Лесная поэма

1

В лесной глуши, куда не попадают
Случайные прохожие и звери,
Жила старуха с мальчиком.
                Старуху
Фаиной звали,
                мальчик был Игнат.

  Сказать по правде, не была старухой
Та женщина, – колдуньею она
Была лесной.
                От злости и от хворей
Она до времени состарилась.
                Морщины
И злоба старили её лицо,
Застывшее, как серый, тяжкий камень.   
А мальчик был ей сыном, –
                только он
Был невиновен в колдовстве Фаины.
Он добрым рос, как и его отец,
Который как-то тёмной ночью вышел
И больше не вернулся.
                Говорят,
его медведь задрал.
                А всё Фаина!
Её в лесу и звери не любили,


И люди, –
                и порой, не разобрав,
Нещадно мстили каждому в семействе.
А мальчик был не мал уже, –
                пожалуй,
Он был тогда подростком.
                И однажды
Он юношею стал красивым, статным
И прямодушным.
                Мать свою любил он,
Но редко с нею говорить он мог.
Да и она, забыв язык людей,
Лишь с тварью мелкою лесною зналась –
Такою же недоброю и тёмной,
Как и она сама.
                А может быть,
Хозяйки нрав зверям передавался,
А те, кто чар Фаины сторонился,
Недолго жизни радовался вольной:
Он исчезал бесследно и навеки,
Как непригодное совсем созданье.

  Однажды юноша сказал Фаине:
– Мне из лесу опасно выходить!
Все говорят:
                «Смотри, сынок Фаины! –
Вот он какой! И верно, тоже в мать!
Небось, явился к нам для тайных козней:
Нашёптывать и порчу наводить!» –
Ты б перестала, мать!
                Тебя погубит
Твоё занятье, –
                и меня с тобой!
Ты б бросила коварные затеи,
И занялась плетением корзин,
Грибов сушеньем и вареньем ягод, –
Да мало ли в лесу ещё забот
Найдётся человеку со смекалкой!

  – Я не могу… – ему в ответ Фаина. –
Дала я клятву в юности когда-то
Лихому старому бродяге-колдуну,
Что, умирая, мне отдал искусство.
А я была девчонкой неразумной…
И… дело совершилось. Поздно плакать!
Теперь уж мне никак не отказаться
От колдовства.
                Мне не вернуться к людям.
Однажды согласившись с этой долей,
Я буду до смерти нести злосчастный крест.

  – Ты о кресте, – вскричал Игнат сердито, –
Не вспоминай! Не нам об этом думать!
Тебя же всенародно отлучили
От церкви!
                Ну а я, – вдохнул печально, –
Теперь и сам идти туда боюсь…
Ведь люди думают, что я тебе преемник,
И занимаюсь тем же, чем и ты.

  – Пусть думают, – Фаина отвечала, –
Я ремесла тебе не передам.
Живи, как птица!
                Если и умрёшь,
Тебя по смерти хоть не станут мучить,
Ни угрызенья совести, ни боль
Тех ран, что я кому-то нанесла.
Та боль, как эхо, отдаётся в сердце! –
И в грудь себя ударила Фаина. –
Да, ни одно ужасное деянье,
Не сгинет, не исчезнет, не уйдёт,
Но, точно двусторонняя стрела,
Пронзая жертву, и меня пронзает!
И я не рада больше ремеслу,
Но отказаться не имею силы:
Лишь откажусь, и сей же час погибну, –
Меня здесь без нужды держать не будут,
Сотрут с земли, как грязное пятно.
Но и по смерти мне не знать покоя,
Ведь вечность мне не подкупить ничем…

  И тут она заплакать захотела,
Но слёз её глаза давно не знали.
Окаменело сердце у Фаины.
И не раскаяние, а только ужас
Пред вечностью,
                и за Игната страх
Она порою в сердце ощущала:
Любовь к Игнату в ней была сильна.

  – Живи, Игнат, живи!
                Летай как птица!
Да только не оставь меня одну!
Мне не снести такого!
                В этой жизни
Нет ничего, о чём бы я могла
Печалиться и радоваться вечно.
Лишь ты, как мной забытый синий свет
Луны
           иль моря, что когда-то в детстве
Я видела порою в тонких снах,
Почти забытых… 
                И она, умолкнув,
Вдруг засыпала, и крыло вороны
Упав из рук её, ложилось на пол.
И юноша, подняв крыло невольно,
Его задумчиво вертел в руках,
И вдруг, опомнясь, за окно бросал.
Но, как разумное, ужасное крыло
Летело вновь к ногам своей Фаины
И там ложилось,
                как напоминанье
Что ей вовеки не уйти с дороги,

Которую однажды без раздумий,
Но добровольно избрала она.

