Синее солнце февраля

Рисунок автора )

Из серой пасмурности плотно севшего на землю неба, наконец, показалось яйцо антициклона. Утро Дня Влюблённых озарилось яркими золотыми лучами. От спящих  деревьев потянулись длинные пронзительно-синие тени. Их можно было принять за силки волос молодой женщины, разметавшиеся по снежной подушке. Но большинство людей такой поэтический образ вряд ли устроит по причине утраты девственного очарования. Потому мы скажем, что шпионская сеть расставила за каждым объектом своего небесного наблюдателя, не выделяющегося ничем особенным. Сетевые призраки носили один и тот же полупрозрачный френч, а его насыщенность цвета выражала ярую бдительность только при появлении его сиятельства.  В райские кущи сплочённого тайника вкрадывалась весть, от которой громко запели птицы. Букет свежих ароматов из приоткрытого ледового флакона, воспаряя прямо к солнцу, впивался в ноздри невыразимым трепетом. Природа властно останавливала суету города, прокладывая в ней ручейками пустоты. Ум силился  восстановить прерванную связь с повседневными делами, натыкаясь на провалы. Молодой мозг впадал при этом в сонливость, а старый - поднимал на поверхность забытые сезонные пейзажи, сверяя по ним прогнозы текущего возрождения. В пазах царствовал ультрафиолет, сканируя всё живое. Каждый отрезок-тело просматривался им на пригодность в новой картине лета. Подобно синей птице, он, раздавая кому-то удачу, а кому-то смирение, объявлял в разделённые пульсары свою волю. Сигналы общей тревоги кружили сознание предстоящим действием. И каждый человек, даже сильно занятый своими  мыслями, внимал кардию вселенского оргАна.

Всегда подтянутый и опрятно одетый Аркадий Семёнович шагал в противоположную сторону от альфы и омеги. Деловой или бизнес-центр звучит привычнее, но названия при пристальном внимании сливаются в голый принцип, свободный от условности. Начало и конец одного и того же "я" проявляется домом и работой. Работа - это выброс ноги "я" из дома, шаг, становящийся проблемой. Древние греко-римляне оставили нам много слов, заключающих в себе действие насущного. "Проблема" с мёртвого языка на живой означает «брошенное вперёд, поставленное впереди». Но так говорит перевод слова ";;;;;;;;". Стоит его чуть изменить в ";;;;;;;;", как тут же бросок находит жертву страсти: «кидать вперёд, выставлять перед собой; обвинять». Мы готовы искать противника, который выводит "я" из покоя равновесия супружеского ложа, активного отдыха. Но когда дом и работа сливаются в одно целое, противник исчезает, оставляя "решение" или "разрешение", "резолюцию" быть там, как и здесь. Дом и работа - уже не поиск противника, а запрос-ответ без посредника. Согласованность, совместимость "я" со своим центром всегда равномерно в пульсе: "Надо? - делаем", как часы вечности без завода и без проблемы. Аркадий Семёнович нашёл свой ритм.


Не стоит, пожалуй, больше выкладывать никаких других подробностей о сём человеке, составляя полное досье или портретное сходство. Оставим это занятие органам прокураторы, которые лучше остальных сотрудников единого разума освоили данный литературный жанр. Иначе эти органы останутся без работы и потребую возмещение убытка с конкурента. О месте и виде деятельности героя лучше тоже не говорить, чтобы не привлечь ещё и финансовые всевидящие очи.

Скромно пристроившись на краю Ойкумены, мы рассмотрим поближе жизненные качества, приобретаемые опытом. Церковное ведомство не так давно держало под пристальным контролем и эту подноготную. Но пока суды инквизиции отдыхают, набираются сил, поправляя здоровье, мы временно, разумеется только временно, без претензии на свято место, возьмём на себя роль заместителя, выполняя скучную, но очень полезную работу - исследование. Вот им мы и откатимся немного назад, чтобы посмотреть, что прячется в тени повседневных дел этого человека. 

Итак, наш пока ещё не очень пожилой герой любил пешие прогулки. Эта увлечение случилось с ним не так давно после того, как он чётко осознал, что автомашина незаменима для передвижения на большие расстояния и в перевозе тяжести. Время демонстрации удали и показного престижа ушло, спешить в небольшом городе было некуда, а легкие жировые отложения в брюшной полости говорили, что в налаженной жизни появились энергетические излишки, от которых избавляет дополнительное движение.

