Глава XIII Надо срочно поднять зарплату!

Чебыркулева позвала его в кабинет Правовой, где она сейчас сидела, позвонив на мобильный.

- Добрый день Василиса Натановна и Юлия Наумовна, - поздоровался он, входя в комнату.
- Привет Саша, - ответила Чебыркулева.
- Привет, - сказала Правова.
- У меня был разговор с Диной Игоревной по поводу денег на сопровождение в экспертизе. Она поверила нам на слово, и выделила не хватающую сумму. Вот она, держи, - протянула Чебыркулева Саше, завернутые в чистый лист писчей бумаги деньги.
Саша взял свёрток.
- Когда вы собираетесь ехать в Питебург? – спросила она Сашу.
- Теперь на той неделе. Но деньги я постараюсь перечислить ему на карточку. Он, оказался очень честным человеком. Другой бы, давно всех нас бросил. Верил мне, что заплатим. Даже из своих что-то тратил там, - дрожащим голосом произнёс Саша. Радуясь произошедшему, так, как он стал крайним перед этим человеком после увольнения Верхушкина, раньше и не зная о нём ничего, и только благодаря Жоре, столкнувшись с ним впервые.
- Саша, как там с экспертизой обстоят дела? – спросила Чебыркулева.
- Вроде ничего. Замечания сняты почти все. Но надо теперь рабочую документацию отправлять с Санкт Петербург, в комитет по строительству, в соответствии со всеми изменениями в процессе снятия замечаний. Теперь они будут проверять. Сначала проверяли стадию «П», перед экспертизой, теперь будут «Р». Такое впечатление, что они какой-то эталон готовят нашими руками, но не для строительства, а для своего архива, чтобы другим показывать, как надо проектировать. Мне, например, не верится в то, что эту школу будут строить.
- А это уже не наше дело.
- Василиса Натановна, но у меня есть ещё одна проблема.
Какая, Саша? У тебя, я смотрю, одни проблемы! И даже я видимо не смогу помочь их тебе решить, - еле заметно улыбнулась Чебыркулева.
- Да, не сможете. Наталкина написала заявление об увольнении, - спокойно сказал Саша.

После того, как они вернулись из Питера, Татьяна, приняла решение уйти на пенсию окончательно. Она не думала раньше никогда о том, что ей, вот так вот, когда-то придется бежать с корабля, пока ещё не тонущего, но доведенного до потопления. Ведь с него было снято дорогостоящее оборудование, отделочные материалы, ковры, и мебель. Оставалось отдать команду открыть кингстоны, потому, что он ещё мог плыть сколько угодно долго. Но, смелости у капитана на это пока не хватало. Её было ровно столько, сколько нужно для того, чтобы открутить и продать всё, что могло принести пользу, сам же корпус пока был цел.
Во время всей этой гонки с Санкт Петербургской школой, Татьяна не раз говорила Саше, что не может больше находится в такой искусственно созданной, нервной ситуации. Она ничего не успевала. Любой другой человек не справился бы с такими задачами, которые ставились перед ней Сашей. А ведь в помощь ей он не мог никого предложить. Народ был сильно перегружен. Доведя, как и обещала экспериментальную школу до какого-то, более, или менее логического конца, она увольнялась со спокойной совестью, так, как её бригада перешла бы под руководство Светлахиной. А, она была человек, адекватный, и старательный, и если бы не упрямство, то цены бы ей не было на рынке продажи профессиональных кадров. Поэтому Саша не переживал о судьбе Наталкинских архитекторов, попадающих под крыло человека, который сможет их защитить.
Саша не уговаривал Татьяну. Он никогда никого не разубеждал. Только пытался, поговорив с увольняющимися людьми, докопаться до самой причины их решения. И всегда это удавалось. Так и в данном случае, он понял её, спросив в итоге:
- Татьяна, ты уверена в своем решении?
- Да Саша. Я не хочу больше участвовать во всей этой гонке. Я устала. Мне не нужно много денег. Нам платили мало последние годы. Но, я всегда, и при Кириллове, когда он был руководителем мастерской, не делала акцент на суммах. Мне важно было другое. Сам рабочий процесс.
- Тебе же будет скучно на пенсии?
- Нет. Не будет. Я продолжу ездить по странам, как и раньше, только буду выбирать туры дешевле.
- Я смотрю, ты всё решила. Институт потеряет с твоим уходом очень много. Прежде всего, определенный уровень проектных работ. Ты сама знаешь, что никто не будет тебя уговаривать. Но помни о том, что я понимаю всю трагедию этой потери для всех нас. Думаю, что и нам осталось не долго.
- Спасибо Саша за тёплые слова. Мне тоже было хорошо от того, что тебя поставили к нам, и убрали эту бешеную Красавину. Но, видимо, я всё же человек из другой эпохи. И моё время закончилось.

