Теория газового света. 98-й. глава 6

«Око... Око... Око за око... – слова танцевали в голове. – Око за око – и весь мир слеп!..»

Микроавтобус сильно тряхнуло на колдобине, Кирилл моргнул, и буквы в голове вздрогнули, перемешались и рассыпались, исчезнув, как в омуте, в глубинном колодце мыслей. Откуда, наверное, и взялись – спросонья он все еще не был уверен.

Зябко поежившись, Кирилл сонно огляделся. Из подступающей по бокам темноты, словно контуры на переводной картинке, медленно проявлялись окружающие предметы. Два ряда темно-серых автомобильных кресел оставляли между собой узкий неудобный проход, застеленный выцветшей ковровой дорожкой проход. Низкий серый потолок, полки над головой, в глубине которых виднеются какие-то вещи (кажется, на одной из них должны быть его куртка и рюкзак). Водительское и переднее сиденья отделены от остального салона глухой перегородкой.

Окна закрыты плотными занавесками, слегка покачивающимися в такт движению. Сквозь просветы между ними временами вспыхивает под светом мелькающих вдоль обочины фонарей забрызганное водой и жидкой грязью стекло.

«Был дождь», – как-то встревоженно пронеслось в голове, и Кирилл снова вздрогнул, не понимая, то ли от страха, то ли оттого, что в салоне действительно за прошедшие часы стало прохладно и зябко.

Нет, на самом деле он любил дождь. Только этот таил в себе тревожащую неизвестность. Впрочем, как и все вокруг. Прошлое осталось позади, в почти пяти часах езды от города, где проходила его прежняя жизнь, а будущее еще ждало впереди – кто знает во скольких километрах?

А настоящее было пустотой. Тягучей и гибкой, растянутой между двумя жизненными пунктами, двумя далекими друг от друга контрольными точками, и отсутствие у этой пустоты определения пугало, волновало... и завораживало его одновременно.

Автобус последний раз гулко тряхнуло, ритм хода выровнялся, а потом и вовсе затух. Колеса, мягко пружиня, вкрадчиво зашелестели по дороге, словно та была сплошь покрыта древесной хвоей, и вскоре остановились.

От неожиданности, от такой долгожданной и обещающей, Кирилл вздрогнул, даже не сразу поняв, что произошло.

Отогнув шторку, он выглянул наружу, но это мало помогло: темная, сизо-седая от туч ночь прижалась вплотную к стеклу, словно сама старалась заглянуть внутрь, и тусклый желтый свет далекого фонаря где-то вне зоны видимости выхватывал из нее лишь кончики раскидистых еловых лап да край асфальтового тротуара.

Кирилл точно помнил, как они выезжали еще днем из города, помнил широкое шоссе и длинную, всю в ямах, размытую узкоколейку, на которую они свернули. Но это хмурое место показалось ему по-настоящему диким, враждебным... Чужим.

В передней части салона щелкнул замок и громко начала отъезжать в сторону тяжелая металлическая дверь, пропуская внутрь обрывки оранжевого света и звуки чьих-то незнакомых голосов.

– Берем вещи и на выход! – донесся откуда-то спереди властный, громкий голос сопровождающей.

Бультерьериха (Кирилл забыл ее настоящее имя, хотя явственно помнил, что отец несколько раз произносил его при нем) любила произносить слова во множественном числе, если нужно было обратиться к нему, словно рядом постоянно был кто-то еще. Кто-то, чье общество нравилось сопровождающей гораздо больше, чем общество мальчика, потому что даже взгляд ее постоянно скользил по нему поверхностно и рассеянно, будто ища кого-то за его спиной.

– Что копаемся? Ну-ка! – сдержав обреченный вздох, женщина протиснула свою обширную фигуру в тесный проход, в полумраке нащупывая на полке вещи. – Давай! – снова требовательно повторила она, протягивая плоскую ладонь с короткими пальцами, и это была первая ее прямая просьба и прямое обращение к Кириллу за все время знакомства. Взгляд на мгновение зафиксировался на том месте, где еще минуту назад топтался мальчик, но он уже торопливо лавировал между сидений к распахнутой, залитой янтарными сполохами фонарного света, двери.

На улице, в свете светлого пятна, услужливо падающего на крошечный пятачок у кованой ограды ворот, стояли двое.

Высокая женщина постбальзаковского возраста с темными, с проседью, волосами, зализанными сзади в высокий гладкий пучок.

