только в этом раю, на островке среди цветов. Мне кажется, что такого красивого уголка природы, как этот, я в течение своей жизни не встречал». Столовицкий Хаим поддержал его:
–  «Да, братцы! Я учился в университете в Италии несколько лет. Жил там, видел многие красивые места. Известно, что Италия находится на юге Европы и считается одной из самых красивых местностей в мире. Даже там я не видел такой неподдельной красоты природы, не слышал такого чудесного пения птиц!»
–  «Как прекрасна ты, белорусская земля! И как обидно, что топчет тебя фашистский сапог!» –  заключил кто-то из ребят.
Хорошо отдохнув в этом поистине райском уголке, мы отправились в путь. Наше направление было – деревня Краи, а от неё мы собирались идти на Соминские хутора, а потом – на Выгонощи. Уже подходя к деревне, увидели мальчиков-пастушков, пасших стадо коров. Едва дети нас увидели, как стали быстро убегать, пытаясь спрятаться. Мы очень удивились такому необычному поведению. Поведение пастушков было очень подозрительно, так как к тому времени Краи считались  партизанской деревней.
Я стал кричать, чтобы они не боялись нас и остановились. Они сразу остановились, тем более что мы все находились на открытой местности, и где-то спрятаться было  невозможно. А нам не терпелось узнать, почему же они так испугались при виде партизан?
Вскоре мы от них узнали, что вчера в деревне Краи партизанами была расстреляна одна семья, женщина и её дети. Нам было необходимо выяснить, по какой причине была эта семья расстреляна, обычно партизаны детей никогда не убивали, а помещали их в другие семьи, что-то тут не сходилось.
Получить какие-то более подробные сведения от пастушков мы не смогли. Они только сказали нам, что вчера семь гитлеровцев устроили облаву на тех партизан, которые расстреляли семью.   Мы подумали, что немцев может быть не семь, а значительно больше, и, вполне возможно, что где-то неподалеку должна быть засада. Нам опять пришлось изменить направление  движения. И пошли мы в направлении бывшей лесничёвки Красное, вдоль канала, затем на лесничёвку Ветрила, а дальше – на деревню Выгонощи.
Уже подходя к деревне Выгонощи, в урочище Гначиков Бор, услышали несколько выстрелов на Соминских хуторах. Как позже нам стало известно, там была организована на партизан большая засада, из человек тридцати пяти гитлеровцев и полицейских, а выстрелы были сигналом для снятия засады. Так мы миновали последнюю опасность, подстерегавшую нас перед  лагерем.
В деревне Выгонощи мы узнали, что в Пинск в областную больницу (тогда Пинск был областным центром) прибыло много раненых немцев из какой-то местности под Лунинцем. Это рассказал нам Макарский Д.Я., который был в Пинской больнице рядом со своей тяжело больной женой. Жена его вскоре умерла и он вернулся домой.
Когда мы прибыли в отряд, и я докладывал о выполнении задания, командование уже знало о числе жертв нашей диверсии, благодаря сведениям, поступившим из Пинска.
Я попросил командование отряда, чтобы нашу группу направили ещё раз в тот же район на диверсию, так как там была налажена связь с проводниками. Мы знали расписание движения вражеских эшелонов, а также я помнил об обещании, данном мной проводникам, которые просились в наш отряд. О просьбе проводников я доложил командованию и получил разрешение забрать их в следующий раз. Командир М.Г.Артёменко приказал нам пока отдыхать, а при первой возможности обещал послать нас на диверсию к Лунинцу.
Прошло два месяца прежде, чем я получил задание отправиться в тот район. Такая задержка была вызвана тем, что отряду катастрофически не хватало взрывчатки. По знакомым стежкам-дорожкам наша группа быстро преодолела расстояние от нашего лагеря до хутора Маркияна Шпаковского. Лагерь наш к тому времени переместился в другое место, но в тех же Вядских болотах, только с подъездом к нему через урочище Тугошин.
Подошли мы к хутору М.Шпаковского и увидели, что на нём не осталось ни одного строения. Вместо них были сплошные пепелища. Не нашли мы там и нашего доброго помощника. Ребята были очень расстроены, стали думать, что же здесь произошло? Мы  пристально рассматривали пепелища, нет ли там обгоревших человеческих костей? Нашли только кости погибших в огне животных.
