Глава двадцать четвёртая

В изголовье гробоподобной кровати Вожака висит альбомный лист со стихом Слонёнка о фиалках. Приятно было увидеть.

      К слову, Слон в последнее время к карандашам даже не притрагивается. Малыш готов часами чахнуть над своими фиалками или обсасывать свою любимую игрушку. Зная, что нехорошо так делать, я, тайком от всех, намазываю игрушку мёдом, и Слону сразу становится веселее мусолить своего жирафика. Дитятко не хнычет, не закатывает истерик, не мешает передвижению колясников по комнате. Птиц не удивило молчание Слона — наоборот, стая с облегчением вздохнула. Сам малыш тайну «сладкого» жирафа открывать не собирается. Он просто не сообразит, что сказать.

      После содержательной беседы с Папой Птиц, мне показалось, будто у меня началось перенасыщение жёлтым цветом. Что-то типа солнечного удара. Почему-то захотелось надеть тёмные очки и спрятаться в тенёк, схорониться под благодатной сенью папоротников и монстер, закопаться носом в прохладные листья своего лилейника.

      «Ты начала призывать Тень», — внезапно заговорила со мной моя шизофрения, какая-то на удивление весёлая, будто бы я рассказала своему мысленному соседу забавный анекдот.

      — Я не Макса имела ввиду, если ты об этом. А обычную затемнённую прохладу, — ответила я.

      Шизофрения многозначительно замолчала.

      В голове сменяют друг друга обрывки фраз уже прожитых дней.

      — «Лорд восхищается тобою, Зо»
      — «Наш Люк Скайуокер в юбке!»
      — «Ты — одна из лучших его фанаток!»
      — «Всё равно он мой! Мой! Мой! Мой! Это я его выбрала!»

      Так или иначе, мысли всё равно возвращаются к Лорду… и к новому для меня ощущению смирения. За столько времени я не сделала ни одного шага, чтобы приблизиться к нему. Мы не общаемся, не говорим друг другу «привет» и даже не сталкиваемся случайно в коридорах Дома. Я знаю, что первый красавчик положительно относится ко мне; в столовой, при общих сборах домовцев, я ловлю на себе его взгляды и улыбки. Но этого катастрофически мало. И вот сейчас…
Сейчас меня поглотило сильнейшее разочарование: я разговаривала с Папой, я переживала за его болевой приступ, я так хотела обтереть пот с его лба и не смогла этого сделать. Наверное, это ещё одно из моих сумасшествий, новое дополнение к основному сдвигу по фазе.

      Я смотрю на свои руки и ощущаю безумную слабость. Мне даже горшок с лилейником не удержать в этих ладонях. И это совсем не та угнетающая разбитость, как после общения с Рыжим, вовсе нет! Это нечто другое… даже, по-моему, приятное.

***



      За неимением маникюрных ножниц, пользуюсь подручными средствами.

      — Что ты делаешь? Ну вот что ты делаешь?! — болезненно вскрикивает Ангел, застукав меня за моим занятием.

      — Чего? Я стригу себе ногти.

      — Но не секатором же для подстригания листьев в цветнике! Какое святотатство!

      — Что нашла, тем и стригу, — огрызаюсь я. — Куда ты дел мои маникюрные ножницы? Последний раз я тебе их давала!

      — Я их потерял. Причём, целенаправленно, — деловито сообщает Ангел и веско добавляет: — Зо, птицы не стригут себе когти никогда. Неразумным если только. Маникюр должен быть! Ма-ни-кюр! И чем длиннее, тем лучше. Да, и желательно ногти иметь свои, а не накладные.

      — Но мне же неудобно!

      — Ничего, привыкнешь.

      — Нет, не привыкну. Это не практично!

      — Практично, не практично… — ворчит Ангел. — Это основа имиджа, и будь добра ему соответствовать. Нет, с тобой точно инфаркт заработаешь, глядя на такое! Дай сюда, а то сломаешь!

      — Кого? Ногти?

      — СЕКАТОР!

      Ангел устало закатывает глаза и, отобрав у меня секатор, уезжает куда-то в джунгли. Позже, маникюрные ножницы очень быстро находятся и возвращаются обратно мне.

***



В коридорах Дома.

      — Хотел бы я знать, что вас так развеселило на днях. Когда кислолицые смеются — это всегда не к добру.

      — Если я скажу тебе, что мы смеялись над рифмами одной из птиц, тебе от этого станет легче? — отвечаю я.

      — А потом сами же избили юмориста, да? И ты тоже в этом участвовала?

      — Твои вопросы оскорбительны для меня.

      — Так участвовала?

