Фронтовик. Ода отцу

  В этом, 2020 году,  моему отцу Ивану Яковлевичу  Дерновому исполнилось бы 106 лет.  Умер в 1989 году неожиданно: 22 февраля после ужина сказал маме:  «Пойду, посмотрю по телевизору хоккей». Вскоре мама услыхала крик: «Соня!» Вбежала в зал и увидела отца,  стоящего у дивана на подкосившихся ногах и державшегося рукой  за левую  часть груди. Приехавшие врачи скорой помощи зафиксировали наступившую смерть. Диагноз – ИБС.

     Родился он в деревне Кахновка Чишминского района Башкирской  АССР в 1914 году через несколько  дней после начала Первой мировой войны.

КРАТКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: Причина  начала войны заключалась в стремлении ведущих держав, прежде всего, Англии, Франции и Австро-Венгрии к переделу мира. До войны Великобритания, Франция и Россия находились в составе Атланты, а Германия, Италия и Австро-Венгрия  –  в составе Тройственного союза. Война началась 1 августа  1914 года и закончилась 11 ноября 1918 года.  В ней принимало участие 38 государств.

Родители  отца,  Яков Андреевич  и Анна Демьяновна – родились в Украине и их  в шестилетнем возрасте  в 1899  году в Башкирию  привезли родители. А переселились они вот почему:

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА. Отмена крепостного права,  капитализация экономики, в том числе  и сельского хозяйства, в европейских губерниях России, а так же и на Украине,  «земельный голод», который особо остро проявился в Полтавской, Черниговской, Подольской и Харьковской губерниях. Эти губернии дали основной поток переселенцев на новые земли из одной страны (в которой было перенаселение и избыток рабочей силы)  в другую (с малой плотностью населения, и свободными землями). 
Массовое переселение украинцев  в Россию и, в частности, в Уфимскую губернию началось благодаря Столыпинским реформам  (1906 – 1916)  годов. С 1906 по 1912 годы с Украины на восток переселилось около 1 миллиона малоземельных крестьян и  середняков. Переселялись семьями  и даже сёлами, поскольку выход из создавшейся ситуации для многих крестьян виделся через приобретение в собственность новых земель в других местностях.
Примечательно, что в начале 20-го  века в зауральских степях не зафиксировано ни одного украинского поселения. А в канун революции 1917 года их насчитывалось около 40 с населением  20 тысяч человек.
Пик украинского присутствия  был в 1939 году, когда численность украинской диаспоры в Башкирской республике составляла около 100 тысяч человек. До сих пор в Башкирии сохранилось  множество украинских  сёл  и деревень. В Чишминском районе, например, где родился я и родители, к  середине 20 века  отстроились  украинские деревни Красный Октябрь, Кахновка, Леонидовка, Бегуловка, Заводяновка, Санжаровка, Новотроевка, Гужовка и многие другие. Некоторые существуют до сих пор.
       
 В школу отец  пошел, когда вся Россия была объята огнем братоубийственной Гражданской войны. Закончил 4 класса начальной школы, но математику знал хорошо  и помогал нам, троим детям, решать задачи до восьмого класса.
Почему не учился дальше?
Был он старшим среди восьмерых детей. Кроме него были Михаил, Лиза, Настя, Прасковья, Ольга, Мария и Катя. Поэтому подростком пошел работать подпаском (помощником пастуха). Летом пас стадо, зимой помогал соседу  портному Анисиму Прокофьевичу Титух, (ставшему, спустя годы, его первым и единственным тестем) шить на немецкой швейной машинке «Зингер» с ножным приводом,  одежду по заказам односельчан.
О деде знал, что ходил он  в штыковые атаки  ещё в первую Империалистическую войну (1914 -18гг.), в Гражданскую (1918 – 23гг.)  воевал в РККА большевиков, а в Отечественную (1941-45гг.) служил в трудовой армии  в пошивочной Артели в Чишмах – шил военное обмундирование для бойцов  Красной  Армии.
Дед обшивал весь район, мог сшить любую одежду: и галифэ,  и платье, и рукавицы, и рубашку, и лифчик, и костюм, и полушубок, и юбку, и сарафан, и фуражку-сталинку, и шапку. Умел он, к примеру, поношенное старое пальто «перелицевать» в новое. До нынешних дней сохранились   фотографии,  на которых мы с Васей запечатлены одетыми в рубахи и штаны, сшитые дедом. Отличительной особенностью тех штанов было то, что удерживались они «помочами» - лямками, перекинутыми через плечи крест на крест (словно революционные моряки   пулемётными  лентами),   матерчатыми полосками ткани - подтяжками.

Трудовой путь отца  был извилист и крут:  трудился ямщиком, пастухом, рабочим в дорожной бригаде, подсобным рабочим в лесопилке,  в паровозоремонтном заводе в Уфе.
В 1936-м году,ему было 22 года  и  он с родителями  переехал  жить из украинского села Кахновка  в котором родился,  в   строящуюся,  на удалении  пяти километров, украинскую деревню Красный Октябрь. Их новый только что отстроенный  дом  по счёту был пятым от начала деревни. Через три года по соседству с ними отстроилась и семья мамы.
Переезжали, по разным причинам, но в основном  из-за нехватки топлива для печей.  Переезжали  поближе к лесу.  Каждое лето Кахновские  селяне изготавливали  брикеты из коровьяка, которыми  зимой топили печи. А это трудоёмкий и непроизводительный труд. В работу вовлекали  детей - школьников, поскольку взрослые обязаны были работать в колхозе за трудодни.

После учебы в Давлекановской  школе механизации, с 1938 года  работал летом комбайнером,  в остальное время года – трактористом.  Я хорошо помню тот отцовский 4-х колесный трактор первого выпуска без кабины, с двумя большими  широкими задними металлическими колесами, на поверхности которых  были высокие стальные шипы. Передние колёса были поменьше и гладкими. Сбоку двигателя располагался массивный шкив-маховик,  которым при помощи ленточного транспортера вращали веялки на зернотоку (до этого их крутили вручную – взрослые по одному, а мы, пацаны,  по двое, так как силенок-то не хватало). Такой трактор  могли  видеть  автомобилисты едущие   из города Салавата в Зирган (далее через города Мелеуз и Кумертау – до Самары), До недавнего времени он стоял на пьедестале на правой стороне дороги у края  поля в лесопосадке. Потом, говорят, тот трактор перевезли  в Музей сельхозтехники под открытым небом.
С появлением электричества,  работу на току стали выполнять электромоторы. А тогда тракторный маховик крутил и  транспортеры, подающие  чистое зерно в кузов «полуторки» или брички. Раньше загрузку зерна производили ведрами.
С 1947 по 1954-й год работал  в колхозе «Октябрь» машинистом на нифтеном (так написано в справке,  выданной правлением колхоза 5 мая 1958 года) двигателе на мельнице.
В мае 1940 года в возрасте 26 лет  призвали в армию.

