День ракетных войск и артиллерии

- Дневальный! – внезапно взревел в своем кабинете начальник окружного телецентра подполковник Киянко.
- Неси станок е*альный, - тихонько ответил оператор, прапорщик Фомин.
 
В коридоре затопали – дневальный несся на вызов. Потом топот направился в сторону студии. Оказывается, Киянко послал бойца за мной. Лично вызвать меня таким же зычным окриком не позволяло достоинство.
-  Товарищ подполковник, прапорщик Ветров по вашему приказанию прибыл.

Киянко был высок, большеглаз,  имел длинную гибкую шею и внушительный крючковатый нос. Согнувшись в небольшом кресле, он напоминал крупную хищную птицу в клетке, грифа-стервятника.  Сейчас гриф смотрел на меня в упор. Я мысленно проверил пуговицы на ширинке, и чистоту туфель. Киянко любил докапываться до внешнего вида.
- Так, товарищ прапорщик. Вы у нас кто?
- Военкор.
- Вооот! А скажите-ка мне, какой у нас намечается праздник? А что молчим?
Я действительно не знал, какой намечается праздник. 7 ноября прошло. Да и не было оно уже официальным праздником. 4 ноября еще никто не воспринимал всерьез.
- Хреново, товарищ прапорщик! Пусть майор Калинин устроит вам зачет по знанию воинских дат. А пока запоминайте. В следующий вторник у нас – День ракетных войск и артиллерии. Ракетные войска – щит родины. Артиллерия – бог войны. Вывод?
- Поздравление? – догадался я.
- Вы еще скажите – телеграмму послать на поздравительном бланке. Праздничный концерт! – зычно гаркнул он, словно уже стоял на сцене Дома офицеров, и объявлял начало концерта.
- Пока майор Калинин у нас в командировке, руководство получается вам. Калинин успеет к записи. Гляньте пока, что и как. И вот что, прапорщик...  Да ты садись, – сменил он интонацию, и  стал обычным нормальным подполковником, а не парадно-торжественным грифом. Это была его обычная тактика.
 
Вообще подполковник Киянко был нормальный мужик. Бывало, по своей инициативе он устраивал застолья в своем кабинете. Поводы находились всегда. Во время застолий он внезапно нацеливался на какой-нибудь салат или заливное. Пробовал, жевал, прислушивался к ощущениям. А потом говорил:
- А ну-ка, налили по пятьдесят грамм. Закусываем все вот этим! – и указывал на продегустированное блюдо.
- Дело такое, прапорщик. Этот концерт, как бы сказать – мой дембельский аккорд в округе. 10 лет я тут жоп… я тут отслужил. Пора климат менять. Перед отставкой.
Слухи о переводе Киянко ходили давно. Штабные говорили, что ему светит перевод куда-то, не то в Ростов, не то в Ставрополь, заместителем начальника военного училища. В общем, как все украинцы, засидевшиеся в Забайкалье, он мечтал скорее осесть в привычном климате, и присмотреть домик с садом.
- Ты же служил срочную? Знаешь, что такое дембельский аккорд?
Я знал.
- Так сделайте мне этот аккорд красиво! Что бы ракетчики наши, артиллеристы просто плакали. Постарайтесь, ребятки. А уж я буду благодарен.
Как именно будет благодарен, подполковник не сказал. Его отвлек звонок телефона.
- Слушаю, товарищ полковник! Есть, товарищ полковник!
Киянко опять смотрел на меня глазами грифа – стервятника.
- Концерт будет лично принимать полковник Рожнов. Не дай бог, что-то пойдет не так.  Кстати, после обеда он хотел зайти, согласовать программу. Но Калинина нет. С тобой же он не будет это дело обсуждать. В общем, идите, и начинайте думать.
- Есть! – и я пошел думать.

