XII

 Меня недавно отпустили с первого допроса и поместили в комнату под стражей. Да, это не темница, не тюремный подвал с полчищем крыс, без окон и проблесков солнца, однако сколько мне предстоит здесь провести - неизвестно.
 Задаю сама себе вопрос - почему я не сделала то, что мне советовал Маэстро еще в день нашей встречи? Ответ кажется простым, но лишь на первый взгляд. Я не могу прямо сейчас бросить Людовико, во всяком случае, пока не буду твердо убеждена, что он в безопасности и сможет прожить без меня. Но также... Не знаю, в тот день, когда Винчецио вновь пришел ко мне и пригласил стать натурщицей для картины его отца... Никто прежде не делал для меня такого: мужчины не раз пытались построить со мной отношения, но, услышав от меня пару язвительных фраз, поспешно ретировались. А он, даже узнав о моих занятиях и убеждениях, этого не сделал. Пускай этот юноша еще совсем наивен, безнадежный идеалист и мечтатель, верящий только в лучшее, он уже доказал, насколько сильно отличается от остальных жителей города.
 Будь я схожей с ним мечтательницей, я бы сейчас томно вздыхала, представляя, как он придет сюда и вызволит меня из заточения. Иного же способа выйти мне отсюда сейчас пока нет. На первом допросе уже сидело трое инквизиторов: мерзких стариков в одеждах цвета адского пламени... К слову, весьма красноречиво с их стороны облачаться в цвет Дьявола, а не Бога - интересно, я одна это заметила за все века существования католичества или нет?
 Меня, конечно, слегка обыскали перед допросом. Но ничего предосудительного не нашли: на время позирования я не брала с собой инструменты вроде скальпеля. А дар Маэстро надежно спрятан под обшивкой моего корсета: там-то служителям церкви точно не придет в голову его искать. Эти бумаги я тоже спрячу там.

 Допрос как обычно начинался с вопросов, являюсь ли я истинной рабой Божьей, почитаю Его и соблюдаю библейские постулаты. Я не стала откровенно отвечать церковникам, что на самом деле думаю о христианстве, не отвечая ни на что конкретно. К примеру: "Бог знает, кто верен Ему, а кто нет". Затем я вновь услышала обвинение в свой адрес из доноса, на которое ответила, что занимаюсь всего лишь медицинской деятельностью, без использования всякой черной магии и общения с Дьяволом. В качестве доказательства моих слов я назвала имена тех, кто обращался ко мне за помощью, пускай и не всех. Инквизиторы отметили это в своих записях, но едва ли они привлекут тех людей ради моей защиты. И наконец они спросили про Людовико. Это был самый болезненный и животрепещущий для меня вопрос, отвечая на него, я уже с трудом могла собой владеть.
 "Правда ли, что вы, синьорина Ментони, уже несколько лет держите в своем доме уличного мальчишку, цыгана, очевидно, некрещенного и не разделяющего нашу веру?" - спросил меня глава судей.
 Пытаясь сохранить невозмутимое выражение лица и самообладание, я ответила:
 "Да, это так, но я не держу его у себя ради забавы, точно цирковую обезьянку: я воспитала Людовико как своего сына, дала ему образование и свою фамилию. То, что он цыган не может влиять на его душевные качества, и, если бы он хотел обратиться в христианскую веру, я бы не препятствовала этому. Однако навязывать ему силой я не могу и не должна ничего. Выбор веры - дело добровольное."
 Да, здесь я уже сказала неугодное святым отцам, но иного просто не могла. Противно искривив губы, глава обвинителей ответил:
 "Что ж, по-видимому, вы позволяете вашему приемному сыну слишком много вольностей. Если обвинения против вас будут доказаны, то не сомневайтесь, мальчик попадет в надежные руки и тотчас будет обращен в истинную веру. Кстати о нем: нам известно, что вы после смерти родителей дали слово не выходить замуж. Но при этом завели себе приемного сына. Не означает ли это, что вы испытываете нездоровое влечение к этому ребенку, синьорина Ментони?"
 Думаю, нет смысла описывать мой ответ на эту мерзость. Церковники намеренно задали мне этот вопрос, желая вывести на гнев, чтобы я ненароком точно сказала лишнее. Но я лишь заявила, что это чудовищная и грязная ложь, недостойная ни людей, ни Бога. Так и не добившись от меня чистосердечного или вынужденного призвания, инквизиторы отправили меня сюда, в маленькую комнату с занавешенным окошком, где я должна находиться до тех пор, пока они не соберут достаточно доказательств, подтверждающих или отрицающих мою вину. Одного доноса все же мало для такой знатной особы. Меня не морят голодом, не пытают, не запугивают, однако я лишена общения с Людовико, возможности заниматься делом своей жизни, и даже не могу больше увидеть синьора ди Розальба. Кто знает, возможно, мой арест окончательно его отвратит от меня. Но я это приму и, если иного исхода не будет, умру с честью.