Почему же  призвали так поздно, в 26 лет?
Он не был больным или уклонистом, он был сыном репрессированного кулака. Дед мой, Яков Андреевич, жил зажиточно. В 30-е годы, в пик насильственной коллективизации, всех крестьян-единоличников принудительно-административными методами  заставляли вступать в колхоз. Вступить в колхоз, значит отдать в общее пользование весь сельхозинвентарь, живность, и работать  в колхозе. Не подчиняющихся требованию властей «ломали» через колено. Предложили и деду вступить в колхоз и сдать продналог. Он сказал:  «Я подумаю» и продналог сдал. Спустя время требование вступить в колхоз  повторил приехавший  «Уполномоченный» из района. Дед снова отказался. Ему снова вменили разорительный налог. Дед с трудом выполнил его – отдал все запасы. После третьего отказа его раскулачили: со двора увели корову, несколько овец,  две лошади, конфисковали плуг, сеялку, сенокосилку, бороны, бричку, тарантас, и землю. А поросёнка не увели – когда деду предложили «раскулачиться», он понял, что  «запахло жареным»,  поросёнка ночью прирезал, а сало закопал в огороде.
Главным обвинением было то, что семья отказалась вступать в колхоз, жила своей единоличной жизнью и в обработке земли использовала труд бедняков. Односельчане были рады работать в хозяйстве у кулака – хоть и небольшая плата (большей частью в натуральном виде) выдавалась в конце каждого отработанного дня.
Моя бабушка по маме, Матрена Савельевна (в девичестве – Романенко), была  прочти одного возраста с соседями-кулаками (родителями отца), но работала на них с удовольствием. Примечательно, что став сватьями, друг к другу они обращались уважительно – на «Вы». Работа для бедных была тогда способом выжить, прокормить  семью. По сегодняшним законам дед имел бы статус предпринимателя.
И «загремел» дед на 10 лет в Соловки – Соловецкий Лагерь Особого Назначения (СЛОН), строил Беломоро-Балтийский канал. По указанию Сталина канал длиною 227 километров должны были построить за 20 месяцев. За этот период предстояло ввести в действие 19 шлюзов, 15 плотин, 49 дамб. Задача, казалось бы, невыполнимая. Но её выполнили. За перевыполнение норм выработки и примерное поведение, досрочно, через 8 лет вернулся дед с похвальной Грамотой и язвой желудка. Из архивных данных следует, что таких раскулаченных, как мой  дед людей,  было 1 миллион 600 тысяч человек, а население страны в 1940 году составляло 194 миллиона человек.

Когда дед отбывал наказание отца, как сына кулака, чуть было не арестовали. Однажды летом к дому подъехал «воронок». Во дворе залаяла собака и бабушка выглянув в окно, в свете луны увидела людей в кожаных тужурках с пистолетами на боку. Разбудив отца выпустила через окно в чулане в сад и он, 18-летний паренёк, под покровом ночи огородами ушёл из села. С приключениями добрался  до Уфы и  через знакомого родителям бывшего односельчанина устроился работать ямщиком. Я с детских лет помню: как  в порыве меланхолии играл отец на баяне песню: «Ямщик, не гони лошадей». В такие минуты он, видимо, вспоминал своё тяжёлое детство и глаза его становились влажными.
Перестал отец скрываться  после выхода Указа Сталина:  «Сын за отца не отвечает». Шёл ему в ту пору 22-й год.

На призывной пункт в 1940 году в Чишмы отца провожали песнями и плясками всем селом. Время было тревожное и все понимали  –  скоро война.
В военкомате куда он приехал с провожающей молодёжью на двух бричках  с баяном в руках, призывников разделили на две команды. Одну отправили в Москву, а отца с другой командой – в Ленинградскую область. Там в 16 километрах западнее Выборга на станции Антреа, неподалёку от границы с Финляндией, начались его армейские будни.
 Не знаю почему, но не любил отец рассказывать о войне, хотя рассказать мог бы многое. Фронтовыми дорогами  прошел всю войну и демобилизовался, прослужив более пяти лет, в декабре 1945 года.
Но за накрытым столом по случаю 45-летия Победы  я «разговорил» отца. Его уже мучила ишемическая болезнь сердца и он, вероятно, понимая, что  жить осталось недолго, разоткровенничался.
– Перед войной часть, в которой я служил артиллеристом,  располагалась в Прибалтике.  Утром 22 июня 1941 года построили нас на плацу  и командир части  дрожащим от волнения   голосом сообщил о начале войны. О том, что войны не избежать  догадывались все, но вслух говорить об этом было опасно – могли расстрелять за пораженческие настроения. О таких случаях в армии нам было известно. Немного позже пришло известие, что бомбардировке подверглись города  Минск, Киев, Житомир, Севастополь, Вильнюс, что ударные группировки немцев продвинулись вглубь страны  на 50 - 60 километров.