То, что Рожнов сегодня не придет – для меня было хорошо. Я однажды умудрился разозлить  начальника отдела воспитательной работы штаба округа на пустом месте. Мне надо было записать его выступление для нашего телеканала. В студии нас было двое. По замыслу редактора майора Калинина, я вступал с преамбулой. А затем Рожнов доминировал в эфире.
В небольшой студии, оформленной инвентарем из местного Дома офицеров (вытертый ковер и мебель конца 70-х годов), перед нами установили микрофон, и отстроили камеры. У меня был предельно простой текст. «Недавно начальник отдела воспитательной работы штаба Сибирского военного округа совершил поездку вместе с ансамблем песни и пляски по гарнизонам округа». И после этой фразы я непроизвольно заржал. Меня подвела  неуемная фантазия. Я представил, как полковник Рожнов, маленький и бочковатый, похожий на гриб-боровик в свой фуражке с широченной тульей, стоит на авансцене и, закатив глаза, поет медовым тенором: «Ааааааах ты дууууушечкааааа». Почему –то ему шла именно эта песня.
- Товарищ прапорщик, вы идиот? – спросил меня Рожнов буднично, словно осведомился - который час? Я закатился еще сильнее.
- Простите, товарищ полковник. Это бывает. Перед эфиром… виноват. Все.
Я откашлялся, и только хотел сказать про совершенную поездку, как опять засмеялся.
- Вы идиот! – убеждено сказал Рожнов, как врач на консилиуме,  уверенный в диагнозе пациента. – Вам же нечего делать в армии.
В студию влетел заранее побледневший майор Калинин. Рожнов спросил:
- Это у вас что такое? – и показал на меня, как на кусок некрашеного пола, или обвалившуюся с полка штукатурку.
- Виноват, товарищ полковник. Это новенький.
- Медкомиссию-то проходил, новенький? Что-то он на идиота сильно похож. Да. Похож.
В тот раз Калинин провел запись без меня.
- Борь. Ты че, ох*ел? – спросил он потом, уже сидя в редакторской. – Чего случилось-то. Я рассказал. Калинин не улыбнулся. - Ты тут осторожнее. Это тебе не гражданка. И не твои горы. Тут все по уставу. Каждый жопой служит. Любой такой залет потом боком выходит.
Я не боялся, потому как знал, что не задержусь тут надолго. Я был случайным человеком в этом подразделении. Меня манила  совсем другая журналистика.
 
Все началось на следующий день. Прибыл Калинин. Он был главным редактором телестудии. Калинин писал стихи под псевдонимом Александр Амурский. Стихи были про любовь. Калинин четыре года провел в Афганистане и отличился там так, что восемь лет проходил в капитанах.
- Башка болит, - снимая бушлат, – пожаловался он. – Вчера с борзинцами наотмечались… Есть на пиво?
На пиво у меня не было. Жалование нам тогда платили раз в три-четыре месяца. Спасали только продовольственные пайки.
-Хреново. Ладно. Давай работать.
Я рассказал Калинину про концерт.
- Ну, это херня. Заявки от подразделений уже поступили. Я читаю их в кадре. Потом монтируем с клипами. За сутки уложимся.
Если бы мы знали, какими будут эти сутки…
- Мужики – зашел к нам оператор Фомин, там, на складе, фигня какая-то.
Калинин живо заинтересовался фигней, потому, что было сказано слово «склад».
- Что там?
- Там много чего. По ходу, Киянко не с пустыми руками уезжает. Куча коробок из-под видиков, камер и телевизоров. Все новое. Японское. И никто ничего не знает.