 Молитвенное уединение с безграничным естеством простора, со всех сторон ограждённого неприступной крепостью небоскрёбов и пятиэтажек, стало для него каждением за три моря. Впрочем слово "каждение" ныне звучит как каждодневное. Помня, что за всяким объектом есть свой ангел-хранитель, записывающий лазурными чернилами теневую экономику всякого насущного действия, мы можем не волноваться. Если "тень" слишком глубоко уходит запросом в свет, то день обязательно откроет его ответом.  Все черновики хранятся в таинстве ночи и доступны прочтению только звёздам. Переводчика старозаветного слова неизменно охватывает мистерия. В ней пламенные языки сливаются в ясность, приподнимая чувство. Свет в умножении не сжигает, а окрыляет душу, позволяя ей парить. И наш герой в этой приподнятости над суетой стал замечать многое, что раньше ускользало от внимания. Пожалуй, что все слова, которые он знал, стали приобретать смысл, превращаясь из слепого орудия в фейерверк искр.

Встреча и провожание одного и того же явления - дня - так естественно вписывается в утро и вечер, когда можно, не думая о работе, совершать благодатное растворение в приливе и отливе сознания в неизменной колее улиц.  Увлекаясь остро-насущными делами в их короткой славе зенита, часто забываешь о том, что ты трудишься не один, а вместе со всей вселенной, у которой миллионы рук и глаз. Мыслительный путь открывает и завершает всякое творение, а его игра есть искусство режиссёра, придающее каждому творению особую задачу, которое временами меняется под его указкой.

Четыре стихии создают тело, замыкающее собой свою безграничность свободы. Можно бесконечно ждать, бесконечно верить, бесконечно работать, говорить, молчать, гореть, застывать, волноваться. Всё можно делать бесконечно. Но только в плотной связи всех дел, то есть в теле, возможен переход одной бесконечности в другую. Тело - тот самый Мюнхгаузен, центр неисчерпаемый возможностей. Это союз тверди, жидкости, огня и воздуха. Брак нужен тогда, когда необъятному необходимо создать что-то конкретное в живой гармонии. И в теле ум обучается собирать знания под заданную цель. Аркадий Семёнович этому научился, потому теперь руководил теми, у кого не было  достаточного опыта в сборе качеств, направленных в конкретное русло текущего задания.

Сегодня он возвращался домой раньше обычного и думал о жене. Она его не ждала. Не ждала, не потому что её у него не было, а потому, что время обеда ещё не пришло. Тут нам снова приходится завязываться с прошлым. В фильме "Пятый элемент" была оставлена фраза: время не существенно, важна лишь жизнь. Сидя безразличием на облаках или в удобном кресле, постараемся понять, почему наш герой оказался на улице в разгаре рабочего дня, покинув свой пост лидера в неурочное время. Глазное яблоко солнца, по которому ориентируются двуглазые создания в задачах дня, ещё вытягивало своё градус на востоке. Его степенство в космической гармонии не сбивалось с ритма, как и луна, что раскрывает и закрывает свою повесть перигеем и апогеем. Что вынудило руководителя дневного процесса идти против небесных  светил?
 
 После очередной утренней конференции, пройдя в свой кабинет, Аркадий Семёнович почувствовал во всём теле сильный озноб и сонливость. Симптомы указывали о перегреве тела. Последние недели ему пришлось сильно напрягаться, чтобы вывести производство из непредвиденного кризиса, вызванного некачественной поставкой. Пригласив к себе секретаря, начальник попросил принести какой-нибудь порошок, снимающий жар. Молодой служащий, всегда увлечённо следящий за новостями эфира, вдруг вспомнил про коронавирус из Китая, и сказал, что возможно порошок не поможет, и как-то странно отодвинулся, не желая иметь ничего общего с тем, что должно вселять космический ужас. Патрон буркнул под нос: "Какой бред", - но решил не спорить и покинуть рабочее место, как только справится со вчерашней "незавершёнкой".

Перед рабочим обедом, оставив распоряжения  и "телефон на связи", позволяющий вернуться к работе в любую секунду, он вышел, направляясь к пустому ещё лифту. Все работники дружно опустили ниже головы. Этот атавизм крепостного внимания постепенно вытесняется активным безразличием к вышестоящей личности. Но на данный момент рабочий процесс фирмы не шёл в гору, скорее, наоборот, под неё, потому былое в думах о сокращении рабочих мест, вынуждало склоняться и что-то искать в недрах и ископаемых столов.

