Ленинградка

   Валентина давно проснулась, но лежала, не открывая глаз. Лишь слегка приоткрыла на секунду, чтобы убедиться – жива. И увидеть, не изменилась ли окружающая обстановка. За тюлевой шторкой просматривалось окно и через стекло свет желтого фонаря. Нереальная картинка образовалась в сознании: пышные белые цветы на фоне больших падающих снежинок. Может, это тень делала их такими огромными? Подлетая к подоконнику и ложась на образовавшийся сугроб, они становились обычными. Под лучом насыпавшийся бугорок казался воздушным и невесомым. Таким слабым ощущалось в это утро ее тело.

   Она не любила холод, но сегодня улыбнулась морозной погоде. Стоило только опустить веки и сознание вновь провалилось в черную бездну, закружилась лента воспоминаний, выдергивая наугад картинки из страшного детства. Сколько лет, а не проходит ужас от воющего звука бомб. Еще страшнее ощущение голода, которое ежедневно преследовало маленькую девочку и вот, поди ж ты, сохранилось до самой старости. Она подтянула ноги к животу, дотянуться колеями до подбородка уже не давало изможденное жизнью тело, и привычная мелкая дрожь сковала руки и ноги, судорогой пробежала и растянулась по всем мышцам. Валентина знала – это ненадолго. Скоро от напряжения и ожидания все отяжелеет, станет бесчувственным, словно деревянным, и через секунды отпустит…
   
   В памяти ожила картинка детства. Дом их стоял на возвышении, на окраине села. Сразу за огородом начиналась березовая роща. Всегда, независимо от времени года, светлая от обилия белых стволов деревьев. Под ногами ласковая зелень травы, а вверху голубое небо, которое спорило с зеленой кроной берез и пробрасывало через редкие просветы яркие лучи солнца. Двор выходил окнами к понижению местности, где внизу журча, катил свои воды ручей. Чуть дальше он впадал в небольшую речку, через которую перекинут мостик. Затем поверхность вновь забиралась вверх, вот на этом бугре и находилась деревня.

   От села давно не осталось и следа, они побывали там с сестрой лет двадцать назад и место не узнали. Даже Тамара, которая жила в Питере и имела возможность посетить эту подросшую и потемневшую рощу, а с ней и воспоминания детства. Это удивительно красивое место облюбовано и обласкано детьми и молодежью. Днем играли, собирали ягоды маленькие ребята, а с наступлением сумерек здесь встречались молодые пары. Дом у опушки казался большим, но это видимо искаженное восприятие детства: когда сам маленький, все окружающее кажется великим и огромным.

   Обстановка изменилась не в один день: сначала поступали сообщения о нападении Германии на страну. Эти новости слушали и взрослые и дети по большой черной тарелке, что своим звуком далеко разносилась по округе, усиливалось, ударяясь о стволы берез, и глухим раскатом скатывалось по ручью. Вскоре село привыкло к плачу, пришедшему вместе с представителями власти и военкомата – забирали мужиков и молодежь на фронт. Далеко ехать не нужно, враг совсем рядом находился. Пришли первые похоронки, тут уж не плач, а вой по дворам покатился. Как-то быстро напряжение достигло деревни - с дальними, а затем и с ближними разрывами. Повадились самолеты со страшными крестами на крыльях охотиться в окрестностях за всем живым. Проносились низко, чуть не касаясь макушек деревьев, и со страшным стрекотом выбивали фонтанчики пыли на дороге, во дворах.

   В такие моменты мать подхватывала детвору и бежала к яме за огородом. Там прятались. Наверное, в жилище, даже если залезть в погреб, было опаснее. И она неосознанно понимала это. Ведь самолеты охотились за большими объектами. Мужиков не осталось: отца и старшего брата Витю забрали в армию и они давно на передовой закрывали собой бреши и прорехи в обороне. Правда, в разных подразделениях, хотя и недалеко друг от друга. А мать суетливо бегала от дома к дому, впрочем, как все женщины деревни и пыталась определиться, как быть.