- Не может быть!? – невольно вырвалось у Чебыркулевой.
Её лицо, в этот момент отчётливо говорило Саше, что она видит в этом только вину.
- Ты разговаривал с ней? В чём причина? – спросила она, хитро прищурив глаза.
Чебыркулева до сих пор считала, что все люди расслаблены, и слишком многого хотят. И за своё отношение к работе, достойны получать лишь половину от выплачиваемой ими ранее премии.
- Я даже и не знаю, как вам сказать. Вы, всё равно, не поверите. Она не может больше работать под таким прессингом.
- Не может быть. Надо срочно поднять ей зарплату! Вы заранее не позаботились о том, чтобы сохранить ценного сотрудника. И мне придётся теперь за вас это делать! Как, можно было довести ситуацию до этого?
- У неё и так слегка больше, чем у других ГАПов.
- Слегка!? Да нужно было ей в два раза больше сделать!
- Мне Развалов ничего не согласовывает. Он требует, чтобы я, наоборот, всем премии срезал.
- Да вы ему и не предлагали ей поднимать сумму.
- Да. Не предлагал. А зачем? Он меня уже несколько раз отправлял за дверь, - я понятливый.
- Пускай срочно зайдёт ко мне, прямо сейчас. Я хочу поговорить с ней.
- Василиса Натановна, он правду говорит. Наталкина у него нормально получает, а если сделать очень большой разрыв, то могут начаться волнения и народ побежит. Но, я тоже хотела бы с ней поговорить, - заступилась за Сашу Правова.
- Хорошо. Я сейчас её приведу.

- Наташ, тебя Чебыркулева с Правовой, вызывают, - сказал Саша, зайдя в комнату Наталкиной.
- Зачем?
- Я сказал им о том, что ты увольняешься.
- Зачем?
- Затем, что Правова всё равно должна тебе заявление подписывать, и ещё для того, что я не могу смириться с твоим уходом. Я никого не уговариваю, ты знаешь. Так пусть же это попробуют другие
- Хорошо. Я схожу.
Саша видел, как она уверена в своём решении. Но, ему казалось, что этого не может быть. Что это только снится. Ведь не может быть всё так плохо, и именно в эти последние три года? Почему всё и сразу, за такие сжатые сроки?  Думал он.
Ему показалось, что, если чуть-чуть надавить на Татьяну, она может расплакаться, и после этого, придя в себя все жё остаться работать.

