Глава XIV Это ж Бакулевка!

С этого момента Саша больше не был потревожен Опле. Но, то, что проектировала её вживленная в тело седьмой мастерской бригада, Саше удалось увидеть ненароком.
Дело в том, что он уж и не знал, каким образом Ирине удалось убедить Райкина, что помощь четвертой мастерской ей не нужна, но он понимал, что при этом было наверняка сказано про него немало гадостей. Например, то, что он не смог обеспечить ей требуемый уровень помощи, или то, что его люди ничего совершенно не умеют делать, поэтому она бедная, не досыпая ночами, сделала всё самостоятельно. Что-то такое, или подобное этому, наверняка было произнесено ею Сергею Михайловичу.
Все силы своей молодежной архитектурной бригады Опле пустила на выполнение поставленных задач. Но, ни опытный ГАП, ни его помощник, никто не смог справиться с этой работой. О чем Саша узнал совершенно случайно.
Марина принесла ему картинку какой-то застройки. Выполненную таким образом, словно бы это птица сфотографировала её с высоты своего полета, намеренно взяв с собой фотоаппарат. Это была 3D-графика.
- Саш смотри, кто-то вон, какую херню делает! Валялось в плоттерной, - небрежно сказала Марина, и положила ему на стол свой, распечатанный фрагмент объемки нескольких корпусов, за которым она ходила в плоттерную комнату, рядом с первой, найденной картинкой.
Дело в том, что после смены власти в институте все плоттеры, принадлежащие непосредственно мастерским, и купленные на их деньги, были вынесены в общие комнаты. По принципу, одна на этаж. И иногда на печать, в плоттерную комнату четвертого этажа приходили чертежи из мастерских, расположенных на пятом, или наоборот. Это, видимо и был, как раз такой случай. Запустив на печать картинку, о ней забыли, не найдя в плоттерной комнате, которая была на этаже, где находился компьютер самого исполнителя.
- Ну, Марин, ты даешь! Это ж Бакулевка!
- Да ладно!?
- Ну, вот, посмотри сама. Видишь в центре генплана существующее здание центрального корпуса? У него такая запоминающаяся форма, как модно было в семидесятые, в виде отломанного куска шестигранника, - сказал Саша, указывая пальцем на особенности генплана, которые лучше были известны все же ему, чем самой Марине, так как он подходил к задаче в целом, а она уже более мелкими кусками.
- Точно! Надо же!? А кто это сделал? – возмущенно и с детским удивлением на лице, спросила она Сашу.
- А я откуда знаю! Может люди Опле резвятся? Кто их знает? Они же от безделья всё, что угодно готовы сделать.
- А. ну да. Ты же говорил, что они тоже делают, как и мы Бакулевку, - со вздохом сказала Марина.
- Да, но ты же теперь сама видишь, не вооруженным глазом, как они делают?
- Да, это какой-то бред. Квадратики, прямоугольнички. Архитектуры нет никакой. Как будто детишки в саду кубики раскидали на полу.
