Плевок жареного леща

1.
…да, господа хорошие, клёв был отменным и можно бы и по квартирам, но торопиться не хочется, уж очень хорошо на берегу.  Погода - августовская благодать. Благодать в разгаре. Место у нас прекрасное, обжитое, самое устье Чердымовки. Впрочем, устье не настоящее, ибо настоящее намного дальше, где Ока. А здесь Чердымовка просто теряется в болоте, в непролазном болоте, под густой щетиной тростника и  чахлыми кустиками не понятно чего.  А кирпичные руины  водонасосной, которая вцепилась в верхний край косогора, создают видимость отрешённого от цивилизации покоя. 

      Ну, а история о «жареном леще» началась накануне войны с фашистами, двадцать первого июня. Двадцать первого июня в городском драмтеатре, нет, кажется в клубе строителей, нет, всё-таки в  театре, с утра смотр художественной самодеятельности, городской смотр. Кто постарше, тот  помнит, что смотры самодеятельных артистов  были важным, значимым событием для тогдашних трудовых коллективов, да и самого Города. Важность события по многим причинам. Хотите, ругайте, хотите не ругайте, а причины перечислять не буду, шагайте в архивную плесень и разбирайтесь.

    А я в тот, последний мирный день - в драмтеатр. Я совсем пацан, новоиспечённый пятиклассник.  А вот сестра, старшая сера, Маша, вчера окончила школу и думает ехать в столицу. Маша очень хорошо поёт, занимается в хоркружке. Особенно хорошо у неё получается, как бы сейчас сказали, классика: арии из оперы и прочее. Красивая девушка, красивый голос. Не зря, ох, не зря пророчат Маше консерваторию.

     Народу в театре - битком! Подходит очередь сестры и - нате, вам, двести! Ведущая концерт отказывается объявлять. Я так никогда и не понял настоящую причину отказа. Ну, что это за причина? «У нас смотр народный, публика народная, а твоим буржуйским песням здесь не место»,- заявила Маше ведущая концерт дама. Вот мымра! Ей начали объяснять, что и  опера достояние народа. Но ничего не объяснили: «Делайте, что хотите, но без меня»!

- И сделаем! - сестрёнка у меня боевая. - Батя, я напишу, что объявлять, а ты объявишь!               

     А вот о нашем отце, Антоне Степановиче Глыбине, стоит рассказать малость поподробнее. Батя недавно пришёл с «финской». Пришёл инвалидом. Простреленное левое колено не сгибается и не разгибается. Было и ещё кое-что, но главное, колено! А работает бывший солдат в драмтеатре, нет, не артистом, а механиком. Дядька он хороший, душевный, но после  сражений в финских снегах, начал прикладываться к бутылочке, ну и всё прочее. Батя не алкоголик, однако и сегодня на «смотре» уже чуть-чуть того самого. 

- Давай, напиши, что объявлять, объявлю, - бодро заявил наш родитель. -  Подумаешь делов-то две минуты. Так, романс Сантуцци из оперы «Сельская честь» Масканьи. Масканьи? Отлично!

     Однако на сцене под взорами нескольких сотен людей, храбрость стала улетучиваться. Все вроде бы свои, да и не вроде, а точно все свои, но противно заныла левая, прострелянная нога, перед глазами мелькает какая-то пестрота,  листик с текстом потерялся. Но Батя взял себя в руки, приосанился, правда,  листик с «объявлением» не нашёлся. И что? Солдаты из-за таких пустяков не сдаются!

- Товарищи! Внимание! Молодая девушка споёт. Так … Что споёт? А споёт романс. Вот романс споёт.

- Какой романс? - выкрикнули из зала.

- Как какой? Нужный романс, одобренный главными композиторами Европы, Азии и… Как её? Запамятовал.

-  Может Австралии?

-  Вот, Австралии.

- А может и Антарктиды?

- Да нет! Причём Антарктида? - поморщился Батя, - романс Сантацции,.. нет-нет… Простацции,.. Вот, романс проституцции! из оперы «Сельская сторонка» товарища Масканьина!

    Зал ошарашено примолк и разразился радостным хохотом. А что такого? Народ притомился - и нате вам двести! хоть какая-та, но перемена обстановки, и  всё прочее.  А на сцене опять дама, ведущая концерт, думаю, вы поняли, та самая «мымра». Кстати, очень скоро выяснилось, и фамилия у дамы подходящая, Мырина. Товарищ Мырина. Так вот, товарищ Мырина, выразительно помахала ладошкой, мол, шум прекратить. И шум в зале прекратился.

- Уважаемые товарищи, сами видите, нам буржуазная пропаганда буржуазного не нужна. Долой буржуазию. Да здравствует прогрессивное человечество и товарищ Сталин! А вы (Мырина повернулась к всё ещё стоящему на сцене Бате) уходите. И заберите и вашу распущенную, как называемую, певицу.          

     На этом Батя, как артист закончился, закончился и как театральный механик, ибо был уволен «за непонимание текущего момента». А сестра Маша заявила, что лучше «умереть, чем так позориться», и  что «завтра же уедет куда подальше».

      И в самом деле, так было бы лучше, да только куда ехать-то? 

