ФЕБА

 Рассказ ФЕБА, написал мой друг Владимир Зарембо
***
 
Когда-то, в начале 90-х годов прошлого века, я, работая редактором отдела криминальной хроники республиканской газеты  «Туркменская искра», оказался в командировке в столице областного центра – городе Ташаузе.
В последний день командировки, рано утром я вышел на площадку перед гостиницей, прикидывая, как распорядиться свободным временем: то ли выполнить какое-нибудь внеслужебное задание, то ли махнуть в аэропорт и помчаться домой. Вдруг рядом со мной скрипнули тормоза, и в окне остановившейся машины показалось круглое лицо моего хорошего знакомого – работника Управления уголовного розыска МВД, подполковника милиции Михаила Григорьевича Лейбмана. 
 Те несколько евреев – сотрудников милиции, которых я знал, начинали работу в органах внутренних дел, рассматривали службу лишь как трамплин, и довольно скоро переходили либо в адвокатуру, либо в прокуратуру. Лейбман же был отличным оперативником, работа ему нравилась, и переходить в гражданские службы он не собирался. Ни внешне, ни внутренне Михаил Григорьевич не соответствовал стереотипу, навязанному нашим кинематографом и литературой про суровых работников уголовного розыска. Среднего роста, полноватый, с добродушной физиономией, он больше напоминал школьного учителя, чем сыщика.
– Гляжу, стоит одинокий журналюга, дай, думаю, заберу его,- сказал Михаил Григорьевич, протягивая руку.
– За что, начальник, я ведь ничего не сделал, тихо стою, никого не трогаю.
– Это не проблема, что-нибудь придумаем. Ты чего здесь?
– В командировке. Сегодня последний день.
– Есть чем заняться?
– Да вот думаю чем.
–Слушай, едем с нами в Тахту. Дело как раз по твоему профилю.
По дороге Михаил Григорьевич рассказал, что едут они задерживать крупного  реализатора наркотиков, а сейчас нужно заехать за кинологом с собакой. «Задержание наркодилера!» Меня даже встряхнуло в предвкушении актуального и горячего репортажа с места события.
Кинологом, специально прибывшим из Ашхабада, оказался молодой, парень Петя. Он уже ждал нас у местного питомника. Служебные собаки имелись и здесь, но искать наркотики они не были обучены. Рядом с Петей сидела осанистая, полная чувства собственного достоинства восточно-европейская овчарка по кличке Феба. Стоял июль, несмотря на раннее утро, было уже жарко – собака, высунув язык, часто дышала.
Машина была заполнена людьми, и я подумал: а куда же поместится собака? Но Петя уже открыл багажник, и овчарка покорно прыгнула в трюм нашего «Жигулёнка». При этом она тоскливо взглянула на своего хозяина. Он ответил ей таким же взглядом, мол, что поделаешь, работа такая.
Путь до Тахты недолгий, всего полчаса. Водитель включил тягучую музыку. То ли от музыки, то ли от жары, а может от того и другого вместе Лейбмана быстро сморило, и он задремал. Сзади потешно было наблюдать, как его шарообразная голова бесконтрольно
моталась из стороны в сторону. Но вскоре, когда она в очередной раз откинулась назад, подполковник проснулся и тут же обратился к водителю:
- Слушай, а другой музыки у тебя нет? Что-нибудь повеселее?
- Есть, товарищ подполковник. Только не знаю, понравится вам или нет.
- Давай, врубай!
Водитель вставил другую кассету, и из динамиков полилась популярная в те годы, разухабистая песня:

У павильона пиво-воды стоял советский постовой,
Он вышел родом из народа, как говорится, парень свой.
Ему хотелось очень выпить, хотелось травки покурить,
И оба глаза лейтенанту одним ударом погасить.

 Водитель искоса посматривал на Лейбмана, чтобы не пропустить момент, когда до начальника дойдёт глуповатый смысл шансона, он возмутится и придётся срочно удалять
кассету. Но Лейбман, похоже, был не против столь антисоветского поведения советского постового:
- Вот это другое дело. А то включил какой-то похоронный марш. Я чуть не заснул.