Вдруг кто-то нас окликнул. Из кустов появился М.Шпаковский и спросил:
– «Что вы, ребята, там ищете?»
Мы очень обрадовались, что он остался  жив-здоров. Поздоровались и стали его расспрашивать, что произошло на хуторе? М.Шпаковский сказал, что всё произошло по вине партизан, которые потеряли бдительность.
Вот его рассказ:
–  «Вы помните, как в прошлую нашу встречу я вам рассказывал, что один советский «активист» вырвался прямо из рук фашистов, и убежал к партизанам? Как оказалось, этот побег был специально задуман  фашистами, а  советский «активист» оказался предателем и специально был ими заслан к партизанам.
 Этот «активист» привёл ко мне группу партизан из восьми человек, напоил их самогоном до потери чувства, а сам за ту же ночь сумел добраться до Лунинца и привести на мой хутор немцев и  полицейских. Немцы и  полицейские окружили мой дом, и в бою убили четверых  партизан, а остальным удалось скрыться в лесу».
Мы спросили М.Шпаковского:
– «А как же вам удалось спастись?»
И он продолжил свой рассказ:
– «А вот как. Я понял, что эта попойка не приведёт ни к чему хорошему, и стал просить партизан закончить своё застолье, и освободить мой дом.  Просьба осталась без внимания, люди были уже очень пьяны. Тогда я забрал из дома жену и детей, и мы переночевали вот в тех кустах»  –  и он рукой показал на заросли кустов перед болотом. Я спросил:
– «Где же сейчас находится ваша семья?»
 Он ответил, что жена и дочь скоро появятся здесь, на хуторе, а сын Вася и те проводники, которые так долго ждали нас, ушли в местный партизанский отряд. Кто-то из нашей группы посетовал, что теперь некому уже сопровождать нас к железной дороге. М.Шпаковский сразу нас успокоил, сказав:
– «Об этом, дети, не горюйте! В болотах теперь воды стало гораздо меньше, я и сам могу вас провести по ним. Проводники очень переживали, ожидая вас. Они решили, что с вами в дороге случилось какое-то несчастье,  были обеспокоены вашей судьбой. Вы сейчас отдыхайте, а к вечеру тронемся в путь».
Наша группа нашла удобное место для отдыха и стала ждать наступления темноты.
 Днём я и Жирко С.Г. подошли к М.Шпаковскому, чтобы ещё раз обсудить с ним выполнение предстоящего нам задания. Оказалось, что изменилось расписание движения эшелонов на данном участке железной дороги. Это произошло из-за участившихся диверсий на участке Пинск – Лунинец.
Гитлеровцы не стали ночью пропускать поезда и значительно усилили охрану железной дороги. Мы поняли, что в этих условиях не придётся заминировать железную дорогу с расчётом на ночной взрыв. Посовещавшись, мы договорились заминировать железную дорогу так, чтобы немецкие охранники не смогли это обнаружить даже при тщательном осмотре дороги днём.
 Наш план заключался в том, чтобы заложить капсюль-детонатор между прокладкой и подошвой рельса, соединив его с зарядом детонирующим шнуром. Подходящее для такого минирования место найти очень трудно, но иногда такие щели встречаются на старых шпалах. Для этого минирования из-под шпалы надо убрать излишек песка. А чтобы убрать песок нам требовалась какая-нибудь старая простыня, или одеяло, или покрывало.
Я спросил у М.Шпаковского, может ли он дать нам что-нибудь подобное? Он сказал, что для этой цели прекрасно подойдёт старая конская попона, которая чудом уцелела от пожара. Наконец-то все было решено, оставалось только ждать темноты.
Мы ещё не успели отойти от М.Шпаковского, как увидели молодую женщину, лет тридцати, высокую, светловолосую, которая шла к нам. За плечами женщина несла крестьянскую кошелку, в которой была тяпка и что-то завёрнутое в сумку-торбочку.