2.
     Началась война. Началось великое людское горе.
Люди сразу поверили, горе неизбежно. Но поверить, ещё не значить осознать. Осознание великого горя началось на следующий день, когда открылась мобилизация на войну.
     Отца на войну не приглашали. С волочащейся ногой на фронт не попадают! А в ближайший магазин попасть вполне доступно. И Батя, поддавшись житейскому порыву вместе с женой (ну, с моей и Машкиной матерью) совершил удачный набег на ближайший гастроном. В чуланчике появились два мешка: один с сахарным песком, другой с манкой. Можно бы и ещё чего прихватить, но денег больше не имелось, да и сам гастроном закрылся  «на учёт».
     Но Батя доволен. Можно ставить домашнее вино. Оно, кончено, сахар в данном процессе роскошь, но значительно, очень значительно ускоряет процесс домашнего виноделия.
     И я доволен. Доволен не пузатой бутылью вина, а тем, что школу, где я учился, закрыли. Выходит осенью «не надо в школу». Выходит, каникулы бессрочны. А дело в том, что в наших классах в спешном порядке  развернулся госпиталь. И Батя устроился в госпиталь помощником завхоза, а заодно и механиком, и электриком и прочим умельцем на все руки.
     Вскоре госпиталь посетила горисполкомовская шефская делегация. Среди шефов, если и не главным, то явно и далеко не рядовым членом, мадам Мырина. Мырина, увидав моего родителя, презрительно покривилась:
- И вы здесь, Глыбин Антон! Учтите, товарищ майор (слова адресованы начальнику госпиталя) гражданин Глыбин человек буржуазный. Он, как и всякий представитель буржуазии, пьяница и хулиганствующий элемент. Остерегайтесь!
- Механик Глыбин у нас две недели. Покамест молодец!
- Ну-ну, бдите! Война!

3.

     А война набирает обороты. И горе людское становится больнее и зримее. Фронты, не выдерживая напора фашистов, ломаются, истекают кровью, откатываются к столице. А от нашего Города до столицы нет ничего, подумаешь по прямой сотни полторы километров.

      Начался сентябрь. Сентябрь ознаменовался первыми бомбёжками. Нельзя сказать, что фашисты решили под бомбами похоронить Город, но каждый день  десятки немецких бомбардировщиков пролетают на столицу и не только днём, но и ночами. И нам кое-что перепадает. Приходится остерегаться. Уличные земляные щели, маскировка окон и прочее, и прочее…

      Была первая сентябрьская суббота. Мы с Батей с раннего утра на рыбалке. Вообще-то с началом войны рыбалка отодвинулась чуть ли не на десятый план. Раненых становилось больше. И теперь и я, и сестра Маша, и наша мать трудились в госпитале, трудились почти без перерывов. Война!

     А сегодня в госпитале ожидается приезд шефов-колхозников. Должен выступить с «текущим моментом» и находящийся в Городе, в командировке, лётчик-фронтовик  орденоносец Тищенко.

     И у отца, как он сам говорит, «правительственное задание». «Правительство» в лице начальника госпиталя высказало просьбу, равнозначную приказу: «Антон Степаныч, хоть утопись, а хорошая рыбка должна  быть. Надеюсь, понимаешь, надо угостить шефов. А чем угощать? Ржавыми селёдками и конской тушёнкой? Вот то-то! Действуй»! 

      Сентябрьское время не самое лучшее время для рыбалки. На удочку солидные караси и тем более лещи «идти» не торопятся. Поставили сеть. Сеть не большая, но добротная. Отец у меня мужик обстоятельный, если брался за что-либо, делал на совесть.

      Местом лова избрана акватория Чердымовки как раз под водонасосной станцией, примерно там, где, господа  сейчас мы и изволим сидеть. Сейчас здесь обширное болото, и, тогда в сорок первом, имелось болото, но небольшое, совсем небольшое, но с глубокими ямами. Нашим плавсредством маленькая щелястая плоскодонка. Вычерпывай воду каждые пять минут! Но рыбачить можно.   

     Сетку Батя установил между торчащим из воды корявым, в виде рогатки,  древесным стволом и горбатим треугольным островком:

- Здесь должен быть лещ, если его здесь нет, то, значит, его и нигде нет.

     Светает. Прохладно. Для обогрева чадит костерок. Тепла мало, но с костром как-то веселее.

     И ладно бы, но нежданно и, чего уж там, жданно, со стороны Подразвалья высоко в безоблачном небе обозначились серые кресты самолётов. Самолётов много. Я насчитал тридцать шесть и сбился со счёта.

- Опять гады шпарят на столицу, - пробурчал Батя.- И леща поймать не дают!

- Поймаем! - я прижался к отцу. - Главное, чтоб нам ничего не сбросили.

     И, представьте, сглазил.

     Как мне показалось, прямо из центра тающего лунного диска, два ястребка врезались в тесный строй бомбардировщиков. Строй бомбардировщиков раздвинулся, ещё раздвинулся и разломался на несколько неравных частей. Послышался частый, прерывистый стрёкот пулемётов. Один их бомберов резко пошел на снижение в сторону соснового бора,  и оказался над нами, на малой высоте. Один мотор горит, второй работает, но работает плохо, с надсадным гулом и с перебоями. Внезапно из самолёта вывалилась нечто длинное и толстое. Я не успел испугаться, как «длинное и толстое» под  косым углом вошло в воду возле нашей сетки. Всплеск был, но к моему удивлению, совсем незначительный. Батя схватил меня за руки, прижал к земле и накрыл собой.