Аркадия Семёновича это дружное движение подчинённых немного позабавило. Опыт подсказывал, что для радикального исхода, а значит, и обоснованного опасения, нет никакого повода. Фирма стояла твёрдо на позициях стабильности. Но пока неясность формовала более чёткие перспективы на будущее, расслабляться сильно не стоило. Одобрив скрытой улыбкой действия сотрудников, он вышел на улицу с эфирной уверенностью, что с его уходом люди не пропадут, а останутся на месте и продолжат начатое дело.

От солнечного света за долгие дни его отсутствия ум успевает отвыкнуть, и встреча с ним подобна с непредсказуемостью на ринге. Выход под прямой удар полной ясности из затемнённого помещения привёл рассудок Аркадия Семёновича к мгновенной потере ориентации. Выждав, когда сетка паутины перестроит зрение под мощный прожектор неба, он спустился с лестницы и  пошёл по аллее на стоянку. Мощь Ярила создавала забытые контрасты в пейзаже. Равнодушием чудеса не делаются. А природа сегодня была щедра. Человек тут же забыл про температуру и вирус, войдя во всеобщее ликования и, получив свою порцию со шведского стола, заметно приободрился. Всё на земле говорило хором, в унисон, подтягивая к солнцу свой темп.

На стоянке такси не было. Ждать заказа или знакомых не хотелось. Проснувшиеся роднички только начали свою воркотню, не успев заговором пошатнуть пласты  монархии холода. Чудесная погода приглашала к променаду. Старинные слова всегда подчёркивают широту жеста. Состоявшийся и довольной жизнью человек скидывает из себя названия самой небрежностью антиквара, вытягиваясь в улыбки роскоши и самоиронии.

Выйдя к набережной, Аркадий Семёнович, очарованный свежестью пробуждающегося в лето мира, зашагал по тротуару прямо навстречу солнцу. Он начал сомневаться в решении покинуть рабочий кабинет, но менять его не стал, решив сегодня пообедать дома и вернуться назад. Ходьбой хорошо утрамбовывалась загруженная пища. В зрелые годы мы все становимся мудрыми, и тогда из "надо заботится" переходит в насущную потребность, не требующую дополнительного пояснения. Приятное с полезным заключают брак. Мысли о жене тоже выходили из того же союза. Мужчина не мог не подумать о том, что для супруги его ранний приход станет сюрпризом. Он решил купить в подарок цветы. Те отлично подходили парой для маленького антракта, выпавшего на его долю сегодня.

Пройдя через дорогу к цветочному киоску, наш герой тут же оказался в пелене повседневной сутолоки. Бессметное количество звуков в нарастающей силе крещендо разрушило настрой беспечности, а глаза не могли больше видеть приволья, втянутого лабиринтами тесных построек и искривляющих восприятие простора. Внезапно потерянный рай дробил какофонией мозг, спасением от которой стала тишина внутри цветочного киоска. Продавец цветов обрезала стебли и, не прерываясь от своего дела, спросила о помощи в выборе. Аркадий Семёнович не торопился. Он стал подбирать букет по вкусу настроения влюблённого. Время зрелости уверенно удерживает чувство на одной ноте. Но очень скоро в него стало протискиваться духота. В условиях микроклимата маленькой палатки она напомнила зной тропиков после дождя, когда дышать в плотности атмосферы становится очень тяжело. Должно быть, температура не спала. Просто внимание ушло от тела. Уже расплачиваясь, Аркадий Семёнович услышал, как по маленькому монитору телевизора, прикреплённого к стене магазинчика, сообщали о жертвах коронавируса, разгуливающего, как пьяница по широкой улице среди толпы. И эта весть неприятно связалась с букетом в руках траурной лентой. Он попросил заменить красный цвет на что-то более нейтральное, неброское.

Пересекая снова мостовую, он чуть не столкнулся с внезапно выскочившей на него машиной. Возвращение на тротуар облегчения от нарастающей тревоги не внесло. Солнце врезалось в глаза, остро вызывая тошноту. С каждым шагом сопротивление накалу этого софита росло, доведя до того момента, когда ноги начали подкашиваться сами собой. Казалось, будто тело забирается по отвесной стене, ведущей кругом верх, намереваясь опрокинуть его навзничь. Множество цветных колец поплыли перед глазами. Аркадию Семёновичу пришлось остановится, чтобы справиться с утяжеляющимся дыханием, опасаясь потерять сознание. Мир стал исчезал за тёмно-синей вуалью. В ушах нарастал гул, и теперь только сердце громким набатом мерно отстукивало такт.

