Август и Анна. Готика

Белый камень, белый мрамор, как вдохнуть жизнь в тебя? Как заставить тебя подчиниться любому движению резца художника? Как передать творению не только физическое совершенство, но и вложить в него душу?
 
Стальной резец, сняв тонкий слой мраморной крошки, замирает. Тонкие пальцы юноши дрожат в бессилие. «Нет, никогда мне не достигнуть совершенства, никогда мои творения не посмотрят на мир живыми глазами. Никогда не превзойти мне тех мастеров, кто вырезает мертвых каменных истуканов».
 
Взгляд застилает туманная пелена воспоминаний. Отец – бродячий менестрель – отдает своего семилетнего сына мастеру-скульптору в подмастерья. Дальше – долгие годы, заточка инструментов, шлифовка камней. Пока однажды мастер не находит каменную фигурку тайно вырезанную подмастерьем. Подмастерье становится учеником. Дальше – обучение владению инструментом, познание тайн мастерства. И вот ему восемнадцать лет. Звучат слова старого мастера: «Ты мой лучший и единственный ученик, Август. В тебя вложил я весь свой талант, все мои знания».
 
За окном мастерской слышится резкий, гортанный окрик. Шкатулка воспоминаний захлопывается. В незапертую дверь врывается маленький суетливый человек в черной рясе – монах прихода святого Бенедикта.
 
– Ах, Аугусто, приор в гневе. Его заказ не выполнен до сих пор, а открытие храма не за горами. Ох, зря мы доверились твоему мастеру Хуану, ох, чует мое сердце, зря.

– Не причитай, отец Хосе. Заказ будет готов в срок. А сейчас я работаю, не мешай.
Охая, монах скрывается за дверью. Юноша опять погружается в воспоминания. И снова в его ушах звучат слова старого мастера: «Я получил заказ от приора прихода святого Бенедикта. Этот заказ я передаю тебе, мой мальчик. Изваяй ангела Гавриила, прекрасного и изящного, такого, чтобы он стал украшением города, гордостью всей Испании. И ты станешь мастером, сынок».
 
Месяцы затворничества в мастерской. И вот скульптура почти готова. Сквозь складки тонкого плаща выступает стройное юношеское тело, схожее скорее с фигурами древней античности, чем с угрюмыми произведениями сегодняшних храмовых искусников. Но в движении ангела нет порыва, в чертах лица нет жизни, нет переживания, а только холод и мертвенность. «Как вложить душу в тебя? Как заставить жить?» Молчит камень, смотрит на своего творца пустым взглядом белых мраморных глаз. Наступает вечер, за ним ночь и снова день. Работа стоит. Инструменты лежат на верстаке. Ученик мастера, обхватив голову руками, сидит на трехногом табурете и с немым мучением смотрит на свою незаконченную работу. Появляется мастер:
 
– Твоя работа сделана, сынок и сделана прекрасно. Один Бог сможет сделать лучше.
 
– Нет, маэстро, работа не закончена, статуя мертва. Я не знаю, как, но я должен сделать ее живой, иначе я прокляну себя и никогда не возьму в руки резца.
 
– Умение приходит с годами, сынок.
 
– Да, я знаю. Но от рождения был дан мне талант. Ты сам не раз говорил об этом. Я чувствую, что если сейчас не закончу ее, то потом, позже, в других своих работах уже никогда не поднимусь выше и буду таким же, как все наши мастера. Прости меня за дерзость, маэстро.
 
Хуан с грустью смотрит на своего ученика.

– Ты будешь великим мастером, сынок. А пока сходи на улицу. Пусть ветер развеет твои тяжелые думы.
 
Юноша встает и уходит.
 
– Или великим мучеником, – печально прибавляет скульптор.
 