    Подбитый самолёт  немного, но набрал высоты и растворился в фиолетовой дымке над бором. Уже хорошо! А разломанная  самолётная армада быстро сдвинулась куда-то за Город. Шум моторов потерялся в утреннем тумане. Волны, поднятые длинным и толстым предметом, лениво раскачивают тростник. Выглянуло солнце.

- Я думал, нам хана, - просипел Батя, - думал, фашист в нас врежется, а он облегчился от бомбы и улетел. Думаю, далеко не улетит.

- Ты думаешь там бомба?

- Бомба, сынок, опасная бомба, думаю килограммов на пятьсот.

- Откуда знаешь?

- Знаю, «финская» научила. И ведь самое страшное впереди. Бомба не взорвалась, и теперь может в любой момент взорваться. И вот тогда, не только нас с тобой, а и насосную, и наш берег не отыщут, и даже на небе не отыщут. Опасно! Но задание есть задание. Сделаем так: я поплыву проверять сеть один. Не сопи. Знаю, ты не трус, но так лучше. Ну, а ты, если что…

     Сеть вместе с пойманной рыбой вытащена на травную полянку. К моему удивлению рыбы оказалось немало:  увесистые, жирные, как поросята караси переместившись в ёмкую ивовую корзину, степенно таращатся на меня. А  отдельно, в не менее ёмкой холщёвой сумке два леща. Лещи не лещи, а прямо-таки широченные тазы,   бронзовые, с легким налётом зелени. Красота!

- Давно такие не попадались. А если честно, то и никогда не попадались,- сказал довольный рыбак. - Килограммов по пять, каждый! И давай-ка сын, поскорее отсюда, пока та! дура не гавкнула. Она неглубоко. Я её свободно рукой трогал.

- Да ты герой!

- Нет, сынок, я не герой! Ставить жизнь против десятка карасей - дурь, но по-другому не получается.   

4.

      И в самом деле, без риска теперь ничего не получается. А что может по-доброму получится, если  фашисты вплотную придвинулись к столице.  Наш Город  тоже стал прифронтовым городом. Комендантский час. Много слухов о прорывах немецких танков, о шпионах и прочее, и прочее.

     Но «правительственное задание» выполнено.
- Антон, ты молодец! Благодарю, жди премию! - и майор Игнатов, майор Игнатов и есть начальник нашего госпиталя, проникновенно пожал моему отцу руку. –
 Шефов есть чем встретить.

     Шефов-колхозников  и фронтового лётчика приветствуют два бравых баяна, маршем «броня крепка и танки наши быстры». Подвода с мешками муки и пшена,  разгружена. Официальная часть собрания посвящённая «текущему моменту», состоялась. Не буду пересказывать гневные, искренние речи о подлых фашистах и прочих наших напастях…

     После официальной части для шефов должна состояться и неофициальная часть, концерт силами сотрудников госпиталя и команды выздоравливающих. А в перерыве и колхозники, и лётчик прошли в начальственный кабинете, где вместе с врачами и, между прочими, с моим отцом выпили по мензурке спирта за победу. Спирт закусили прекрасно приготовленным лещом. Лещ под луковым соусом, по нынешнему, военному времени, царское угощение.  Майор ещё раз от имени присутствующих поблагодарил моего отца, как знатного рыбака. А ещё Игнатов аккуратно отодвинул на край блюда кусок рыбы: «Один товарищ, прекрасная женщина, задерживается на вкусный банкет, пусть и она потом полакомится». И действительно, вскоре на  «вкусном банкете» появилась  «прекрасная женщина».

    И нате, вам двести! - Батя чуть не подавился, опять Мырина. Она, оказывается, от горисполкома  организатор шефской помощи. Не взглянув на угощение, она перешла к делу:

- А у вас расписание номеров концерта есть?

- Обязательно и несомненно, - сказал майор Игнатов. - Пожалуйста, ознакомьтесь.

    Мырина просмотрела расписание:

- Я со всеми номерами согласна, кроме одного. Романс Сантуцци не должен прозвучать. Данный романс вопиющий изыск буржуазии в революционном искусстве. А исполнительница романса Мария, дочь скрытого буржуазного врага Антона Глыбина. Вы товарищ майор не местный, и я знаю лучше вас. 

    Майор удивлён:

- Я слушал оперу «Сельская честь», между прочим, в Ленинграде слушал. Мне понравилось. Ничего такого, особенного…

- Там исполнители профессионалы, поэтому и исполнение нормальное. А Мария  дилетантка. Прошу, убедительно прошу, вычеркнуть. Да и Антона Глыбина надо основательно проверить. Товарищ майор, не ждите, когда жареный петух клюнет. Говорите фронтовик? А за кого фронтовик воевал? За Родину? Может быть!  А за какую, такую родину? И у фашистов есть родина! Ну, и как?!