Начальником склада был лейтенант - двухгодичник Димка из Питера. Сперва он
тосковал по дому. Но потом быстро сошелся с местными неформалами – рокерами. Димка был из этой же среды. У себя дома он носил длинные волосы и был рьяным поклонником БГ. Он только месяц назад принял склад.  Будучи технарем, Димка совсем не разбирался в накладных, книгах учета, и актах списания матценностей.
Мы пошли на склад. Калинин почти бежал.
- Вон, смотрите, – показал Фомин на кучу разноцветных коробок. - Когда оно пришло и куда ушло – никто не знает. А мы тут с этим дерьмом мудохаемся.
Дерьмо, с которым мы мудохались, было вывезено из Германии, после вывода оттуда Группы советских войск. Телецентру достались раритетные видеомагнитофоны  и камера UMATIX. К ним прилагались кассеты размером с том из собрания сочинений Ленина. Камера весила под десять килограммов. К ней отдельно прилагался чемодан с аккумуляторами, лампа – «лягушка», и бобинный магнитофон для записи звука, с выносным микрофоном. Ходить на съемки с этими чудищами было нереально – оператору требовались, как минимум, три ассистента. Потому для полевых работ использовался «Панасоник» формата VHS. Как говорил Фомин – на нем только домашнее порно снимать. Теперь мы поняли,  что для студии приобреталось и другое оборудование. И только подполковник Киянко знал его дальнейшую судьбу. Из Читы он уехал на новой «Волге».
Но коробки не заинтересовали майора Калинина. В углу темного пыльного помещения, забитого мотками кабеля, старой мебелью, корпусами студийных светильников и почему-то рулонами войлока, он выцепил взглядом бочку. Это была обычная 200-литровая бочка, в каких хранят бензин, солярку, или масло. В этой бочке хранилось совсем другое.
- Вот сука! Все слил! – вынес частное определение в адрес начальника телецентра Калинин. Он отвернул пробку и сунул острый нос в отверстие. – Бля, там спирт был. Целая бочка. По-любому слил, и продал. А бочку не тронул. Что бы без палева все было.
- Ну и черт с ней, - потянул я Калинина из склада – время поджимало. - Пойдем, у нас работы вал.
- Да погоди ты, – Калинин возился с бочкой, как медведь в зоопарке с покрышкой от грузовика. – Там все равно что-то есть.
Калинин стал простукивать  емкость, как врач, осматривающий больного.
- Есть! – торжественно объявил он. – На дне есть точно. Ну-ка, помоги!
Мы подняли бочку и потрясли ее. На дне послышался легкий плеск. Склад заполнился запахом спирта.
-Учитесь, сынки, – сказал патриарх Калинин. – Сейчас мы это все оформим.
- Так, мужики, только я ничего не видел. – сказал лейтенант Димка.
- Не бздите в танке, товарищ лейтенант, и все будет нормально. Ставлю боевую задачу – найти трехлитровую банку.
Пока лейтенант искал банку, Калинина из склада  изъять было невозможно.
- Не, ну литр - это точно. Да не, какой литр. Полтора–два, - возбуждал он сам себя. Надо бы закусь соорудить.
- Саня. А может – давай потом, после записи?
- Да мы буквально по стопке. Для голоса, для раскрепощения. Да и мне подлечиться. И все, вперед.