- Да, всё дело именно в том, что тот, кто там принимает кардинальные решения, не видит объект в целом. У него нет идеи. И от этого он видимо решил подойти к решению вопроса посредством простой компоновки в виде кубиков. Ведь надо же что-то делать? Время-то летит, а нет ничего. Вот они и решили простую схему нарисовать, как те, кто умеет делать только проекты планировки территории, простыми объёмами. Так они работают. Но ведь это та работа, которую может сделать не архитектор. Где же то, что от них ждут? Где сама архитектурно-планировочная идея? Они разбросали по генплану какие-то условные объёмы. Это нужно было делать в самом начале. От нас же требуют архитектуру. По кубикам даже площади не сосчитаешь. Детский сад, да и только! Но, видимо в этом мире всё всегда так. Тот, кто умеет делать самое важное, не допускается к процессу, так-как у руля всегда посредственность захватившая власть, - произнеся это Саша подумал о Марине, которая теперь имеет возможность научиться видению всего, такого огромного объекта в целом, а не в частности, как у автора подобранной ею картинки.
- Ты об Опле что ль?
- А о ком же еще?
- Да она дура. Не расстраивайся. С этим её и на порог не пустят ни к кому.
- Эх, Марина. Знала бы ты эту женщину – не говорила бы так. Если её не пустить, она сделает все, чтобы войти. Не в дверь, так в окно. Не в окно, так не побрезгует даже канализацией. Но, потом, если она войдет, то ты не просто выйдешь, а вылетишь со свистом!
- Как же это она так делает? Ведь такая маленькая вроде и слабенькая.
- А она это ртом делает.
- Как это ртом?
- Язык у нее хорошо подвешен Марин. Понимаешь, кто-то головой привык работать, кто-то руками, а кто-то языком.
- Так, значит у неё головы-то и нет вовсе?
- Почему нет? Ещё, как есть! Только вот она не ту её часть задействует, что ей дана от природы для созидания. Боится она даже лазить в ту сторону. Не уверена в себе очень, и от этого всех грязью обливает, чтобы выглядеть круче. Каждый человек, когда только начинает свой жизненный путь, встаёт перед выбором своего дальнейшего поведения. И выбрав один раз, так и живёт, следуя тому, что избрал. Для неё - это предательство.
- Неужели никто не способен раскусить ее? Ведь вокруг одни профессионалы!
- Кто сам такой же, а кто и просто связываться не хочет. Не знает весь масштаб зла. По-принципу. Моя хата с краю. Доиграются они. Сядет она им на шею, а тогда уже будет поздно. Уж больно сладко «поёт» свои песни!
- И, что же нам теперь делать?
- Доделывать наш вариант. Причём не спеша, как идет, так и работать. Сама знаешь прекрасно! Если это Богу не нужно, то он не пропустит нас к цели. Может тем самым и спасет от многого того, что лучше лишний раз не видеть, и не слышать.
Этот разговор скорее не расстроил Марину, а наоборот придал ей творческой энергии, и обнадежил в том, что её вариант гораздо лучше, правильнее и глубже. Но сам Саша понимал, что они всего лишь доделывают себе ещё одну картинку, каждый в свой партфолио, на будущее, если придётся менять работу, покидая институт.
- Марин, а как у тебя с презентацией для Острецова? – спросил Саша, понимая, что та уже явно, что-то закомпоновала на листах, найдя чертежи в недрах Ольгиного компьютера, в первой мастерской.
- Так всё же готово Саш! Вот смотри сам. Я сейчас файл загружу.
И действительно, перед Сашей, в мониторе красовались две форматки. На одной были планировки первого и типового этажей кластера. На второй варианты блокировок множества этих же кластеров, образующих некую произвольную городскую структуру, состоящую, словно фрагмент Питербурга, или Барселоны из квадратов тесно стоящих друг к другу замкнутых дворов.
- Гениально Марин! Супер! Всё, как надо. Только фамилиии напиши все внизу, и я отдам Опле тут же, как только ты сделаешь.