   Село их располагалось восточнее города, но вскоре образовался островок суши, на котором Ленинград готовился выживать длительную блокаду почти в 900 дней.  На руках у женщины маленькие дети: Валентина пяти лет, Тамара – старше на два года, Шура. Еще хуже с младшим братом, тот совсем бестолков по малолетству…

   Валентина пошевелилась, и подумалось: « Что сегодня так воспоминания обуяли?»  Дрожь уже отпустила тело, надо бы подняться и попить воды, от волнения в горле пересохло. Всплыло в памяти, что ставила рядом на тумбочку стакан с водой. Присела на постели, взяла трясущимися руками посудину, почувствовав, как по краю стучат зубы. Наконец осилила несколько глотков. Да так и замерла. Вот и жизнь подкатилась к закату, и скоро найдет свое логическое завершение.

   Равнодушно подумалось: «Даже статус блокадницы не дали, как не старались они с сестрой»,- сколько бумаг написали, объясняя, что жила на той территории до эвакуации в тыл. Но пробить защитную стену равнодушия чиновников не удалось. Сестры получили, а со статусом - доплата за тот детский страх и голод, испытания в военные годы. Она же проживала далеко от родных мест - вышла замуж и уехала за своим морячком Балтийского флота на Алтай.

   Как он ухаживал! Случайно познакомились на встрече участников  Московского фестиваля, те выступали с творческим отчетом. Ее Володя участвовал от комсомольской организации Балтийского флота. Затем свидания и гулянья под небом белых ночей Ленинграда. Рискованные набеги на городские клумбы: нет, он не обижал ее любимый город, а просто приносил несколько цветков, пахнущих романтикой и опасностью быть застигнутыми. Что заставило уехать за ним в провинцию? Ведь ухаживал за ней курсантик морского военного училища. Уже и выпуск рядом,  договорились о помолвке, строили планы на свадьбу. Небогатую, но с перспективой ехать на Северный флот. Там продвижение по службе быстрее. Как балтиец морячок увел тогда ее с танцев и вскружил голову?

   Одумалась, пожалуй, только на вокзале в Новосибирске, когда балтиец пошел прощаться с земляком, и она просидела на вокзале одна, почти сутки. В незнакомом городе, без копейки. Но дело сделано, и она не могла вернуться домой, чтобы этим показать свою слабость. Так и принял ее Алтай, а с ним и родственники мужа. Свекровь только головой покачала и началась новая жизнь…

    За окном промелькнул свет от фар машины, и эта вспышка оживила дальнейшие воспоминания. Горел дом, горел яркой большой свечой, поднимая пламя к низким облакам. В тот день погода нахмурилась и вынудила самолеты прижиматься к земле. Немцы летали там, где не стреляли зенитки и безопасно находиться в воздухе. Потому и бомбили все, что попадалось на пути. Развлекались таким образом. Оказался на пути и их дом, приметный своим расположением на возвышенности. Они привычно спрятались в яме и пережидали пролет самолетов. Вдруг что-то надсадно ухнуло, словно Земля вздохом своим хотела защитить женщин и детей. Но не смогла: ойкнула и заплакала сестренка Шура. Заскулила как маленький кутенок несмышленыш,  упав, закрутилась на дне ямы, выгибаясь неестественно спиной. Схватилась за живот и взрослая женщина, осела с побелевшим лицом. Боялась крикнуть, словно ее мог услышать враг. Шура, сестренка многострадальная, проносила в спине этот осколок всю оставшуюся жизнь.

   Мать бросилась к факелу, до такой степени разгорелся дом. Жар палил волосы, дымилась одежда. Любимые кружева и рюшки на окнах и кровати, творение рук мамы. Она одна понимала, сгорит все – нечем детей кормить. Как тогда мужа с войны встречать? Из ценного-  швейную машинку вынесла. Остальное пламя уничтожило. Продукты не удалось спасти,  картошка прошлогодняя в ямке осталась. Какое-никакое пропитание. Перебрались в баню, тесно, но она находилась внизу у ручья и неприметна сверху, кронами берез укрыта. Соседская женщина плакала тихо, поскуливая в тряпки, постеленные на полкЕ, и просила маму: « Соседушка, Фенюшка, милая, дай какой-нибудь отравы. Мочи нет. Облегчи»,- но голос становился все тише и к концу третьего дня она умерла.