Женщина подошла к нам, поздоровалась и сказала:
–  «Наверное, я  опоздала, вижу, что ваша картошка окучена и без моей помощи». М.Шпаковский ответил:
– «Не беспокойся, хватит и тебе работы, вон там у меня ещё есть один участок. Пойдем, я тебе его покажу».
С этими словами М.Шпаковский увёл женщину от нас. Я тихонько прошептал Семёну Жирко, что, вероятнее всего, эта женщина какая-то связная, и надо нам подождать здесь, чтобы узнать новости, наверное, она пришла сообщить их  М.Шпаковскому. Семён со мной согласился и сказал:
– «Ты подожди меня здесь, а я посмотрю, как у них принято окучивать картошку?» Я понял, что он хочет пообщаться с дочерью М.Шпаковского, и кивнул головой в знак согласия. Семён направился к участку картофеля, на котором работала дочь М.Шпаковского. Я остался его ждать.
Прошло несколько минут, и ко мне возвратился М.Шпаковский. Я пошутил:
–  «Как хорошо живётся вашим женщинам, картофеля посажено совсем мало, да ещё и чужие женщины приходят им помогать!» М.Шпаковский улыбнулся и сказал:
–  «Без такой помощи в настоящее время обойтись невозможно. Если не взять с собой никакого орудия труда, то на переезде немцы никуда не пропустят, а ещё хуже, что можно сразу попасть под их подозрение в связи с партизанами».
 Я спросил у него, может быть, эта женщина принесла какие-то новости? Он ответил, что она принесла сведения для передачи в местный партизанский отряд, а на железной дороге изменений в движении эшелонов не произошло, как, впрочем, и в охране дороги. На этом наш разговор закончился, и я ушёл к своим ребятам.
 Семён издали заметил, что я направился к группе, быстро догнал меня, и мы вместе пошли к отдыхавшим партизанам. По дороге я стал подшучивать над Семёном:
–  «Ну, что, выяснил, как здесь окучивают картофель? Не хочешь ли ты завладеть хутором Шпаковского? Дочь его – очень симпатичная девушка, только очень  молодая, ей не больше семнадцати  лет».
В восемь часов вечера мы отправились на железную дорогу с проводником М.Шпаковским.
 На этот раз мы пошли левее того участка дороги, на котором произошла апрельская диверсия. Вышли мы на шоссе Пинск – Лунинец, в этом месте шоссе оказалось всего в пятидесяти метрах от железной дороги. Перед шоссе я каждому партизану дал задание. Мы втроем: Жирко Семён, Филиппов Сергей и я, направились к железнодорожному полотну. Проводник наш остался возле шоссе. Мы все условились, что место сбора для отхода группы будет здесь, у шоссе.
 Только мы перешли шоссе, и до железной дороги было ещё метров тридцать пять, как услышали, что перед нами что-то легонько звякнуло, так бывает, когда одна металлическая деталь касается другой. Уже наступила ночь, было темно, но мы заметили, что перед нами находится какое-то строение.
 Мы вернулись к проводнику, который  прилёг отдохнуть, и рассказали ему о строении. Он нас успокоил, сказав, что здесь нет никаких построек.
– «Правда,   вспомнил он – при Польше здесь стояла будка, которую снесли в 1940 году. Идите смело, не бойтесь, здесь никого не должно быть».
Опять мы двинулись к железной дороге. Какой-то тёмный силуэт вырисовался на фоне светлого июньского неба. Прошли мы ещё несколько метров и поняли, что это  подорванный на мине и сброшенный с рельсов, паровоз.
Тогда я предложил для полной безопасности оставшееся расстояние до рельсов преодолеть ползком. Я быстро пополз к дороге, за мной – минеры. Подползли к паровозу метров на десять. Первым тихонько поднялся Жирко С., за ним – Филиппов С., последним – я. Семён потрогал паровоз руками и пошёл искать удобное для закладки мины место на шпалах.
 Такое место он нашёл в сорока метрах от паровоза в направлении  Лунинца. И мы начали быстро работать. Семён и Сергей минировали, а я расстелил конскую попону и принимал от них выбранный из-под шпалы песок.
 Одновременно старался смотреть по сторонам, и вдруг заметил, что на противоположной стороне дороги, всего в каких-то десяти метрах от нас, тихо подкрадываются к нам два вооружённых человека.
