Правописание

Медиумический Рассказ, записанный при помощи "яснослышания".


Сегодня первый день января, люди празднуют, сугробы по пояс. Дети катаются с горок, родители снуют за подарками к Рождеству – вот и всё, а моя жизнь кончена. Сегодня последний день, а может быть завтра… Я попрощался с родными. «Криками не отмечу свой уход», - так я решил и приготовил настойку на спирту (из чего не скажу), больно умирать, я весь поседел от боли – нестерпимо.
Последний мой рассказ о боли. Это душевная боль нестерпимей физической. Я помню её, многократно целую образ, нарисованный памятью. Её нет – умерла, зачахла как цветок, муж не уследил, замёрзла в его объятьях. Он любил тоже, дорожил ею, плакал на похоронах, хотел застрелиться, друзья не дали. Вот какое «счастье» нам троим. Было ли что-то светлое? Помню, и даже смешное, если бы можно было повторить…
Осенний вечер, пурга как в декабре.
  - Замело, Александр, - это моя мама, - как ты поедешь? Сани нужны, колёса застрянут.
  - Мама не беспокойся, доеду как-нибудь, не маленький.
Поехал и застрял. «Вот тебе и вечеринка, - ругал я себя, - маму надо было слушать». Тут голос:
  - Вам помочь?
  - Вы откуда? Я вас не вижу.
  - Справа от вас: не заметили?
  - А-а! Вижу, а голос, будто вы рядом.
  - Помочь могу, только колёса здесь оставьте, не проедут.
  - Моя лошадь под седлом не ходила.
  - Теперь пойдёт. Садитесь на моего, а я вашу оседлаю.
Я усомнился, мой конь потому не объезжен, что седло не позволяет на себя класть, а в коляске чудо-хорош: ровно идёт, все любуются.
  - А я вашего коня сразу заприметил, больно хорош.
Я рассказал о его причудах и усомнился, что моему спасителю удастся что-то сделать, чтобы сесть на него верхом. Вскоре, после того, как мы вместе отцепили коляску, мой попутчик взгромоздился на спину коня и двинул вперёд. Я, лихой наездник, пустился вслед на его рысаке. Нас догнала барышня.
  - Знакомьтесь, моя сестра Натали. Наташа, это наш сосед, Пётр Ильич Веретенников, так он мне представился. Да-да, мы те самые ваши соседи, приехали к батюшке, а он год как в могиле. Наследницей наша мать, так мы к ней в гости. Видите ли, Натали выходит замуж, без матушкиного согласия никак, вы понимаете.
Мы ехали, разговаривали, весело смеялись шуткам моим и Петра (он мой тёзка, только Петрович он, а я Ильич).
  - Нет-нет, Натали не его дочь, от первого брака нашей матушки, Семёновна, Наталья Семёновна. Невзлюбил мой отец приёмную дочь, так я увёз сестру, как только поступил в университет. Там и повстречалась с женихом, моим другом. Да вы его скоро увидите, он гостит у Зарецких, племянник он им по материнской линии, так он говорил. Натали влюбилась, а мне, - он пожал плечами, - пусть: ни богат, ни знатен, зато умён… не по годам.
Пётр был расстроен, не хотел сестре такой пары, хоть и другом считал. Я перевёл разговор на Петербург, и мы весело разговорились, вспоминая излюбленные места, где мы в разное время проводили время, смеялись шуткам. Наташа была чудо-хороша собой, в седле сидела ровно, её конь гарцевал под ней, чувствуя красавицу, так мне казалось. Я влюбился не сразу, но заинтересован был этой особой и удивлён такой красоте.
  - Что ж, Наталья Семёновна, здесь женихов хоть отбавляй, все богачи, словоохотливы, приятны в общении и возраста вам подходящего, - я почти не шутил.
Натали благосклонно улыбнулась.
  - Я свой выбор сделала.
  - Что ж, туда, куда вы направляетесь, дюжина, не меньше, если передумаете.
Я пересел на своего коня, намереваясь продолжить своё путешествие в имение приятеля, но конь понёс и сбросил меня как игрушку. Всем было весело, но встать я не мог.
  - Что-то с ногой, подвернул, наверное.
Закончилось у моей постели. Новые друзья довезли до моей усадьбы. Перезнакомились с роднёй: кроме меня и мамы, проживала ещё тётя, племянница и сноха Настасья (так звали все, хотя, о чудо(!) у неё отчество имелось, а я не знал – Андреевна), муж умер, а она в его семье так и осталась. Мать пригласила погостить, но гостевание так и не закончилось: именье своё они продали, а жили на нашем иждивении. Я с матерью не спорил, скоро мы привыкли. Я уезжал надолго, матери было весело, хотя иногда она уставала: садилась за стол, зажимала голову руками, посидит, а потом снова смеётся – значит, всё хорошо.
Натали ей понравилась, но услышав историю о женихе, посмотрела на меня с укоризной: «Такую проморгал».
Оставили ночевать: брата положили в мою комнату, Натали – в лучшую гостевую. Их сразу полюбили: оба веселы и хороши, к тому же соседи.
После смерти отца Петра, мы не навещали их, о детях знали, но я был старше и не интересовался ими. Мать была годами старше моей, но общение и так не получалось: рано овдовевшая, моя мать была прекрасна и мужчины всё ещё заглядывались на неё, сосед, по-видимому, тоже – вот и не сдружились две женщины.