КРАТКАЯ ИНФОРМАЦИЯ. "Череда поражений Красной армии на начальном отрезке войны была обусловлена не столько неожиданностью нападения, недостаточным числом техники или боеприпасов, сколько плохим управлением, недостаточной координацией действий боевых частей, серьёзными проколами в организации связи и снабжения. Нельзя также забывать, что вермахт к 1941 году имел более богатый опыт ведения боевых действий".
Виктор Штерн –  «Авантюра, которой не было», Журнал «Загадки истории» №49, 2019 год.
"Давайте также не забывать, что напала на нас не только фашистская Германия, но и её союзники: Румыния, Италия, Финляндия, Венгрия и Словакия...Через год и четыре месяца после начала Великой Отечественной, к ноябрю 1942 года, наша страна потеряла всю Украину, Белоруссию, Прибалтику, Молдавию, часть Карелии и ещё 13 самых населённых и развитых областей России". АКИМ БУХТАТОВ. ЖУРНАЛ "ОРАКУЛ", №5, 2020 год.
  – Через несколько дней мы перебазировались к Ленинграду, окопались, получили приказ стоять насмерть. Потом дивизион  перебросили в Парголово, затем в район города   Ораниенбауман (в 1948 году переименован в город Ломоносов),расположенный  неподалёку от Кронштадта.
Вспоминая то время, военкор Всесоюзного радио Михаил Платов писал: "Только в сентябре 1941 года, когда немецкие войска с особой яростью пытались сломить сопротивление защитников города, совместными действиями зенитной артиллерии и авиации Ленинградского фронта были отражены налёты 2712 вражеских самолётов. А из 480 фашистских пиратов, прорвавшихся в том месяце сквозь заградительный  огонь наших зенитчиков, 272 были сбиты."...
 Все 900 блокадных дней в составе орудийного расчета 76-миллиметровой пушки (отец был наводчиком на углу возвышения), оборонял город на Неве от налетов вражеской авиации и воздушное пространство над ним, а также дорогу «жизни»,  проложенную по льду Ладожского озера. Рядом  сражались  моряки. Снятыми с кораблей зенитными орудиями, поставленными на прямую наводку, они отбивали атаки танков.
Много  смертей пришлось повидать: гибли от шальной пули, от разлетающихся снарядных  осколков. А от прямого попадания бомб гибли целыми расчётами. Со временем страх перед смертью притупился, и не последнюю роль в этом сыграли, по словам отца, выдаваемые «наркомовские» 100 грамм.
  –  Мы, бойцы, знали о трагедии жителей блокадного города, –  продолжал рассказывать отец, –  о массовых смертях от голода. Поэтому несколько раз на собраниях голосовали за уменьшение  дневной нормы потребления хлеба в  пользу рабочих оборонных заводов. Было время, когда мы получали в день 125 грамм сухарей. Денег на руки не получали – на положенные 23 рубля в месяц  невозможно было купить даже пачку махорки. Почему? Да потому, что в годы войны в СССР была большая инфляция. Если в начале войны бутылка водки стоила три рубля, то в 1945 году – 700 – 800 рублей. Но офицерам деньги платили нормальные, и они могли получать на руки или переводить семьям в тыл. Нам платили и за уничтоженную технику противника. Одно время платили за полученные ордена, но потом, «по просьбе трудящихся», это отменили.
День прорыва блокады он помнил до конца дней своих.
–  Рано утром в один из последних дней января 1943 года, нашу батарею подняли по тревоге, – рассказывал отец.  – Я был четвёртым номером орудийного расчёта на 76-миллиметровой пушке и быстро занял своё место на углу возвышения. Также быстро заняли свои места и остальные пять человек расчёта. Два часа все виды орудий, какие были на нашем направлении, вели артподготовку, а когда всё стихло, вперёд пошли танки и пехота, поддерживаемые авиацией. Целый день артиллерия прикрывала передний край нашей пехоты. Под покровом темноты началась передислокация частей в сторону передовой линии фронта. 18 дней шли упорные кровопролитные бои. Трудностями при наступлении для нас были и лесистая местность, и большое количество незамёрзших болотистых топей, и залитые водой торфяные поля, и разбитые дороги. 
Прорвав кольцо окружения, наш 108-й дивизион 67-й  Армии Волховского фронта, гнал врага через всю Ленинградскую область и Синявские болота до города Гдов. Затем  по льду Чудского  озера – через всю Эстонию и опрокинули  немцев в Рижский залив. Потом нашу часть передислоцировали в Прибалтику, на самый большой остров Эстонии – Сааремаа.

В середине войны дед, Яков Андреевич, пошел в соседнее село к чернокнижнику – человеку, который по фотографиям предсказывал судьбу людей. Дед решил узнать о воевавших сыновьях – моем отце и его родном брате   Михаиле. Взглянув на фотографи провидец сказал, указывая на фото дяди Михаила: «Этот не вернется, а второй, –  указал на отца, –  придет целым и невредимым». Так и вышло – дядя  Миша пропал без  вести, а отец вернулся  с  легкой контузией.

– В одном дивизионе со мной  воевали два моих школьных товарища Панченко и Городничев из соседней деревни Дмитриевка – вспоминал отец. Они тоже живыми вернулись с фронта и мы вместе работали в одном колхозе.  Мы вернулись. Но были случаи гибели людей и после окончания войны. Помню, в августе 1945 года наша часть дислоцировалась на острове Сааремаа  в Прибалтике. У всех было прекрасное настроение мы были горды тем, что победили и остались живы. По выходным дням нас  по очереди отпускали в увольнение. Развлечение было одно – танцы под баян. На площадке собирались и летчики, и танкисты, и моряки, и пехотинцы, и артиллеристы. Была молодежь из гражданского населения. И однажды на танцах случилась трагедия – в пьяной драке гильзой от снаряда был  убит морячок. Убийцу арестовали, увольнения запретили, а приехавшим забирать тело родителям сказали, что сын погиб «при исполнении».
Демобилизовался отец в декабре 1945 года. Домой ехал на поезде. От Чишмов, до деревни Красный Октябрь (18 километров) добирался на «перекладных» и приморозил уши: победитель был в фуражке.

86-летний дядя,  Александр Анисимович  Титух, тоже  фронтовик, офицер запаса,  первостроитель города Салавата, переживший отца на 23 года, незадолго до ухода в мир иной в беседе со мной утверждал, что отца призвали в Красную Армию летом 1943 года. Я был убеждён, что отца призвали  в мае 1940 года.  К сожалению ни военный билет, ни гражданский паспорт отца не сохранились, а о дате призыва может, он и говорил, но  память моя не сохранила этого факта.  И только лишь  потому не сохранила, что общались мы мало – 30 лет я с семьёй жил вдали от родителей на Севере – строил город Надым, встречались раз в год мимолётно во время кратких остановок при следовании  в отпуск на Украину.  Наверняка отец говорил, но Увы и Ах! Было бы мне сегодня 50, этой проблемы наверняка  не было бы…
Так бы, возможно,  я и принял за аксиому утверждение дяди, но помог случай. Однажды мы с женой приехали в гости к 83-летней маме и она, слабовидящая, попросила найти в архивном чемоданчике  брачное свидетельство своих родителей (моих деда и бабушки). Брачное свидетельство нашёл. Оказывается, их брак был заключён только лишь в 1963 году, после 46-летнего совместного проживания (сейчас этот вид отношений называется гражданским браком). Официальное заключение брачных уз  престарелым деду с бабой потребовалось для того, чтобы получить гражданские паспорта и выехать из деревни  в город на постоянное место жительства к младшему сыну Николаю.
Среди вороха бумаг тогда увидел обветшалый от времени сложенный вчетверо лист бумаги. Это была справка  от 9 марта 1989 года, выданная после смерти отца. В левом углу стоял штамп Салаватского военного комиссариата.  В ней чёрным по белому написано (дословно): «Дана Дерновому Ивану Яковлевичу 1914 года рождения в том, что он действительно являлся участником Великой Отечественной войны в период с 22. 06. 1941 года по 09. 05. 45г. Основание: учётная карточка участника ВОВ».
 Согласно справке, отец участвовал в войне с первого до последнего дня, значит,  до войны он уже служил в Красной Армии. К тому же, в домашнем архиве   я нашёл фотографию, на которой отец запечатлён без погон. А погоны вместо петлиц, в  Красной Армии ввели в январе 1943 года.