Мы пылили по просёлочной дороге, и я всё время думал о собаке: как ей там, в тесном, тёмном багажнике? Проезжая возле небольшого озерца я услышал, как из багажника раздалось тихое, жалобное поскуливание. Я посмотрел на Петю.
- Жарко,- объяснил он,– Феба пить хочет, а может быть, и искупаться. Чувствует воду, вот и скулит.
- Давайте остановимся, пусть попьёт,- предложил я. Мне показалось, что Пете и самому до слёз жаль свою боевую подругу. Но он покачал головой:
- Нет, пусть потерпит. У неё работа впереди, расслабляться нельзя.

Приехали в райцентр. Петя помог Фебе выбраться из багажника, и собака благодарно заюлила вокруг него, выражая свою признательность. Так воспитанная дама благодарит джентльмена, подавшего ей руку при выходе из авто. Но здесь, как я заметил, была не просто признательность, здесь была любовь, причём любовь обоюдная. Это было видно и по взаимным взглядам, и по взаимным жестам, особенно когда Петя принёс собаке целую миску чистой воды. Феба вылакала воду и села возле своего проводника, стараясь прижаться бочком к его ноге, и благодарно заглядывая в его лицо.

Пока Лейбман хлопотал в местной прокуратуре насчёт санкции на обыск, мы коротали время во дворе райотдела милиции. Феба улеглась в тени, мы курили в сторонке, беседуя с тахтинскими милиционерами. А когда речь зашла о служебных собаках, один из них сказал:
- Сказки всё это, что собака может обнаружить наркотики. Их можно так спрятать, что не найдёт даже самая учёная псина не найдёт.
Петя взглянул на Фебу, и промолчал, а милиционер продолжал его заводить:
- Это простой психологический трюк: человек увидит собаку, испугается и выдаст себя. Вот и выходит, что собака нужна только для острастки, а её нюх здесь ни при чём.
  Вызов был брошен, и Петя поднял перчатку. Он не стал спорить, и только спросил:
- А найдётся ли у вас немного наркотиков?
- Вах, какой отдел милиции без наркотиков?!
 Ему принесли мешочек с анашой. Петя дал его Фебе понюхать, увёл её за угол дома, потом попросил спрятать мешочек на территории. А когда было всё готово, Петя вывел собаку из укрытия, дал команду и отпустил поводок. Феба обежала двор по периметру и уверенно направилась к валявшимся в углу у забора старым автомобильным покрышкам. Обогнув заграждение из нескольких разбитых машин, служивших наглядным пособием для любителей быстрой и нетрезвой езды, Феба порылась в покрышках, выбрала одну из них и, скуля, стала скрести по ней лапой, пытаясь вынуть что-то, находящееся внутри. Когда на свет появился спрятанный мешочек с дурман-травой, милиционеры восхищённо зацокали языками. Милиционер-скептик тоже уважительно закивал головой, мол, сдаюсь, тут уж ничего не скажешь.
 Наконец санкция была получена, и мы двинулись на окраину посёлка.

Дом, где жил наркобарон, стоял на отшибе. Я ожидал увидеть двухэтажные хоромы из красного кирпича, роскошный бассейн во дворе и орущих дурными голосами павлинов в саду, всё, как положено владельцам пусть и криминального, но очень серьёзного бизнеса. И что же я увидел? Ветхий глинобитный домик в два окна, полуразвалившиеся хозяйственные постройки в глубине двора и небольшой клочок огорода, на котором буйно росла кукуруза. Ни загонов для скота, ни пернатой живности не наблюдалось. Стояла мёртвая тишина. Завидев водопроводный кран, Феба бросилась к нему – она опять хотела пить. На конце крана висела капля воды. Собака слизнула её и на этом водопой закончился.
 Навстречу нам никто не вышел, и мы с Лейбманом сами прошли в дом. Опергруппа осталась во дворе для производства наружного обыска. В полутёмной комнате, на кошме сидели старик и старуха. Перед ними стоял чайник и две пиалы с чаем. Старикам было явно за восемьдесят,- сгорбленные, словно две фигурки шахматных коней, вырезанных из чёрного дерева. Хозяева равнодушно восприняли наше появление, не выразив ни беспокойства, ни прочих эмоций. Лишь старик повернул голову, когда к нему обратился Михаил Григорьевич, старуха же продолжала безучастно смотреть перед собой.