Юноша идет по узким улочкам, ныряет в арку городских ворот и оказывается на воле. Дорога его в отдаленную, но хорошо знакомую рощу. Умытая после весенней утренней грозы, раскидывает она свои зеленые кроны на берегу лазурной Тахо. Колонны вековых сосен тянут свои колючие хвойные шапки к свету. Раскидистые каменные великаны-дубы перемежаются с пирамидами каштанов. Среди стариков-гигантов виднеется и молодая поросль: едва достигая роста человека, теснятся молодые дубки. На их резных, изумрудных листьях, как слезинки, висят капли дождя, отражая в себе мириады солнц и потому сверкая подобно солнцу. Сосны-одногодки, еще по-юношески узловатые и нескладные, исподлобья смотрят на своих старших собратьев. Им еще расти и расти, набираясь сил. Землю устилает зеленый ковер трав и мягких мхов. Повсюду виднеются скупые пятна желтых, фиолетовых, голубых цветов. Август чувствует, как на смену беспокойству приходит безмятежность и умиротворенность. Простое дерево, но, Боже, какое совершенство форм, какая изощренность линий. Поистине, только великий творец способен создать подобное. Какой размах и хаос, и в то же время простота и упорядоченность. Где-то высоко в кронах щебечут невидимые глазу птахи, поют кузнечики.
 
Юноша возвращается домой. На улицах Толедо царит обычная вечерняя сутолока. Разгуливают или спешат куда-то по делам состоятельные горожане, толкаются со своими повозками, полными товара, крестьяне, снуют нищие. Вон катится богатая карета с роскошным золотым гербом, за ней следуют два хорошо вооруженных всадника. Там пестрая толпа цыган, цыганки гадают и развлекают зрителей танцами. Август не замечает ничего этого. Он погружен в свои мысли. Ему кажется, что именно сейчас он находится на пороге решения терзающей его задачи. Но верная мысль все время ускользает.
 
– Ай! – слышит он вдруг рядом с собой женский возглас и чувствует мягкий, но сильный толчок в грудь.
 
Подняв голову, он видит перед собой огромный букет алых и белых роз. Из-за цветов на него смотрит девушка с удивлением и немного с испугом.
 
– Простите, сеньорита, – смущенно бормочет Август, – я задумался и не заметил вас. Позвольте, я помогу вам.
 
Он собирает упавшие на пыльную мостовую розы и подает их хозяйке букета. Прикосновение нежных женских пальчиков обжигает руку. Краска заливает лицо Августа. Губы красавицы изгибаются в улыбке, в глазах мелькает лукавый лучик задора.
 
– Спасибо, любезный сеньор, – весело говорит она и, обхватив покрепче охапку роз, исчезает в уличной толпе.
 
Август растерянно смотрит ей вслед. Рой каких-то бессмысленных, бестолковых мыслей проносится в голове. Он упрекает себя за проявленное смущение, за неуклюжесть. Но, наконец, прокручивая в уме еще и еще раз случившееся, Август устремляется домой.
 
Дома его ждет горячий ужин. Но есть не хочется. Проглотив несколько кусков и запив их водой, ученик идет в мастерскую. Каменное детище вновь встречает своего создателя застывшей, бесчувственной улыбкой. На улице сгущаются сумерки. Сквозь маленький глазок окна в мастерскую проникает лунный свет. Август садится на верстак и неотрывно смотрит на ангела. Но впервые за многие месяцы юноша далек от созерцания своей работы, его взгляд безучастно скользит по белому камню, его мысли далеко, там, с прекрасной незнакомкой, которую он видел только раз, даже имени которой не знает он. Кто она? Откуда и куда несла свой огромный букет? Лавина наивных мечтаний обрушивается на сознание. Он видит себя всадником на тонконогом коне, он видит ее в красивом белом платье на крыльце хрустального замка. Она любит и ждет его. Он видит себя, спасающего ее от страшных чудовищ. Она на его руках, она нежно обвила  его шею руками и положила голову на его плечо. Волна сладких грез окутывает его. И забывает он, что незнакомы они и вряд ли встретятся еще раз в большом городе. И оживает вдруг каменный ангел, и превращается в девушку. Август не удивлен, ведь так и должно быть. Юноша улыбается ей, как хорошей знакомой. Ее глаза светятся жизнью и радостью. Она улыбается ему, теперь не насмешливо, но ласково и приветливо. Распускаясь, шепчет что-то коралловый бутон ее алых губ. Нежный шепот ее переливами серебряных струн мандолины врывается в душу Августа, будит что-то прекрасное и прозрачное и выпускает на волю. Протянув перед собой ладони, снова чувствует он обжигающее прикосновение женских рук. И поднимается в воздух с ней. И кружится со своей принцессой в едином порыве какого-то бесконечного воздушного танца. Переливается лунный свет, накатываются теплые, искрящиеся струи воздуха. И мчатся куда-то в далекое далеко двое: он и она, объединенные, слитые в одно пылающее соцветие души и плоти.
 