 В этот момент мина  была заложена на место, а детонатор ещё не установлен. Я боялся напугать своих минеров, поэтому тихо сказал им:
–  «К нам кто-то идёт». Минеры не стали ждать повторения моих слов, схватили мгновенно заряд и детонатор, и бросились от железнодорожного полотна. Я впопыхах схватил конскую попону с песком, одним рывком завалил её себе на спину и, наблюдая за противником, начал медленно отходить от железнодорожного полотна.
Как только минеры отошли от железнодорожного полотна метров на десять, они бросились убегать как можно быстрее от этого места. Немцы, ориентируясь на звуки их бега, начали стрелять.
Последнее, что я запомнил из моего наблюдения за противником, это две светящиеся точки пламени, вырвавшиеся из дул их винтовок, а звука я ещё не услышал. Пользуясь темнотой, я ушёл нормально. Попону бросил  в болоте. Убегая от немцев, мы с минёрами взяли немного вправо, и поэтому, сразу за шоссе оказались в болоте. На наше счастье, эти охранники почему-то не использовали пока осветительные ракеты, должно быть,  не ожидали нас увидеть.
По болоту мы прошли за шоссе метров пятьдесят, и только тогда нас осветила первая ракета. В нашу сторону ударили автоматные очереди. Немного левее от нас начал строчить пулемёт.
К этому моменту группа была в полном составе. Вдруг у Семёна Жирко поломалась кожимитовая подошва правого сапога. Семён попросил Шлёму Бикмана стащить с него правый сапог, так как идти в нём было невозможно. Бикман мгновенно стащил правый сапог, и собрался стащить и левый, но Семён его остановил, сказав, что этого не надо делать.
Немцы, наверное, заметили небольшую нашу остановку, потому что огонь в нашу сторону ещё усилился. Чаще стали взвиваться ввысь и осветительные ракеты. Мы пробежали короткими перебежками метров двадцать, и попали на поляну с рожью.
 Осветительные ракеты немцев помогли нам правильно выйти из болота на поляну. В этих местах почва была песчаная, но рожь на поляне была высотой в рост высокого человека. Шли мы по ржи и не видели друг друга, хотя осветительные ракеты вспыхивали одна за другой.
Немцы долго ещё стреляли в нашу сторону, но безрезультатно. Мы потом  догадались, что очевидно, на переезде, который от нас был на расстоянии метров триста, немцами была устроена засада на партизан.
 К счастью, никто из нас не пострадал, что было удивительно, ведь немцы были от нас в десяти метрах. Наверное, хотели взять нас живыми, но не удалось.
Вся группа отошла благополучно и остановилась на бывшем хуторе М.Шпаковского. Там мы и переночевали. Утром посовещались и поняли, что придётся идти в  лагерь.
 Возвращаться с невыполненным заданием было очень неприятно, но что было делать? Мы отдавали себе отчёт в том, что в ближайшее время на этом участке железной дороги лучше не показываться, смысла никакого  не было.
 Мы довольны были только тем, что удалось сохранить толовый заряд, который вскоре нам пригодился на железной дороге Ивацевичи – Барановичи при выполнении следующего задания. Война – это не только удачно выполненные задания, это и горькие уроки, и неудачи, и неизбежные потери. Приходилось всё это принимать, как должное.
Так расстались мы с замечательным человеком – Маркияном Шпаковским. Больше никогда не пришлось никому из нашей группы его встретить.
Однако  я неожиданно на железнодорожной станции в городе Пинске встретил дочь Маркияна Шпаковского в октябре 1945 года.
За то время, как я видел девушку в последний раз, она очень подросла, повзрослела,  с трудом её узнал. Как только узнал девушку, сразу же поинтересовался её отцом, где он и что с ним?
 Она рассказала мне, что осенью 1943 года её мать и отец умерли от тифа. Старший брат работал в городе Лунинце мастером в железнодорожном депо, а младший брат ещё служил в Советской Армии в Германии. На вопрос, чем же занимается девушка? Она мне ответила, что помогает людям по хозяйству, сажать, копать картошку, жать рожь и овёс, и т.д. Как-то надо жить…