Я не мог поверить, что это ветхое жилище и есть логово отъявленного распространителя наркотиков. Да и сам старик никак не тянул на звание наркобарона. Судя по выражению лица Лейбмана, увиденное было и для него полной неожиданностью.
- Какие наркотики? Нет у меня никаких наркотиков, - сказал старик, когда Лейбман объяснил ему цель нашего визита,– Сам употребляю, но ничего никому не продаю.
  Вошедший в комнату сопровождавший нас милиционер доложил подполковнику, что в зарослях кукурузы розыскная собака обнаружила небольшую плантацию конопли.
- Ну вот, а говорите, что нет наркотических средств,- сказал Лейбман, несколько оживляясь.
- Для себя выращивал, не для продажи,- твердил старик.
В комнату вошли Петя с Фебой. Собака прямо впилась глазами в пиалушки с остывшим чаем, который старики так и не успели выпить.
- В доме есть наркотические средства?- спросил Лейбман.
- Нет, ничего нет. Сам употребляю, ничего не продаю,- как мантру повторял старик.

   Лейбман попросил оперативников осмотреть соседнюю комнату - в доме их было всего две, - и предложил старику пройти с ними, чтобы присутствовать при обыске.
- Ищите сами, я не могу идти, у меня ноги нет, - старик наклонился вбок и, откинув полу халата, показал культю, которую мы не заметили в полумраке комнаты. Лейбман стал как-то неуверенно озираться, поглядывая на нас, но обыск не отменил.
   Феба, обнюхав предложенную территорию, ничего не обнаружила. Об этом доложил Петя, когда они вернулись в комнату. И вот тут Феба немного оконфузилась: считая, что её служба на этом закончена, она подбежала к пиалушке, стоявшей возле старухи, и стала жадно лакать остывший чай. Старуха не шелохнулась, безучастно глядя на собаку. Раздался окрик Пети, оторвавший четвероногого «детектива» от неположенного в служебное время чаепития. Феба коротко вякнула, что на собачьем языке, наверное, должно было означать «извините, забылась».
-Ищи,- скомандовал Петя, и собака бросилась себя реабилитировать.
    Потыкавшись носом по углам, Феба направилась к железной кровати с провисшей сеткой, заваленной грудой одеял.  Старуха высохшими пальцами достала сигарету из лежащей рядом с ней пачки самых дешёвых и самых крепких в те годы сигарет без фильтра «Памир» и закурила. Комната наполнилась вонючим дымом.
   Нырнув под кровать, Феба заскулила, как и тогда, когда держала экзамен на милицейском дворе. На зов тут же отозвался Михаил Григорьевич. Поспешив ей на помощь, он встал на колени, пытаясь пролезть под сетку. Однако то, что годится для собаки, не подходит упитанному подполковнику. Лейбман застрял. Теперь из-под кровати торчали уже две филейные части – Фебы и Лейбмана.
 Раздавалось какое-то пыхтение. Мне даже показалось, что это поскуливает уже не Феба, а Михаил Григорьевич. Ему бы подать назад и выкарабкаться из-под кровати, но
подполковник, видимо, уже увидел дичь и решил, во что бы то ни стало, добыть её самостоятельно. Он напрягся и продвинулся ещё на пару сантиметров вперёд. Но натуга обернулась очередным конфузом. В тишине комнаты раздался треск разрываемой ткани, и на форменных брюках, обтягивающих зад руководителя наркопоисковой экспедиции, снизу вверх прямо по шву поползла широкая щель, демонстрируя белое полотнище трусов, прикрывающих милицейские ягодицы.
  Даже Феба, услышав громкий треск, выбралась из-под кровати и стала с интересом разглядывать открывшуюся ей панораму - подполковника милиции на карачках, и в разодранных штанах. Неожиданное приключение доставило несколько весёлых минут всем собравшимся в комнате. Улыбки на их лицах скрасили унылую процедуру обыска.
  Улыбнулись и старики, обнажив голые дёсны. Поняв, что произошло, Михаил Григорьевич даже не попытался спасти честь мундира. Он ещё немного поелозил под кроватью, но вылез оттуда не расстроенный, а, как ни странно, довольный, держа в руке мешочек с анашой. При этом заученно произнёс, обращаясь к старику: - «А вы говорите, нет наркотиков», на что тахтинский наркобарон отвечал в том же ключе: «Сам употребляю, никому ничего не продаю».