Я с завязанной ногой сел играть в карты с моим тёзкой: проигравший рассказывал страшную историю, иногда смешную. Дамы сидели кружком, разговаривали между собой, но истории слушали. В основном рассказывал я, Петру везло. Натали смотрела на меня распахнутыми во всю ширь глазами и влюблялась, так мне показалось. Я любил рассказывать, у меня получалось говорить страшным голосом, и хихикал я как кикимора: мама смотрела на меня, будто не узнавала сына. Но влюблённости во мне не было – я развлекал гостей.
  - Вот потому-то я не сажусь за карты, - и начинал новый рассказ.
  - Однажды у старой ведьмы случился понос, стала она думать: кто это мог ей навредить? Один был, другой, а третий у кастрюль ходил: может, подсыпал чего? Варила в этой, как раз на столе стояла, как отвернулась… может, тогда. Решила проверку сделать, зазвала всех троих, якобы лучшее средство нашла: одному, чтоб любовь призвать, другому, чтобы воры в дом не входили, а третьему… забыла зачем приходил, но позвала тоже.
Вот один за другим, в разные дни, приходят.
Первому: «Вот тебе корешок, с ним к зазнобе ходи, но надкусывай вначале». А сама крутится, отворачивается: «Если подсыплет – увижу». Нет ничего, кастрюли пусты.
Второму: «На тебе пучок сухой травы, приложи там где болит, а потом дом обмахни – будет болеть у вора, если первый заговор не поможет». Крутится, подождать просит, на двор выходит, якобы пошептать ей надо. Нет, и у этого ничего.
А вот третьему, не до неё было: «Уехал по делам, видно», - так ей отвечала мерзкая старуха, жена, наверное. Как узнать? Прощать ведьма не умела. Выследила: корешок за корешком в чугун бросает, лягушачьей лапкой помешивает.
«Что, дристунья, покоя нет? И не будет!» - и смех дьявольский из чугуна. Он! Понос закончился, а покоя нет. Пеплом от смердящего покойника сыпала под дверь – не является больше из чугуна, хорошо отомстила. Потом приходит, весел, пьян: «Хотел, - говорит, - старую разыграть, да ты и сама могла со мною сделать, а не стала. Ведьмун я, а тебе меня не взять. Дристать будешь теперь, пока покойник твой не оживёт», - и со смехом ушёл (я демонстрировал смех ведьмуна). Смеялся только мой тёзка, Пётр.
  - Ты придумываешь на ходу, я так не могу: расскажу только то, что знаю. Вот слушай, - и рассказал историю из наших краёв, которую не все знали. – В нашем селе жил парень из крепостных, по всем статьям – гвардеец, росту чуть не три аршина. Полюбила его девушка, тоже из крепостных, не такая красивая, но пригожая. Полюбил парень другую, а дед мой возьми да и засеки её до смерти: воровкой назвал. Да кто ж знает, может, и была воровка, а могла другая оклеветать. Только парень чахнуть стал, силы покидали его: лежит, шевелиться не может. «Маменька, - говорит, - умираю, что-то мне будто под ложечкой семечко выросло, корнями в меня вошло. Что это, а?» Мать доктора вызвать не может – не баре, а к колдунье пошла: яиц, молока несёт. Колдунья пошептала: «С собой берёт покойница. «Не хочу, - говорит,- отдавать милого ей». Умрёт твой сын, вот что. Пошепчу ещё, только с покойницами воевать не стану».
Умирал долго сын, крепкий был. А вылечил тоже покойник. Перед тем, как умереть, дед этой покойницы пришёл к больному парню навестить.
«Вот что, - говорит, - парень ты хороший, жить тебе надо – не умирать, но вот внучка моя (все уж знали про колдунью) отпускать не захотела. Ты вот что, как я умру, накажи матери своей положить в могилу со мной «отпускную», вот она (достал из тряпки другой лоскуток, исписанный , буквы корявые), я передам, а у тебя свобода, распорядись по-своему, только не женись на той, пусть Бог её покарает».
Умер дед, а парень вот-вот и сам в могилу уйдёт – так плохо ему. На девятый день будто подменили его – встаёт: «Голова кружит только», - говорит. Пошёл на поправку, а та девка умерла: упала с телеги да головой об камень. Какая уж там женитьба? Деревенские шумели – дед помог, вот и весь сказ.
До позднего вечера мы проигрывали друг другу истории, а на утро я проснулся влюблённым в Наташу: как, и сам не заметил. Мы встречались в соседних имениях, где нам были рады. Брат Наташи всюду следовал за ней, чему я был рад – мы подружились. Приехал жених и увёз мою Наташу. Она написала мне, если бы я решился позвать её замуж, она бы согласилась. Я не привык отбивать подруг у симпатичных мне людей (муж был хорош собой, опрятен, умён: что ещё?)
Наташа умерла от родовой горячки, так сказал её брат.
  - Она думала о тебе и корила себя, что не призналась тогда. Может, жива была бы до сих пор?
Я умираю, как будто «семя под ложечкой проросло» и всеми корнями впилось в моё тело. Только «деда» с его каракулями не нашлось для меня. Завтра меня не будет и не надо.