2

  В деревне, за лесною полосою
Росла девчонка Тоня.
                На неё
Мать вечно наглядеться не могла.
– Цветочек мой, красавица моя!..  –
Она всё время дочке говорила.
И, правда: Антонина всем взяла –
И красота, и стать, и разуменье…
Достоинств этих от людей не скроешь,
И ухажёры Тонины под окна
Выстраивались, точно на параде,
И разве только серенад не пели:
Деревня серенад не поняла бы.

  Но Тоня никого не привечала,
Была душой проста на первый взгляд
И, вместе с тем, другой желала доли

Она себе.
                Деревня ей постыла:
Простой домишко с крышею покатой,
Простая полуграмотная мать…
«Уеду в город, – так решила Тоня, –
Артисткой стану или балериной,
А может не один, а сто талантов
Во мне откроется!
                Вот только бы уехать!
Я мать, конечно, стану навещать,
А встану на ноги, и помогать ей буду.
Есть у неё подруги, бабки, тетки –
Она здесь без меня не пропадёт!»

  Так Тоня для себя определила
И снисходительно смотря на речку,
Игривой рыбой полную, на поле
И травы свежие с нежнейшими цветами,
Мечтала о судьбе совсем другой:
О городе в асфальтовых дорожках
И о домах красивых и высоких –
Таких, чьи крыши достают до неба
И в нём теряются…
                О гладких зеркалах
В которых и смотреться – загляденье,
О шёлковых заманчивых нарядах,
И о браслетах звонких и блестящих…

  А между тем жизнь вовсе не спешила
Исполнить все желанья Антонины.
Принц на коне из города не ехал,
Слух, видно, до него не долетел,
Что здесь в глухой деревне
                с тополями
И с ивами, склонившимися к речке,
Прекрасная и трепетная Тоня
Его так нежно, с упованьем ждёт.
А слухи и не шли.
                Они в деревне,
Осели на провисших проводах,
И слухам здесь покойно было так,
Что никуда спешить им не хотелось.
Ведь им деревня нравилась вполне:
Здесь тихо, и красиво, и привольно,
И дураки почти перевелись…
Здесь люди нынче трепетно живут,
Стараясь никого не будоражить,
Стараясь никому не докучать…
А слухи – точно маленькие птицы:
Не требуется им обильной пищи,
Покой милей. В дорогу не спешат…

  И Антонине нашей приходилось
Терпеть деревню.
                Но она упрямо,
Ни одного из женихов в упор не видя,
Мечтая о далёком,
                в лес ходила,
Варила ягоды, сушила рыбку –
И так жила, тоскуя и томясь.

3

  Подрос Игнат и вздумал ехать в город –
Учиться, чтоб хоть что-нибудь уметь –
Не только голубей гонять по крышам,
Не только с Тобиком носиться по двору.

  – Через неделю я уеду в город, –
Сказал Игнат опешившей Фаине.

  – Как?!  – удивилась горестно Фаина.
Уедешь ты? А я? Как мне одной?!

  – Ну что ж!.. Подумай: надо мне учиться.
Я не хочу быть тёмным лесником.
Тем более, здесь все – зверьё и люди –
Все думают, что я колдун – как ты.

   – Ах, вот как?! – злобно вспыхнула Фаина
Молвы пугаешься?!. Ягнёнок, а не сын!
А как по мне, так лучше б ты был волком!
Смотри, дождёшься, что тебя любой
Обидеть или обмануть сумеет!
Ты слишком добрый! В этом нету счастья…
И боязно мне за тебя, сынок!..

   – Вот потому-то в город я и еду:
Уж там-то нет волков! Наверно, нет!
А есть, так только в клетках – в зоопарке.
Ты понимаешь: мне учиться надо.
Поеду, осмотрюсь, найду работу,
И выучусь. Чему? Пока не знаю.
Неловко мне без дела здесь сидеть
Ум ищет выхода, работы – руки.
Уеду. Не держи и не проси. –
И вышел он.

  – Игнат! – она вскричала.
Но сын ушёл.
                Задумалась Фаина:
Как удержать ей своего Игната?
И вздумала она его женить.

  – Я – тьфу, тьфу, тьфу! – наворожить сумею!
Я так подсуну девушку ему,
Что он не заподозрит ничего…
А женится, корнями утвердится…
И будут внуки бабку понимать.
А я их колдовству учить не стану!
Пускай живут бесстрашно, чтоб потом,
Когда земной закончится их путь,
Наследовать пресветлую обитель,
Куда мне навсегда заказан вход
За все мои грехи и преступленья.

  Тут тень печали глаз её коснулась,
И по щеке скатились две слезинки…

  – Неужто, плачу? – вздрогнула Фаина
Не может быть! Я плакать разучилась!
Да и нельзя мне, головешке, плакать!
Я вся черна,
                и места нет слезам
В душе колдуньи – в темноте холодной.
За дело же скорей!
                Без проволочки!
Невесту надо сыну разыскать!