* * *

Что-то всё же не понравилось Райкину в поведении Смурова. То ли он был слишком мягким человеком, то ли имя его не было настолько известно в определённых, важных для Райкина кругах, но вскоре, буквально недели через две, после его появления в институт был приведён более поджарый, и худосочный претендент на данную должность. Да и возрастом он был младше, лет на пятнадцать, не меньше. Что, возможно имело огромное значение для директора.
Место рядом с Сиротиным теперь было занято этим другим человеком. Смуров же так и остался в своём кабинете, на втором этаже, не сумев преодолеть всего лишь два злосчастных лестничных марша. Причем новый претендент на близость к Сиротину пробрался в его кабинет не в шутку, а всерьёз, расположившись, но за соседним столом, предназначенным для переговоров, и совещаний.
Тем, кто заходил к Сиротину, приходилось здороваться сразу с обоими, подходя для рукопожатия, сначала к одному, а затем уже к другому, сидящему пока ещё тихо, в сторонке.
Что это был за человек, в институте так никто и не знал. Но, опять же многие догадывались, что уж это, как раз и есть, тот истинный их будущий главный инженер. Саша уже не хотел спрашивать у Сиротина, что же это за дубль два, рядом с ним. Всё и так было видно, невооружённым взглядом. Да и задавать вопрос прямо при постороннем человеке, сидящем, словно он и есть хозяин данного кабинета, Саша не решался, боясь выглядеть глупо.
Два главных инженера напоминали некое временное двоевластие в стране, сложившееся в то время, когда на двухместном, специально изготовленном для данных целей, троне, восседало два царя. Пётр и Иван.
Страна меняла направление своего развития, и Саше казалось, что с их институтом происходит нечто подобное. Но, к чему всё это может привести он не знал, и мог только догадываться, проводя историчесские аналогии. Что-то всё же подсказывало ему, что в их случае ни о каком «окне в Европу», не может быть и речи.
И вот, в один прекрасный день, место в кабинете главного инженера опустело. Но, опустело наполовину. Исчез Сиротин. Он не стал увольняться на пенсию. Нет. Он, поговорив с Никишиным, руководителем третьей мастерской, решил, что пойдёт работать к нему, на должность главного инженера мастерской, пусть и с понижением, но зато, имея возможность приносить ещё какое-то время, пользу институту. Пускай не на таком глобальном уровне, как прежде, но, хоть как-то, в меру нынешних возможностей.
Теперь за столом известного на всю Москву Сиротина, сидел новоиспеченный главный инженер института Лышкин, как его представил теперь, на одном из всеинститутских совещаний Райкин.
Видимо в тот момент, когда кузница кадров дала сбой, и появился Лышкин. Саша сразу дал ему кличку. Цахес Циннобер.
Евгений Михайлович не был уродлив, скорее наоборот, прям, ухожен и моден. Его большой лоб всегда был открыт за счёт зачесанных назад слегка кучерявых волос. Он, каждым своим жестом пытался показать всем окружающим, что он, и есть именно тот самый человек, без которого весь институт раньше не понятно, каким-образом-то ещё, и существовал. Первое время, практически каждый, кто попадал к нему в кабинет, был подвержен насильственному просмотру фильма, про его достижения на Немецкой земле, в качестве великого, конструктора, горного инженера, менеджера, управляющего, и вообще почётного строителя.
На его столе было разбросано множество буклетов, журналов, да и просто фотографий с видами строительства, каких-то неимоверно длинных, горных тоннелей. Все это было интересно в определенных сферах строительных работ, но ни в коем случае не понятно, какое же это имеет отношение к проектируемым институтом зданиям.
Но, отношение видимо имелось, и ещё какое большое. Но, пока никто не понимал, в чём оно проявлялось. Все ждали этого замечательного дня, когда Лышкин вдруг встал бы из-за рабочего стола в своем кабинете и, размяв руки, сказал: - «Ну, вот, мое время и настало!» Но, пока этого не происходило. Он тихо корпел над какими-то письмами, коммерческими предложениями и перекладывал с места на место журналы на немецком языке.
Теперь же, когда Лышкин занимал кабинет Сиротина, подобранного третьей мастерской и спрятанного к себе под крыло – он выглядел полноценным хозяином сданного без боя, как и сама Москва в 1812 году, кабинета 
И все бы ничего, но что-то не давало покоя Лышкину, сковывало его движения. И, Саша заметил это. Что-то мучило его совесть, и принуждало всё сильнее сутулиться. Длинные ноги Лышкина, теперь казались ему слегка не пропорциональными туловищу в сочетании с сутулостью придавая, еле заметную схожесть с крошкой Цахесом. А уж хорошее знание немецкого языка обеспечивало национальную схожесть с данным персонажем сказок Гофмана.
Первое время сотрудники, в обеденный перерыв могли наблюдать экскурсии, проводимые Лышкиным вокруг, когда-то ещё непреступных стен проектного института, теперь так позорно павших под натиском слабого и неразвитого противника.
Что же это за экскурсии? Возникал вопрос у многих. И ответ на него вскоре последовал. Это был выбор одной из великого множества фирм для реставрации фасадов здания, видимо, несколько подпорченных при штурме.
Лышкину как носителю немецкого языка было поручено определиться с этими фирмами о стоимости и сроках работ. Но немцы знают себе цену. Тем более разрушений было много и немалых. Задача сильно усложнялась, и нужно было выбрать именно ту фирму, которая понимала, что главное это вовсе не качество, а внешний вид, ведь для Москвы, в отличие от какого-нибудь немецкого города - это имело значение. Никому тут, уже много столетий, не было интересно, что будет завтра. Всех интересовал только сегодняшний день. Ведь, при таком подходе, «завтра» могло вовсе не наступить. Немцы долго не могли понять, что же все-таки от них хотят, руководствуясь в своей жизни несколько другими принципами. Но, Лышкин на то и учил этот язык, чтобы помочь им стать ближе к Россиянам.
Лышкин был, прежде всего исполнителем. Генератором идей являлся Райкин. Он хотел пустить пыль в глаза городским властям, желая показать, что не прошло и полугода, а институт полностью преобразовался под его правильным, умелым руководством.
Но, в самом этом стремлении не было бы ничего плохого, если бы не окна. Дореволюционные, неспаренные, деревянные рамы, смотрели в мир устаревшим взглядом, и для того, чтобы сотрудники, доставшиеся ему вместе с зданием, воспринимали окружающее по-новому, современно, требовалось, как он думал, прежде всего, поменять окна, словно они являлись глазами всех тех, кто находился внутри этого дома.