      — Нет! И вообще, я не обязана перед тобой отчитываться, Чёрный. Внутренние дела Гнездовища тебя не касаются.

      — Эк оно как! За Стервятником слово в слово повторяешь уже.

      Большой Пёс усмехается поверх моей головы и продолжает идти рядом, как полицейский, провожающий задержанного в СИЗО. Я ищу выход из сложившихся обстоятельств, но понимаю, что бежать мне некуда. Если я сейчас дам от Чёрного дёру, тот опять схватит меня за плечо, и на этот раз точно вывернет мне руку из сустава, вцепившись своей бульдожьей хваткой.

      По всей видимости, Вожака Шестой вновь одолела жажда выговориться, и он опять назначил меня благодарным слушателем. Эдакая дополнительная привилегия от псов, вечное напоминание о «собачьем» прошлом.

      — Говорят, ты теперь его правая рука: как только этого хромоногого опять скрутит его приступ, так ты первая бежишь к нему со своей помощью. В Шестой я за тобой такого рвения не замечал, — между делом продолжает Чёрный. — Это прям каким-то предательством попахивает.

      — Предательством?! — я аж подпрыгиваю на месте. Как ошпаренная кошка. Ошеломлённо смотрю на собеседника и гадаю, в своём ли он уме. — По-моему, это слишком громко сказано! И чем же я тебя предала?

      — Ты не меня предала, а нашу дружбу, — отвечает Чёрный. Достаёт из нагрудного кармана рубахи пачку «Беломор-канала». Закуривает. — Знаешь, что я больше всего ценю в людях? Смелость, верность и взаимовыручку. А презираю — подлость и лизоблюдство. Не ожидал, что последнее станет для тебя нормой.

      Чёрный курит задумчиво, глубоко затягиваясь, выдыхая ядовитый дым в сторону. Меня удивляет то, что он вообще закурил. Судя по всему, главный Пёс таким образом скрывает собственное напряжение.

      — Я и без тебя знаю, что для меня норма, а что — нет. И где ты был со своей взаимовыручкой, когда мне так остро была нужна твоя помощь? Ты ни разу за меня не заступился! Ни разу!

      — Потому что у вожаков не должно быть любимчиков — это раз, и каждый должен уметь постоять за себя САМОСТОЯТЕЛЬНО — это два.

      — Но осадить Стаю, приказав ей не трогать меня, ты вполне мог бы! И вообще, всё это дела давно минувших дней. Я к Шестой больше не отношусь. Закрыли тему.

      Чёрный опять усмехается. Я не могу отогнать от себя навязчивые сравнения: как сильно он стал похож на Сфинкса. Здоровенный бритоголовый детина в бандане с черепушками. У него и голос такой же обманчиво-спокойный, и походка твёрдая, как у настоящего Хозяина Жизни. И весь он преисполнен внутреннего достоинства. Воистину, вожак. Вот только мне совсем не хочется вилять перед ним хвостом. Желание шипеть одолевает. Как у разозлившейся гусыни.

      Впрочем, Чёрный никогда не страдал проницательностью. По-прежнему никуда не уходит и не торопится меня отпускать.

      — Я почему-то думал, что ты захочешь рассказать мне о своём путешествии в Наружность, — чуть позже говорит он. — Представь себе, несколько дней ждал, когда ты подойдёшь поговорить со мной об этом. Ну что? Почувствовала разницу — где настоящая жизнь, а где однообразное существование?

      — Да. Но и Наружность станет однообразной, когда у тебя нет крыши над головой и нечего покушать при этом. Поэтому променять Дом на пустой внешний мир я пока не горазда.

      — Без своих любимцев остаться боишься, — подытоживает Чёрный. — Но зря надеешься. Жополизы никогда не удостаивались должных почестей, имей в виду.

      Вожак Шестой скользит взглядом по моей рассечённой губе и уходит. Я остаюсь стоять на месте, ошеломлённая последней фразой.

      Это кто это здесь «жополиз»? Я?
У меня и в мыслях не было!

      Продолжаю смотреть Чёрному вслед и зябко кутаться в подаренный Русалкой палантин. В который раз жалею об отсутствии в руках горшка с лилейником.

      Кажется, меня начал одолевать очередной приступ фатального одиночества. Никто меня не любит. Никто не понимает.

      — Чудо произойдёт, — звучит за спиной. В следующую секунду, осознав, кому принадлежит голос прочитавшего, у меня перехватывает дыхание. Лорд!

      «Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя, » — тут же захныкало моё сердечко. Вся моя воссозданная уверенность в смирении и безысходности, как по мановению волшебной палочки, рассыпается в прах.
Страшно повернуть голову в сторону.
Страшно не справиться с охватившим меня чувством.