4

  И так она за дело принялась,
Что вскорости про Тоню разузнала:
Красива, не глупа, работать может…
А если чуть надменна –
                не беда:
Замужество любую обломает.

  «Игнат отстроится, я помогу,
И будут жить, как люди.
                С ними рядом,
И мне, конечно, будет веселей», –
Так думала Фаина, так решила
Она за Тоню, за Игната, за себя.

  «Теперь, как сблизить их?
                Но я ж колдунья!
Я выспрошу у матери её,
Как часто Тонечка в лесу гуляет.
Да не сама – через других узнаю,
И сеть начну плести неутомимо!
Как он сказал? – «Уеду! Не держи!» –
Да я тебя держать не собираюсь!
Пусть Тоня держит! Так-то лучше будет…
А всё – при мне,
                всё – рядом,
                всё – со мной…»

  Так думала Фаина.
                Ей казалось,
Что замысел её совсем беззлобен:
Неужто зла она желает сыну?
И Тоню обижать она не хочет…
А чтоб свести их, колдовство сгодится, –
И не во вред придётся колдовство…

  Фаина разузнала:
                завтра утром,
В лес, за грибами Тоня собралась.
«Я перед ней грибы расставлю так,
Что, собирая их,
                она к Игнату
Придёт сама, – и сладится у них…»

  На утро сыну говорит Фаина:
– Сходи-ка в лес, сынок!
                Грибов-то нынче!..
Так хочется к картошечке грибов!..

  – Грибы!  Откуда!? – не поверил он,
Ведь целый месяц не было дождя!

  – Пошли грибы! – Фаина отвечает,
Сидеть в земле устали – и пошли.

  И говорит,  как будто кот мурлычет, –
Так ласково, – лишь согласился б он.

  – Ведь дождь не за горой!
                Грибы заждались,
И дождику навстречу тянут шляпки…
Когда же грянет долгожданный дождь?..

   – Занятно ты сегодня рассуждаешь!.. –
Игнат был чрезвычайно удивлён,
Но мать ему невинно улыбалась:
– Так сходишь?
                – Ну, схожу… – пожал плечами. –
Да только странно мне: ты за грибами,
Всегда сама ходила. Для тебя
Наш лес, как дом – родной и безопасный.
В нём каждый кустик знаешь, и траву
Любую можешь сразу распознать.
Да и не выманить тебя из леса…
И вдруг меня решила в лес послать?!

  – Устала я сегодня, – отвечает
И смотрит на Игната безмятежно,

Как будто вправду о грибах печётся.
Но что-то смутное в лице её мелькнуло…

  – Да что с тобою нынче? Не печалься,
Я, – вот увидишь, – наберу грибов.

  На утро начал он в поход сбираться.
– Ты острый нож оставь, – она сказала,
Возьми другой, тот, что тупей, но твёрже:
Скорее пригодится он тебе.
– Тупой?.. – он удивлялся, но не спорил, –
Нож поменял и вышел.
                А она
Ему задумчиво вослед глядела
И говорила про себя:
                – Мой мальчик,
Сегодня встретишь ты свою судьбу,
И не захочешь уходить из леса,
И город этот с роскошью коварной,
Тебя уже не сможет заманить
В свои ловушки, в сети, из которых –
Лишь попадись,
                не вырвешься вовек.

5

  «Грибов в лесу не много в этот год,
Бродить с пустой корзиной – мало счастья.
Но ладно, пусть… Уж если хочет мать…
Что в голову её взбрело такое?
Меня – и в лес?!
                Сама же говорила:
«Ты бестолков, Игнат, в грибной охоте,
Язык зверья совсем не понимаешь,
Лес не откроет тайны пред тобой!»

  Так рассуждал Игнат, бродя по лесу.
Вдруг слышит: то ли стон,
                то ль шёпот громкий...
– Кто тут? – метнулся он на звук немедля.
Раздвинул ветви дерева и видит:
К земле прижав колени,
                ногу выгнув,
И пальцами вцепившись в мох лесной,
Там девушка… иль девочка? – сидит,  –
Не разобрать…
                Он подошёл поближе:
– Ты что тут стонешь? Иль беда какая?

   Она от слёз и отвечать не может.
– Капкан, капкан!.. – чуть слышно простонала
И точно обмерла от острой боли.

  Игнат на корточки присел и видит:
Действительно, капкан ступню сжимает,
И не понятно, на какого зверя,
Такой капкан:
                На волка? На лису?
Не для Игната лес хранил секреты…
Одно лишь ясно:
                именно ему
Спасать придётся эту незнакомку.
Да взяться как?
                От боли чуть жива,
Она и шевельнуться не сумеет.
Ножом раздвинуть зубья у капкана?
Сломается и нож! Тут вспомнил он,
Что мать его (как будто что-то знала!)
Нож острый на тупой сменить просила,
И гибкий – на другой, из прочной стали.
«Попробую его!» 
                Игнат напрягся, –
И поддался капкан! Разжались зубья!
И девушка, от радости внезапной
О боли и о страхе позабыв,
Склонила голову на грудь Игната.

