Главный орден

      Санька, в который уже раз с интересом перебирал дядькины награды, в ящике тумбочки. Наград было очень много, и все такие тяжёлые и блестящие. Он достал их,  разложил на столе рядами и стоял, любуясь этой красотой.
       Санька частенько бывал в гостях у дяди Ильи. Вот и в этот раз они сговорились пойти рыбачить, но дядька видимо задерживался на работе. Санька то и дело поглядывал на часы – не терпелось уже испытать новые мушки на хариуса, что были специально изготовлены для сегодняшней рыбалки.
       Наконец в прихожей скрипнула дверь и, дядька, видимо увидев обувку племяша, крикнул вглубь квартиры:
  –   Эй, рыбачёк, ты уже здесь, заждался небось меня?
      Санька вышел навстречу:
  –  Заждался, конечно, что-то ты сегодня заработался!
  –  Да аврал на шахте, вот и пришлось задержаться, устал я что-то сегодня, может отложим на завтра нашу рыбалку, – он виновато посмотрел на загрустившего племяша – ты не обидишься?
  –  Договорились – смиренно вздохнул тот, но за это ты мне расскажешь про какую-нибудь из своих наград.
  –   Хорошо – улыбнулся дядя – вот только сначала пойдём чего-нибудь перекусим, а то я сильно проголодался.
     Из кухни послышался голос тёти Зои:
 –  Эй, рыбачки заядлые, вы кушать сегодня будете, у меня уже всё на столе!
После ужина дядька предложил Саньке:
  –  Ну, выбирай, о какой награде тебе рассказать.
Тот подал, по его мнению, самую красивую и тяжёлую, с красным флагом:
  –  Вот, про эту, она, наверное, самая главная!
  –  Да, почти угадал – улыбнулся дядя Илья – но есть ещё главнее, только не у меня. А эта называется «Орден Боевого Красного Знамени», и с ним связана история моего ранения.
     У дяди Ильи лицо, особенно подбородок были покрыты шрамами, отчего казалось неестественно квадратным. Помолчав немного, как-бы окунаясь в воспоминания, он начал свой рассказ, волнуясь и подбирая слова, доступные для тринадцатилетнего пацана:
   – Я тебе уже рассказывал, что служил в полковой разведке, и был одним из лучших в своей разведроте. Немало «языков» приходилось притаскивать нам с ребятами. Бывали и потери, и ранения, но мне постоянно везло – ни разу даже царапины не получил за все боевые вылазки. Но вот, как-то вызывают нашу группу в штаб и дают такое задание:
  –  По данным спецагента, на передовую приехал очень важный, большой немецкий чин. Приказано любым способом постараться взять этого ценного «языка».
    И вот, наша группа, из шести сработанных разведчиков, во главе со мной,    оставив документы и награды в штабе, отправились на эту серьёзную операцию.
Наша часть стояла недалеко от полуразрушенной деревушки в нейтральной зоне.
Название точно не помню, толи Сидоровка, толи Осиповка, память со временем стирает воспоминания, но не в этом суть. Мы, зная, что в деревне немцев нет, решили переждать до ночи в одном из полуразрушенных домов. Дождавшись темноты, двинулись в сторону расположения немецких окопов. А это где-то километра два до их переднего края.  Полночи мы пытались найти лазейку в их обороне, чтобы проникнуть глубже за переднюю линию. Наконец это удалось. Осталось определить, где находится этот их главный начальник. Это оказалось гораздо проще, чем мы думали – из одного блиндажа слышалась весёлая музыка и смех видимо хорошо подвыпивших немцев. Времени было в обрез и мы, рискуя, ворвались в этот блиндаж, даже не задумываясь о том, сколько в нём будет немцев.
Фрицы, ошарашенные такой дерзостью, не оказали никакого сопротивления. Перебили мы их, а самого главного связали и поволокли по проверенному пути в расположение части. Едва минули передовые немецкие окопы, как наш «язык» заблажил во всё горло – видимо умудрился как-то выплюнуть кляп изо рта. И тут немцы открыли такой шквальный огонь, что если бы не большая воронка, в которую мы успели свалиться, никому не удалось бы остаться в живых. Немного отлежавшись и подождав когда огонь стихнет, двинулись дальше. Когда до деревни оставалось каких-то метров пятьсот, немцы видимо хватились пропажи начальства и начали поливать нас из миномётов. Помню сильный удар в правую часть лица и всё! Не знаю, сколько пролежал без памяти. Когда очнулся, небо уже начинало понемногу светлеть. Пошевелил руками, ногами – работают. Глаза залеплены чем-то скользким, по запаху – кровь. Потрогал подбородок – мать честная, какая-то каша и боль нестерпимая. Опять потерял сознание. Очнулся от того, что кто-то меня шевелит. Оказалось, это две старухи волокут меня куда-то.
Хотел что ни будь сказать, но ни языка, ни рта не почувствовал, только сильная боль, и всё тело как ватное. Притащили меня эти старухи в одну из неразбомбленных изб и рассказали, что заходили наши, с немцем. Просили, чтобы мы нашли и похоронили их убитого товарища. Сказали где искать, а ты вон, живёхонький, только лицо сильно изуродовано. Мы тебя перевязали, чем могли, и внучонка отправили к вашим, сказать, что живой их товарищ оказался. Вечером пришли мои ребята, доставили до части, а потом уже отправили в госпиталь, где и собрали кое-как мне новое лицо. И всё бы ничего, только говорить мне пришлось заново учиться. А после госпиталя попал я опять в свою родную часть, где мне вручили этот самый орден. А до самого Берлина я дошёл уже без одного ранения. Такая вот Санёк история этого, одного из главных моих орденов!