      — Может, ты всё-таки соизволишь обернуться, и мы поздороваемся? — продолжает Лорд.

      — Привет, — выдавливаю я, раскрасневшись от замечания.

      — Привет, — снисходительно усмехается Лорд. Он перебрался из коляски на костыли, ни на миг не растеряв при этом своего великолепия. Я уже успела определить, что он на голову выше меня, и, для неходячего, у него крепкие сильные ноги. Не удивлюсь, если в будущем Лорд сможет ходить самостоятельно.

      — Давно хотел сказать: шикарный слоган ты себе выбрала, — между тем продолжает он. — Звучит очень оптимистично. Как-то сразу верить хочется.

      — Это надо «спасибо» Русалке и Табаки сказать. Сама бы я не рискнула демонстрировать птицам подобный оптимизм.

      — О! Значит, малыш Табаки и тут уже успел подсуетиться. Вот проныра-то!

      Лорд усмехается, и я таю, как мороженое под солнцем, от его усмешек. Какой же он всё-таки потрясающий.

      — А я, как видишь, осваиваю костыли, — ни с того ни с сего комментирует ситуацию этот «потрясающий» и с пафосом декламирует; — Хромоногий Белый Дракон ощущает себя тощей стриженной оглоблей. Он уже готов распрощаться с мечтами о ходьбе. Но в следующий момент Зо категорически отметает его сомнения. Прими мой поклон.

      И Лорд, к моему изумлению, действительно пытается поклониться. Попытка оказывается неудачной. Равновесие теряется, и, охнув, «хромоногий Белый Дракон» заваливается вперёд.

      — Осторожнее, не упади! — я вовремя ловлю Лорда под плечи и тем самым останавливаю его падение на пол. Мысленно благодарю неуклюжего Красавицу за полученный опыт. Натренировал реакцию.

      — Упс! Прошу прощения, — бормочет Лорд виновато и поднимает на меня глаза. Наши лица оказываются на расстоянии десяти сантиметров друг от друга.

      Осознавая всю эту неожиданную близость, осознавая весь тактильный контакт своих ладоней с его плечами, я краснею ещё гуще. Жадно впитывая в себя мгновение неожиданного счастья, неуверенно бормочу:

      — Ты не оглобля.

      — Да, — хрипло отвечает первый красавец, с лукавством в глазах оценивая алый цвет моих щёк. — Зато теперь я на высоте собственного роста. Наконец-то… Спасибо, что поймала меня. Было бы весьма досадно упасть в тот момент, когда красуешься перед девушкой.

      — А ты разве красуешься?

      — Именно.

      Лорд выгибает бровь, напускает в голос аристокрастической холодности и высокомерия, дует на отросшую чёлку.
Великолепный в каждом своём жесте, в каждом действии.

      — Я тебя впечатлил? — быстро уточняет он.

      — Очень, — зачарованно выдыхаю я и вдруг понимаю, что всё ещё продолжаю держать Лорда под плечи. Тут же быстро отстраняюсь. Оборвала самой себе длительность сбывшейся мечты. Это почти мазохизм.

      — Собственно, к тебе-то я и шёл. Воспользовался предоставившейся возможностью извиниться. И за Рыжую. И за себя. Это очень неприятно — осознавать себя источником проблем. Я не хотел, чтобы всё так вышло. Поверь.

      — Я всегда тебе верю, — едва слышно признаюсь я. — Не могу не верить…

      — Мне это приятно, — Лорд одаривает меня одной из самых восхитительных своих улыбок. — Смею надеяться на твоё прощение и понимание. Спасибо за запонки!

      Немыслимые слёзы подкатывают к глазам.

      «Так мы же расставляем все точки над «i»! Вот так неожиданно и быстро, — догадываюсь я, — прямо посреди коридора. Лорд определяет мне дистанцию относительно него, и при этом оставляет за собой право на флирт. То ли нечаянная милость, то ли сверхъестетственная жестокость — разобраться бы».

      — Будь счастлив.

      — Спасибо. Ты тоже.

      Лорд одаривает меня новой улыбкой и, подмигнув, уходит от меня.
Я заставляю себя не смотреть ему вслед и не плакать.

***



Перед ужином. В Гнезде.

      Траурные одежды. Выбеленные лица. Прорисованные синяки вокруг глаз. Если обстановка Третьей похожа на погост, то сама Стая — на восставших мертвецов. Чёрно-белое однообразие разбавляет лишь многоцветье губных помад. Мальчики-колясники вышивают. Девочек-птичек не видно ни одной. Видимо, улетели вслед за Папой.