  И спинами припав к стволам замшелым,
Сидели оба.
                И она спала.
Он сон её тревожить не решался,
Сидел – и не дышал, и только думал:
«Какая милая! Вот мне б жену такую!» –
И сердце замирало у него.
Она проснулась, и слегка отпрянув,
В глазах Игната прочитала всё.
И он ей показался необычным,
Ни на кого в деревне не похожим.
Совсем иным, чем горе-женихи,
Которых никогда она не звала
Ни словом добрым, ни души движеньем.
Нет, этот юноша совсем, совсем другой!
Взгляд синих глаз наивный и не наглый,
А пальцы тонкие, как ветви ивы…

  – Откуда ты? – она его спросила.
– Я там живу! – и он махнул рукой
В ту сторону, где дом его стоял.
– Так ты колдуньи сын?! – она вскочила
И с трепетом ждала его ответа.
– Да, сын! – не обинуясь, он ответил.
Смутился, но решил не прикрываться
Чужим прозваньем и чужой судьбой,
Не прятаться за хрупкой, скользкой ложью.
– Я сын колдуньи. Так. Но не колдун!
Я в город собираюсь уезжать:
Хочу учиться там чему-нибудь,
Хочу найти работу…Едем вместе?
Ты слишком хороша для наших мест!

   Молчала Тоня, но уже решила,
Что с ним она поедет хоть куда!
– Да как зовут тебя? – опомнившись, спросил он.
– Я – Тоня! Если хочешь, – Антонина.
– Так что ж? Поедешь ты со мною, Тоня?
– С тобой?! Да ты хоть назовись сначала! –
Она ему со смехом говорит.
Так весело ей с ним, так хорошо,
Так просто, как ни с кем до сей поры.
– А я – Игнат! Ну, вот мы и знакомы!

  И оба рассмеялись так легко,
Как будто только этого и ждали:
И встречи, и знакомства, и любви, –
Любви, что их накрыла в одночасье,
И погрузила в облако своё.

  – Я полюбил! – сказал себе Игнат.
– Я полюбила! – так сказала Тоня.
И вздрогнул лес под ветром налетевшим,
И солнце скрылось в набежавшей туче,
И молния, слепя глаза, сверкнула,
И гром загрохотал… И хлынул дождь!

6

  Встречались тайно,
                под покровом леса…
Ещё невинной их любовь была,
Но от людей они её скрывали.
И Тонечка таилась до поры,
От матери, соседей и подруг,
И с нетерпеньем встречи ожидала…
И все мечты о сцене, об успехе,
(Ведь Антонина так ещё недавно,
От всей души мечтала стать актрисой!) –
Мечтанья эти все теперь слились
В одно желанье – повидать его,
И посидеть с ним рядом в чаще леса,
Послушать тайные слова его души.
И это ясно: ведь душа Игната
Была красивой, честною и светлой, –
И Тоня грелась у её огня.

  Прошла неделя… Две… И целый месяц…
Фаина успокоилась совсем.
Забыла колдовство… И всё ж тайком
Следила за свиданьями лесными:
Слуг у неё в лесу полным-полно,
Всё донесут, все речи перескажут!
Её одно тревожило: любовь
У этих двух –
                такая неземная,
Такая чистая и нежная такая,
Что для обычной жизни не годится.
А вдруг растает, лишь земли коснётся?
Перемешается с дорожной пылью
И просочится сквозь песок дорожный?

  Но что ж страшиться? Признаков того
Пока ещё совсем не наблюдалось.
Наоборот, они любили так,
Что даже лес, на них смотря, дивился,
Растроганно листвою шелестел,
Глазами птиц за ними наблюдал
И голосами птичьими их славил.
И лес мечтал не расставаться с ними,
Оставить их себе, своими сделать, –
Так нравились влюбленные ему.

  Об этом лес мечтал…
                Да только город
Упорно звал и Тоню, и Игната
В другую, им неведомую жизнь, –
Где, верно, мягче хлеб и ярче солнце,
И где их ждёт неслыханное счастье!

  Но город их лишь призрачно манил,
Ему, – как всем твореньям человека, –
Живое ожидание души
Не свойственно.
                Он равнодушен, мёртв
И прост в хитросплетениях своих, –
Всепоглощающий бездушный лабиринт
Страстей, мечтаний и приманок ложных,
Что удаляются, как только к ним подходишь.
Ухватишь за крыло свою жар-птицу,
И вдруг она, став голубем простым,
Взлетает в небо
                и одно перо
Тебе оставит в память о мечте.
Его в руке повертишь ты – и бросишь,
И вновь в погоню пустишься за счастьем –
За новым миражом…
                Вот это – город!