Скуластое лицо с волевым твердым подбородком казалось навеки застывшем в помеси безразличной холодности и непробиваемой строгости. А остальные черты только подчеркивали создаваемое впечатление: идеально прямая осанка, круглые, размашистые плечи и крепкие, жилистые ноги в старомодных узконосых туфлях-лодочках.

Черная узкая юбка сидела на даме в обтяжку, светло-розовая блузка с бордовым жабо и высоким воротником под самое горло казалась идеальной в каждой блестящей атласной складочке. Да и весь ее сдержанный строгий вид был больше актуален для каменной статуи века Микеланджело, нежели для живого человека.

Мелкая худая девчушка лет двадцати, волнительно мнущаяся с ноги на ногу рядом, казалась по сравнению со строгой, непрошибаемой дамой Моськой рядом со слоном. Она была одета то ли в платье, то ли в непонятную светло-голубую ночнушку, пестрящую узором из россыпи разноцветных мелких цветочков, и поспешно накинутый на плечи махровый розовый халат.

Было заметно, что она продрогла, тщетно пытаясь согреть друг об друга покрытые гусиной кожей голые руки, но надеть халат до конца почему-то стеснялась. И так и мялась возле автобуса, ожидая дальнейших приказов.

– Быстрее, чего замер! – сзади снова раздался громогласный голос любительницы вредного питания.

Бультерьериха подгоняла его окриками, больше похожими на короткие команды, и голос ее не казался раздраженным или злым, но был низким, грубым, с помесью старательно сдерживаемой раздраженной усталости, которая словно въелась в нее целиком, от похожей на халу, залитой лаком прически до каждого шва на потертом болотно-зеленом жилете.

Еще в первой встрече Кирилл понял, что с такими не шутят. Им повинуются.

Сталь в бархатных ножнах. Или, скорее, жестких и потертых, из грубой, выцветшей на сгибах, темной кожи. Точно такой же, как и лицо коренастой Бультерьерихи.

Что-то вроде сомнения шевельнулось в груди, но Кирилл подавил его, напоминая себе, что все происходящее только к лучшему. Пока к лучшему. Потому что потом он снова окажется дома и забудет обо всем, как о необычном, немного непонятном и странном сне.

Девчушка, старательно пытаясь выглядеть милой, дружелюбно улыбнулась, но было в этой усталой улыбке что-то вымученное. И сочувственное одновременно.

За их с дамой спинами виднелся светло-бежевым, размытым ночными тенями пятном силуэт приземистого корпуса-коробки с примостившимся рядом вытянутым трехэтажным флигелем. Под окнами, среди разросшихся темных елок, тянулись витиеватые асфальтовые дорожки от главного входа и куда-то дальше, за здание, но сами окна оставались по-ночному угрюмыми и темными.

Девушка продолжала широко улыбаться. Кирилл охотно кивнул в ответ и хотел что-нибудь сказать, поздороваться, но Бультерьериха деловито подтолкнула его в спину, побуждая не застаиваться на месте.

Они зашли в здание с какого-то бокового входа, зашагали по длинному темному коридору. После долгих часов неподвижной дороги ноги затекли и онемели, и Кирилл едва переставлял ими, чувствуя, как каждый шаг выбивает из него силы.

Серые выкрашенные стены подступали по бокам тесными непрерывными баррикадами и словно едва заметно сжимались, стягивались ближе, норовя сдавить в своих холодных объятиях. Где-то в конце коридора ярко горела квадратная лампа на потолке, но этого было мало, и время от времени появляющиеся в стенах прямоугольники дверей казались темными провалами в никуда. За исключением одной, из-за которой, сквозь щель над самым полом сочился тонкой полоской яркий теплый свет.

...Маленькая квадратная комнатка, до потолка заваленная разнокалиберным барахлом, с низким диванчиком в углу, книжными шкафами и письменным столом с несколькими стульями в центре плавала в душном оранжевом мареве электрического света. Словно кто-то по неосторожности потерял здесь на полу тонкую швейную иглу и теперь пытался как можно ярче осветить помещение, чтобы стал видным каждый клочок его пространства. Нагретые лампы тихо потрескивали, словно притаившиеся в вечерних кустах сверчки, и от них почти ощутимо шел густой, тяжелый жар.

За заваленным кипами бумаг столом с гордо возвышавшейся посреди всего канцелярского хлама табличкой «директор Н.К. Угробова» сидела тучная круглая женщина в строго застегнутом на все пуговицы темно-синем пиджаке. Круглые блестящие пуговицы отливали при свете розово-фиолетовым, точно так же, как и серо-розовые уложенные в круглую прическу-шар волосы, и казалось, что именно они – единственная яркая черта в ее образе.

