Скрипач Любовь и Музыка

                Двери распахнулись, и в класс торопливо вошёл лучший профессор консерватории по классу скрипки Григорий Наумович Либерзон. Небольшого роста, но полный, со слегка выпуклыми глазами и курчавыми длинными волосами, растущими уже только по бокам головы и ниспадающие на плечи.
Вместо обычного чёрного костюма с бабочкой на нём была коричневая вязаная кофта и шарф, обмотанный вокруг шеи. Бросив портфель на стол, он внимательно посмотрел на своего любимого ученика.
- Извините, Ильюша, извините, задержался. А всё «пробки». Да вот ещё и простыл немного. Мдаа…  Ну-с, ладно, начнём пожалуй для начала с «Ночной серенады» Моцарта, для разминки, так сказать.
Григорий Наумович поудобнее уселся на стул и, подперев голову рукой, опёртой на стол, и, закрыв глаза, приготовился слушать.
Илья вышел на середину класса, плотно прижал подбородком скрипку и заиграл «Ночную серенаду». Класс стал наполнятся звуками скрипки. То высокие, то низкие, они вырывались из-под смычка и, переплетаясь между собой в единую гармонию, создавали божественную мелодию чувств. Им было тесно в маленьком классе, им нужен был простор, чтобы жить и звучать в бесконечности, в душах людей. Они плакали в печали от вынужденного заточения.
Сидящий в умилении профессор, покачивающий в такт ногой, вдруг сморщился, как от зубной боли, открыл глаза и удивлённо уставился на ученика.
- Это что такое!? Что происходит? Откуда эти минорные нотки? Мы же играем «Ночную серенаду» Моцарта. Понимаете, «Ночную серенаду» Моцарта? Ну-ка, ещё раз с 7-го такта.
Звуки вновь вырвались из-под смычка и стали заполнять все уголки класса, стараясь раздвинуть стены, ища выхода для своего полёта и, не находя его, вновь рыдали от бессилия.
Григорий Наумович раздражённо вскочил.
- Что это было, Илья!? Мы играем «Ночную серенаду» Моцарта, а у тебя какая-то печаль и ты снова не следуешь строго по нотам. Ты снова импровизируешь, ты ставишь под сомнение самого Моцарта! Понимаешь, самого Моцарта?
Илья стоял перед профессором, держа в опущенных руках смычок и скрипку. Высокий, слегка сутулый, худой и бледный. Длинные волосы, опущенной головы, скрывали его глаза. Он молчал.
- Я не против твоего сочинительства. Нет. Даже буду приветствовать. Но давай сначала научимся хорошо играть, поставим технику. Играй строго по нотам. Я же слышу по музыке, что у тебя что-то случилось. Я не хочу знать что, не хочу. Я всем вам говорил не раз, чтобы все свои проблемы оставляли за порогом консерватории. Вы приходите в Храм искусства. Здесь царствует только Музыка! Запомни, только Музыка! …Давай, исполни «Крейцерову сонату» Бетховена.
Григорий Наумович поставил стул напротив ученика, сел, вытянув ноги, и закрыл глаза.
И звуки скрипки сначала завораживающие, потом печальные и, наконец, резкие, раздражающие «ударили» профессора по ушам. Он чуть не задохнулся от негодования.
- Нет, это просто безобразие! Ещё день назад ты отлично исполнял «Сонату» , а сегодня… Это просто безобразие! Я же слышу, что у тебя что-то случилось. Но это не моё дело, не моё и я не хочу этого слушать. Я же сказал, за порогом, за порогом… Ты лучший мой ученик, через месяц концерт, а ты… ты меня живого режешь. Да, живого!
Ученик стоял, молча опустив голову.
- Ты не хочешь мне ничего сказать? Нет, мне не нужны чужие проблемы. Всё за порогом, всё за порогом. На сегодня всё. Ты меня уже зарезал. Иди.
Григорий Наумович раздражённо, со стуком поставил стул обратно к столу.
Дверь класса приоткрылась и просунулась голова молодой преподавательницы по фортепьяно.
- Григорий Наумо…
- Вы что не видите, что у меня занятия!?
- Так таблички на двери нет. Извините.
- Так повести! Это же Храм! Понимаете, Храм!? А творится что-то невероятное! Заниматься не дают!
Илья уложил скрипку в футляр и тихо вышел. А профессор ещё минут двадцать сидел в классе, размышляя, что же могло случиться с его учеником, он любил его и в душе переживал за него, не подавая вида. Такой талант, его гордость, а вот что-то случилось. Что?