Пусто кругом, давно растворились где-то стены мастерской, узкие улочки старого Толедо, вся Испания, исчез весь мир. Но что до того, у нее есть он, у него есть она. И хорошо им вместе, и счастливо в такт бьются влюбленные сердца, и вырывается из груди горячее дыхание, упархивая, почти невидимой, невесомой бабочкой, вверх, к звездам.
 
Спи, Август. Господин Сон давно открыл ворота своей волшебной страны для тебя. Эта ночь, этот удивительный, чистый сон запомнится тебе навсегда. Сегодня ты узнал любовь. Спи, мальчик. Этой ночью ты будешь счастлив.
 
Лучи утреннего солнца будят Августа. Он быстро спрыгивает с верстака, на котором проспал всю ночь, протирает глаза, радостно потягивается и, обращаясь к каменному ангелу, весело говорит:
 
– Теперь я знаю, что делать с тобой. Ты будешь жить.
 
И идет умываться и завтракать. Работа в поистине бешеном темпе продолжается девять дней. Каждое движение резца Августа вкладывает в скульптуру все больше и больше жизни, каждый штрих придает все больше женственной нежности, все больше чувств. Каждый снятый кристалл кажется частью некой неживой маски, скрадывающей эмоции и переживание в лице, стремительность и плавность в движении тела.
 
Но вот работа над скульптурой окончена. Душа Августа в ликовании. То, что задумал он когда-то, над чем трудился больше года, наконец, исполнено.
 
Теперь приходит пора посвящения Августа в мастера. Негоже, чтобы один из Божьих храмов Толедо украшала работа ученика. И вот день посвящения. В доме мастера Хуана собирается семь мастеров – семь скульпторов города. Они, убеленные сединой, зрелые и опытные мужи, поражены красотой работы девятнадцатилетнего юнца. Никогда не приходилось видеть им ничего подобного, никогда их собственные руки не рождали на свет ничего лучшего. И все они, как один, соглашаются принять Августа в союз скульпторов, сделать его мастером. Несколько часов длится торжественная церемония. В конце ее Хуан переламывает над головой стоящего на коленях Августа оливиновую ветвь и произносит:
 
– Встань, брат! Теперь ты мастер, теперь ты скульптор.
 
Август преисполняется восторга и радости. В висках его возбужденно пульсирует сердце, от волнения кружится голова. Теперь он мастер. У него есть талант, у него есть руки, у него есть желание творить и работать без устали. На следующий день скульптуру приходит осматривать и оценивать заказчик – приор прихода святого Бенедикта – отец Гуга.
 
– Сделали вы свою работу? – спрашивает он мастера Хуана.
 
– Работа готова, но сделал ее не я, а мастер  Аугусто Диего Диас Льяно.
 
– Не знаю такого.
 
– Святой отец, со вчерашнего дня в нашем городе стало девять мастеров-скульпторов. Девятый – мой бывший ученик, Август, по моей просьбе и выполнил ваш заказ.
 
– Понимаю. Что ж, ведите, показывайте.
 
Гость с хозяином входят в прибранную и вымытую мастерскую. Там в парадной одежде, рядом с каменным ангелом, закутанным в широкий кусок серого холста, ждет их молодой мастер Август. Отец Гуга садится в услужливо подставленное  Хуаном  кресло и делает знак Августу обнажить скульптуру. Юноша срывает с нее покрывало. Брови святого отца в удивлении подлетают вверх:
 
– Дева Мария, без греха зачавшая! Да он как живой.
 
Гуга вскакивает с кресла и, как будто усомнившись, ни живой ли человек перед ним искусно исполняет роль скульптуры, подходит к ней вплотную и щупает белый мрамор рукой.
 
– Мальчик, ты гений, твоя работа прекрасна. Но поместить сию юдоль плоти в храм Божий я не решусь.

– Но, святой отец, нет в Испании мастера, который сделал бы ангела лучше! – восклицает Хуан.
 