- А вот так! И только так! - мой отец схватил со стола блюдо, на котором среди остатков соуса и раскисших луковых чешуек млеет золотистый кусочек леща, и с размаху впечатал в физиономию Мыриной. И не просто впечатал, а придерживая одной рукой затылок женщины, Батя смачно вытер блюдо о визжащую  физиономию:

- Это тебе, вошь тыловая, за фронтовиков, это не жареный петух клюнул, а жареный лещ тебя погладил. А в другой раз будет хуже, а в другой раз жареный лещ плюнет в твою подлую рожу!

     А дальше что? А дальнейшие события печальны, печальны и для моего отца, и для моей сестры Маши, и, как мне казалось, и для Мыриной.  Батю госпитальный особист забрал «к себе», Маша и на этом концерте не спела романс, а Мырина, толком не помывшись, поспешила уехать.

5.
     Отца продержали в особом отделе два дня. Холодная и голодная камера при комендатуре простуженному организму здоровья не добавила. Со строгим предупреждением быть готовым в ближайшее время к «основательной беседе», отец вернулся домой и даже был допущен к работе в госпитале.

     Ему повезло, крепко повезло: особисту некогда было возиться с «пьяным дураком», так как фронт настолько придвинулся к Городу, что началась поспешная, на грани паники эвакуация. Нет, всё-таки паники не наблюдалось, но госпиталь по тревоге приступил к передислокации, а проще и понятнее, к переезду. Основные отделения госпиталя уехали, но меньшая часть с командой выздоравливающих  всё ещё оставалась на месте. Почему? Кому-то  виднее. Впрочем, мне ли, пацану, вникать в прифронтовую неразбериху?

     А вот один фактик заинтересовал: почему наш враг Мырина каждый день приезжает в госпиталь? На горисполкомовской  «эмке» приезжает. И представьте,  приезжает Мырина к завхозу. Ничего не могу сказать о самом завхозе, не знаю. А вот какой-то непонятный обмен пакетами, толстенькими, картонными пакетами происходит. Завхоз приносит  в «эмку» синий пакет, забирает чёрный пакет. Я подслушал отрывок разговора. Мырина завхозу: «…Одного хватит, чтоб напоить чаем всех…». А завхоз Мыриной: «Пускай хлебают и успокаиваются…».

      Я решил, в пакете Мыриной сахар, и сахар, скорее всего, ворованный. Эх, до чего мы дожили! У нас воры проклятые пьют чай от пуза, а нам скоро и пожрать будет нечего. Батя вон кашляет, так кашляет, что и остановиться не может. Говорит, что стаканчик рябинового бальзама ; и станет лучше. Бальзамом он всегда называл домашнее вино. И я решил хоть чем-то порадовать отца. Он у меня, как уже говорилось, не пьянь, но выпить любит. Я невольно улыбнулся: когда  дело доходит до выпивки, случается всякое.

     И с Батей случился конфуз ещё в июне, после  «удачного набега на гастроном»!

     Сразу же после «набега» «поставлен» клубничный бальзам, а по сути поставлена брага. В специальную объёмистую, пузатую бутыль помещены ягоды клубники и засыпаны сахаром, благо сахар имелся. И вот тут-то отец и дал маху: вместо сахара, он сыпанул манку. На горло бутыли  прикрепил резиновую перчатку. Ну, кто занимался домашним виноделием, знает технологию процесса. А манка есть манка. Батя ждёт нормального продолжения процесса, а его нет! А клубника начала гнить! И в один не очень прекрасный вечер перчатка слетела, и неимоверная вонь заполнила не только дом, но и выползла на улицу.  А потом долго в доме, казалось ни откуда, возникал в самый неподходящий момент, противный запашок гнили.

    А недавно Батя  «поставил рябиновку», но для «полноты бальзама» требовался сахар, хоть чуть-чуть, но требовался. Можно « и без», но не то!  А взять столь ценный продукт  негде. Город пустеет. Эвакуация! И я отважился на кражу, резонно полагая, что в общей суете не сразу заметят или вовсе не заметят убыль сахара. Каптерка госпиталя в полуподвальном каземате. На двери пудовый замок, но я-то знал потайной лаз. Извините, не стану останавливаться, но были и некоторые другие способы проникновения в каптёрку. И многие знали о них, но дело в том, что у нас никто не воровал. Ну, как можно красть у раненых бойцов? Но сейчас раненых в госпитале не было. Осталась команда выздоравливающих. «На позицию сих бугаев и немедленно»! ; возмущался отец, но у командования имелся иной резон. В общем, под вечер я утащил из полупустой каптёрки черный пакет. В пакете и впрямь сахар, крупный, рафинированный песок, примерно с килограмм.  Я не стал пробовать, отнёс Бате, да он, утомлённый кашлем, спал. Ничего и утром не поздно!

    А утро ознаменовалось происшествием. В кухне, на буфетной полке пакет, «сахарный» пакет, прогрызен. Белая сахарная струйка образовала на полу белую сыпучую лужицу. Рядом с «лужицей» дохлая мышка, а немного подальше и другая мышь… Я расстроился, ну надо же, добрались серые воришки! А вошедший в кухню отец несколько иначе отнёсся и к сахару, и к дохлым мышам:

- Откуда сахар?