"Может это конец? А что если правда? Ведь всё может быть. Китай далеко, но ведь я недавно встречался с человеком из Ухани" - пронеслось наущением. И тут же выскочила пропущенная мимо ушей информация, что в этом месте Китая был зафиксирован случай с первым пострадавшем от вируса, которому не смогли оказать помощь. Тогда это было неважно. А сейчас неважное перешло в руководителя, чьё указание не просто игнорировать в тотальном росте образа эпидемии. Допуск летального исхода поставил ум перед столом экзаменатора, ждущего действия. Предлагаемый билеты с "да" - "нет" раздулись от важности. Стрелки времени устанавливали полночь, собирая часы, минуты и секунды в нулевой отчёт. Сердце встало, а тишина потянула руку к согласию. Она ждала, чуть впиваясь коготками.

"Не сейчас" не желало слагаться ответом. Ум никак не мог связать знакомые звуки в простой отказ. Буквы кружились, танцуя, а слово летало призраком, меняя очертания. Он чувствовал, как что-то поднимает его, пружинит, подталкивает в этот водоворот. И он даже чуть качнулся вперёд, втягиваясь гипнозом, ощущая узкий проход там, где стояла стеной непреодолимое и невидимое препятствие.

Обречённость тут же сладостно распахнула двери, ожидая дорого гостя, и подтверждением пробежала лёгким ветерком по спине, заметая веником дорогу где-то позади него. Впереди же мелькнула улыбка китайского болванчика. Соблазн стал велик, а объятия пустоты становились всё милее и приятнее. Для путника - это препятствие, которое как-то нужно обойти, вырвавшись из плена тлена. У идущего всегда есть цель. Аркадий Семёнович не помнил, что за цель, не понимал, где он находится. Всё слилось в единое безразличие. Он потерял себя. Но невидимая сила вдруг выдернула его из втягивающего вакуума, вернув в сознание.

"Бред, бред, бред! Немедленно проснись!" - приказал себе пленник, отказавшись от очарования сладкой неги. Он знал, что во сне невозможно смеяться, потому пробовал выдавить смех в ответ на заискивание прильнувшей к груди панике. Пружинная вибрация заменила слово "нет" в твёрдом ответе чётким сознанием "не верю". И намерение смеха довершило разброс тяжёлого тумана, сдавившего голову.

Из распадающейся синевы  вышла молодая женщина, катившая перед собой детскую коляску. Лица её Аркадий Семёнович не успел разглядеть, но нечто, похожее на шелест листвы, заменило речь, предлагающей, очевидно, помощь. Путник, не отвечая, двинулся в тесный проём ещё глухого пространства и медленно пошёл по узкому коридору, давящего на него сводами со всех сторон. Звук сердечного барабана заполнял силой жизни онемевшее и как бы исчезнувшее тело. Постепенно дрожь успокоилась. И мир вернулся на место, сияя, как прежде, всеми красками. И только  ногами он осознавал себя глубоким стариком, которому отпущено крутить землю ещё немного. А может это было тело ребёнка, встающего вертикалью власти на твёрдости опоры? Жизнь даёт шанс, так зачем оглядываться назад, в пустоту, которая его пропустила?

Гелиос свысока смотрел на маленькое оглушённое тело, отбросив назад его призрачно-синюю ношу. Там сзади, оставалась только тень, а жизнь уверенно предлагала шаги туда, где его ждут в неизменно счастье бытия.

Цветов в руках не было. Но поворот назад лишал сил. Аркадий Семёнович твёрдо решил - не оглядываться.

Уже поднимаясь на второй этаж, доставая ключи из кармана, ему захотелось вспомнить лицо женщины с коляской. Что-то знакомое до боли, уже виденное им где-то давно, но стёртое, как и сейчас. И вдруг молнией выскочил растерянный и беспомощный лик его молодой ещё жены в момент, когда он вынужденно ставил крест: или семья, или карьера. Это скорее даже была волна, исходившая от лица неуверенности, сомнения в правильности. Беременность в только созданной семье  не планировалась заранее, хотя, вступая в брак, оба супруга принимали её в расчёт. Жене предстояли гастроли, а врачи говорили об опасности перегрузок, наблюдая в анализах течение, ставящее рождение ребёнка под сомнение. "Такого предложения может больше не будет" - вырывалось голосом для жены, выразившей протеста против обречённости. Но он знал, что если она поедет на гастроли, он потеряет не только ребёнка, но и её.