Спирта оказалось почти три литра. Калинин был светел и горд. Операцией по переливанию он руководил лично, как полководец взятием укрепленного пункта противника.
- Теперь вот так вот крутаните ее. – говорил он нам с Фоминым, пыхтящим от натуги. – Во-во-во, теперь резко на бок.
Спирт вытекал порциями. И даже, когда в бочке не осталось ничего, Калинин хотел найти фонарик и лично убедиться в этом.
Банку спирта спрятали за задней ширмой в студии. Туда обычно никто не заглядывал. Калинин возбужденно бегал по студии.
- Ну, чё, давай по махонькой, и за работу.
Я знал, что майор не отстанет. «Махонькую» мы закусили «гидроколбасой» - водой из редакционного графина. Вода была теплой, и немного отдавала корвалолом.
- Уэх, хорошо, – встрепенулся Калинин. – Так, где у нас что?
 Я дал ему подготовленный сценарий.
- Таак… гм… гм… пробуем. – С успехами в нелегком ратном труде встречает праздник личный состав N-ского отдельного дивизиона. На прошедших учениях военнослужащие показали наивысшие результаты  по всем показателям. Для командира части и его подчиненных в этот праздничный вечер звучит песня.
- Борька – донесся голос майора из студии, приглушенный двойным стеклом. Звук просачивался в приоткрытую дверь. Я в это время сидел за пультом вместе с оператором монтажа Светкой Локтевой. – А что у нас на этих пушкарей идет?
- Газманов. «Господа офицеры».
- Не. Давай Газманова на финал пустим. Хорошая песня. Давай что-нибудь такое…лирическое.
Мы поставили Юрия Антонова.
- Не за похвалу служат воины-ракетчики N-ской бригады. – продолжил вещать красивым баритоном Калинин. Они несут ответственность за мирное небо над Забайкальем, и над всей Россией. Дорогие друзья! Для вас звучит эта песня.
- Борька! Давай им Моисеева, бл*дь, поставим! Я был у них на съемках – хоть бы обедом накормили. Шучу. Отставить Моисеева! Ставь «Любэ».

В студию сунулась шея и голова подполковника Киянко. Затем он вошел весь.
- Ну вот. Процесс кипит, смотрю. Молодцы!
- Служу России! – соскочили мы со Светкой синхронно с вращающихся табуреток.
- Сидите, сидите. Калинин у нас там как? – еще больше вытянул шею Киянко – в парадку переоделся, молодец, все нормально. И тут нос подполковника с шумом втянул в себя воздух.
- А что это, вроде как спиртом отдает? А?
- Разрешите доложить, – встал я, дыша в сторону. – Проводилась чистка оптических частей съемочной аппаратуры и головок в магнитофонах. Согласно инструкции.
- Ну молодцы, молодцы, – уже почти покинул монтажную Деревянко. Но вдруг резко развернулся.
- А спирт вы где взяли?
- Из дома принес, - вызвал я огонь на себя, - 50 грамм. Аптечный. У меня же мама врач.
- Молодец! Вот это инициатива. Ну, я поехал. Калинин – за старшего. До завтра меня не будет – контейнеры надо грузить и отправлять. Еще та е*ота. Эфир у нас завтра?
- Так точно! После выпуска новостей и программы мультфильмов.
- До свидания, товарищи!
- До свидания, товарищ подполковник! – опять подскочили мы. Встал даже Калинин в студии. Киянко этого не заметил. Он махнул нам – «садитесь»,  и убыл.
Калинин отчаянно засемафорил мне из студии.
- Чё он?
- Все. Свалил. До завтра. Ты за старшего!
- Отлично! – яростно сказал Калинин, – объявляю перерыв.
Светка тоже зашла в студию.
- Мужики, вы бухаете, что ли? Даже подпол унюхал.
Калинин стал суровый, как перед атакой.
- Все нормально, – успокоил его я. – Я прогнал, что мы чистили оптику и головки.
- Что пьете-то? – Светка не уходила. Все телецентровские женщины охотно принимали участие в наших посиделках.
- Да ты такое не пьешь.
Светка была своим человеком, потому скрывать наличие спирта от нее не стоило.
- Спирт у нас. Со склада. Киянко целую бочку оприходовал. А мы остатки слили.
- Так можно с компотиком, ликерчик получится, – промурлыкала Светка.
В те годы  киоски толпились на каждом перекрестке города. На витринах светились химически-яркими цветами разные ликеры. Тогда еще никто не знал, что это был польский суррогат. Девушкам нравилось. Ликеры были сладкие и крепкие.
- Ну, иди за компотиком. И купи еще там колбаски, хлеба, что ли? – командовал оставшийся за старшего Калинин.
- Деньги давайте.
Денег не было.
- Сейчас, шесть секунд. Калинин убежал из студии, и вернулся с двумя бумажками по 100 тысяч рублей каждая. Через два года они превратятся уже просто в сто рублей.
- Занял. У Марины.
Начальница фильмотеки прапорщик Марина была самой богатой – ее муж служил в штабе и у них проблем с зарплатой не было. Марина симпатизировала мужественному Калинину, и порой ссужала его небольшими суммами.
- Борька. Идите вместе. А то Светка одни компоты и шоколадки накупит.