СПРАВКА. Красная Армия – РККА (Рабоче – Крестьянская Красная Армия) образована в феврале 1918 года.В 1943-м году в армии была введена новая форма. Новая форма вводилась по нескольким причинам. Во-первых, командование хотело подчеркнуть, что Рабоче - крестьянская Красная Армия является наследницей в том числе и  русской имперской армии. Во - вторых, возвращение "офицерства" и погон должно было способствовать поднятию боевого дуза, авторитета и дисциплины в армии.
 РККА переименована в Советскую Армию 25 февраля 1946 года. Вместе с переименованием армии происходила смена названий многих других государственных структур: Совнаркома, Совета министров и др.
По высказанному Сталиным мнению, название «Советский» должно было закрепить избранный народом путь социализма.
Одновременно с этим численность военнослужащих была сокращена – с 11 миллионов, до 2, 8 миллиона человек. Срок обязательной военной службы (срочной) равнялся трём годам. Только в 1967 году он был уменьшен до 2-х лет.

Интересна история создания семьи моих родителей. Мама была младше папы на 14 лет: папа родился в 1914 году, а мама – в 1928-м. Когда  отец  уходил в армию, маме было 12 лет.  Уезжая в райвоенкомат видел,  как  она с подружками играла под двором в куклы. Вернувшись домой,  повзрослевшую на пять  лет соседку  не узнал.  Стал ухаживать. Частенько бывало  по вечерам собиралась деревенская молодёжь  под двором. Папа играл на баяне,  а мама соловьём заливалась – пела частушки с приплясом: Ты не стой, не стой, да у ворот моих.  Я не пойду с тобой – ты провожал других.
 Потом с подругами хором пели песни, танцевали, играли  в «Ручеёк».

ДомА их стояли рядом потому виделись часто. И полюбили друг друга, решили пожениться. В назначенный день  пришли родители отца к родителям мамы свататься. После официальной церемонии  накрыли   на стол. Дед Яков (отец отца) выставил на стол принесённую бутылку с мутной жидкостью. Разлил по рюмкам произнёс тост. Отец мамы – дед Анисим одним залпом выпил содержимое.  Выпил, поперхнулся, широко открыл глаза  закрыв ладонью рот и  с мычанием вскочил из-за стола.
 Бабушка Анна (мать отца)  всё поняла: понюхав содержимое налитой рюмки набросилась на деда Якова:
– Ты, дуралей,  где взял  эту бутылку?
 – В чулане, –  ответил дед, –  ты же сама мне велела там взять самогонку.
Оказалось бабушка всегда ставила на полке  бутылки с самогоном к бутылкам с керосином, чтоб дедушка не нашёл.  А он в чулане  увидел батарею бутылок подумал, что все они с самогоном. И взял первую попавшуюся. Она оказалась с керосином…

Восьмого января 1947 года  пошли папа с мамой в сельсовет  располагавшийся в селе Кахновка,  регистрироваться.  По дороге папа сказал маме: «Если  тебя спросят, с какого ты года рождения, скажи:  с 27-го». Эта афёра удалась и мама на год раньше установленного срока вышла на пенсию…
 
В Красном Октябре родились мы – трое детей: погодок Вася в 1949-м., сестра  Татьяна – в 1952-м. Четвёртый ребёнок – Надя родилась в 1954 году когда мы жили в Пятилетке, в Иглинском районе. 
Но не все дожили до сегодняшних дней: младшая Надя,  едва научившись ходить, упала в стоящий на полу таз с кипятком (мама, собираясь помыть полы, налила из печки в таз воду и пошла в сени  за холодной, чтобы разбавить кипяток);  Таня, забеременев вторым ребёнком  побоялась гнева мамы, которая запрещала ей мне и брату «заводить» второго ребёнка и пошла к подруге на подпольный аборт. Получила заражение крови и умерла  в 26 лет; брат Вася умер из-за врачебной ошибки –  флюорография выявила крупное пятно годичной давности  на правом лёгком. Но  врачи тогда не сообщили ему о заболевании.  Время было упущено и через два года интенсивного лечения умер в 68-летнем возрасте от рака лёгкого…

Деревня  располагалась в один ряд на тракте Кушнаренково – Чишмы.  За грунтовой дорогой  на много километров  (до деревни Леонидовка) простирался высокий густой лес. По другую сторону деревни были частные огороды по 40 соток каждый. А за огородами,  насколько глаз видел – колхозные поля.
Со временем деревня отстроилась  и когда я пошёл в школу, в ней насчитывалось   34 двора.  Сельчане  друг друга знали – многие семьи были родственниками. Потому летом в праздники организовывали «складчины»:  под лесом ставились накрытые скатертями столы, длинные скамейки и каждый участник гулянки приносил из дома провизию.
 После трапезы начинались пляски, песни, хороводы. На таких мероприятиях папа был «гвоздём»  программы – играл на баяне и гармошке. А мама задорно пела в общем хоре.
Постоянным участником  веселья бы мамин дядя – брат её отца Николай Прокопович (мой дед Мыкола). Был он на два года младше моего отца потому отец не звал его, как мама,  «дядей».  Дед Мыкола был тоже фронтовик  –  воевал в партизанском отряде легендарного Сидора Артемьевича Ковпака. Попал в плен, но однажды смог под покровом ночи с тремя отчаянными хлопцами  вырваться из лагеря.
Он  работал трактористом в одном колхозе  с  отцом, неплохо играл на гармони и любил частушки, шутки, прибаутки.  «За глаза» его все звали «дед Щукарь». Без него, как говорится,   гулянка  была  не гулянка.
Однажды на праздник Святой Троицы когда вся деревня «гудела» под лесом, на мотоцикле  подъехал  молодой красивый  паренёк Василий, устроившийся недавно работать  трактористом в паре с дедом Мыколой. Отец играл все дружно вальсировали  на зелёной лужайке,  а мама скромно сидела неподалёку.   Приезжий  не догадывался, что эта 20-летняя особа является женой 34-летнего  баяниста.
Поставив на стол бутылку с самогоном, присел рядом с дедом и, наклонившись к уху, спросил:
 ¬ Нет ли тут у вас незамужней гарной дивчины, с которой я мог бы познакомиться?
Дед взглядом показал на мою маму и ободряюще подтолкнул Василя. Тот встал подошел, галантно поклонился и пригласил  на танец. Мама встала и пошла за  ним. Папа увлечённо играл на баяне и не видел танцующих – смотрел в сторону.
Взяв  под руку красавец  повёл  не в танцевальный круг, а к  лесу, подальше от шумной компании. Мама, как она потом рассказывала, не подумала ничего плохого: рядом люди, муж, ясный солнечный день. А приезжий, уводя, сказал:
–  Я хочу с тобой поговорить, красавица, а здесь шумно, давай отойдём к лесу.
В это время дед Мыкола шустро подсел к отцу, ткнул пальцем  в плечо и, улыбаясь,  кивком головы указал на удалявшуюся маму и  молодого мужика. Папа опешил и стал играть тише и тише, потом поставил баян на скамью и побежал за удаляющейся парочкой. Дед понял: «дело пахнет керосином» и побежал за отцом. С большим трудом удалось деду угомонить  разбушевавшегося отца который тащил  маму домой.  Гулянка была расстроена.  Когда страсти улеглись папа при всех громко крикнул в лицо деду: «Ну и дурыло ж ты, Мыкола».
Так отец познакомился с будущим другом – Василием Ялыжко, проживающим в  соседней деревне. Тот  оказался порядочным, спокойным и рассудительным человеком. Спустя время, уговорил   Василь отца учить его играть на гармошке. Периодически зимой на лыжах, летом на велосипеде или мотоцикле приезжал он к нам домой каждый раз с гостинцами для нас – детей  и подарками (на стол) родителям.