     Я честно, без утайки, рассказал о задумке помочь в деле виноделия, рассказал и  о переговорах Мыриной с завхозом. Батя вздохнул:

- Не знал, что у меня сын вор.

     Больше он ничего не сказал, схватил бельевую верёвку, пригнул меня к столу и начал пороть. Верёвка явно не предназначалась для телесных наказаний,  было не очень больно, но было очень обидно. Хотел, как лучше, а получил позорное наказание. Батя рук не распускал. До этого он только однажды отходил меня кожаной галошей. За что? Замнём! Вспоминать не хочу.

     Внезапно отец отбросил верёвку, аккуратно взял прогрызенный пакет, завернул  в рогожный мешок и стремительно, насколько позволяла несгибающаяся нога, вышел. Вернулся он довольно скоро.

- Сын, положение отвратительное. Сахар отравлен. Сахаром хотели отравить бойцов в госпитале. Не успели, а может благодаря твоему воровству у врага ничего и не вышло. А госпиталь сегодня ночью уехал. Задержался особист. Он кинулся в горисполком к Мыриной, но там пусто! Эвакуация! Так-то вот, сын. Надо бы  добавить тебе за воровство, чтоб задница светилась синими фонарями, а теперь хоть медаль выдавай…

- Батя, прости. Не буду!

     Батя пошёл прилечь, нездоровится ему. А я пошёл на улицу. Похолодало. А куда идти? А мне безразлично куда идти. На Дровяной площади остановился и стал смотреть, как, с трудом переваливаясь через потемневшую гряду соснового бора, тяжёлые растрёпанные облака наползают на Город. Облака сталкиваются  и  осыпают грохотом неурочную хмурую темень улиц и скверов. А может облака и не причём, а  может это фронтовая дымящаяся канонада обрушивается на опустевшие улицы и скверы? Порыв ветра подхватил остатки сухих листьев, комья золотистой соломы, шуршащие газетные комья и, обернув их густой пылью, швырнул в лицо. Я побрёл домой

     На следующий день в Город вошли фашисты.

6.

     Враги захватили Город, двенадцатого октября. Я хорошо запомнил дату захвата,  потому что «двенадцатое октября» день моего рождения. Эх, какой прекрасный день, и вот он стал чёрным днём не только для меня, но и для Города. Над Горисполкомом, теперь бывшим,  огромный флаг, огромной свастикой приветствует ставших почти в одночасье какими-то невзрачными, редких прохожих. Улицы щерятся листовками. Листовки запрещают, запрещают, запрещают. А запрещают они то, что нам дорого, то тем мы жили, то чем мы по инерции продолжаем жить. Каждым запрет неизменно завершается угрозой расстрела. И запреты убедительны.  Людей и самом деле расстреливают.

     Так и в нашем Городе по-настоящему осознали мерзость военного горя.

     А вскоре военное горе явилось прямо к нам в дом. Толстый увалень с длинными запорожскими усами и в черной форме полицейского протиснулся в прихожую. Ого! Сосед, из дома напротив,  Грицко. До сего дня мы его знали, как  хорошего парня, отзывчивого парня, и - нате вам двести, полицай!      

- И что? - поднялся Батя.

- Дядя Антон, приказано доставить тебя и Машу в управу, в кабинет номер восемь, немедленно.

- Не знаю никакой управы.

- Ну, в горисполком,.. бывший. Дядя Антон, там ждать не любят. А ещё приказали, чтоб оделся теплей.

-  Зачем теплей? В гости к полярникам на льдину?

- Дядя Антон, мне приказали, я выполняю.  А там, хоть к Папанину на Северный полюс.

- Кто приказал? Ну, хорошо, не знаешь, значит, не  знаешь. А Машку зачем?  Тоже не знаешь? А что ты знаешь?   
      
 7.

     В Городской управе отца и Машу провели в кабинет номер восемь. В «предбаннике» кабинета множество людей, как в полевой немецкой форме, так и в форме полицаев. Тут же ящики, мешки, коробки… А в самом кабинете, обширном кабинете, в кабинете бывшей «соцзащиты» за длинным широким столом несколько  гражданских и военных чинов. Во главе, Батя остолбенел, товарищ Мырина. Нет-нет, конечно не товарищ, а конечно госпожа Мырина. И даже не госпожа, а…    

- Оберштурмфюрер Марта Зегерс!

     На оберштурмфюрере чёрный мундир, хорошо пошитый мундир. Мундир подчёркивает и стройность фигуры, и значимость обретённой её хозяйкой должности. Отец не знает что за должность у Марты Зегерс, и никогда не узнает, ибо ему хорошо, очень хорошо, известно звание товарища Мыриной ; предатель!

      А Мырина-Зегерс пристально всматривается в моего отца.


- Я знаю, о чём вы Антон Глыбин, думаете, я не предатель. Я служила и служу своей родине, Германии.