В ближайшем киоске мы взяли пару  банок персикового компота, две палки ярко-красной салями в вакуумной упаковке, несколько банок кильки в томате, и хлеба. Все это я сложил в дежурный солдатский вещмешок.
В студии уже появилась наша секс-бомба Танька Крылова. Она вела выпуски новостей, и была сменным диктором.  Таньку хотели все - от Киянко до трех срочников, служивших при телецентре вечными дневальными. Она была наглой, длинноногой, с серыми дерзкими глазами. У Таньки был любовник – серьезный пацан из бригады, опекавшей Центральный рынок. Танька одевалась в лучшие турецкие шмотки. Все наши женщины завистливо облизывались на ее роскошный кожаный плащ.
- Оппачки! – увидела она содержимое вещмешка, – гуляем? Я с вами! Только запишусь сейчас, по-быстрому.
Светка усадила Крылову в студию, та зачитала короткие сводки из войсковых частей округа. Затем записала подводки к мультфильмам, и к выступлению полковника Рожнова. Еще утром Светка записала его поздравление ракетчикам-артиллеристам. В это время я прятался в фильмотеке. Там Маринка украдкой смотрела «Голубую лагуну».
- Ну-с! – вельможно пригласил всех присутствующих за импровизированный стол в студии Калинин, и нараспев, протодиаконски, произнес свой коронный тост:
- Вознае*нем по единой, не опустясь до скотиныыы!
- Амиииинь! – хором пропели мы. Такая у нас была традиция.
Первые пол-литра спирта, принятые почти на голодные желудки прочно уселись в мозгах. Закручивалась веселая суетливая круговерть. Через какое-то время стали появляться, и сменять друг друга разные люди: Дима, оператор Фомин, техник по ремонту сержант-сверхсрочник Вадя, и даже водитель студийной «Буханки» Ильич. Я понял, что еще немного, и запись концерта будет бездарно сорвана.
- Товарищ май-май-ор – попытался я привлечь внимание Калинина. В это время он что-то рассказывал Таньке, гладя ее по талии, и пытаясь погладить ниже. Танька визгливо хохотала, и шлепала Калинина по ладони.
- Ну чё, чё ты кипишуешь? В первый раз, что ли? Нормально же сидим. Не бзди. Все сделаем.
- Сань. Ни херна мы не сделаем. Ты уже никакой. Тебе еще восемь поздравлений читать!
- На что спорим, что запишу с первого дубля, – раздухарился красный и расхристанный Калинин. – Давай на пузырь?
- Блин, какой пузырь. У нас еще два литра спирта.
- Давай на желание?
- А давай!