                Илья возвращался домой на метро. В вагоне было много народа, тесно, но он не замечал толкотни, держась одной рукой за поручень, а другой держал футляр. Воспоминания события вчерашнего дня назойливо лезли в голову, хоть он и пытался их отогнать.
Он дружил с Мариной, пианисткой, с первого курса. Это была его первая, по-настоящему взрослая любовь. Он боготворил Марину, для него она была самая красивая, самая весёлая, самая…
Они вместе ходили в театры, музеи, концерты, кино. Когда она уезжала на каникулы домой, он тосковал, и каждый день переписывался с ней по Интернету. Он даже мечтал после окончания консерватории сделать ей предложение. Он бы и раньше сделал предложение, но Григорий Наумович всех своих учеников предупредил, - прежде всего учёба, все личные дела за порогом, после окончания консерватории делайте что угодно, а пока всё за порогом… Дался ему этот порог, его Храм Музыки!
Вчера вечером он увидел Марину с Антоном, певцом. Подошёл пригласить её в театр на премьеру, на которую с трудом достал билеты, а она… А она отказалась, сказав, что идёт с Антоном в кино и, вообще, с Антоном интереснее и улыбнувшись обняла Антона за руку …и они пошли, весело смеясь, а Антон похлопывал Марину по… по… и, обернувшись, насмешливо-презрительно посмотрел на Илью. А он стоял с билетами и растерянно смотрел, как уходит его мечта, его любовь, его жизнь. Жалкий, брошенный, не понимающий, как такое возможно, он же любил её всей душой, всем своим сердцем. А она… Он не спал ночь, вся его душа исстрадалась, а тут ещё профессор со своим Храмом и порогом. Талант. Зачем ему теперь этот талант, когда всё, всё рухнуло, нет будущего, без неё нет будущего.
Поезд остановился, объявили следу4ющую остановку. Илья очнулся, так это же его остановка. Он рванулся к дверям, расталкивая пассажиров, и успел выскочить из вагона в последний момент, чуть не повредив футляр о закрывающиеся двери.


                На улице уже было сумрачно и прохладно. Была зима, но тёплая, стояла плюсовая температура. Недалеко от входа в метро старушки торговали солениями и салатами в банках. Тут же были два азербайджанца, торговавшие с тележек яблоками и гранатами.
Народ спешил домой, всё-таки поздний вечер. Илья тоже пошёл, но машинально, погружённый в свои мысли. Дойдя до середины площади, он вдруг остановился, достал скрипку, смычок, подкрутил колки, проверяя смычком звук, и повернувшись навстречу идущим людям, …заиграл.
Это был не Моцарт, не Бетховен, не Паганини. Это была его Музыка, музыка его души, нежной, страдающей, с пронзительной тоской. Смычок то плотно прижимаемый к струнам, выдавал густой звук, то легко скользя, извлекал более тонкий, поднимая его тональность выше и выше, то переходил на вибрато, словно хохоча над кем-то. В мелодии слышались бушующие, мощные волны океана, то вдруг плач раненой чайки в смертельной схватке со стихией.
Сначала остановился один человек, удивлённо глядя на скрипача. Потом другой, третий и ещё, ещё и вот уже толпа полукругом, до этого спешащая, молча, затаив дыхание, уносится в мир звуков и чувств. Он остановил их своей Музыкой, заставил слушать и сопереживать. Все ошеломлены, поражены и в полной власти скрипача и его Музыки души. Даже торговцы гранатами подкатили свои тележки. А один тихонько поставил перед скрипачом пустой ящик и положил туда три граната. Другие стали молча подходить и класть в ящик деньги. Маленькая девочка дёргает маму за руку.
- А что дядя плачет?
- Тихо! Стой молча.
А скрипач ничего не замечал. Высокий, он ссутулился над скрипкой, длинные волосы спадали на лицо и слёзы капали и капали на лакированную скрипку. А она оплакивала вместе с ним потерянную любовь, самое прекрасное из чувств. Скрипач слегка раскачивался и, когда он брал высокую ноту, казалось, что он становится ещё выше и вот-вот взлетит. А звуки, чувствуя свою силу, свободу и простор, заставив звучать в унисон души слушателей, уносились ввысь, подхваченные легким ветерком.
Бабки-торговки встали с ящиков и стульчиков в недоумении, что же там случилось, да так и стояли, вытянув шеи, заслушавшись и вытирая нечаянные слёзы.
А Музыка проникала в сердца собравшихся, заставляя их то замирать, то биться чаще, то плакать от печальных аккордов.
Только Луна, взиравшая с небес на происходящее, была по-прежнему равнодушна и холодна.


                Скрипач вдруг прекратил играть и стал укладывать скрипку в футляр. Но толпа не расходилась, молча наблюдая за сборами. Она ещё была во власти музыки, оставившей в их душах неизгладимый след.
Скрипач не стал брать деньги, они были ему не нужны. Разве купишь на них потерянную любовь!? Да и что деньги, так, тлен. Только Музыка и Любовь имели для него значение и владели его душой и сердцем.
Но вот он собрался, развернулся и пошёл дальше. Его догнала девушка в бежевом, длинном пальто.
- А я вас знаю. Я живу в том же доме что и вы, только в другом подъезде.
Илья ничего не ответил и даже не взглянул на девушку.
- Можно я вашу скрипку понесу?
И она потянулась к футляру.
- Нет! Нет. Это всё что у меня осталось… Она… она тяжёлая. …Вам будет трудно её нести.
- Совсем нет! Я буду счастлива её нести.
- Правда? Тогда держите.
- Ой, она совсем не тяжёлая. Вы сегодня так играли, так играли, что я даже заплакала.
Илья остановился.
- Вам нравится классическая музыка?
- Очень! Особенно скрипичные концерты.
- Правда? А как вас зовут?
- Вика, Виктория.
- Красивое имя. Победа! А меня Илья.
- Я знаю.
И она улыбнулась ему, а он улыбнулся ей, впервые за последние сутки.

«Пути господни неисповедимы».

Алексей Балуев (02.02.2020)