– Не спорю, сын мой. Но твоему бывшему ученику стоит, по-моему, украшать дворцы, а не храмы. Там его искусство оценят по достоинству.
 
– Святой отец, – бледнея, чуть не кричит Август, – я же вложил в нее все, всего себя!
 
Гуга окидывает Августа сочувственным, понимающим взглядом:
 
– Ну, хорошо. Я буду ходатайствовать перед епископом за тебя, все решит его воля.
Через несколько дней дом старого мастера жалует своим присутствием совсем редкий гость – епископ со свитой. Внимательно осмотрев скульптуру, он запирается в гостиной вместе с приором и долго о чем-то беседует с ним. Примерно через час, высоко подняв голову и не глядя на смиренно склонившихся перед ним хозяев дома, епископ выходит на улицу. За ним, подобострастно улыбаясь, семенит отец Гуга. Епископ говорит лишь одно слово:
 
– Ставьте.
 
Спешно крестится, садится в карету и уезжает.
 
– Он разрешил, что бы ее поставили в храме, – произносит Гуга. – Кстати, я знаю, с кого ты вырезал скульптуру, – вдруг улыбается он, – с девчонки Анны, она приносит в нашу церковь цветы. Глаза у них одинаковые. Эх ты, ангела с девчонки.
 
– Вы знаете ее? – шепчет пораженный Август.
 
Через полчаса, с помощью отца Гуга, он узнает все о девушке, с которой столкнулся несколько дней назад на улице города и которую полюбил с первого взгляда. Она и ее отец – бывший корабельный плотник – живут на окраине Толедо, в одном из тех маленьких домиков, в которых ютится беднота. Отец выращивает цветы, а дочь продает их, тем и живут. Святой Бенедикт – покровитель отца Анны, потому он часто посылает дочь в приход этого святого с цветами, чтобы хоть как-то заслужить благосклонность своего покровителя.
 
И Август скоро находит Анну. Выйдя из ворот прихода, она замечает юношу, робко прижавшегося к каменной колонне. Она подходит к нему. Он, молча, стоит перед ней, не  в состоянии от волнения произнести ни слова. Но не нужно слов – все чувства, переполняющие Августа, читаются в его глазах. Она узнает его и, желая помочь юноше, заговаривает первая. К вечеру этого дня Август уже может поклясться, что знает Анну всю жизнь. Для него начинается пора любви, поистине счастливейшее время в жизни человека.

Издавна мудрецы земли ломают головы над тем, что есть счастье. Теперь Август может с легкостью дать ответ им. Его работа, его ангел украшает один из крупнейших храмов Божьих не только Толедо, но всей Испании. Сам король хвалит мастера этой работы. И теперь юноша с упоением работает над другой скульптурой. А свободное от работы время он проводит с Анной. Она становится частью его существа, без нее он не мыслит ни себя, ни мира вокруг. В человеческом языке не найдется, пожалуй, слов, чтобы описать его любовь к ней. Она тоже любит его, хотя, наверное, не так страстно и горячо. Ее любовь более спокойна и рассудительна. На его настойчивые требования о женитьбе она отвечает, что не может оставить старого и больного отца. Шесть месяцев любви, шесть месяцев счастья проносятся как один день. Все заканчивается сразу, быстро и неожиданно, так же как началось.
 
У короля появляется наследник – принц Филипп. По этому случаю в столице затеваются большие торжества, начинающиеся шествием именитых сеньоров Испании, съехавшихся со всех концов страны, чтобы отдать дань уважения наследнику престола – своему будущему королю. Август приглашает на шествие Анну, и она, от души радуясь любому празднику, сразу соглашается. И вот дворцовая площадь, заполненная народом. В толпе Август и Анна. На высоком балконе король Карл. Сзади вечная тень короля, его верный друг и лучший советчик – Железный герцог Альварес де Толедо.
Под балконом, сверкая сталью изящных доспехов и шелестя бархатом и шелком дорогих одежд, под звуки труб и лошадиный топот, движется пестрая вереница испанской знати, лучших людей государства, поток гордой голубой крови, отпрыски знатнейших родов Кастилии и Арагона.
 
– Граф Лопес де Суньига-и-Веласко! – перекрывая шум толпы и звуки труб, возвещает глашатай. – Герцог Хуан де ла Серда де Мединасели! Маркиз Альгамбр де Торрега!
 