      — Я с тобой теперь не разговариваю! — объявляет Ангел.

      — Да неужто? — усмехается Дорогуша. — Посмотрим, насколько тебя хватит.

      — На десять минут. До приёма его капель. А может и того меньше, — определяет Бабочка.

      — Устыдился бы сдавать меня так быстро! — кипит возмущением Ангел. — Мог бы и согласиться со мной, что этот в шляпе не прав! Пока он вымеряет свои стежочки, чтоб не нарушить общую гамму своей работы, мы крестиком раз-раз и готово! Всё гениальное — просто.

      — У меня настенное панно, а у тебя очередной слюнявчик. Есть разница! — веско вздыхает Дорогуша. — О! Зо вернулась.

      — С тобой я тоже не разговариваю! — объявляет Ангел мне.

      — Почему?

      — Потому что стричь секатором ногти — это варварство! Это плевок в мою душу! Это не поддаётся никакому оправданию!

      — Это правда? — Дорогуша делает «квадратные» глаза и опять смеётся своим тонким фальцетным смехом. — А ты фантазёрка! — смотрит на картинно обидевшегося Ангела. — Значит, всё дело в секаторе. Ха-ха-ха! Как же не воспользоваться случаем вывести этого «неразговорчивого» из себя? Спасибо за подсказку!

      — Просто нужно уметь с достоинством принимать поражение!

      — Кто тебе сказал, что я проиграл?

      — О нет, — стонет Бабочка. — Хватит уже!

      — Но он не прав! — в один голос отвечают Дорогуша и Ангел, тыча друг в друга указательными пальцами. Переглядываются. Опять начинают активно работать иголками над пяльцами. Снова переглядываются. Обмениваются гримасами. И опять вышивают. Жуткие и забавные одновременно.

      — Ну, хорошо, — Ангел не выдерживает первым. По привычке закатывает глаза. — Хорошо. Ты прав. Только не травмируй мою психику так же, как Зо! Кстати, пташечка ты наша вольная, какая на сей раз грусть-тоска тебя съедает?

      — Да так, — отмахиваюсь я, не желая обсуждать с колясниками свои переживания по поводу Лорда. Мне и без того стоило огромных трудов не разрыдаться. Некоторое время я молчу, обдумывая, какой информацией можно поделиться с ребятами, а потом сама же спрашиваю:

      — Это правда, что у вожаков не должно быть любимчиков?

      Птицы дружно откладывают свои вышивки.

      — Какой интересный вопрос, — отмечает Дорогуша. — Кто навёл тебя на эту мысль?

      — Вожак Шестой.

      — Всё никак не угомонится, — отмечает Бабочка.

      — Действительно, — соглашается с ним Дорогуша. — Это уже даже странно! Обычно никто из Вожаков других стай к птицам не лезет — ни с нравоучениями, ни с праздным любопытством. Все знают, что мы другие и слушаемся только Папу. Сам Р Первый зуб сломал, выясняя нашу вменяемость. Значит, Большая Собака наплёл тебе россказней про любимцев?

      — Да, что-то в этом духе. Попытался объяснить для меня же самой, почему я не ужилась среди Псов.

      — Потому что птицам не место в псарне! — возмущённо взвизгивает Ангел, раскрасневшись даже под слоем белой пудры. Бабочка мягко берёт его за руку.

      Дорогуша, как самый адекватный среди них троих, продолжает разговор.

      — Зо, — говорит он веско, — мы не имеем права обсуждать и порицать личные постулаты других Вожаков. Политика невмешательства — это наше всё. Но если ты хочешь знать, есть ли любимчики здесь, в Третьей, то каждая птица тотчас тебе ответит: да, есть.

      — Стая не будет стаей, если в ней будет поголовное равенство, — вставляет своё слово Бабочка.

      — И у вас не возникает споров по этому поводу? — удивляюсь я.

      — Не «у вас», а «у нас», — хором поправляют меня птицы.

      — Нет, не возникает. Глупо спорить со Слонёнком, что Папа любит его больше всех из дюжины. Также глупо судиться с тобой, что ты, как ходячая, приносишь Папе больше помощи, чем все мы вместе взятые.

      — Странно, — признаюсь я. — А кое-кто из птиц очень злился из-за моей «вседозволенности». Я была уверена, что подобное чувство, в той или иной степени, затронуло каждого…

      — От ошибок никто не застрахован, — пожимает плечами Дорогуша.