Над кроватью, ставшей важной вехой в ходе спецоперации, висела старая фотография. Поначалу она была чёрно-белой, но потом какой-то заезжий фотограф раскрасил её в аляповатые цвета, которые потускнели от времени и выцвели. На снимке были изображены красивый парень в костюме и миловидная девушка в национальной одежде. Они, видимо, старались придать лицу спокойное выражение, но взгляды всё равно получились напряжёнными. Добрые, светлые, чистые лица. С трудом верилось, что такими когда-то были эти двое измождённых стариков, похожих на резные фигурки.
- Это ваша фотография?- спросил я старика, пока Лейбман оформлял протокол обыска.
- Наша. Перед войной фотографировались. Мне тогда в колхозе премию дали - отрез на костюм, а костюм нам сшили в самом Ташаузе. Там мы с женой снялись. У нас уже двое детей было, одному сыну пять лет, другому десять. Потом война началась. В Австрии меня в ногу ранило. Врачи ногу спасли, но осколки остались. Приехал домой, а работать не могу. Нога стала болеть всё больше и её отрезали. Наверное, операция бы помогла, но у нас врачей хороших не было, вот и отрезали. Что делать? Я до войны в колхозе поливальщиком работал, а там много ходить надо. А как походишь без ноги? У жены вообще профессии нет. Она может ковры ткать, но нужно покупать шерсть, краски, станок, а денег нет. Да ещё беда – пока я был на войне, младший сынишка умер. Заболел чем-то и умер. Старший нам помогал. Потом кто-то ему сказал, что в Узбекистане можно купить дешёвые товары, а здесь дороже продать. Он занял у людей деньги и поехал в Самарканд. Назад уже не вернулся.
Что с ним стало, мы не знаем. Обращались в милицию, они сказали, что он пропал. Как пропал? В войну люди пропадали, а тут в мирное время… Вот уже сорок лет нет его. Пришлось дом продать, вернуть людям долг. А нам построили этот домик. Мы с женой посадили здесь метёлки и вязали веники на продажу. У меня небольшая пенсия была, вот так и жили. Трудно было одним, жена всё время плакала, болела. Мне говорили: выпей, легче будет. Но водку я никогда не пил. Как-то сосед дать покурить анашу. И я на какое-то время забылся. Потом другой раз, третий, так и втянулся. Сосед дал семена, я посадил несколько кустов конопли. Однажды заметил, что с женой что-то странное происходит: она стала зачем-то смеяться, потом пела песни. Такого раньше никогда с ней не было. Она всё время молчала. Я догадался, что она потихоньку таскает у меня анашу. Я ей запретил, один раз даже побил немного, но всё бесполезно. Курим мы уже сорок лет. Как бросить? Да и зачем? Мы же никому вреда не приносим. Сынок, скажи своему начальнику, что мы не продаём, только сами употребляем. Нас не надо сажать в тюрьму.

Я пообещал старику, что поговорю с «начальником». Отвёл Михаила Григорьевича в сторону и рассказал о беседе со стариком.
- Я и сам в затруднении, не знаю что делать,- сказал Лейбман, возмущённо размахивая правой рукой, а левой закрывая прореху в штанах,- Кто-то старика подставил. К нам пришла информация, что этот человек реализует наркотики. Я и знать не знал, что он древний старик. Да и какой он реализатор?! Того мешочка, который я нашёл, ему самому хватило бы на неделю, не больше. А пять-шесть кустов конопли – это не плантация. То, что он употребляет наркотики, это, конечно, наказуемо, но если учесть его возраст, фронтовые заслуги, то в тюрьму его никто не посадит. Так, пожурят и отпустят. Скорее всего, его сдали местные менты. Сейчас идет операция «МАК», нужны показатели, вот они и наклепали на старика. Анонимно, разумеется.
 Я вернулся к старику и передал ему слова Михаила Григорьевича. Яшули благодарственно закивал головой. Старуха, которая всё время находилась, как говорится, «в полном "отсутствии присутствия", тоже мелко закивала головой. Потом она налила чай в пиалу и протянула её мне. Пиалу, из которой пила Феба. Я не побрезговал, выпил.

Мы возвращались в Ташауз. Феба снова безропотно улеглась в багажнике. И только когда мы приехали в город и попрощались, я заметил, как Петя украдкой прижал к себе Фебу и ласково погладил её: «Молодец, Феба, умница».
*** Владимир Зарембо.
***