Маркиз – крепкий пятидесятилетний рубака с глубоко посаженными волчьими глазами, горбатым носом и густой седой шевелюрой. В его немногочисленной свите на могучем белоснежном жеребце молодой рыцарь – высокий черноволосый и черноглазый красавец в тонком голубом панцире с родовым гербом и девизом: «Aut vincere, aut mori». Кажется, что он само воплощение гордой мужественности, первобытной физической силы и в то же время – символ красоты и великолепия. Август с интересом наблюдает за шествием. В его руке сжата маленькая ладошка Анны. Девушка долгим, немигающим взглядом следит за молодым всадником в свите маркиза. Почувствовав что-то, он поворачивает голову и находит в толпе Анну. Их взоры встречаются. Анна опускает глаза.
 
Спустя несколько дней Август вновь видится с Анной. Каждое их свидание вливает в Августа живительную струю счастья, все сильнее и сильнее разжигает пламя, бушующее в его сердце. На этот раз Анна грустна и молчалива. Она долго слушает нежные слова Августа, но, наконец, стараясь не смотреть ему в глаза, тихо произносит:

– Прости меня, Август, мы не сможем больше видеть друг друга.
 
Неожиданность этих слов больно режет слух.
 
– Как? Почему?! – восклицает юноша.
 
– Я, наверное, не любила тебя, Август. А сейчас я встретила человека, которого полюбила очень сильно.
 
Август чувствует, как горячая, кипящая кровь заполняет голову, как вдруг заходится и бьется раненой птицей сердце. Он еще не осознает до конца смысл услышанного.
 
– Но я же люблю тебя, Анна.
 
В ее глазах блестят слезы. Она касается руки Августа.
 
– Прости меня, ради Бога, прости. Я люблю его, а он любит меня. Завтра мы поженимся, и он увезет меня в свой замок. Август закрывает глаза, до боли сжимает пальцы.
 
– Кто он?
 
– Его зовут Амандо де Епес.
 
– Но я же люблю тебя, Анна, люблю.
 
Сознание Августа просто отказывается понимать слова девушки.
 
– Прошу тебя, останься со мной.
 
– Нет, Август, не надо, – слезы уже вовсю текут по щекам Анны. – Прости меня, если сможешь, прости и прощай.
 
Анна срывается с места и, рыдая, убегает прочь. Через мгновение вечерняя мгла проглатывает ее. Август остается один, наедине с мрачным черным коридором ночной улицы, один на один со своим отчаянием.
    
«Ее больше нет у меня, нет, нет, нет, – стучит в голове, – ты ее больше не увидишь, не увидишь, она будет принадлежать другому, ни тебе, ни тебе».
Отчаянье лениво и неповоротливо расползается по телу, мешается с кровью, выпускает из пор кожи холодный пот, отбирает силу и подталкивает колени, заставляя их безвольно дрожать. Ослабевшие ноги куда-то несут его. Куда? Не все ли равно. Но вот его дом. Август врывается в комнату и, не раздеваясь, кидается на постель. Его душат рыдания. Неужели все кончено? В это невозможно поверить, но это так. Ее больше нет у него. Бешено бьется сердце, проталкивая в жилы бессилие и отчаяние. Они быстро бегут по телу и затаиваются в голове, и растут там. И вот их все больше и больше. И тесно становится мозгу в соседстве с ними, и он теснится, уступая им место, и рвется наружу, выдавливая глаза из орбит и пуская из носа тонкие, теплые струйки крови. И вдруг давящая уличная духота разрождается буйным ливнем. За окном грохочет гром, сверкает молния, освещая комнату Августа кровавым светом.  И ударяют в стекло тугие капли дождя, и барабанный бой их режет слух и, сливаясь с шумом в голове, превращается в боль. Своими липкими губами боль скользит по лицу Августа и, присосавшись, пиявкой повисает на правом виске. И одна мысль, одна фраза уже почти осязаемая в сотый раз появляется перед ним: «Ее больше нет у тебя, ты один, один…» Стук в окно все громче и громче. Дождевая вода не может бить по стеклу с такой силой. Неожиданный страх просыпается в Августе, страх пред тем, что таится там, в уличной мгле. Но, перебарывая себя, он встает и открывает окно. Ветер вперемежку с холодным потоком воды бьет в лицо. Опять алым вспыхивает молния. На подоконнике перебирает ногами и храпит крохотный белый коник. На нем гордо восседает карлик, облаченный в благородную голубую сталь. На его груди слова: «Aut vincere, aut mori». Карлик взмахивает рукой, и голубые доспехи яичной скорлупой спадают с него. Это маленький красный чертенок с косматой шерстью и длинной плетью хвоста.
 