У отца был отличный слух и чувство ритма. В молодости он самостоятельно освоил гитару, гармонь, баян, скрипку, контрабас, фисгармонию, русскую гармошку. Игра на русской гармонии своеобразна: при растяжении меха и нажатии на кнопку издаётся один звук, при сжатии меха при этой же нажатой кнопке, звук другой. В этом и есть сложность игры на русской гармони. А физгармония –  духовой клавишный  (подобие рояля или пианино) музыкальный инструмент. Корпус его деревянный, а в нижней части расположены две педали, при поочерёдном нажатии которых ногами, внутрь нагнетается воздух. Отец был единственным человеком в округе который играл на этом инструменте.
С детских лет приучал к музыке и нас, детей. Вася и Таня выучили несколько песен и  дальше учиться не захотели. Я же рьяно взялся за изучение инструмента. Баян для меня был очень высоким и тяжелым. Отец ставил его на табуретку и я, стоя сзади,   растягивал мех и через  гриф заглядывал на клавиатуру, и нажимал те кнопки, на которые рукой  показывал отец. Благодаря этой науке я легко учился в детской музыкальной школе у Александра Сергеевича Борешко.  Эта «наука» здорово пригодилась мне и в армии: с пересыльного пункта в Североморске  в числе 13-ти призывников меня отобрали и  отправили служить в школу младших командиров. Остальных новобранцев – весь воинский  эшэлон – кораблём отправили служить на Новую Землю.  С большим удовольствием пел я в хоре Северовоенморстроя.   
При  натирании  в казарме полов мастикой, бывало,  десять солдат выстраивались  в колонну по одному, становились  подошвами сапог на суконные лоскуты и,  взявшись за талию впереди стоящего товарища, короткими шажками вправо - влево двигались  по полу  длинной казармы. После такого натирания под блестел как зеркало. В это время я, или курсант Собесский, в ритм движениям на баяне играли  новую в то время  мелодию песни  –  «Летка - Енка».

Имел отец  боевые награды:  орден Отечественной войны за номером 4270951, медаль «За победу над Германией», орден Славы 2-й степени.  За мужество и отвагу, проявленные на Волховском фронте  (1941 – 1944 г.) – награждён  знаком  «В память битвы за Ленинград». 
Особенно дорожил  медалью «За участие в героической обороне Ленинграда», которой был награждён Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря 1942 года. Медаль вручена  18  августа  1943 года.
 К сожалению не все награды сохранились до этих  дней. К утере их «приложили» руки мы, дети. Я помню тот знойный летний день. Мама в поле пропалывает колхозную свеклу, а мы, трое  дошколят, сидим на краю поля на разостланном  одеяле. Второе одеяло натянуто на высокие колья и служит своеобразным зонтиком. Здесь же еда и питье. Игрушками служат отцовские ордена и медали. Собираясь  вечером домой мама заметила, что два экземпляра пропали. Как старший я получил  несколько подзатыльников и,  ругаясь на младших, бегал  по полю, разгребал руками землю - искал. Искали все мы долго, но тщетно – наступили сумерки. Навсегда остались они  лежать в пушистом  башкирском черноземе….

Война наложила особый отпечаток на привычки отца. Бывало так: если работает на полях  неподалёку от деревни, заглушит трактор и на обед придёт домой. Приляжет  на часок после обеда отдохнуть и попросит меня, дошкольника разбудить например, в два часа дня. При этом пояснит куда должна «смотреть» большая стрелка часов, куда маленькая. Когда стрелки занимали указанные положения, я трогал отца за плечо, От легкого прикосновения  он моментально вскакивал с кровати и, по-моему, еще окончательно не проснувшись, обувался и быстро выходил на улицу. Привычка по тревоге срываться с постели сопровождала его всю жизнь. 
 
Примечательный факт: защитником Ленинграда был  известный всему миру актёр Ю. В. Никулин. Воевал он в зенитной артиллерии с самого начала  войны и, как и отец, оборонял город на Неве.  Узнав об этом из телепередачи «Белый попугай», которую организовал и вёл Никулин,  отец загорелся  желанием: «Встретиться бы с ним, да поговорить, может статься, мы с ним в одном полку воевали».
Эта мечта чуть было не осуществилась. Как - то летом мы с родителями поехали в Харьков  с пересадкой в   Москве. В цирке на Цветном бульваре, где Юрий Владимирович директорствовал секретарша сказала, что он в отъезде и сегодня его не будет, но  пройти на манеж  разрешила. Был жаркий летний день и все входы и выходы в цирк были открыты настежь. Зал был пуст. Бросился в глаза  красный цвет кресел на трибунах.
 Постояв несколько минут молча  в центре арены, уехали на вокзал.

Выжив в войну, отец чуть было не погиб в послевоенное  время. Тогда повсеместно орудовали банды уголовников  вышедшие из тюрем по амнистии. На ночь окна домов люди закрывали ставнями –   свет от керосиновых ламп в темноте  позволял преступникам с улицы скрытно рассматривать внутренний  интерьер домов. Об одной встрече с ними отец как-то рассказал за семейным столом.
Ездил он на бричке по делам в райцентр и задержался до темноты.  Неподалёку от деревни дорога пролегала вдоль густого  леса. Дорогу лошадь знала, бежала резво и утомленный, отец задремал. Вдруг из леса раздались крики: «Стой, друг, подвези». Моментально проснувшись, глянул в сторону  кричащих. Из леса к дороге бежали три бородатых человека. Отец легонько хлестнул коня вожжами и тот, словно только этого и ждал, рванул галопом и вскоре голоса преследователей стихли. Беда, казалось бы, миновала. Но тут слетело переднее правое колесо и «убежало» в темноту. Я в данной ситуации махнул  бы рукой на колесо и продолжил путь на трех  –  жизнь дороже. Отец же остановил лошадь,  нашел в темноте колесо и чеку и  поставил их на место.  Запрыгивая в бричку  увидел,  как один из бородатых преследователей догнал повозку, протянул руки,  чтобы ухватиться за борт. Отец с силой хлестнул вороного и тот с места понесся стрелой. От выпадения из повозки его спасли вожжи, за которые он держался.
Я спросил почему он рисковал тогда собой? Ответ  меня поразил: "За растрату колхозной собственности, меня привлекли бы к ответственности."