- Татьяна, как же ты решилась на это? Неужели тебе что-то не нравится в том, как работает институт? – поинтересовалась Чебыркулева.
- Нет. Мне всё нравится. Просто я решила уйти на пенсию, - ответила она, еле сдерживая слезы, дрожащим голосом. Понимая, что, если скажет истинную причину, они тут же схватятся за неё, и начнут раскручивать, пытаясь удалить причину, чтобы она не смогла повлиять на решение. Но, вот только почему именно сейчас они решили этим заняться? Неужели ранее это было не так важно? Да и причём тут она? Ведь многие сотрудники, так же не хотят это терпеть, просто не настал тот момент, когда каждый примет решение уволиться самостоятельно.
- Так в чём же тогда проблема!? Может быть, тебе не хватает денег? Пойми, для тебя мы готовы пойти на повышение премии, - начала процесс уговаривания, по стандартной схеме Чебыркулева.
Только вот сама Татьяна была далеко не стандартный человек, чтобы с ней можно было работать по общей схеме. Она понимала, что они не смогут сделать и той маленькой капли всего, чтобы она хотела от них получить, но не для себя, а для самого института, оккупированного чужими, умирающего на глазах.
- Таня, а может ты просто устала? Давай мы тебя отправим в отпуск на три месяца? Тебя устроит это? Ты нам очень нужна, как ценный сотрудник. Институт больше никогда не найдет такого специалиста, - попыталась попробовать по-другому поговорить с ней Правова.
- Нет. Мне ничего не надо. Я просто устала работать архитектором. Я устала от своей профессии. Она перестала приносить удовольствие. Я хочу на пенсию, - тихо сказала Татьяна. Еще одно слово со стороны Правовой, и она бы заплакала.
- Хорошо. Татьян. Давай мы сделаем так. Ты пойдёшь, и подумаешь о своём решении неделю. Мы не будем тебе пока ничего подписывать. Но, думаю, ты должна понимать, что всем нам будет очень тяжело без тебя работать. Мы не можем себе позволить терять специалистов такого уровня, - напоследок, сказала Чебыркулева.
Татьяна не понимала, почему они не хотят терять именно специалистов её уровня, а другого, попроще, не только готовы, а даже горят желанием. Она так же и не понимала, с какого момента начинается весь этот пресловутый уровень, и нужно ли его наличие для работы у всех? Она не понимала, почему вдруг, стал требоваться какой-то уровень. Раньше, когда она пришла на работу, все старались научить, чем-то помочь. Так получался в итоге профессионал. Сейчас же всё делается для того, чтобы люди ненавидели друг друга, и те, кто отличился в своей ненависти больше всех, получал право на уровень. Но это уже было совершенно не то, что ранее все считали достижением в своем развитии. Скорее это являлось победой в борьбе за выживание.
Именно поэтому, такое особое отношение к ней, как к человеку из прошлого, которого больше нет, так раздражало своей лживостью и показной заботой об институте. Когда все рушилось руками людей, пришедших к ним из других профессий, хотя и стремящихся чем-то помочь – всё выглядело смешно, убого, и бесполезно.

Татьяна не передумала за эту неделю. Она уже всё решила перед тем, как написать само заявление, которое ей всё же подписала Правова, зная, что не переубедит. И отработав, столько, сколько ей сказали в отделе кадров, то есть две недели с момента подписания, она спокойно, в согласии сама с собой, ушла на пенсию, чтобы забыть, как кошмарный сон последние несколько лет работы из многих проработанных в институте. Никогда больше уже не возвращаясь к своей профессии на деле, а лишь только в памяти, оставшись в глубине себя архитектором на всю жизнь.

* * *

Почтовая компания DHL была загружена полностью, выполняя чуть ли не каждую неделю доставку документации в Санкт Петербург, двадцатипятикилограммовыми коробками.
Работа шла по принципу, сначала по почте документация, потом поездом проектировщики с ластиками ручками и линейками, чтобы править по факту проверки на месте. Затем комитет по строительству затребовал печати института на всех скопившихся у них томах проекта. И поскольку институтских архив должен был иметь у себя окончательно подправленный проект, было принято решение отправить из Питера в Москву его обратно целиком, все, примерно сто двадцать пять килограмм бумаги. Размножив его здесь и проштамповав, оригиналы были отправлены обратно, где тут же в них были найдены ошибки. Так повторялось несколько раз, но уже не со всем проектом, а с некоторыми его альбомами.
Комитет по строительству работал так, как и предупреждал ранее Кожуханцев, изображая деятельность, доводя до абсурда весь процесс согласования с ним проектной документации.
Наконец, когда всё было окончательно и бесповоротно согласовано, обнаружилось, что сметы на строительно-монтажные работы, превышены. И произошло это только потому, что сметчица из комитета по строительству имела право работать только с проштампованной проектной документацией, попавшей к ней в самом конце.
Всё началось снова.
Комитет по строительству начал подготовку к судебному иску против института, за полный срыв сроков согласования, указанных в договоре. Но, кончался год, и нужно было закрывать платежки. Поэтому деньги за проект были заплачены институту, но тут же, буквально через месяц, комитет по строительству подал в суд.