     Отец ничему уже не удивляется и ни над чем не раздумывает. Он негромко, но уверенно сказал

- Думайте, мадам Зегерс, о чём угодно. Задумайтесь только над одним: и я служил и
служу своей Родине и…

- Глыбин! Не забывайте, где вы есть. Большевистская пропаганда здесь блеф. Глыбин, первое, что я собиралась сделать в Городе - прямо в твоей конуре удавить и тебя, и твоих щенят. Обстоятельства не позволили. А теперь… А теперь Глыбин, вы нужны мне. Помогите мне, я помогу вам. У нас важный гость, Полковник из фатерланда. Полковник отважный воин, и именитый рыбак, удачливый рыбак. Он хочет посмотреть на дикую русскую рыбалку. Покажите русскую рыбалку, поймайте рыбу. Хочу угостить Полковника таким лещом, какой был, ну помните, совсем недавно был в госпитале. Обещаю: прошлое забуду. Слово немецкого офицера.

     Отец озадачен, многое ожидалось, но везти фашиста на экскурсию, ловит для него рыбу:

- Мадам…

- Я не мадам.

- А я в немецких чинах не разбираюсь.

- Я для вас старший лейтенант СС.

- Господин старший лейтенант СС, время упущено. Середина октября. Рыба не клюёт. И даже если и вы  прикажете, клевать…

- Вот что Антон Глыбин, - Мырина-Зегерс положила на стол пистолет, ; рыба и прочее, печаль ваша.  Я застрелю вашу дочь. Ясно? Ясно!

- А где же павсредста? У меня, нет, поймите, реально нет.

- Плавсредство будет. А ты (обращение к Маше) споёшь! Не здесь, в другом месте. Споёшь романс, как его… Романс из оперы. Ясно?  Ясно! Дранг нах Остен!

8.

     Очень скоро чёрная, немецкая легковушка, я не знаю марки, в сопровождении двух грузовиков выехала на просторный луг , что на верхнем краю косогора у водонасосной станции.  Станция сильно покалечена динамитом, при отступлении наши сапёры постарались.  На лугу большая барачная палатка. Брезент поднят, и виден накрытый банкетный стол. Рядом с палаткой полевая кухня, но не обычная походная, солдатская, а особенная, скомбинированная из трёх походных кухонь под единым навесом. Тут же сколоченные на скорую руки подмостки. На подмостках несколько музыкантов. Музыканты из городского театра, я узнал некоторых.

     Да, приезжий полковник важная персона. Не каждому устраивают такой основательный пикник. Меня, пацана, не приглашали, но я потихоньку шёл за отцом и сестрой, ждал их возле управы, а потом прибежал и спрятался в кустах.  А наблюдать было за чем.

     Мырина, она так и осталась для нас Мыриной, не отходит от Полковника. И он что-то говорит, говорит, целует даме ручку.  А Полковник-то плюгавенький мужичок, рыжий, и подслеповатый, часто, уж слишком часто, протирает красным замшевым платочком монокль. И много ещё чего происходит на лугу, но ни отца, ни Маши на лугу я не увидел.

     Но вот Мырина протянула руку в сторону палатки, и вместе с Полковником заняла за столом видное, хозяйское место. А на столе чего только нет! Таких разносолов я и до войны не видел: жирные колбасы, сыр с внутренними зеленоватыми звёздочками, салаты, в центре запеченный поросёнок.

- О, как богато, как импозантно, - повторяет и повторяет гость, пожирая без устали и без разбора разносолы.

    К моему удивлению, оказывается Полковник неплохо, очень неплохо говорит по-русски. Благосклонно посматривая на яства, Полковник закурил:

- Но я, старый рыболов, без рыбного, простите, чувствую, как-то себя не так…

- Не волнуйтесь, герр Полковник, ; будет! Будет и рыбалка и лещ под  соусом будет. Заверяю вас, не пожалеете. А сейчас юная, русская фройлен споет для вас романс, романс из итальянской классики. У меня название записано… Давайте сюда Глыбину Марию.

     Вошла Маша, лицо красное, красное от возмущения, руки трясутся. Мырина провозгласила:

- Романс Сантуцци их оперы Масканьи «Сельская честь»! Машенька, просим.

     И Маша запела, а голос сдавленный и обидой, и гневом ослаб, Маша поперхнулась очередной фразой и раскашлялась. Мырина поднялась и своим чёрным военным великолепием надвинулась на певицу, прошипела:

- Пой, гадина!

     Но Маша не могла петь. Голос, окончательно задавленный теперь ещё и страхом, беспомощен, кроме булькающего сипения, он ни на что не способен.

      Мырина наотмашь, тылом ладони ударила певицу по лицу, повторила удар. Ещё раз. Ещё. Кровь из носа и рассечённых губ брызнула и на чёрнь мундир и на белизну скатерти.

- Фрау Марта, успокойтесь, ; подошёл Полковник. ; Так нельзя. Нельзя! Не жалко. Но не здесь. Здесь столько вкусностей, нельзя портить аппетит.

     И Полковник почти силой оторвал остервеневшую Мырину от жертвы.
Машу увели, а Мырина, выпив бокал коньяку, успокоилась и сказала гостю, что он вмешался правильно. А мерзавку необходимо проучить, что и будет сделано, но позже.      

- Делайте, что хотите! Но аппетит мне не портите, а то и рыбалка будет плохой рыбалкой. Нужен, не знаю, как по-русски сказать,.. Ага! Нужен покой и… души размягчение. Так как? Когда рыбалка?