Фасадчики были выбраны. И ведьмины круги вокруг здания, нарезаемые этими людьми в дорогих, синих котюмах, прекратились.

Теперь пришли люди в строительной одежде синего цвета, с надписью по-немецки на спинах своих курток, плохо понимающие по-русски. На Немцев они не были похожи, так, как в их речи было много тюркских слов. Они начали воздвигать многоэтажные леса вдоль фасадов, постепенно лишая здание столетних широко раскрытых «глаз».
Помойка в институтском дворе быстро заваливалась массивными оконными коробками, и битыми «хрусталиками глаз».

Но, были и побочные эффекты в данном начинании. Надеждин, всегда закрывая дверь своего кабинета на ключ, уходя из него куда-нибудь, никогда не закрывал окна, очень уважая свежий воздух. Вернувшись после своего долгого отсутствия обратно, к себе на рабочее место, устроившись поудобнее облокотив руки на край рабочего стола, для того, чтобы продолжить печатать на ноутбуке, он отчаянно вспоминал на чём именно остановился. И пропажу заметил только после того, как вспомнив фразу, решил тут же продолжить тему, но его пальцы не смогли найти таких знакомых Русскому человеку, букв, Кириллицы на отсутствующей вместе с ноутбуком клавиатуре.

- Ноутбук пропал куда-то, - вместо того, чтобы поздороваться, сказал Родштейну, Надеждин, записывая что-то карандашом на бумаге, когда тот появился в дверном проёме, придя на работу.
- Что!? Спи…..и!? – спросил Родштейн, который всегда приходил на работу позже Надеждина, примерно на час.
- Да. Украли гады.
- А ты не бросай, где попадя!
- Понимаешь, кто бы мог подумать, что они через окно придут, - объяснил свою версию происшедшего Надеждин.
- Это ж «Немцы»! Народ дикий! – ответил Родштейн.