  В такую жизнь влюбленные спешили,
Но им другое было суждено.


7

  Фаина думала:
                «Вот хорошо!
Я только встретиться им помогла,
А дальше всё само собой сложилось!
Ну, до чего же славно вышло!
                Что ж, –
Игнатий мой весьма хорош собою,
И Антонину все вокруг считают
Красавицею первою в деревне.
Они здоровы, молоды, друг другом
Увлечены…
                Всё сладилось у них!»

  Так думала колдунья, – но не знала,
Что сын её по-прежнему желает
Уехать в город.
                И желанье крепнет, –
Ведь Тоня тою же мечтой живёт!
А время шло…
                Они таились долго,
Но всё ж пришла пора открыть свой план…

  – Мы в город собираемся на днях, –
Мы с Антониною.
                Ты не печалься мать,
Я буду навещать тебя с невестой…
Верней, с женой.
                Мы с нею пожениться
Решили в городе, – чтоб всё, как у людей…

  – С кем едешь ты?! Куда тебя несёт?! –
В слезах кричала бедная Фаина. –
Здесь место ваше! Здесь ты дом построишь,
И народишь детей, а дети – внуков!..
И что за блажь безумная тобой
Владеет?! 
                Город?! Вот дурная мысль!
Да чтоб его совсем! Проклятый город!

8

  – Опомнись, дочь! 
                Ты?.. С сыном этой ведьмы?!.
И в город – из родительского дома?!
Да худшую напасть и не представить!
Оставь и думать! Здесь твой дом родной!
Я жениха найду тебе получше!..
И что же это – ты и сын колдуньи?!
Подумать страшно, стыдно и сказать! –
Так, заливаясь горькими слезами, 
Мать говорила Тоне.

                – Не держи!
Поеду! – дочь упрямо отвечала. –
Здесь никому меня не удержать.
И женихов мне никаких не нужно:
Один жених есть у меня – Игнат!
И я Игнату сердце отдала.

  – Опомнись, доченька!..
                Ведь он тебя обманет!..
Утащит в город, бросит там одну!..
Да если бы ещё одну!.. С дитём!

  А Тоня ей в ответ:
                – Не бойся, мама!
У нас с Игнатом чистая любовь!
В его глазах своё я счастье вижу,
Как в зеркале.
                Я буду с ним всегда –
И там, где хочет он. И не иначе!
Так не мешай!
                Уеду, мать, прости!

9

  Когда Игнат прощаться стал с Фаиной,
Та побелела, точно полотно,
Глаза закрыв, задумалась глубоко:
«Как можно было столько пропустить?
И как я не заметила подмены
Своих желаний волею чужою?..
А между тем,
                мне надо что-то делать, –
Не зря колдуньею меня лесной зовут!»

  – Ты не уедешь! – говорит Фаина
Во след давно ушедшему Игнату,
В невидимое что-то вперив взгляд. –
Ты не уедешь! –
                снова повторяет. –
А ты тем более! –
                представив Антонину,
С тяжёлой злобой говорит она. –
Тебя сама я в землю закопаю!
Живая – станешь деревом лесным!

  «Никто меня не слышит?»
                Оглянулась.
Никто. Игнат ушёл. Никто не слышит.
И, представляя Тоню, повторяет:
– Ах ты, красавица, разлучница, плутовка…
Узнаешь колдовство моё и силу!
В лесу берёзой будешь ты стоять!

10

  И этот свой жестокий приговор
Она решила совершить немедля.
И для начала сына умолила
Отсрочить свой отъезд в проклятый город.
И в лес ушла,
                и там, в глухой чащобе
Фаина колдовала день и ночь,

И снова день,
                и снова ночь,
                и снова…
И так устала, что изнемогла.
Без сил упала в мох сырой лицом,
Заснула крепко.
                Сон её был страшен.

  От собственного крика пробудясь,
Она с усильем разлепила веки
И, сгорбившись, отправилась домой.

  Но помнила Фаина, что во сне,
Ей было извещение от тёмных,
Нечистых слуг её лесных.
                Они сказали,
Что удалось Фаине колдовство.

11

  Игнат встречал Фаину на крыльце:
Он издали её шаги услышал.
– Где ты была? – с тревогою спросил. –
Я волновался, я не знал, что думать!
Неужто, заблудилась ты в лесу?
Так это не похоже на тебя:
Скорей ты лес сама могла б запутать,
Но…ты так изменилась! Почернела!

  Он отшатнулся: страшен лик Фаины.

  – Нет, ничего, Игнат, – сказала глухо
Фаина.
            И почувствовала вдруг,
Как сердце чёрное в груди её
Всё истекает вязкой мутной кровью.