- Немедленно!

9.

     У подножья косогора, на берегу Чердымовки, Мырину встретил фельдфебель. Фельдфебель, юркий человечек, хрипло  доложил, что и баркас, и экипаж баркаса к операции  готовы. Короткая команда и перед Полковником мой отец. Мырина представила:

- Местный суперрыбак. Знаток. Рекомендую. А это, смотри внимательно и гордись, Глыбин ; герр Полковник, знатный рыбак, германский. Короче, Глыбин, расскажете и покажете, покажете! всё, что  потребуется. И помните наш договор. Я буду переводить. Впрочем, перевод ни к чему, но я рядом! Вопросы?

- А где моя дочь, госпожа оберлейтенант?

- Приступайте  к делу, Глыбин. Увидитесь!

     И баркас отчалил. На баркасе, добротной, вместительной посудине четыре солдата на вёслах, а фельдфебель, ибо вёсла только страховка хода, у подвесного мотора. Полковник в удобном мягком кресле, слева мой отец, справа Мырина.

     И экскурсионная рыбалка началась. Чердымовка в этих местах значительно петляет, обходя то бугор с купой дубков, то болотистый лужок, а на некоторых участках и совсем утопает в болоте. Речка сама по себе не широкая, но местами  от основного русла отпочковываются обширные заливы.  Вот и сейчас баркас возле такого залива.  На берегах берёзки. Ветер посрывал с головок  зелёные платки, и простоволосые  поседевшие берёзки растерянно горбятся. На растрёпанных,  рыжих зарослях тростника явная снежная седина. Только рябины тлеют на ветру побагровевшей листвой, упорно не желая  с ней расставаться.

       Полковник внимательно слушает моего отца, иногда переспрашивает, уточняет       
отдельные моменты лова карасей, плотвы.

- Надеюсь, ваше степенство, понимаете, что на поплавочную снасть в середине октября ничего не поймаешь. Холодно. Сегодня в тростнике  ледок.

- Совершенно согласен. А как ты относительно того, чтобы поставить сеть?

- Я в сентябре, ваше степенство, на сетку взял несколько хороших лещей, но тогда было теплее.

- Вот видишь, мы мыслим одинаково. Давай этот залив, нравится он мне, перегородим сетью. Что скажешь?

- Можно. Но наш, то есть, ваш, корабль наделает столько шума, что и через неделю рыба не соберётся.

- Вот видишь, и в данном вопросе мы мыслим одинаково. Рыбак с рыбаком всегда найдёт общий язык. Ну, что же, не будем терять время. Сеть имеется, привёз из дома, хорошая  немецкая сеть. Здесь у борта воткнём кол (фельдфебель проворно углубил в донный грунт специальный кол). А теперь тяни полотно сети вон к тому дереву, вон, вон метрах в пятьдесяти, нет меньше, пожалуй, и привязывай! Ну, что же ты! Как тебя, Антон? Здесь не глубоко, не больше метра.

- Ваше степенство, вода ведь ледяная! Лёгкие простужены, честно простужены. Сгину! Ну, как можно? Помилуйте!

- А что делать, Антон? Рыбу пугать мы не можем. Сам же говорил, нельзя пугать. Давай потихоньку. Не мешкай, русский рыбак!

    Мырина вмешалась в разговор:

- Антон Глыбин, и тебя пристрелю и твою стерву-дочку пристрелю! Ясно? Ясно!
     И Батя скинул драповое пальто, потёртое, но ещё хорошее пальто, снял совсем новый из коричневой диагонали костюм, не спеша расшнуровал ботинки и спустился в воду. Глубина по пояс. От холода отец побледнел и раскашлялся, громко надсадно.

- Эй! Рыбу не пугать, заткнись! Вперёд! Драг нах Остен! ; крикнула Мырина. И отец, торопливо расправляя сеть, побрёл. Белая исподняя рубаха постепенно погружается в воду. Вода дотронулась до раздвинутых в стороны рукавов и отступила. На лице фельдфебеля гримаса, как от резкой зубной боли. Он начал непроизвольно поколачивать  по борту посиневшим кулаком. Его никто не останавливает…

     Когда отец вернулся к баркасу и начал негнущимися пальцами хвататься за страховочный бортовой леер, фельдфебель и кто-то из солдат выхватили отца из ледяной воды.

- Отлично! Импозантно! А ты Антон боялся. Русские же ничего не боятся!  Подумаешь, водичка немного прохладная. А потому, мы поставим ещё одну сеть.
Нет, конечно, согрейся.

     Отец залпом выпил полкружки шнанса, прилёг на какой-то длинный мешок и накрылся пальто. Полковник не торопил. Он выкурил сигарету, мило побеседовал с Мыриной.

- Ваше степенство, мне бы ещё такую кружечку, и дранг нах Остен!

- А ты, Глыбин, нахал. Ну, да, пьянчуги все нахалы. Не наливайте, герр Полковник. Переколотится. Он и без водки кита поймает. А уж какого-то леща и подавно.

    Мой отец от возмущения поднялся:

; Госпожа старший лейтенант, сука Мырина, забыла, что тебе обещано? Напомню! Попадёшься мне, фронтовику ; жареный лещ не погладит тебя, как в прошлый раз, а плюнет, так плюнет, что останутся от тебя, германская шлюха, «драг нах Остен» и вонючий харчок.