Первый год совместной жизни, когда игра в заботу друг о друге ещё не стала главенствующей, молодая супруга легко справлялась с новыми обязанностями, примкнувшими к привычным репетициям в театре. Но весть о заграничной гастроли вскружила ей голову так, что та была готова забыть всё, в том числе и их ещё не укрепившеюся после влюбленности связь. Он возражал, говорил, что не понимает, зачем она вышла за него замуж, если не может ради их ребёнка освободиться от чего-то постороннего. "Строя семью, ты выбираешь главную цель, меняя свободу на ответственность не только за себя" - это стало приговором, после которого оставался выбор. Выбор за двоих и для троих. Он знал, как непросто сделать шаг из шальной и опьяняющей молодости в надёжную стойкость выбора. И не торопил, но подводил жену к сдаче одного этапа жизни ради другого. Опытным глазом тогда ещё Семён видел, что не сила голоса и таланта молодой супруги втягивается в поездку, а её незаурядная внешность. В театре много оперных певиц с большим стажем. Он их знал, как и знал режиссёра, чей лукавый взгляд всегда останавливался на женских достоинствах. Как мужчина мужчину Семён понимал и видел собрата, но он и свою карьеру делал без компромисса, ставя цель и служа только ей. Что он предложить супруге? Практичный в делах, он знал, шалость тоже может служить главной цели. Но неискушённому уму не видны подводные рифы лести, в которой таится западня. И он понимал, что без опыта распознавания тонких отличий, все люди - далеко не рыбы в воде в волне играющего чувства. Желаемое бывает сильнее, а тогда правда кажется обманом. Он ничего не сказал о режиссёре, но вынужден был поставить ультиматум.

Зная силу искушения, он оставил супругу одну на целую неделю. Но то был не махровый эгоизм сластолюбца и частного собственника. В тридцать лет ты уже не так боишься партнёрских измен. В тот момент он почувствовал, насколько она ему дорога, любима, понятна и желанна самой свободой. Он не сбежал, а ушёл, зная торг любви. Он исчез, желая её всем сердцем, признавая её чары над собой. Но это сейчас он мог бы пойти на уступки. А тогда он делал выбор и за себя. Та семья, в которой нет доверия, обречена быть нищей в многообразии эротики, ущербной в смене эмоций, потому что сила их способна разрушить любой самообман.

Позже жена всё поняла, увидела своими глазами. Она добилась всеобщего признания  голоса долгим трудом и работой с ним. Разглядела и поняла сексуальное влечение и в режиссёре, ставшим впоследствии её другом и помощником. Она познала выбор приоритетов жизни, и они сделали её карьеру тоже вполне успешной. Их дети, выросшие в атмосфере дружбы и взаимопонимания, нашли свой путь. И теперь Елене ничего не мешало носить лавры первой примадонны театра.

Когда-то его подруге жизни пришлось столкнуться с пропастью, разводящей дороги в разных направлениях.  А сейчас этот образ вернулся, чтобы открыть пропасть обратно. И женщина с коляской самой толикой участия протянула душу навстречу и помогла ему выбраться, не исчезнуть, вернуться к желанной и любимой жене, чтобы быть с ней до конца. 

Но видимо успокоенность в счастье вносит свои коррективы беспокойством. Аркадий Семёнович снова вернулся к февральской тени: "А вдруг это только оттяжка, чтобы я принёс смертельную болезнь в дом? Вирус - невидимка. Он способен пройти потоком воздуха, который я несу в себе, а потому выдохом, как иглой, вонзить инъекцию в первого встречного!" А за дверью была она - самый близкий и дорогой человек.

Принять решения за двоих он не успел. В дверях щёлкнул замок и в проёме появилась Елена Петровна. Она с удивлением посмотрела на мужа, но вопросов задавать не стала. Собираясь с ним на работу, супруга уже заметила какие-то симптомы недомогания и предлагала не ходить, отлежаться. И сейчас ей ничего не нужно было пояснять.

- Давай, заходи, раздевайся, я потом схожу в магазин, - прозвучало, как акт капитуляции и предания себя в руки правосудия.

- Леночка, я опасаюсь, что это Китайский синдром, - попробовал пошутить Аркадий Семёнович. - Может мне сразу в больницу?

- Раз Китайский синдром, то не стоит выносить его на дорогу и заражать всех встречных. Будем держать твой вирус железо-бетонным ковчегом.