  – Ты заболела?.. Новая беда!
Ты знаешь, Тоня у меня пропала!
И мать её недавно приходила,
А я так растерялся, что молчал
В ответ на все тревожные расспросы.
Ведь я обрадовался было: думал я
Что с вестью доброю она идёт,
Сказать, что Тоня отыскалась…
                Нет…
Всё нет её! Не знают где искать!
Не понимаю, мама, – неужели
Забыла Тоня всё коварство леса,
Забыла злой капкан и в лес пошла?
Ни мне, ни матери, ни слова не сказала…
Что делать мне?  Где мне её искать?! –
Закрыл руками голову Игнат
Сел на кровать, задумался глубоко.

  «Нет больше Тони! – думала Фаина, –
Теперь она берёзкою стоит,
Там, где стоять я приказала ей.
Её туда я тайно заманила,
Внушила, что Игнат её зовёт.
Она наивная, поверив мне, пришла,
И то, над чем трудилась я, сбылось!
Она теперь не причинит вреда,
Не увезёт тебя в проклятый город!
Ты будешь мой!
                Ты здесь теперь навечно
Останешься.
                Её искать ты будешь,
Но мудрено найти среди берёз,
Девицу, что тебя так полюбила,
Живым когда-то сердцем и душой!
Не жаль её! Пускай теперь берёзкой
Растёт и старится в глухом лесу.
А ты останешься со мною, здесь…
А я… А что же я?
                А мне как будто
Уже и нечего желать теперь…
Мне нечего желать,
                мне не ожить!
Ведь я свершила страшное такое…
Ведь я свершила злое колдовство…
И чувствую я сердцем приближенье
Ужасного геенского огня…

  – Как жжёт!
                Как жжёт в груди! –
                кричит Фаина.
Игнат, от сна печального очнувшись,
За руку взял её,
                и вдруг отпрянул.
– Да ты ли это? – в ужасе промолвил. –

Не узнаю тебя!
                Да что ж такое?!
Невеста милая пропала, Антонина!
А вот и ты… А ты – вся почернела!
Как горько мне, темно!..
                Как тяжело!

12

  В реке лесной невдалеке от места,
Где раньше Тоня и Игнат встречались,
Нашли труп женщины, –
                он был неузнаваем…
Решили все, что это Антонина, –
Пошла купаться, да в водовороте
Нечаянно погибла, захлебнулась…
Так все подумали,
                и вместе отслужили
Ей панихиду в деревенской церкви.

  Река, что протекала в тех краях,
Была быстра и холодна.
                Нередки
Водовороты здесь.
                Как жернова
Мололи всё они, что попадалось,
А, сделав дело, быстрая вода,
С собой свою добычу уносила, –
Будь это человек, иль зверь лесной…
От человека, правда, оставалась
Душа.
          Ей не страшны водовороты.
Она, как птица поднималась в небо,
И с удивлением оттуда наблюдала
За телом брошенным,
                раздутым злой водою.
Душа вокруг летала, озираясь,
И думала: «Как это странно, странно!
Чему служила я, лелеяла, любила,
Теперь не нужно мне!
                Чужое, как бревно, –
Зачем тебе я столько поклонялась?
Зачем любые прихоти твои
Старалась исполнять?!
                Теперь я вижу:
Здесь вся я! Всё моё со мною!
А ты меня всю жизнь в плену держало!»

13

  Одна Фаина знала, что в реке
Нашли не Тоню…
                Да ещё Игнат:
Не верил он, что Тоня утонула.
Нет, он не знал,
                он просто не поверил,
Что тело странное, что в церкви отпевали,
Когда-то быть могло его любимой.
Знать он не мог, –
                но чувствовало сердце,
Что Тоня не погибла, но жива.
Но как же, как могла она исчезнуть?
Он недоумевал, изнемогал,
Всё думал, думал, – и лишился сил,
И слёг.
             И даже колдовство Фаины
Его поднять на ноги не смогло.

  И поняла Фаина, что она 
Теперь навеки сына потеряла:
Что если он узнает – не простит.
Уж лучше б он тогда уехал в город
С своею Антониной.
                А теперь
Он и она – не мёртвы и не живы.
Берёзкой стала девушка.
                Стоит
Она на той поляне, где встречались
Они с Игнатом.
                А сегодня Тоня
Трепещет кроной, шелестит листвою,
И словно дремлет,
                и её не мучат
Давно забытые людские страсти.
Ей дождь прохладен и тепло ей солнце,
И зайчики забавные кору
Её не трогают,
                но ласково прижавшись
К ней,
            слушают порой, о чём поют
Её трепещущие на ветру листочки.
А птицы смотрят, как блестит на солнце
И отливает серебром кора,
И весело поют и строят гнезда,
А иногда грустят, и капли слёз
Становятся прозрачною росою,
Которая потом самих же птиц
Поит, и радует, и утешает.

  Так протекала жизнь лесной берёзки, –
На жизнь людскую вовсе не похожа.

