Рекурсия 1 - Марта

Я, длинный и тонкий, лежу на земле, растянувшись как веревка. Свитая из прибрежного тростника. Купленная у толстой Вути, которой никак не притвориться веревкой. Что так напоминает меня, лежащего на земле под весенним солнцем.

***

Однажды далеко-далеко отсюда нашелся человек достаточно прозорливый и самоуверенный, сказавший, что миры в наших головах как бы возникают сами собой, а уже затем сверяются с наблюдаемым… Или не сверяются – как происходит в этом, лишенном грубой самодостаточности того – далекого холодного мира, в котором возникла эта сумасшедшая мысль. 

Нужно быть очень прозорливым и ужасно самоуверенным, чтобы так сказать в столь противоречащих обстоятельствах, когда кирпичи и метеориты то и дело валятся на головы, нисколько не смущенные тем, что о них не думали. Увы, даже в этом, прекрасно приспособленном мире, где возможности ограничены лишь фантазией, идея звучит натянуто, хотя является сущей правдой.

***

Марта вышла из дома рано. Захлопнула стеклянную дверь, так смущавшую прагматичного Константина (вещь не может именоваться «дверью», когда способна защитить лишь от сквозняка, но не от воров). Спустилась с каменного крыльца, на ходу проведя ладонью по влажным от росы тертым-перетертым перилам, напоминающим на ощупь стекло. Посмотрела влево – в сторону перекрестка, и вправо – в сторону булочной, только что открывшейся, полной теплого свежайшего хлеба, и три раза повернулась на каблуках, превратившись из юной леди в сутулую старуху с клюкой. Ей так нравилось превращаться в старуху! (Наверное, потому, что всегда можно было снова стать юной леди.)

– Здравствуй, Марта, – приветствовал ее вяз.

По какой-то причине деревья разговаривали с ней только в этом образе – древней как земля женщины, шаркающей под кроной, опираясь на избитую палку.

(Деревья, особенно платаны и вязы, ни во что не ставят незрелость. Даже легкомысленные кустарники – и те предпочитают иметь дело с проверенным временем существом. А что может быть в этом плане надежнее ссохшейся медлительной старушенции, двуногой черепахи, выбравшейся из дома лишь для того, чтобы убедиться: мир не такой как раньше? Он гораздо, гораздо хуже.)

– Здравствуй… эм-м…

– Изюм, – подсказал ей вяз, с пониманием относящийся к капризам старческой памяти.

– Да, Изюм. Прости. Я, конечно, помню, как тебя зовут – просто не всегда.

– Пустяки, Марта. Рад тебя видеть в здравии. Добрая сегодня погода.

– Не спорю. Только сыровато, кажется… Не находишь?

Вяз задумался. Марта, подождав с минуту и наконец решив, что ответа от дерева не последует, двинулась в сторону булочной. То и дело ветер доносил аромат свежей выпечки с легким флером дыма. Ганс всегда выпекал на углях, так уж ему хотелось.

– По-моему, стоит сушь, – сказал вяз ей в след.

– Ну, это как посмотреть, – встрял в разговор каштан, росший у соседнего дома. – По-моему, до суши тут далеко.

– Дождя нет, вот я и говорю: сушь!

Вяз начал сердиться. Мало того, что собеседница от него удалилась, да еще этот типчик влез в разговор. В такие секунды он ужасно жалел, что не может двигаться. Будь он человеком, непременно бы заделался лесорубом!

– Можешь как угодно считать, но уж ты поверь: я умею отличить сушь от влаги, – раздраженно сказал каштан. – Здравствуй, Марта.

– Здравствуй… эм-м…

– Кот, – подсказал каштан.

Марта помнила, как его зовут, но на фоне предыдущего эпизода это бы ужасно расстроило старый вяз.

– Да, конечно, Кот. Как поживаешь?

– В нетерпении, когда черви наконец изгрызут этого дурака, приросшего к твоему крыльцу.

Эти двое ненавидели друг друга последние сорок лет. Причина крылась в одной собаке – бездетном австралийском терьере, усвоившем худшее от своих хозяев.

Не желая участвовать в споре двух деревьев, Марта пошла дальше, перебирая в голове, что ей предстояло сегодня сделать. Планов, как всегда, громадье. Во-первых…

Но сначала она заглянет к Гансу.