Она казалась странной – именно это слово больше всего подходило ей. Именно странной и непонятной, из тех людей, от которых не знаешь, чего ожидать. Вся это напыщенная серьезность и сосредоточенность, крашеные волосы, и кожа – тоже какая-то странная, с нездоровым синюшным отливом.

Или это так отсвечивал лившийся из окна ночной синий свет, смешанный с бледно-рыжим сиянием настольной лампы.

Глаза директрисы, маленькие и близко посаженные, неясно сверкнули из-за прямоугольной оправы очков, когда она подняла глаза на вошедших.

Бультерьериха с почтительным кивком передала директорше прозрачную папку с документами, сопровождавшими ее всю дорогу, и вместе со строгой дамой беззвучно ретировалась к выходу. В тесной комнатке, безвкусно высветленной желтым светом ламп, сразу стало как-то свободно и слишком пусто. Словно даже вещи сжались в тесных своих углах, старательно освобождая пространство в центре, перед столом директрисы.

Кирилл осторожно разглядывал ее со стороны.

Директриса не выглядела ни угрюмой, ни злой, скорее, на чем-то сосредоточенной, но пухлое, с большими щеками, лицо ее все равно казалось каким-то жестким, словно составленным из одних только острых углов, хотя в действительности было почти идеально круглым.

Она деловито и неторопливо перебирала извлеченные из папки листы толстыми, похожими на засахаренный мармелад пальцами, и взгляд ее неторопливо скользил по черным напечатанным строчкам, изредка задерживаясь на какой-нибудь из них, потом снова перескакивал на другую, и голос, низкий, зудящий, что-то неслышно бормотал себе под нос.

А Кирилл сидел на хлипком, шатком стуле, чувствуя, как с каждой секундой еще сильнее тяжелеют и набухают усталостью веки, и сквозь сонное одеяло дремоты, слушал отдаленный сухой голос толстой директорши, бубнящей какие-то вопросы.

Имя. Фамилия. Фактический адрес. Дата рождения. Полный возраст.

Она задавала вопросы, но ей не требовались ответы на них. Только угрюмый голос накатывал волнами, принося с собой гул грозовых перекатов, и от этого монотонного, равномерного гудения нестерпимо клонило в сон. Только молоденькая девушка, все еще остававшаяся в кабинете, наоборот – притихла, но вся как-то собралась, подтянулась, то ли напряженно, то ли испуганно выжидая. В тишине между накатами низкого голоса слышалось, как она нервно щелкает пальцами.

– Юлия, – темные глазки на красном лице директрисы холодно блеснули. – Проводи нашего подопечного в его новую комнату и покажи кровать.

Голос ее оставался все таким же предупреждающе низким, а впалая улыбка казалась высеченной из камня.

И снова его, сонного, еле понимающего, что происходит вокруг, торопливо схватили за руку и куда-то потянули.

Темнота за пределами пыльной комнатки мокрым холодным одеялом облепила с ног до головы, но еще минуту назад Кириллу казалось, что он плавится от душной плотной жары, столбом стоявшей в кабинете, и теперь только радовался прохладе.

И снова – узкие ветвящиеся коридоры со множеством переходов, десятки незнакомых и совершенно одинаковых на вид дверей, короткий подъем по узкой лестнице на последний этаж. Сизая после дождя ночная темнота колючим войлоком стелилась по коридорам, но электричества не было – по одному-два фонаря на этаже с напряженно помигивающим в них светом, и у девушки с собой была лампа – старая керосинка с пыльным, закопченным стеклом, какими уже давно никто не пользуется.

Серый высокий здесь потолок надвигался угрюмыми тенями, оплывая и меняясь при каждом нервном подергивании старомодной лампы в руке девушки, и оттого казалось, что он живой и подвижный, словно затаившееся под крышей шебуршащее большое существо.

– Не бойся, здесь все с тобой будет в порядке, – видимо, поняв его страх, доверительно сообщила девчушка, наклонившись и заглядывая прямо в лицо.

Впервые за время их недолгого знакомства Кирилл как следует сумел разглядеть черты ее лица.

Темные, немного раскосые миндалевидные глаза, высокий лоб и острый, слегка закругленный подбородок с маленькой ямочкой под пухлой нижней губой. Волосы неопределенного светлого, схожего с русым оттенком, казались прямыми и влажными и косо спадали на шею, не прикрывая даже плеч, а кончики их диковато торчали в разные стороны. Так же, как и длинная рваная челка над светлыми тонкими бровями.