Калинин ушел в душевую. Душевая осталась тут с тех времен, когда вместо телецентра в этих помещениях репетировала хореографическая группа ансамбля песни и пляски Забайкальского военного округа. Вернулся Калинин свежий, как только что срезанный в парнике огурчик.
- Все, работаем. А ты готовься! Я для тебя такое желание придумал, - и Калинин таинственно и глумливо заулыбался.
Я собрал расползающееся сознание в одну точку. Зафиксировал ее в центре черепной коробки.  И довел запись до конца. Светка прикорнула за пультом, свалив голову на руки. Танька никуда не уходила – только часто бегала курить. Водитель Ильич спал в кресле. Димка ушел к ремонтнику играть в карты. Ощущение времени было потеряно.
- Ну? Просрал, прапор? – вышел из студии довольный Калинин. Сейчас он держал бутерброд с изуродованной килькой.
- Так погоди. Еще смонтировать надо.
- А это уже к Светику. Светуля, подъем!
Светка тяжело подняла голову, проморгалась, взяла сценарный план, и воткнула кассету с клипами во второй магнитофон.
- Ой, блин! Надо же еще заставки прописать, - опомнилась она. – Борь,  сделай, а?
Я снял на стоп-кадре нарисованную на фанерном листе заставку «Мультфильмы» с Чебурашкой и крокодилом Геной.
-Ну! Теперь-то можно уже выпить по- нормальному? – ощетинился Калинин. А то Боря затрахал мозги мне, как Рожнов. При упоминании Рожнова все засмеялись – история моего с ним конфликта была известна в коллективе.
Вернулась с очередного перекура Танька. Она была мрачная. Выпив стаканчик разведенного компотом спирта, она плюхнулась ко мне на колени. Такое с ней случалось. Калинин   завидовал.
- Светка. Сними нас с Борькой?
Светке было пофиг. Она взяла репортерскую камеру и сняла, как мы обнимаемся.
 
Внезапно возник дневальный.
- Товарищ майор. К вам пришли! Из штаба округа.
Калинин стал похож на утопленника, пролежавшего в воде сутки. Из красного он сделался каким-то лиловым. Мгновенно зажевав оставшийся в компотной банке персик, он, стараясь идти строевым  шагом, двинулся на выход.
Но это был всего лишь посыльный. Он принес еще несколько праздничных заявок.
Мрачный Калинин опять уселся в студии.
- Соединение, которым командует подполковник Член… чего? – сказал он сам себе. Мы слышали его через динамики, и ржали. – А, Челенский, – стало лучшем на арррр…армейском смотре кон…кусь курсть…тьфу, бля. Сейчас. Надо разогреться. Борь, там у нас еще хоть литр-то остался?
- Остался.
Калинин повеселел. Он опять сходил освежиться. Про выигранное желание теперь он не вспоминал. Снизив темп чтения, и тщательно выговаривая согласные, майор дочитал весь список до конца.
- Все! Пиз*ец!
Монтировали чистовую кассету все вместе – Светку развезло. Оказывается, было  четыре часа утра.
- Ну? Допиваем, и по хатам?
- Погоди. Кассета чистовая где? Ее надо Рожнову с утра отправить с бойцом.
- Давай сразу копию сделаем, что бы потом за ней не бегать? Он посмотрит, позвонит, и мы на точку  дубль отправим.

Точкой назывался пункт телевещания. Он стоял на господствующей высоте у города. Раньше там дислоцировалось подразделение РЛС. Потом огромные, как птеродактили, антенны, были демонтированы. А вместо них наши техники поставили 20-метровую вышку. В вагончике стоял передатчик и усилитель. На точке служили два оператора из гражданских.
Пока шло копирование кассеты, мы допили остатки.
- А я никуда не поеду! – заявил Калинин, и пошел спать в студию. Там был мягкий войлочный пол. Я угнездился в кресле. Но перед этим наказал дневальному поднять нас в шесть утра. Боевая задача была выполнена.
Утром, полными отвращения к себе, друг к другу и ко всей российской армии, мы расползались по кабинетам. Калинину хватило сил купить на оставшуюся мелочь пачку лаврового листа. Мы дружно зажевали его, морщась от отвращения. Потом Маринка заварила чай и дала нам малинового варенья. Полегчало.
Явился Киянко.
- Ну? Как концерт? – хищно смотрел он на Калинина.
- Все готово, товарищ подполковник, отвечал тот, стараясь говорить на вдохе.
В кабинете подполковника зажужжал зуммер телефона. После разговора он вызвал Калинина и сказал, что полковник Рожнов посмотрел концерт, и остался доволен.
- Спасибо за службу, товарищ майор!
- Служу России, – ответил Калинин сглатывая едкую слюну.
- А что за вид у вас такой помятый? И прапорщики все, как вареные?
- Так до четырех ура занимались! Вечером из штаба дополнительные заявки принесли.
- Тогда ты, Ветров, Локтева и ... кто там еще был, после обеда – по домам. Отсыпаться.