Война не прошла бесследно для отца. Холод, голод, постоянный стресс, да питание зачастую всухомятку, стали причиной заболевания  язвой желудка  и цингой (к пятидесяти годам все зубы выпали  и отцу поставили протезы). В 1947 году, вскоре после свадьбы, начались желудочные боли. Работал он трактористом и болезнь свою от мамы всячески скрывал. Однажды, когда ему стало совсем плохо и не помогали средства самолечения мама, увидев его муки, встревожилась и повела  буквально за руку в районную больницу располагавшуюся в 18 километрах от села. На весь колхоз тогда был один автомобиль «полуторка», который тогда стоял на ремонте, а лошади были использованы на полевых работах. Потому-то пошли пешком.  Районные  врачи направили в Республиканскую больницу,  добраться до которой можно было только на поезде. Время было упущено и произошел разрыв желудка – прободная язва. Отец был на волосок от смерти и спасла его срочная операция. Я в то время  уже находился в «заключении» в животе у мамы и сейчас с ужасом думаю, что если бы тогда отец умер, то ни брата Василия, ни сестёр Тани и Нади у меня не было бы.
Примечательно, что когда отец после выздоровления готовился к выписке, в то же отделение поступил и его  отец  и с той же прободной язвой. Всего семь лет прожил дед  Яков  после той операции. Жил бы и дольше, да погиб по глупости  – пьяный мотоциклист, подвозивший от соседней деревни, не справился с управлением на скользкой от дождя дороге. Упали они  на  въезде в село, чему я был свидетелем. Момент прощания я запомнил хорошо: открытый гроб стоит на двух табуретках  во дворе,дед лежит в гробу и осенний ветер шевелит его окладистую бороду. Запомнил: я стою у изголовья и мой рост не выше гроба - лицо деда на уровне моих глаз.

Вспоминая детские годы,  с удовольствием констатирую, что воспитывал нас отец личным примером:  поощрял за добрые дела, никогда не повышал голос, разговаривал как с равными,   вел доверительные беседы. Нам интересно было с ним общаться. Игрушек в деревенском магазине не было и отец мастерил их своими руками. То юлу из подручных кусков дерева сделает; то гармошку из тетрадного листа; то вездеход из катушки из-под ниток резинки и деревянной палочки; то солдатика из фанеры выпилит и раскрасит (если потянуть за четыре ниточки, то солдат потешно разводит в стороны руки и ноги). Приучил  нас коллекционировать спичечные этикетки, их у меня было 58 штук.  По совету отца мы записывали в самодельные блокноты названия просмотренных фильмов. Кинопередвижка бывала в селе редко, а когда приезжала, фильмы крутили в избе-читальне. К сожалению, эти записи до сего дня не сохранились. Но я помню названия некоторых: «Чапаев»,   «Над Тисой»; «Мистер Питкин в тылу врага»; «Поднятая целина»; «Весна на Заречной улице»; «Солдат Иван Бровкин»; «Небесный тихоход».
Мама же, у которой мы были постоянно на глазах, когда ее терпение заканчивалось, давала «чертей»  –  стегала лозиной или ремнем.

Однажды солнечным майским днём, вызвали маму в школу и пожаловались на мое  плохое поведение. Выслушав мораль учительницы рои всём  классе, она пришла в ярость и рванулась ко мне. Оставив  портфель на парте, я  пулей выбежал из школы и рванул вдоль деревни. По дороге лихорадочно соображал, куда бы спрятаться? И забежал во двор к бабушке. Мама за мной.  Вбежав в дом, я спрятался за бабушку, которая стояла у стола.  Мама выхватила из рук бабушки  клюку, на которую та опиралась, и замахнулась на меня. Желая предотвратить экзекуцию,бабушка выставила шлагбаумом руку. Мама остановить замах  не смогла. Пока бабушка кричала от боли, а мама бегала вокруг неё не зная чем  помочь, я выбежал из хаты, залег в высокой картофельной ботве и просидел там до ночи. Когда отец пришел с работы  мама ему всё рассказала. Понимая, что я где-то рядом он, выйдя на крыльцо, негромко позвал  и когда я подошёл сказал, что мама спит и меня не тронет. Завел в сени, указал место  на  деревянных   полатях  устланных мягкими полушубками на котором уже спали брат с сестрой,  прикрыл лёгким одеялом.