     Мырина  скрипнула зубами и начала доставать пистолет, и достала, но Полковник перехватил руку и забрал пистолет.

- Я плохо понял, а вернее совсем не понял, о чём конфликт, но прошу, убедительно прошу, не срывайте рыбалку. Этого, обещаю, не прощу. Никогда. Рыбалка святое! Уеду, разбирайтесь, но прошу вас, ещё прошу! рыбацкий процесс должен быть достойно завершён. Фельдфебель, налейте рыбаку, и пусть рыбак закусит.            

     И рыбак воспрянул, воспрянул  духом, и кашель прекратился. Шнапс  сильное средство,  оно может  способствовать принятию решения, но может и тормозить его принятие. А  в данном случае Батя, любимый Батя уже решился совершить  самое главное, самое ответственное и самое действо своей жизни. 

    Стало легко и спокойно:

- Ваше степенство разверните лодку на сто восемьдесят. И потихоньку не спеша, примерно туда, откуда отплыли. Там есть заветное место, там я ставлю сеть. Заверяю, лещ будет, будет большим  и  жареным. Вот каким будет лещ.

- Прямо жареным?

- Не сомневайтесь, ваше степенство, прямо жареным!

    Подплыли к исходному пункту, глаза отца слезятся, в голове шумит шнапс. А где же, где, то самое, нужное место? Куда подевалось? Там  коряга, коряга в виде рогатки.  Не могла же она развалиться. А ведь и могла. Гнильё и есть гнильё. А горбатый треугольный крошка-островок где? Возле него почти у поверхности и легла длинная толстая бомбовая смерть. «Я же трогал её, трогал».

   Вдруг, прямо по курсу возник треугольный островок, тот самый горбатый.

- Ваше степенство, пусть возьмут немного левее. И пусть правят между вон той «рогаткой» и  тем треугольным островком, да пусть хода добавят, а то в траве завязнем, но зато рыбалка там самая незабываемая, самая сильная! Лещи прямо жареные. Импозантная! ваше степенство, рыбалка. Смотри  и ты, шлюха германская, смотри, не прозевай плевок жареного леща!
    

     И взрыв!

     Чудовищная сила освободилась. Вода от берегов отхлынула, и, вобрав в себя и донный грунт, и тростник, и стволы деревьев  и людские тела, взметнулась в виде столба, высоченного столба необъятной толщины.  И тут  же ударный воздух на гребне широченной волны рванулся на берега, и, сметая всё и вся на пути, взлетел вверх по косогору на луг,  и разметал на лугу и людей, и палатки, и кухни.

     Мне повезло, меня накрыл кухонный навес. Я не пострадал ни от воздуха, ни от воды.  А когда схлынула вода и угомонился воздух, на лугу, как после жестокого сражения, и мёртвые люди, и раненые люди. Но я не видел в них людей, я видел в них фашистов. А фашистов надо убивать.  И мой отец убил их.

     А сам погиб. А я  живу. И сестра Маша в той катастрофе  выжила.

10.

       Рассказчик, посмотрел на обширное болото, в котором тонет, и опять воскресает Чердымовка, посмотрел на багровые руины  насосной станции, вросшие  в верхний край косогора, посмотрел на притихших рыбаков и закончил повествование словами: 

- Больше сказать нечего. Разве, что так, для сведения, в порядке просвещения, знайте, погиб Батя примерно на этом самом месте, где мы сейчас и сидим. Посмотрите прямо и чуть правее, видите в тростнике «круглую воду». 
Там глубоко, там Батя и взорвал немецкую бомбу, там и сгинули и Полковник, и Мырина и другие фашисты.

    Есть нюанс. Не спрашивайте,  почему Мырина оказалась именно эсэсовкой, ведь агентурная разведка не эсэсовское дело.  Ответ – не знаю! и сейчас не знаю. Сейчас я смог разобраться только в эсэсовских званиях. А в то страшное время было много непонятного и по сей день непонятного. Так что - не пытайте!    

     А окончательная точка в  истории  «жареного леща»,  не удивляйтесь господа, поставлена совсем недавно.

     Удивительное оказывается рядом. Фельдфебель, тот фельдфебель, что командовал баркасом, остался живым. Сработало чудо: ударная волна кинула его на старый, но массивный пласт многолетнего, болотного плавника.      

  А потом случилось и вполне объяснимое действо, внук или правнук фельдфебеля нашёл меня и в письме поведал о последних минутах жизни моего родителя. О них я не знал. И вот узнал…

     Говоривший рыбак  грустно улыбнулся:

 - Вот так, порой, о самих себе мы узнаём, от кого угодно, и даже от врагов, пусть уже и бывших. И ничего не  меняется. Нет пророков в отечестве. Нет!

   Говоривший рыбак снова посмотрел на окрестности, посмотрел  на совершенно безоблачное небо, кивнул на недвижные поплавки:

 Что ж, господа, надо и честь знать. Клёв, хороший клёва закончился.
А завтра посмотрим… 



                А.ЗОРЬКИН.                13 октября ; 16 октября 2019.