Кассету-дубликат Ильич отвез на сопку. Я спал заслуженным сном труженика, перевыполнившего норму. Но к 19 часам я проснулся – хотелось посмотреть на наше произведение. В таких масштабных проектах я еще не участвовал.
Экран засветился кобальтово-синим цветом с белой надписью «Горизонт». Так называлась наша телестудия. Раздались позывные фанфары. Они сыграли первые такты припева песни «Мы службу несем в Забайкалье». Заставку сменило личико Таньки Крыловой.
- Предлагаем вашему вниманию поздравление с Днем ракетных войск и артиллерии начальника отдела воспитательной работы полковника Рожнова – улыбаясь, сказала она. «А где новости и мультфильмы?» - подумал я. Но тут же вспомнил наши вчерашние объятия, и подумал, что хорошо бы пригласить как-нибудь Таньку в гости. С похмелья возникло и окрепло отчетливое желание Таньки.
Вместо полковника Рожнова на экране высветилась заставка «Мультфильмы». Я сам лично снимал ее вчера на студийную камеру.
Желание Таньки испарилось. Возникло предчувствие надвигающейся катастрофы. И оно моментально сбылось. Заставка прервалась красным лицом Калинина. Глядя мимо камеры, он сейчас  орал: - Борька,  там хоть литр-то остался еще?
- Остался, – услышал я за кадром свой приглушенный голос.

Я все понял. Мы отправили на сопку кассету, куда  по-пьяни записали все, что можно. Надеяться на то, что выпускающие операторы заметят это, и прервут эфир, не стоило. Обычно они загружали кассету в эфирный магнитофон, убирали звук и заваливались на продавленные сеточные солдатские койки. Они следили временами лишь за тем, чтобы не пропала картинка. На содержание им было плевать. И сейчас на точке происходило то же самое. Страшнее всего было то, что с точкой не было никаких контактов. Пытались как-то  наладить радиосвязь. Но ничего не получилось. Прекратить то, что сейчас смотрел весь город, можно было только прямым вмешательством. И уазик дежурного по штабу уже несся в сторону Высокогорья. Но пока он несся, неся внутри ругающегося страшными матами дежурного, а Рожнов такими же матами орал по телефону на уже почти сдавшего дела Киянко, на экране продолжался  дурной сон. Из меня с холодным потом вышли все остатки переработанного алкоголя. Даже стало легче. Но только – физически.
После так и не состоявшегося выступления Рожнова, экран показал городу нас с Танькой, обнимающихся в кресле, а потом серьезного Калинина. Тот четко и красиво зачитал поздравление для бойцов N-ской ракетной бригады, и завершил его радостно и торжественно: «Все! Пи*дец!». И после этого Газманов запел «Господа офицеры». Потом экран опять засветился синим, а затем по нему побежали черные волнистые линии – дежурный добрался до передатчика. Рассказывали, что он сперва с ходу врезал по нему ногой, потом выдернул первый попавшийся кабель, и только после этого начал мудохать вскочивших с коек операторов эфира. Жизнь стремительно теряла смысл.