    14

  Игнат поправился – и в лес ушёл.
– Я буду лесником, – сказал Фаине. –
Как ты хотела, в город не поеду.
Состарюсь здесь, и с лесом я сольюсь
И в нём умру, и милосердный Бог,
В которого, напрасно, ты не веришь,
Меня к себе однажды заберёт,
И там с своей возлюбленной я встречусь.
Ведь если и жива она сейчас,
То всё-таки когда-нибудь умрёт…
А если умерла уже, то пусть
Меня она дождётся терпеливо.
Ведь с Тоней встречи мне не избежать, –
Не здесь так там, за тонкою чертой,
Что, кажется такой недостижимой,
Как горизонт.
                А между тем, она
К нам ближе, чем рассвет к исходу ночи.
И встреча с теми, кто ушёл до нас,
Неотвратима в странном мире том.
И в этом упование моё.
Моя любовь, – сейчас она молчит,
Как колокол, которому связали
Язык, –
            молчит и ждёт, покуда
Придёт пора проснуться и запеть.

  – Игнат, Игнат, ты мыслишь, как старик! –
Фаина говорит ему.
                – Опомнись!
Нельзя же вечно жить пустой мечтой!

  – А колдовством жить можно?
                Как считаешь?

  – Нет… – тяжело вздохнув, она сказала. –
Я не живу уже. Меня здесь нет.
А есть лишь злая, жалкая старуха,
Которая… –
                но тут она запнулась, –
которая…

                Фаина вышла вон
И в лес пошла, и встала у берёзы,
Которая звалась когда-то Тоней,
Которую она заколдовала,
Чтоб при себе Игната удержать.
И удержала.
                Только ей не впрок 
Пошло содеянное злодеянье.

  Но ничего назад не возвратить
Отныне зло Фаину не отпустит.
Как уголь тлеет сердце у неё.
И ничего она уже не хочет,  –
А только измениться б насовсем
Да так, чтобы никто, никто на свете
Фаину не узнал в обличье новом.
Она бы отказалась от пути,
От гиблого пути лесной колдуньи
Несущей зло и утонувшей в нём,
И потерявшей всё, что только можно:
Способность радоваться, сострадать,
Любить
               и плакать от душевной боли –
Не за себя, за что-нибудь ещё…

  Она не знала, у кого просить
И что просить…
                Она боялась смерти:
Ведь после смерти только муки ждали
Её за все лихие злодеянья.

  Кого просить Фаине и о чём?
И жизни нет, да смерть ещё страшнее.
Берёзкой разве стать, как Антонина?
Но силы колдовать она в себе
Уже не ощущала.
                И к тому же
В судьбе своей была она не властна,
И зло теперь её не отпускало.
– Служи, раба! – ей говорило зло, –
И мучайся.
                Ты наша, только наша!
И нет тебе дороги никуда!

  Ударилась Фаина головой
О камень,
                чтобы болью отрезвиться,
И тонкой струйкой потекла с виска
Фаины кровь, –
                и лишь земли коснулась,
Вдруг превратилось в птичку.

                А Фаина,
увидев птичку, вздрогнула:
                – Как так?
Ведь я сейчас совсем не колдовала!
А это что?! Кровь превратилась в птичку?


  А птичка на берёзку, – ту, что Тоней
Звалась когда-то,
                не спеша вспорхнула
И там сидит, и на Фаину смотрит.

  – Что это? Может, часть моей души? –
Фаина изумленно вопрошает
Саму себя
                и не найдёт ответа.
– Но птичка так красива,
                а душа
Моя черна, как ночь.
                Из этой ночи
Такие не рождаются созданья.
А может, я не умерла ещё?

  – Прости меня, прости же, Антонина! –
Берёзку умоляет на коленях.  –
О, если б я могла тебя вернуть,
Я б отдала за это всё на свете!
Да только не осталось ничего!..
Пуста душа моя, и я погибла.
А что погибель Небу может дать?
Ведь я была девчонкой неразумной,
Когда старик-колдун меня нарёк
Преемницею в чёрном колдовстве…
Ведь я не понимала ничего!
И я раскаиваюсь!
                Я бы всё вернула,
Всё отдала бы, чтобы вновь попасть
В тот злополучный день, когда на горе
Я согласилась взять ужасный дар
И клятву чёрную на гибель и позор
В безумье тёмным силам принесла.

15

  А птица та, что родилась из крови
Фаины, –
               Ангелом её была,
Которого она  давно забыла
И предала давно.
                А эта птица
Была, конечно, не подвластна злу.
И эта птица упросила Небо
Фаину выслушать:
                а вдруг найдётся
Для грешной, немощной её души,
Во зле погрязшей, как в гнилом болоте,
Немного света из глубин Небес.

  Но силы зла вмешались тут…
                И птица,
Прочь улетела, навсегда умчалась,
Не вынеся холодной темноты,
Которая весь лес заполонила,
Которая Фаину, точно стража,
Так сторожила ревностно и зорко,
Что шагу не давала ей ступить.