   Страшнее оказалось не то, что дом сгорел. После бомбежки побежали Тамара и Валя за коровой в рощу. Каждый раз приходилось успокаивать скотину после бомбежек. Она, животина, хоть и безропотная, но тоже с понятием -  убегала дальше, скрываясь из виду. На крики сестер не вышла, увидели только – лежит и кровью исходит. Осколок проклятый прошил брюхо на вылет, вся требуха вывалилась наружу. Крик услышала, поняла, что ищут ее. Встала,  несколько шагов прошла и упала, протащив кишки по желтой местами траве. Упали девчонки на колени перед ее мордой и зарыдали. У коровы сил мычать не осталось, только со свистом воздух вдыхала, а выдох приходился в нутро, булькало. И большие печальные глаза, слезы скатываются на землю. Будто прощения просит – не уберегла себя, вы уж простите.
Мясо в деревню сдали, да и где его сохранишь коли еще тепло на улице. Валя ночами кричать стала, все грезились ей большие глаза, да как продолжала кормилица пережевывать траву. Корова не могла осмыслить и в толк взять, что не поможет больше семье. С этой поры и голодать начали, перемололи немцы взрывами поле, где картошка росла, ни следа от урожая не осталось. В сельпо давно товар не завозили, а все собранное изъяли для целей фронта. Голод. Все страшнее становилось подниматься утром. В селе не было уж никакой власти,  мужики на фронт ушли. А война все перемалывала живое и неживое. Не приближалась более к селу, но и не уходила. Чем только не кормились, какие корешки и травы знали – все в ход шло. Дети животы набьют, те округлятся, а сытости нет.

   Одно обрадовало. Добралось письмо с фронта, уж какими путями – неведомо. Витя, брат писал, что когда шли на переформирование, во встречной колоне отца увидел. Тот только и успел крикнуть: «Мать береги!». И разошлись в стороны. Да ладно, живы хоть…

   Кто же знал, что это была последняя встреча отца с родным человеком. Вскоре погиб, никто не знает, где похоронен. Как хотелось бы прийти, на могильный холмик присесть да поплакать вместе с русской природой, которая дождями омывает павших и несколько десятков лет все не может успокоиться. Да и где столько слез взять...
Жили дружно, да и где было ссориться: пять взрослых людей и ребенок в однокомнатной квартире. Свекровь, золовка с шурином и они с мужем. Скоро золовка родила. Вот и приходилось спать на полу в кухне. Вскоре и сама первенца принесла. Как трудно ей дались роды. Самое ужасное в том, что ей запретили рожать в дальнейшем. А ей так хотелось детей. За долгую жизнь все наладилось,  сын зарабатывал пенсию на Севере, внучка в краевом центре устроена. Добилась мужу статуса «Дети войны». Тоже натерпелся, на телегу влезть не мог, мал совсем. Загонит лошадь в воду и черпает в бочку ведерком, а затем развозит на полевой стан. Заснет иной раз прямо с вожжами в руке, хорошо, лошади спокойные были. Идут потихоньку, пока не проснется или не разбудит кто встречный. Затем ФЗУ. Светлое, только во флоте и увидел.

   Всю жизнь она старалась для мужчин,  мужа и сына, все для их блага делала. Забывала порой о своих нуждах, проблемах. Война не прошла даром, нет- нет, и толкала то жестким кулаком в сердце, то локтем в желудок, прижимало почки, и отдавала в печень. Но притерпелась, переносила молча и скрывала все свои болячки. Был тяжелый период – муж пил. Сколько боролась, справилась с этой проблемой. Сын заболел той же напастью.