Следующим утром не было традиционного построения личного состава. Киянко, похожий на грифа больше, чем обычно, встал в короткий строй штрафников. В нем стояли Калинин, Фомин, Локтева, и Крылова. Замыкал строй я. Перед строем ходил полковник Рожнов. Он раздувался изнутри. Мне показалось, что он может взлететь к потолку, и там лопнуть. Широкое лицо Рожнова с выпученными глазами почему-то напомнило мне электровоз ВЛ-80.
Рожнов остановился напротив Калинина. Покачался с пяток на носки.
- Ну, что,  б*ядь,  на*уй, – тихо и печально начало он, и моментально увеличил громкость, - допрыгались, на*уй б*ядь? Какая сука… какой пидорас это сделал? Кто ответственный?
- Майор Калинин, – вышел Саня из строя, готовым к расстрелу.
- Да нет. До тебя очередь еще не дошла. Вы, товарищ подполковник, – нарушил Рожнов железное правило не отчитывать командиров перед подчиненными, – вы уже что, булки греете на Кубани? Клубничку, б*ядь, выращиваете? Черешню - х*ешню всякую? Так вот я взял сегодня утром приказ о вашем переводе. И знаете, что с ним сделал?
Гриф-стервятник Киянко мгновенно превратился в музейное чучело.
- Нет, вы угадайте, что я с ним сделал? Не знаете? А я скажу! Я пошел, посрал, и подтерся им! Вот так вот! – и Рожнов изобразил отточенными жестами, как он сминает судьбоносный приказ, и как использует его в санитарно-гигиенических целях.
- Воспитали команду пидорасов и проституток! Как вы тут еще порнуху снимать не начали? А что – дело выгодное, - тут он перешел на интонации коммерсанта. – Вот эти двое – показал он на Таньку и меня, - там уже в кресле начали… мне даже интересно стало. Жаль, не вовремя оборвалось. А знаете, как меня сегодня замкомандующего поимел? Мммммм… - мечтательно закатил он глаза, словно вспомнил о самой лучшей женщине в его жизни. -  В стране столько вазелина не производят, сколько мне понадобилось бы. Но них*я. Теперь моя очередь. Подполковник Киянко!
- Я! – ожило музейное чучело грифа – стервятника.
- Головка от бытия! По приказу замкомандующего округом, назначается служебное расследование. До его результатов вы отстранены от несения службы.
- Есть!
- Есть только ваша голова может. Больше она ни*уя не умеет.
- Майор Калинин!
- Я!
-Головка для бритья! Погоны капитанские еще не выбросил? Они тебе скоро пригодятся. И готовь теплые вещи – в Борзе зимой очень холодно, - заботливо сказал Рожнов.
Я ждал, какой головкой назовет полковник меня, и наших девушек. Но до прапорщиков он не снизошел.
- С личным составом сами разбирайтесь. А вот с этим вот, – кивнул он на меня, с дурачком,  который идиотом работает у вас тут, вопрос решен. Прекращение контракта за грубое нарушение устава внутренней службы. Приказ будет сегодня. Вали отсюда на*уй, сынок, – ласково закончил он. Разойтись.
Рожнов хотел еще что-то сказать. Но только сплюнул, и вышел на воздух. Мы остались стоять, как взвод, уцелевший после боя. Танька краснела носом и веками. Светка была мрачная. Калинин смотрел в стену. На ее крашеной поверхности светились блики от потолочной лампы. Бликов было четыре – как звездочек на капитанских погонах.

Киянко не сказал нам ни слова. Он ушел в свой кабинет, и аккуратно притворил за собой дверь. Через час он был уже пьян до собственного изумления.
-  Не… а хули…а чё? – говорил он, когда мы верноподданно вели его к «буханке», - вам можно, а мне нет? А где Таня? Танюша! Таньчик мой! Поехали кататься! Целый подполковник тебя приглашает. Таняяяя!
Танька в это время тихо плакала в фильмотеке. Уазик с беснующимся подполковником выехал за территорию. Через окошки было видно, как Киянко размахивает руками.
В редакторской я складывал в дежурный вещмешок свое имущество: блокноты, словарь русского языка, фотографии и личные кассеты. Вошел Калинин.
- Ты погоди. Не торопись, – сказал он, как ни в чем не бывало. Мне показалось, что он даже чему-то радуется. Я думал, что он скажет, что меня оставляют в армии.
- Я тебе сейчас кое-что скажу. Только - тихо! Там у нас, – Калинин сделал вдохновенную паузу, – еще почти пол-литра осталось!