– К вам можно? – кривляясь, хохочет он и спрыгивает на подоконник.
 
Август заслоняет лицо руками.
 
– Можно, можно! – утверждающе пищит чертенок.
 
Его хвост, увенчанный острой, треугольной колючкой резко изгибается и бьет по мокрому крупу коня. Рысак встает на дыбы и несется куда-то по воздуху. В темноте мелькает его белый, блестящий зад и растворяется в следующей вспышке молнии. Чертенок резво прыгает на грудь Августа и ныряет в него. Август теряет сознание и замертво падает на пол.
 
Утром следующего дня мастер Хуан находит полуживого Августа, лежащим на полу в луже дождевой воды. Лицо его измазано кровью, излившейся из носа, лоб горит. Сознание все еще не возвращается к нему. Перепуганный старый мастер спешит снять с Августа мокрую одежду и укладывает его в постель. У Августа начинается лихорадка, его забивает кашель, по ночам мучают бред и видения. Он не понимает человеческой речи, не узнает ни своего учителя, ни его жены.

Молодость справляется с болезнью тела, но не может одолеть болезни души. От прежнего жизнерадостного и веселого парня остается лишь плотская оболочка. Целыми днями он просиживает в своей комнате, часами смотрит в одну точку. Теперь его не интересует ничего. В голове зияющей раной остается лишь беспросветная пустота. Перестает волновать его и работа. С безразличием входит он в мастерскую, как ненужные безделушки берет и снова бросает на верстак инструменты. Его новая скульптура, уже наполовину выполненная, кажется ему теперь лишь большой глыбой белого камня. С каким-то тупым равнодушием вспоминает он теперь и Анну, и свою любовь, и незнакомого ему сеньора Амандо, который отобрал у него самое дорогое. Он не испытывает теперь ни любви, ни ненависти, лишь безразличие и равнодушие ко всему миру. Но так бывает не всегда. Раз или два в месяц душа возвращается в его тело. И тогда он вновь и вновь в ужасных мучениях переживает ту страшную ночь разлуки. Он кричит и зовет Анну. Обливаясь слезами, вытягивает перед собой разучившиеся работать руки, понимает, что никогда не сможет больше творить. И тогда в его голове просыпается маленький, красный чертенок, он ворочается в голове, разрывая ее. А в висок вонзается треугольный шип его хвоста и буравит кость, доводя до исступления. Обхватив голову руками, пытаясь унять боль, юноша падает на пол и катается по неровным, холодным доскам, кричит и скрежещет зубами. Тогда душа, жалея тело, вновь покидает его, и проходит боль, засыпает в виске красный чертенок, и вновь безразличие поселяется в нем.
 
Так проходит несколько лет. Король Карл посылает свои могучие армады на восток, чтобы сойтись в смертельной схватке с Сулейманом Великолепным. С величайшего соизволения папы Игнатием Лойолой создается иезуитский орден. В один день умирают старый мастер Хуан и его жена. Бедному Августу дают приют монахи. Они заботятся о нем. Однажды Август случайно попадает на глаза великому инквизитору и, поразив его своим хладнокровием, принимается на службу в секретную канцелярию помощником палача. Августа не трогают крики пытаемых, предсмертные стоны и проклятья, вырывающиеся из уст тех, кого святая инквизиция считает за врагов своих и кто попадает в ее руки. Он делает то, чему учит его нынешний учитель: загоняет раскаленные спицы под ногти, поливает кипящим маслом живые, трепещущие тела. Он делает это с послушной, тупой старательностью, с какой в прежние времена выполнял бы какую-нибудь нудную, но необходимую работу. Все реже в его тело возвращается душа, пробуждая чувства и живую память, но вместе с ними и боль разлуки. Однажды, как всегда тихий и бессловесный, он помогает палачу выполнять свое черное ремесло. Пытают молодого мужчину. Палач то и дело заглядывает в его расширившиеся от  боли глаза и глухо повторяет:
 
– Сколько золота ты получил от голландца? Отвечай, собака.
 