Но один раз он воспитывал-таки меня второклассника ремнем. Дело было так. С детских лет родители  приучали нас  к труду: пол помыть, двор подмести, корову из стада домой загнать, нарвать в лесу мешок травы для коровы  и  трёх овец – была наша святая обязанность. Но больше всего мне нравилось «пропускать» через сепаратор молоко. Своего аппарата у нас не было, поэтому после вечерней дойки молоко в ведре носили к бабушке. Мне в ту пору было семь лет, и я с удовольствием крутил ручку бабушкиного сепаратора, наблюдая как молоко, залитое в воронку, разделяется на два потока – сливки и обрат. Во время работы аппарат монотонно гудел и это меня убаюкивало: я разомлевал, глаза слипались, потому крутил ручку рывками отчего «вой» аппарата то усиливался, то замирал.
Однажды вечером мама  понесла  молоко на перегонку. У меня было хорошее настроение и я козликом скакал возле неё.  Бабушка с дедушкой жили рядом  и дойти до их дома можно было за пару минут.  Но в тот вечер вышла заминка: увидев соседку мама вдруг остановилась, поставила ведро на землю и стала разговаривать. По натуре я рос непоседой и торопыгой,  потому  долго стоять на одном месте не мог. Пытался обратить её внимание на себя: дёргал за юбку, ходил вокруг неё, несколько раз брался за дужку ведра показывая намерение поднять его. Но  каждый  раз  мама  властным  взглядом   останавливала  меня  и продолжала  «точить лясы».
Вскоре мне  надоело ждать   –   когда мама повернулась ко мне спиной, аккуратно поднял ведро двумя руками. И как котяра –  на  цыпочках, крадущимся шагом тронулся в путь. «Мама придёт, а я уже молоко через сепаратор пропускаю, она меня и похвалит», - с гордостью думал я.
Вдруг   увидел брата. Он ехал на большом мужском велосипеде с никелированными крыльями и ободами: правая нога просунута под раму, всё тело висит с левого бока,  руки подняты вверх к рулю.  При этом неудобном положении он умудрялся крутить педали. Такого «чуда техники» ни у кого в деревне не было. Велосипед на котором ехал Вася, привёз с войны переехавший недавно в нашу деревню на постоянное место жительства пожилой человек. Кто разрешил Васе покататься на нём, неизвестно: тем более, что ездить он не умел и на грунтовой дороге выписывал виражи то вправо, то влево.
Увидев меня осторожно несущего впереди себя, словно клоун на манеже, ведро с молоком, Вася остановился и задорно крикнул:
–  Давай наперегонки, кто первым будет у бабушкиной калитки!
И не дожидаясь ответа, лихо запрыгнул под раму велосипеда и начал разгон. Я сразу же включился в соревнование: словно ужаленный рванул с места и понёсся по траве с трудом удерживая тяжёлое ведро. Силы были неравны: велосипед, даже при неумелом вождении, двигался гораздо быстрее.  Поняв, что он финиширует первым, я рванул что было сил…
Сам момент падения помню до сих пор:  споткнувшись о слетевший с ноги сандаль, «рыбкой» растянулся на земле. Ведро упало впереди, перевернулось и покатилось, а я оказался в  луже  тёплого ароматного молока.
Что произошло? –  сообразил  сразу  и понял: «мне хана»!
 Моментально вскочил и обернулся, чтобы посмотреть  –   увидела ли  это происшествие мама. И это спасло меня: она, словно   разъярённая львица,  неслась    в мою сторону махая руками. Я как ошпаренный кипятком рванул  через дорогу к густому лесу…
 Но  не добежал  –  властный голос мамы остановил:
– Стой,  лоботряс!  –  прокричала она,  –  вернись, подними ведро!
Окрик подействовал: не подчиниться для меня означало  усугубить  своё положение.
Я оглянулся и понял: до ведра успею добежать быстрее неё. Словно спринтер на старте   рванул,  лихо  подхватил  ведро  и пулей понёсся домой. Забежав в избу, прошмыгнул мимо отца, который ремонтировал обувь, взобрался на русскую печь, задвинул занавеску и укрылся дерюгой.  Разъярённая мама  вбежала в дом, и с порога крикнула:  «Где этот  супостат?»
Отодвинув занавеску, увидела меня и приказала отцу:
 – Дай этому лобурю  ремня, он всю семью без молока оставил!
Папа снял очки, отложил в сторону шитьё и уставился на маму ничего не понимающим взглядом. Это ещё больше распалило маму. Она подлетела к нему и начала расстёгивать его брючный ремень. Поняв, что от него требуется, отец нехотя снял ремень и полез ко мне на печь. Я как загнанный зверь обречённо наблюдал из-за занавески за  этим действием, и понимал – сейчас начнётся экзекуция. Мне кажется,  отец тогда пожалел меня и в угоду маме делал вид, что лупашит  – на самом деле его ремень «гулял»  то сильно по печи, то мягко по дерюге, а я орал, что было сил,  и делал вид, что мне больно. Мама стояла на полу и, видя спину отца, да мелькающий ремень, приговаривала:
–  С оттяжкой лупи оболтуса,  чтобы запомнил на всю жизнь!
 Эти слова мамы оказались пророческими.

Никто в деревне не знал, что отец занимался и женской работой. Длинными зимними вечерами пока мы, трое детей,  при свете керосиновой лампы готовили уроки, отец  большим деревянным крючком вязал нам шарфы и варежки. На швейной машинке шил рубашки и штаны. Штаны поддерживались двумя "помочами" - перекинутыми крест-накрест через плечи (словно пулемётными лентами балтийские моряки) матерчатыми лямками. Мама в это время занималась домашними хлопотами. Если в это время кто-то
из сельчан приходил в гости и стучал в дверь, мама садилась на место отца, а его отправляла открывать дверь. 

Я хорошо запомнил  1953-й год.  И не только потому, что умер вождь всех народов И. В. Сталин и все деревенские старики шептались и плакали. Глубокой осенью того года в двух километрах от нашей деревни прокладывали нефтепровод (если мне не изменяет память,  Уфа – Куйбышев). На заснеженном поле за огородами размещался сварочный полигон. Там, на высокой эстакаде, трубы большого диаметра сваривали в плети и отвозили к месту монтажа в общую нитку. Меня и младшего погодка  Васю заинтересовали синенькие огоньки сварки и мы пошли посмотреть. Разинув рты, стояли поодаль и смотрели на завораживающие огоньки. Сварщики кричали нам чтобы мы ушли и не смотрели, а мы, настырные, отходили в сторонку и как только сварщики продолжали заниматься своим делом, снова приближались и смотрели.
Кончилось это непослушание для нас плачевно – ночью проснулись от резкой боли в глазах:  было впечатление, что глаза запорошены песком. Мы ползали с братом  по печке и, как слепые кутята, плакали. Мама в воспитательных целях выдерживала паузу, корила нас и оказывать помощь не спешила. А отец – добрая душа, успокаивал и смачивал «горящие» наши глаза заваренным крепким чаем.
 Длинными зимними вечерами оторванные от семей строители трубопровода собирались в нашей избе.  Отец играл на баяне, а мы с братом  плясали  до упаду  потом, засмущавшись, забирались под металлические кровати на высоких ножках с пружинной  сеткой.  Подвыпившие строители бросали нам на пол под кровать бумажные рубли.

В 1956-м году я учился во втором классе. Однажды весной, подготавливая землю к посадке пшеницы, пахал трактором отец  за селом колхозное поле. Когда плуг начал выворачивать из-под земли оставшийся после прошлогодней уборки перемороженный картофель, позвал нас троих   детей  собирать урожай. Мы радостно бегали по полю с ведрами  собирали клубни, мечтали о драниках которых мама напечёт из этой перемороженной картошки. Когда  мешок наполнился покатили  тележку домой. И встретились с бригадиром. Увидев нас тот остановил лошадь, подошел и, заглянув в мешок, приказал везти  на скотный двор. Увидев эту «сцену» отец остановил трактор, подошел. Бригадир повторил приказ отцу. И бригадир и отец были одного возраста, оба воевали.  Отец попытался уговорить его.  Но бесполезно. Бригадир был идейным коммунистом и остался непреклонен. Собственноручно погрузив мешок в тарантас,  увез на Базу.

В 1963 году я заканчивал 8  классов, и родители решили переехать жить в город Салават. А «перетащил» нас туда мамин старший брат, тоже фронтовик дядя Саша. Он с тётей Ефросиньей и детьми – Таисой и  Анатолием жил в новом собственном доме на улице Спортивной в 116-м квартале и  пообещал предоставить  нам жильё.Забегая вперёд, скажу: через три месяца папа как участник войны получил двухкомнатную квартиру в бараке, а через семь лет - двухкомнатную на четвёртом этаже в новом доме на улице Калинина.