   Одним утром принесли племянник и внучки нехорошую весть. Не выдержало сердце сына Севера и остановилось в тот день, когда он в отпуск к родителям собирался. Казалось, погас мир для нее, остановилось время, чтобы не заглядывать в будущее. Да и что  может быть завтра? Когда кровиночки уж нет. Внучки отплакали, помогли устоять блокаднице и продолжать жизнь дальше.

   Затем ушел  муж, за которым она безрассудно уехала из милого сердцу Питера. А что? Наверное, любила, если вот так - в омут с головой.
Что сердце сегодня разболелось? Давно уж так сильно костлявой рукой не сжимало. Она привычно нашарила дежурный набор таблеток, проглотила и запила водой. Помогло мало, лишь бросила вновь на некоторое время в забытье…

Как матери трудно далось это решение, сколько дум она передумала? Но это помогло
   спасти детей. Идти пешком, прорываться из этого ужаса по тонкому перешейку жизни.  Вот о ком нужно рассказывать молодежи. Всепоглощающая любовь к детям. Долг матери и жены подсказал выход. В морозное утро тронулись в путь. Толи путь жизни, скорее - бессмертия. А ведь могло кончиться по-другому и они не вышли бы на Большую Землю. Вечером мать закопала за баней швейную машинку и какие-то пожитки. Присыпала сверху соломой. Как позже оказалось – старания излишни. По возвращении не нашла закопанного имущества. Помог кто-то из домысловых селян распорядиться имуществом. В глазах и в памяти остались дамба. Лед. По насыпи обреченно двигаются вереницей люди. Изредка  раздается разрыв снаряда. Размечет людей в стороны, остальные поднимутся и продолжают движение. К жизни, которая прячется за горизонтом.

   Лед вдоль дамбы слабенький, хлипкий и не держит взрослого человек. От разрывов весь в разводах и полыньях. А там, где еще держит, лежат на льду солдатики. Побросали теплые вещи, чтобы легче стать. Но винтовки в руках держат. Как они туда, на лед, попали? Не смогли дойти до берега и помощь оказать некому. Так и лежат не шевелясь, оттягивают, сколько можно, границу жизни и смерти. Хрупнет лед и без крика, без всплеска медленно под воду опускается очередной красноармеец. Готовы  к такому исходу.

   А их мамка ведет аккуратно, готовая в любой момент упасть и накрыть собой эту голодную кучу ртов. Впереди трехлетний брат Юра на санках, сидит поверх вещей, следом держатся за санки Тамара  - семь лет, Валя – пять лет. И завершает процессию Шура. Двигается осторожно, не прошла еще боль в спине от осколка. Вот очередной солдат, пожилой дядька, совсем близко от берега распластался. Увидел, что Валюшка обернулась в его сторону и шепчет. Не кричит: «Дочушка дай водицы испить…  возьми записочку, родным сообщи»,- потянулась малая к нему. Какая-то бабушка по руке ударила, оттащила: не смей, провалишься, уйдешь под лед. А через несколько шагов обернулись – нет уж мужика.

   Дальнейшее приходило с трудом. Наверное,  не было столь запоминающимся по причине того, что отступил голод и бомбежки не угрожали. Не помнилась жизнь в эвакуации.

  Вдруг душа и тело ее испытали восторг, который присутствовал в тот период только один раз. Она бежала по грунтовой дороге,  в родном селе, и плакала от счастья. Кто-то принес весть на полевой стан, что вернулся их Виктор. Влетела на порог и попала в крепкие объятия мужчины. Смущенная и пыльная, она плакала и смеялась. А младший брат протягивал ей руки полные изюма - где уж старший сумел разбогатеть им? Только такую мелочь и приносили истинные фронтовики при возвращении домой.

   Она подумала встать и вдруг поняла главное – а зачем? Душа ее радостная на волне этого воспоминания начала медленно подниматься вверх. Внизу осталось тело старой женщины, а она ощутила себя молодой и все быстрее – вверх. Затем над страной, как над большой картой. Вот она, наконец, березовая роща. Воспоминания детства, спокойствие и умиротворенная радость. От всего этого она радостно вскрикнула.

   На крик этот в комнату заглянула нянька…