Стоны, перемежающиеся с торопливыми, сбивчивыми ответами, оглашают мрачный каземат. Узнав все, что нужно, палач привычным движением сбрасывает с себя пропитанный кровью фартук:

– А ты молодец, Амандо де Епес, рассказал все. Некоторые молчат до конца, а ты, может быть, еще выживешь.
 
Амандо де Епес. Что-то знакомое в этом имени для Августа. Но что? Что? Ах, тяжелое воспоминание опять бьет в голову. Анна, Амандо и он, Август, и мучение разлуки. И вот Амандо перед ним, скованный цепью, с перебитыми костями и вывернутыми пальцами.
 
– Где Анна? – сам собой срывается вопрос с дрожащих губ Августа.
 
Амандо безумным взглядом смотрит на одного из своих мучителей.
 
– Где Анна?
 
– Какая Анна?
 
– Анна де Епес, – наклонившись, шепчет Август, обжигая горячим дыханием кровоточащее лицо Амандо.
 
Он с непониманием смотрит на Августа, но, вдруг, в его глазах мелькает что-то.
 
– Да, я помню ее.
 
– Она твоя жена?
 
– Моя жена? Нет.
 
Амандо судорожно хватает ртом воздух, ему трудно говорить.
 
– Где она? Что с ней?
 
– Это была красивая девчонка. Я продал ее маркизу. Старик дал за нее хорошие деньги.
 
– Что?! Где она сейчас?
 
– Старик держал ее при себе полгода, потом продал лейтенанту мушкетеров.
 
– О Боже. Где она сейчас?
 
– Не знаю. У нас на юге в тот год прошлась чума. Многие померли, она, наверное, тоже.
 
– О Боже, за что?
 
Август, шатаясь, отходит от Амандо.
 
– Кто это, Анна? – спрашивает у Августа палач.
 
Не отвечая, да, верно, и не слыша его, Август вырывается на улицу. Над ним чистое голубое небо и яркое солнце. «Господи, что же это, за что?» Зевает, просыпаясь, красный чертенок. И злой, неясный упрек, рожденный то ли сознанием Августа, то ли пробудившегося чертенка, срывается с губ:
 
– Это ты во всем виноват, ты. Будь ты проклят за это.
 
Август кидает быстрый, злобный взгляд на небо и, вдруг, сломя голову, бросается куда-то по вымощенной булыжником улице. Но вот перед ним золоченая арка. Тяжело дыша, Август врывается в Божий храм. Воздух здесь пропитан запахом ладана и тишиной. В это время в храме никого нет. С высокой тонкой колонны смотрит в пространство ангел – прекрасный и изящный, с большими, светящимися жизнью женскими глазами, глазами Анны, его Анны.

– Я ненавижу тебя, ненавижу, – цедит сквозь зубы Август, – той ночью, когда я подарил тебе жизнь, ты околдовал меня любовью и погубил. Ты взял себе красоту моей Анны, а потом погубил и ее. Презренный камень, проклинаю тебя за это.
Август хватает тяжелый бронзовый подсвечник и бьет им по основанию колонны. Резкий звон ударов перекатывается под сводами церкви, разрывает молчаливую тишину и пробивается в самые потаенные уголки.
 
– Проклинаю, проклинаю, – шепчут побелевшие губы Августа.
 
Легкая морщинка ложится, вдруг, на каменный лоб ангела, делаются строгими глаза его. Качается от ударов тело Гавриила, качается сильнее еще и еще раз. И отделившись от уже почти перебитой колонны, летит вниз каменный ангел Гавриил на медный церковный пол, на своего мастера. Бедный сумасшедший умирает сразу. Как подкошенный, падает он рядом со своим разбитым детищем. Из его проломленного черепа багровой струйкой течет кровь. Касаясь его еще теплого тела, лежит отбитая голова скульптуры. Ее вновь ласковые и добрые глаза по-женски, совсем как когда-то глаза его Анны, смотрят на него.