      — Предлагаю спеть по этому поводу грустную песню! — предлагает Ангел и сам же начинает:

Акробаты, клоуны и мимы,
Дети горькой правды и отваги.
Кто мы в этой жизни? Пилигримы,
Вечные скитальцы и бродяги-и-и…

— Женщин заменяют нам дороги, и питаясь ветром и тумано-о-ом, — подхватывает Дорогуша — Бродим мы, печальные, как Боги, — его взгляд почему-то касается стремянки Стервятника, — по убогим и богатым странам…

      — Звезда наших странствий, — поют птицы, — гори, не сгорай! Мы ищем, мы ищем поте-е-е-еряный ра-а-а-ай!

       Весь готический цирк представлен одной песней. В голосах поющих ни одной фальшивой ноты. Даже прокуренный «шансон» Бабочки, своей хрипотцой, красиво оттеняет общее звучание.

      От выбранной песни, от проникновенного и обалденно красивого вокала меня охватывает немыслимый озноб.

      «Я никогда не найду его, Макс» — вспоминаются мне рыдания в ночи.

      Я не знаю, что ищет Вожак.
Может быть, именно что — потерянный рай…

***



Перед сном.

      Потолок Третьей отчаянно нуждается в побелке. По стене ползёт сороконожка. Снисходительно оставляю её в живых. Насекомое скрывается в одной из трещин.

      Стук в днище кровати.

      — Эй, соседка! Ну и здорово же тебя опять накрыло!

      — Я неудачница, Пузя.

      — Ты ходячая, — резко осаживает меня птицелог и тут же переводит тему. — Сейчас Гупи неразумным сказку рассказывать будет. Готовься.

      — Жаль, что я не могу ему помочь. Как он справляется с двоими?

      — Опыт сказывается. Одно из развлечений Гнездовища намечается, будет интересно.

      Я недоверчиво усмехаюсь словам Пузыря и возвращаюсь к мыслям о Лорде.

      Всё закончилось, не успев толком начаться. За ужином Рыжая буквально торжествовала. Она кокетничала с Лордом, льнула к его плечу, то и дело лезла целоваться, мешая ему поглощать пищу. Такое поведение Рыжей вообще-то не свойственно, но как же не продемонстрировать свой триумф, когда эмоции лезут через край? Что-то крысиное есть в этом, — не зря же Вожак Второй любит её как сестру. На рукавах рубашки Прекрасного Эльфа блестят золотые запонки. Судя по всему, Рыжая не в курсе, откуда они у него взялись, поэтому была так весела и беззаботна.
Слабое утешение для безответно влюблённой: её подарок оценили и приняли.

      Дом выполняет мои мечты, исполняет мои желания. Но, как в цитате, все мои победы почему-то остро пахнут поражениями.

      — Так, малышня. А теперь — сказка, — объявляет Гупи, по привычке дёргая себя за ухо. — «Колобок».

      Среди зарослей Третьей возникло оживление. Птицы приготовились слушать. Слон захлопал в ладоши.

      — Короче говоря, — философски начинает Гупи, — Колобок сам вляпался. Никто не может жить вечно, — его бы съели бабка с дедкой. Он лишь продлил себе существование на ближайшие полтора часа, чтобы после погибнуть по собственной глупости. Никчёмное существование. Никчёмная смерть.

      Фикус громко икает. Куст тяжело вздыхает, сочувствуя Колобку.

      — Если вот так катиться по жизни, втирая лабуду из правды, хвастовства и лишней самоуверенности каждому встречному, то — зуб даю! — плохо кончишь. Плохо. И быстро.

Я — колобок с румяными боками.
Ни дед, ни бабка мне отныне не указ.
Хотели съесть? Ан нет! Остались дураками.
Дорога в лес меня зовёт! Не ровен час!

Ангел всхлипывает. Птицелоги хрюкают. Вожак чему-то аплодирует со стремянки.

Ах, этот заяц, русый или белый!
Готов доказывать, что он, поди, не трус.
Но мы-то знаем: только гадить он и смелый!
Он Колобка готов сожрать в один укус.

      — И так далее, — останавливает себя Гупи. Устало вздыхает. — Вот вы спросите: и как же в итоге наступил летальный исход? Да на лису он нарвался. Безмозглая булка потому и безмозглая, что соображалка отсутствует на 90%. А лиса, божья тварь, к тому же хитрая и амбициозная попалась. Чем больше Колобок захлёбывался своим гонором и понтами, тем быстрее ему — чпок! — и прикрыли лавочку. Он даже не успел стать падалью. Ну, точнее, сухарём. Мораль сей сказки такова: не доверяйте первому встречному, не раскрывайте всей души. В жизни всегда найдётся тот, кто вас создаст, и тот, кто вас уничтожит.