Уезжали мы с трудом. В то время колхозники были  в негласной кабале – им не разрешалось выйти из коллективного хозяйствования. Они не имели паспортов и  не могли жить в городах. Отец был передовым комбайнёром, незаменимым трактористом, мама активно трудилась на разных полевых работах. И потерять такие рабочие руки, правление колхоза не желало. С большими трудностями отец выхлопотал документ -  «Отходничество», на основании которого в районном паспортном столе   выдали паспорта.
Такая кабала для колхозников сохранялась до 1970 года.  И только лишь с 1974 года паспорта стали выдавать всем  гражданам СССР (в том числе и колхозникам) с 16-летнего возраста.

Третьего июня (был большой церковный праздник Святой  Троицы)  за нами из Салавата приехал большой грузовик за рулём которого был друг дяди Саши, тоже фронтовик, -  Евдокимов Сергей Иванович. В кузов погрузили весь домашний скарб, сельхозинвентарь, содержимое погреба, всех курей, поросёнка. Туда же забрались и мы  с мамой, а папа с дядей Сашей сели в кабину. Погода была тёплой и солнечной, ехали без приключений и к вечеру  прибыли в Салават.
Наша семья была первой в деревне уехавшей  жить в город.
Последней  улицей с южной стороны, если мне не изменяет память, была улица Октябрьская, а за ней новостройка.
Мама устроилась  работать санитаркой в поликлинику СМЗ (Салаватский машиностроительный завод), папа – слесарем в СУ – 13 треста «Теплоизоляция». Младшие брат с сестрой подали документы в первую школу, а я, любитель музыки – отнёс свидетельство об образовании в музыкальную школу располагавшуюся тогда на бульваре Матросова. После собеседования был допущен к экзаменам. Первый экзамен по русскому языку сдал, а на экзамен по  математике не пошёл – после тесной сельской школы этот просторный, с высокими потолками и широкими лестничными  пролётами и широкими перилами на второй этаж «храм  Культуры», подействовал на меня угнетающе. Забрал документы и отнёс в ПТУ-7 (профессионально-техническое училище) на улице Горького, о чём потом сожалел всю жизнь.


Через три года папа  уволился из «Теплоизоляции» и устроился работать на строящийся нефтехимический комбинат  слесарем по ремонту оборудования в 21-й цех завода аммиака и спиртов. Через семь лет перевёлся в РМЦ слесарем по ремонту технологического оборудования по обслуживанию цехов № 21 и 34   (бутиловых и жирных спиртов). Через 12 лет   –   в сентябре 1978 года (в возрасте 64-х лет)   вышел не пенсию.
К сожалению, в силу разных причин я не вёл с ним разговоров на производственные темы, а он не афишировал свои успехи. Сегодня единственным для меня источником информации является сохранившаяся трудовая книжка.  В разделе о награждениях немного записей. Поощряли за высокие показатели  в труде, за достигнутые успехи, за  рац. предложения.  Даже  «За обработку деталей» получил вознаграждение 5 рублей. Много  награждений в честь Дня Победы. В 1970 году награждён Почётной грамотой,  в 1971 году – выдана денежная премия 15 рублей,  в 1973-м – объявлена благодарность,  в 1974-м – объявлена благодарность по заводу,  в 1975-м –  награждён ценным подарком и денежной премией – 10 рублей,  в 1976-м – награждён Почётной грамотой по заводу,  в 1977-м – объявлена благодарность по заводу.
Анализируя записи о награждениях, можно судить о финансовом положении предприятия того времени...
 В 1976-м году на отца мне «открыл глаза» устроившийся  на Стекольный завод, где я работал сварщиком, слесарь Николай Пашков работавший ранее на комбинате.  Услыхав мою фамилию подошёл и, хлопнув панибратски  по плечу, сказал: «Так вот какой у Ивана Яковлевича сын! Я с твоим отцом на заводе спиртов много лет работал. Замечательный он человек».
Эта похвала незнакомца была лучшей мне наградой в жизни…

К 60-ти годам отец раз и навсегда, заключив пари, бросил курить. Жили  мы тогда уже  в Салавате и деревенские деды узнав об этом, прислали коллективное письмо: «Сообщи, Иван Яковлевич, каким лекарством пользовался, пришли рецепт».
 По примеру отца и я в 38  лет  бросил курить. Мой 49-летний сын расстался с этой вредной привычкой  после сорока.

31 год  я живу без отца. И все эти годы сожалею о том, что мало уделял ему внимания, не вникал в его стариковские проблемы, жил своей, обособленной жизнью. А он, добрая душа, никогда не жаловался на жизнь, не говорил о наболевшем, не посвящал меня в свои тревоги и заботы. Скромность, нежелание оказываться в центре внимания – отличительные черты его характера. Никогда и никто при мне не отзывался о нем плохо. Он всегда оставался самим собой, ни к кому и ни к чему не приспосабливался, говорил только правду, какой бы горькой она не была. За это его люди и уважали.
Характерный пример: в 1990 году на колхозном рынке меня окликнул  молодой  человек:
–   Ты сын Ивана Яковлевича Дернового?
–   Да, –   отвечаю, настороженно рассматривая незнакомца.
–   А я Юрий Наумов, –   сказал  тот, –   ты очень похож на своего отца. Я с Иваном Яковлевичем много лет работал в 21 цехе на заводе  спиртов, был на его похоронах. Замечательный был человек!

О той встрече мне пришлось вспомнить ещё раз. 
Годы, как известно, безжалостно  отнимают здоровье у людей, вынуждают чаще и чаще обращаться к врачам.  В последний день марта  2019 года я в очередной раз пришёл на приём к врачу в городскую поликлинику. У раздевалки меня окликнул седой и, по всему видно, умудрённый жизненным опытом пожилой человек.  Он узнал меня, окликнул и монолог многолетней давности повторился. Это был пенсионер со стажем тот же  Наумов Юрий. И  как и в прошлый раз, он добрым словом вспомнил отца. А это дорогого стоит. Такие встречи меня радуют: его помнят, не забывают.  И с грустью осознаю – всю жизнь отца мне очень не хватало.

Отец был моим главным учителем в жизни, человеком, который научил  всему, что я сейчас умею. Я всегда разделял и разделяю те главные принципы и нравственные ценности, которые проповедовал он. Потому каждый год 19 ноября в день  «Бога войны»  –  артиллерии,  поднимаю поминальный бокал и за любимого отца-артиллериста. До сих пор я пользуюсь фронтовой ложкой отца, которую мне  вручила мама на сороковой день после его смерти.
 Он прожил жизнь достойную для  подражания. 

НА ФОТО: Слева - отец до войны; справа -  Я с гармонью, папа с баяном, рядом со мной брат Вася и сестра Татьяна, мама стоит за нами. 1957 год.