Память моего дневника. Глава 39

Время ставит дефис

Через две недели после Нового года умер Алан Рикман. Я как будто что-то предчувствовала, но боялась это выразить. Чтобы заглушить переживания, я погрузилась тесты, как одержимая. Лишь бы ни о чём не думать. Один за другим я решала варианты, боясь отвлечься от математических символов и формул. Но иногда всё же приходилось возвращаться к действительности, и тогда я с трудом сдерживала слёзы. Я смогла написать об этом только спустя неделю.

У меня есть собственное определение взросления. В детстве ты можешь мечтать о чём угодно, причём совершенно неограниченно, как будто в реальности (или вернее, в том мире, который мы так называем) возможно всё, что угодно. Но потом что-то происходит настолько разрушительное, что ты лишаешься этой радости. После смерти Алана Рикмана я перестала по-настоящему мечтать. Из моих грёз исчезли волшебные миры и фантастические истории. С того времени перед сном я думала только о том, что можно назвать целями или «реальными» желаниями. Теперь это было, что можно было бы согласовать с действительностью, которую мы называем словом «реальность».

Снова была региональная олимпиада по литературе и снова я на ней стала призёром. Для меня тогда это было по-своему важно. Да, и сейчас, признаюсь, считаю эти небольшие победы самыми значительными в своей школьной биографии.

Под конец января начался карантин. Без заданий нас, конечно, не оставили, но возможность выспаться дорогого стоила. Я гуляла с бабушкой, ходила к Симе в гости и играла там с её младшим братом.

У бабушки разбухал живот. Было страшно от одного этого вида и от неизвестности. Наконец, мы вызвали скорую, но положить в больницу бабушку не смогли, потому что как раз был карантин, однако ей выписали направление к терапевту. На другой день вызвали врача на дом. Врач осмотрела бабушку, выписала направление и назначила лекарства, на которые сразу потратили больше двух тысяч рублей.

Потом было четыре дня мучительного ожидания и неизвестности. Я почти не спала: по ночам можно было позволить себе плакать. Уроки спасали меня от страха, хотя я и торопилась скорее всё сделать, чтобы освободить время. Для чего?

Помню, какие надежды мы возлагали на больницу. У меня было такое наивное представление, что госпитализация равносильна спасению, но это, увы, далеко от истины. После четырёх дней ожидания, конечно, не так трудно было сидеть в приёмном отделении, пока бабушку не забрали.

Я боялась ей звонить. Боялась своих чувств, своего страха перед тем, что, услышав её голос, я бы разревелась, а она этого не любила. И всё же мне нужно было поздравить её с Днём Рождения. Весь день я набирала её номер и неизменно слышала механический ответ, что телефон выключен. И тогда я написала ей сообщение. Там были какие-то слова о том, что мы с ней ещё не все горы свернули. Это было единственное, что я могла ей тогда сказать. Любое пожелание прозвучало бы не так, как мне бы того хотелось. Встречать новый год жизни в больнице не очень хорошая примета.

Прошло больше недели, прежде чем я испытала острую потребность поговорить с бабушкой. В перерыв между консультациями я смогла до неё дозвониться. Наверное, это был лучший разговор в моей жизни. Не могу точно передать, о чём мы говорили, но тогда я скучала по ней и была счастлива слышать её голос.

Так заканчивалась зима.

http://www.proza.ru/2020/02/02/1765