Ироничный её тон, как ручеёк бурлящей весны, связывал их отношения легко, без узлов и разрывов, сохраняя улыбку там, где сильным желанием уходящей в себя правды хочется создать неприступную крепость.

Видя нерешительность мужа, Елена Петровна тут же начала любовный заговор, закрывающий полог нерешительно колеблющего страха уверенными и быстрыми стежками узоров крестиком. Муж с практичным безразличием относился к её последнему увлечению, ничего не понимая в искусстве вышивки, и называл её милой старушкой, прочно связывая дамский образ с пяльцами аналогией какой-то старинной картины. А вот голос жены, его тональность и мелодичность, неизменный такт, отшлифованный до совершенства, вызывал в нём умиротворение. Этот тембр был настолько магическим, что Аркадий Семёнович растворялся в покое, забывая при этом с кем собирался выяснять отношения. Все эмоции как бы распределялись на плечи партнёров, как вёдра с водой на коромысле. Им удалось сохранять равновесие и не расплескать  влюблённость и уважение друг к другу.

Аркадий Семёнович разделся и прилёг на диван. Жена села рядом.

- Лен, ты знаешь, я сегодня впервые ощутил лицо смерти прямо перед собой. Во мне почти не осталось сомнений, что я сейчас умру. Меня спасло только то, что я хотел быть в этот момент рядом с тобой.

Он оживился от этой внезапно пришедшей мысли, которая сказала ему, почему он дошёл до дома, а не упал там, посередине дороги. От этого прозрения он даже сел, будто в него вонзили стержень. Перед лицом смерти всё ненужное уходит на второй план, а главное - остаётся незримым наитием. Нет, это далеко не привычка. Он забыл себя, но не её. А это и есть любовь.

- Леночка спой, я так давно не слышал твой голос.

- Аркаш, не преувеличивай. Раз тебя ноги не держат, им нужно принять горизонтальное положение, чтобы кровь растекалась равномерно, а не била фонтаном в голову. И лучше это делать при пустом партере, без рукоплесканий.

Но Аркадий почему-то принял эти слова за те, что уводят его от чего-то главного, пережитого, но не растворённого внутри. Лена притихла, видя в нём смятение.

- Я нёс тебе цветы, хотел поздравить с днём влюблённых. И я их потерял.

Грусть прошлась по его лицу.

- Ты испугался смерти?

- Да, я испугался. Ведь это когда-то случится, непременно случится.

Он хотел что-то доказать, показать, предъявить, чтобы она видела то, что пережил он. Но слов больше не находил. Лена наклонилась низко к его лицу и глубоко вдохнула, втягивая его дыхание в себя.

- Ты хочешь сказать, что не боишься? - с недоверием парировал Аркадий.

- Как можно бояться того, чего не знаешь? - Лена была светла и безмятежна. - Мы не умираем, мы соединяемся с целым существованием. Мы - не тела, а образ жизни, который меняется постоянно. Ты же меня узнаешь, если я вдруг стану сморщенной беззубой старухой. Может тебе захочется избавиться от этого образа, но не от меня. Ведь так?

- Странно, мы никогда не говорили с тобой о смерти. Даже некогда было думать о ней. А похоже, что часики начали тикать в обратную сторону.

- Всему своё время. И мы ещё успеем привыкнуть к неизбежности расставания зримого облика.

- А дальше?

- А дальше... безмолвие. О чём можно говорить в едином духе, знающим только любовь?

Аркадий Семёнович поймал себя на мысли, что он учил Лену жить, а она его теперь учит, как умирать. Жить и умирать в любви - это пожалуй счастье, за которое стоит бороться. 

В комнате было тихо. Часы отстукивали круг, как дирижёрская палочка невидимого руководителя. За окном собрались тучи. И скоро посыпал снег. Будто ажурные кулисы плотно закрыли театр жизни за окном, оставив только любовный очаг из бьющихся навстречу друг другу сердец. Звёзды сыпалась на землю молча, грациозно, и им ещё не скоро предстоит стать живой водой новой летописи. Белая скатерть старых и законченных историй вся состояла из рунических точек. Аркадий видел однажды песчинки под микроскопом. Многие из них имели форму ракушек. Это образ уха и горна одновременно. И вот из этой твёрдости слуха и голоса высоко в небе растёт океан. Твердь и вода в безмолвном танце супружеской пары медленно возвращалась на землю. И этим супругам нечего было говорить. Чувство вечного единства было достаточно, чтобы слова стали не нужны.