Чебыркулева сделала много для института. И только потому, что она не боялась что-то делать. Не пряталась у себя в кабинете, доводя до исступления подчиненных, ставя им невыполнимые задачи. Она работала над обнаруженной проблемой, пытаясь решить её. Но, под таким руководством, которое представляла собой Венерова, навести порядок, а тем более улучшить ситуацию было практически невозможно. Саша видел, что Венерова не даёт никому власти в той полноте, которую позволяет должность сотрудника.
Иногда у неё на совещаниях, вдруг выяснялось, что Чебыркулева пыталась решать какие-то вопросы соответственно уровню занимаемой должности. А это было непозволительно никому. Нет, конечно, сидеть, сложа руки и ждать Венерову сутками, у кабинета, тоже не было смысла. Но, как же тогда оставалось действовать замам? А никак. Либо под свой страх и риск, спасая производство от очередного провала. Либо изображая деятельность, не выходя из своего кабинета.
Венерова уговаривала Чебыркулеву прийти к ней поработать, так, как верила в её возможности, и хорошо знала, как грамотного управленца, и толкового комплексного ГИПа. Вернув её, после ухода на пенсию из другого проектного института, где она проработала много лет, Венерова была рада тому, что наконец-таки нашла того человека, которого искала, который был так нужен. Но, она испугалась мощи, и силы, основанных, на здравом смысле, и желании созидать. Чебыркулева неправильно поняла Венерову, принявшись самостоятельно решать вверенные ей вопросы, на что не имела права, ни в коем случае. За это в итоге и поплатилась.
А может быть Венерова испугалась иметь рядом с собой понимающего человека? Сейчас уже очень сложно было что-то понять во всем этом интригоподобном процессе.
Рассказывали, что уже не первый раз Венерова позволяла себе разговаривать с Чебыркулевой на повышенных тонах. Та сдерживалась, затаив обиду. Возможно, у них уже и были какие-то разговоры. Но, до поры, до времени Венеровой всё сходило с рук.

- Как у нас дела по благоустройству парка поймы Москвы реки? – спросила Венерова, Чебыркулеву.
- Мы заказали новые технические условия для благоустройства парка, - ответила та.
Она пыталась продвигать любую работу, за которую отвечала, всеми возможными способами, не понимая того, что уже давно прошли те времена, когда это было дозволено делать и попытку самостоятельного, пусть несколько рискованного решения руководитель мог оценить, особенно если оно приводило к положительному результату. Венерова, впрочем, как и все нынешние руководители её уровня, любой шаг в сторону, расценивала, как возможность украсть у неё кусочек власти, как заговор, с дальнейшим переворотом. Извращённый ум выращенного в среде функционеров, человека, не позволял ей видеть вокруг что-то положительное, полезное делу. Она постоянно ждала от всех того, что сама делала по отношению к другим - подвоха.
- А, кто вам разрешал это делать? Почему вы со мной не переговорили! – перейдя на зловещий шёпот, спросила Венерова.
- Надо было срочно Дина Игоревна.
- И вы от моего имени попросили разрабатывать договор с несогласованной со мной фирмой? – переходя с шёпота на истерику, произнесла Венерова.
- Дина Игоревна, у нас было времени на это только до ночи. Я вас не могла нигде найти. Вы не брали трубку, - несколько взволнованно, но всё же уверенно в своих словах, ответила Чебыркулева.
- Да, но я же потом перезвонила вам! – уже почти крича ответила Венерова.
- Но, это был следующий день, и я вам уже не стала об этом докладывать.
- Вы слишком много себе позволяете!
- Извините меня, пожалуйста, - ответила Чебыркулева человеку, который по возрасту годился ей в дочери.
- Меня не устраивает такой подход к работе. И я хочу, чтобы вы написали заявление по собственному желанию. Я этого терпеть, не намерена! Вы, вообще знаете, кто я такая!? Я менеджер высшего звена! Меня поставили руководить над всеми вами не для того, чтобы вы, втихаря делали за меня мою работу! - уже истерила Венерова.
- Хорошо Дина Игоревна. Я могу идти!
- Нет! Вас никто не отпускал!
- Что ж тогда я пошла сама, - сказала, очень спокойно Чебыркулева. Таким тоном обычно говорят те люди, которые только что приняли окончательное решение.

Говорили, что вечером того же дня Венерова приходила к Чебыркулевой, и просила прощения. Но та не поддалась, понимая теперь уже, что это за человек. Сделав один раз такое заявление, она могла и дальше продолжать унижать её при всех, с большей, и большей силой, если бы она только один раз простила бы такое отношение к себе.
Наступало время других руководителей. Исполнительных. Недумающих. Коварных и, что самое страшное – пустых.