  – Ты наша! –
                ей сказали силы зла. –
Ты никакого света не увидишь!

  Но Свету невозможно приказать.
И он вмешался, защищая птицу,
Которая просила за Фаину.
 
  Однако, признавая, что Фаина
Служила злу сама, по доброй воле,
И погубила многих без вины,
Свет отошёл на время, наблюдая,
Что изберёт Фаина в этот раз.
Он разговор её хотел услышать
Со злом, которому она служила.

  И злые силы, окружив Фаину,
Её сжимали и давили так,
Что и дышать она могла с трудом.
И холод смертный тело ей сковал,
Но сердце, о котором позабыла
Она давным-давно, –
                как ей казалось, –
В ней трепетало из последних сил.

  Безжизненно смотря перед собой,
Она принуждена была их слушать.
А силы зла то угрожали ей,
То обещали верное богатство…
Фаина знала, что подвластны им
Приманки все
                и все богатства мира,
Но только птица пред её глазами,
Та птица, что в крови её родилась,
По-прежнему кружилась и кричала…

  И радовалась сквозь смертельный холод
Фаина
           от того, что у неё
Ещё в груди осталась кровь живая,
Что зло, которому она всегда служила,
Не всё сгубило.
                И она просила:
– Явись ещё хоть раз,
                святая птица!
Мне лишь разок взглянуть бы на тебя,
И умереть.

                И силы зла, устав
смотреть в её пустые,
                но упорные глаза
О камни стали тело бить Фаины,
– Ну что, достаточно? –
                устав, они спросили, –
Покорной будешь?
                – Нет! – едва дыша,
Побитая Фаина отвечала. –
Я всё равно слугою вам не буду!

   И вдруг, тихонько застонав от боли
И собирая тающие силы,
Она почти беззвучно прошептала:
– Прости меня, Игнат! И Антонина, –
Прости!
              Хоть знаю: нет прощенья мне!
Но если б я могла сквозь жар геенны
Восстановить разрушенное мною
И Тоню воротить в людскую жизнь –
В деревню, город, – лишь бы только к людям!
Жалею я о каждом злом деянье,
Что сотворила я на горе мне!
О каждой мной погубленной зверюшке,
Что по моим приказам злу служила!
О, если б Тоню я смогла вернуть, –
Своею мукой выкупить её!


16

  И Свет, услышав этот стон Фаины,
Зажёг свой луч
                и растворилась тьма, –
Ослепнув, отступила:
                ей всегда
Невыносимо ощущать сиянье.
А птица снова получила силу
К земле спуститься.
                И она слетела,
И села тихо на руку Фаине.
Фаина посмотрела на неё,
Вздохнула и с улыбкой умерла.

  Перелетела птица на березку,
Которая звалась когда-то Тоней,
И встрепенулись ветви у берёзки,
И снова стала девушкой она.
А Птица тотчас в небо улетела.

  Свет сон послал глубокий Антонине,
Она заснула, и приснилось ей,
Что в чаще тёмной ночь её настигла,
И не смогла она найти дорогу…
Блуждая, набрела на чей-то домик, –
Старушка в нём жила
                и приютила
Она усталую, испуганную Тоню.
Так жили вместе девушка с старушкой,
И Тоня старость скрасила хозяйке,
Во всём ей помогала…
                Только мать
Жалела Тоня:
                «Как она одна?..»
И по Игнату убивалась Тоня:
Наверно, ей уж не найти его!
Но вот старушка умерла…
                И Тоня
Вдруг вспомнила забытую дорогу.
Пустилась в путь,
                три леса миновала –
Один был тёмным, а второй был светлым,
И был ещё один – последний, – за которым
Родная Тонина деревня находилась.

  Так ей приснилось.
                Этот дивный сон
Она, конечно, приняла за правду.
Проснулась Тоня, поднялась с травы
И побежала к дому что есть сил.
И первым, кто в пути ей повстречался,
Был сам Игнат.
               
                – Я знал, что ты жива! –
Сказал Игнат – и побледнел от счастья.  –
Я верил, что тебя ещё увижу!

17

  И никогда узнать им не пришлось,
Ни о заклятье, насланном Фаиной,
Ни о раскаянье лесной колдуньи,
Ни о прощенье, посланном ей Небом:
О том, что спасена она от мук, –
Не будет ей гееннского огня,
Но и обители небесной ей не будет…

  О том не знали ни Игнат ни Тоня
И всё-таки Игнат запомнил твёрдо,
Что было светлым матери лицо,
Когда её он хоронил,
                как будто
Всё зло души её вдруг испарилось,
И больше не вернется никогда.

  И жили долго Тоня и Игнат
И за Фаину бедную молились,
Чтобы потом, когда придёт пора
На пир небесный собираться людям,
Никто б там безутешным не остался,
Никто не мучился от собственного зла.