Худенькая девушка могла бы казаться вполне симпатичной, если бы не острый, вздернутый торчком тонкий нос. Он выделялся на лице, худом и бледном, со впалыми щеками, особенно остро, и, казалось, только он и остался единственным видимым от всех ее черт лица.

– А я и не боюсь, – спокойно, без хвастовства, сказал Кирилл, глядя куда-то мимо, на пыльную решетку вентиляции под самым потолком, потому что внимательные серые глаза были слишком близко, и ему это не нравилось.

– Хорошо, – утвердительно произнесла девушка, судя по всему, самой себе. – Кстати, я Юля. Можешь обращаться ко мне... если что.

Юля все еще пристально смотрела на Кирилла, у глаза ее сделались в этот момент почему-то очень и очень темными. Или это так казалось из-за темноты. Она, словно густой туман подползала со всех сторон, тугими щупальцами раскручиваясь над головой.

Или это просто начинала угасать из-за нехватки керосина старая лампа в ржавом металлическом подстаканнике.

А у него в голове все бухало и гудело, словно глухо забил где-то вдалеке резкими ударами большой тугой барабан.

«Будь осторожен, Кирилл. И ничего не бойся...»

То же самое ему говорил дома отец. Словно целую тысячу лет назад, и в голове тупой резкой болью отдавалось раз за разом Его собственное имя. Кирилл.

Кир-рил...

Но вслух он так ничего и не произнес.

– Ладно, – расценив его молчании по-своему, тихо сказала Юля. Она изо всех сил делала вид, что не обиделась, но ее вид был до боли красноречив. – Вот твоя комната.

Девушка нерешительно замерла у покрытой лаком деревянной двери с круглой металлической ручкой. Третьей от окна.

Отошедший из-под плинтуса вытертый линолеум настороженно и противно скрипнул под ногами, дверь отошла в сторону с едва уловимым скрежетом смазанных петель. В длинной, вытянутой в глубину прямоугольной комнате было темно, тихо и немного душно.

Слышалось тихое посапывание, редкий неосторожный скрип кроватей и шелестящее дыхании. Этот звук существовал в помещении, как существует эхо или ветер - деловито шуршал по углам и в легком тюле занавешенного окна, прятался под кроватями и сонно кружил под потолком, то исчезая на мгновение, то снова накатывая с разных сторон тихим свистящим шепотом. Словно трепыхались на ветру невидимые листья.

Юля осторожно коснулась ладонью его плеча, словно прося пройти внутрь. Кирилл сделал шаг вперед, нащупывая в темноте дорогу. Рука Юли, все еще робко лежащая на его плече, служила ему ориентиром и подсказкой, и он осторожно двигался вперед, обходя в узком проходе разбросанные по полу чьи-то вещи, чувствуя кожей спертый колыхающийся воздух, и каждый раз подавлял в себе желание обернуться назад, потому что практически чувствовал направленный к себе любопытный взгляд.

Только смотреть в действительности было некому. И от этого становилось еще более не по себе.

– Вот, – тихо, почти шепотом.

Юлина рука указала в темноте на узкую койку-кровать возле окна, застеленную сверху коричневым тощим пледом. Плед был заправлен в плоский белый пододеяльник, но даже сквозь него казался неимоверно колючим и жестким.

В изголовье пухлым треугольником лежала взбитая подушка.

– Спокойной ночи.

С робкой осторожностью, с которой она делала все, девушка поставила рядом с кроватью его рюкзак, прислонив тот к железной ножке, и на цыпочках вышла. Неслышно. Словно мышь пробежала.

Кирилл еще долго сидел в темноте, ставшей без старой керосинки еще более густой и мрачной, и пытался слухом уловить отдаляющиеся шаги, но их не было слышно. Даже скрипучий линолеум коридора никак не выдавал собой присутствие там кого-то. Юля ушла, словно растворилась в темноте.

Чувствуя вновь накатившую тяжелую усталость, он откинулся назад, на ватную, мгновенно прогнувшуюся под его головой подушку и уставился в потолок. Бешеный день кончился, но почему-то не принес этим облегчения. Наоборот – снова зашевелилось в груди что-то волнительное, странное, непонятное. Кирилл хотел занять себя чем-то, но было темно, а глаза привыкали к темноте слишком медленно, словно в протест над внешними обстоятельствами.

«Скоро одна жизнь закончится – начнется другая...»

Так сказал перед отъездом отец. В тот последний раз, когда Кирилл видел его живым.