Глава V

Где ты, моя Родина,
Чистый мой ручей?

Пабло Неруда (перевод П. Грушко)

Лолита очень привязана к брату. Целый день они могут и не думать друг о дружке. Но перед сном Педро не забывает зайти к ней в спальню, чтоб сказать «спокойной ночи».
Она за ним хвостиком вьётся повсюду. Только когда ребята в войну играют, стоит где-нибудь в сторонке, скучает: всё равно не возьмут. Вообще такие игры не для девчонок. Ну их. Как что, так и нюни распускают. А Эрнесто их просто взашей гонит. Кармен – другое дело – она и в игре за солдата. Не смотри, что маленькая, язык у неё, как у пчелы, жалистый.
Педро так повернул, что и сестру приняли: кто-то же должен быть санитаркой. Но тут трудность возникла – никто не хотел быть «раненным». Лоле это грозило тем, что она могла остаться без работы. А Мануэль и говорит:
- Я буду раненным.
Выход нашёлся, и когда начинался бой и «легко раненным», и «тяжело раненным», и даже «смертельно раненным», лишь бы его «ран» исцелительно касались Лолины пальцы.

Снег подтаивал, становился зернистым. И из него можно было легко строить крепости с амбразурами и бойницами.
В свободные от занятий часы двор превращался в поле сражения. Традиционная испанская игра «гвардия и ладронес», преломлённая через неумолимую призму виденного  и пережитого, нередко облекалась в иные, более понятные, но довольно жестокие формы. «Гвардейцы» превращались в «республиканцев», а «жандармы» - в «фалангистов», которых окружали, брали в плен, а чаще всего беспощадно «расстреливали»: катали в снегу, запихивали его за воротник, в рот, в нос. После таких баталий бедные «враги» схватывали насморк или, хуже того, грипп и надолго выбывали из строя. «Фалангистов» не хватало – они таяли, как снег. Все хотели быть республиканцами.
Безжалустную эту игру изобрёл Эрнесто. Он и командует:
- Хулио, Сантос, Хосе, сегодня вы – «фалангисты». Ваша очередь.
- Сам ты «фалангист», а я не буду, - хорохорился Хосе. – Я уже пять раз был. А ты ни разу.
- Будешь, - говорит, будто к стенке прижимает Эрнесто.
- Не буду.
- Будешь.
В глазах Эрнесто, даже не в них, а где-то на переносье, сгущается злость. Из себя выходит:
- Будешь!
- Не буду! – не сдаётся Хосе.
А Хоакин рядом. Прилип незаметно к забору и подзуживает, подзадоривает. Недовольство сеет:
- Не соглашайся. Им бы всё командовать. Ушлые какие.
- Не буду, не буду, не буду, - упрямым дятлом выстукивает Хосе, будто повторение – лучший аргумент в споре.
- Будешь! – и как нож, сразмаху воткнутый в пол, Эрнесто дрожит от злости.
- Не буду! – орёт Хосе, и что-то острое прорывается сквозь его голос. Нашла коса на камень. Ссора назревает, как нарыв. Одно колючее слово – и готово. Педро знает: с Хосе лучше не связываться – в любую стычку полезет, иногда совсем без причины. А уж если она есть, только держись. Шальной какой-то. И предлагает примирительно:
- Отпустим его.
- Нет. Постой, - требует Эрнесто. – Не по правилу: его очередь.
- А я не буду. Не буду, - опять в одну точку колотит Хосе. Кулаком крутит. Короткие пальцы крепко сжаты.
- А Хоакин всё подливает масла в огонь:
- У, какой злющий.
И вдруг Хосе сникает: тот стержень, что крепко сидел у него внутри, ломается. Он плачет, роняя в снег крупные, тяжкие слёзы. Его обозвали фалангистом, а фалангисты убили самых близких-мать, сестру, братьев. И, плачущий уходит. Снова осталась при нём незаживающая, незабываемая боль.
Чтоб положить конец приперательствам, Педро предлагает мудрое решение: «фалангистами» впредь будут те, кто получает «двойки» в классе. И слвно гвоздь, приколачивает любимое словцо:
- Вот!
Как ни странно, решение возымело педагогическое действие: ряды двоечников стали редеть. Даже в игре, где условно, никто не хотел носить это позорное имя.
Иван Петрович прознал о неумолимом правиле придуманном Педро, которое следовало немедленно исключить. Но как? И он попросился принять его в игру. Он прост в обращении, и ему отказать нельзя. И вскоре игра входит в своё обычное русло. Это снова «гвардия и ладронес», а при участии Ивана Петровича она скорее напоминает русскую игру «в казаки-разбойники». Потом все военные игры были переданы в ведение физкультурщика, который ввёл в них чёткие спортивные правила и подчинил единой идее воспитания, следуя известной истине – игры в спорте не только закляют физически, но и тренируют волю, укрепляют твёрдость характера, что, в конечном итоге, поднимает успеваемость, улучшает весь процесс обучения.
Опытней других в трудном деле обучения и воспитания показала себя Элена Алегрия. Она, что называется, таровата на выдумку, и обладает умением легко и искусно переплетать занятия с внеклассной работой, которая у неё становится как бы продолжением того, что происходит на уроке.
Прорабатывая материал о стране басков, она сумела зажечь ребят, и в свободное от занятий время они с жаром принялись оформлять кабинет географии и истории Испании. С её помощью на двух больших листах, младшие и старшие, они сообща нарисовали две карты. Одна изображала страну басков, другая – Испанию. На карте Басконии каждый отметил звёздочкой город, посёлок или селение, откуда он был родом, где остались родители, старшие братья, другие родственники. Потом своими руками сделали флаги и, как символы Родины, поставили их возле карт, трёхцветный флаг Испанской Республики и алое полотнище, пересечённое белым и зелёными крестами – флаг страны басков, впервые в своей истории получившей автономию, предоставленную ей декретом Республики.
Пока это было только начало, но потом в этом кабинете появится много интересного, дорогого и близкого сердцу каждого из них. И со временем он станет вместилищем того, что в их представлении было Испанией, единственной и неповторимой, самой прекрасной и справедливой, - землёй их предков. И здесь будет властно и непобедимо витать её дух.

На задней стенке кабинета повесили ещё одну карту – Европы. На ней, от Москвы до Мадрида, камарада Элена протянула три ленты из белой бумаги, разлинованные на равное число делений. В кружочке над Москвой воткнула красный флажок, над Мадридом – трёхцветный, республиканский. Игра называлась «Кто первым придёт в Мадрид?» Ленты означали ряды в классе. Каждая отличная оценка, полученная в ряду, передвигала его на одну клеточку ближе к Мадриду.
Игра поднимала успеваемость, пробуждала здоровый дух сореанования, сплачивала класс.
Хосе сидел в одном ряду с Педро и Эрнесто, и получая «неуды», тянул их назад. И не из-за лени, а чтоб им насолить – всё ещё злился после игра в «гвардия и ладронес». Грозились побить, а он только хмыкал:
- Боялся вас очень.
Так ряд Педро и застрял где-то во Франции, не дойдя до Пиринеев. Но когда обьявили, что тот, кто будет заниматься на одни "отлично», понесёт флаг Испанской Республики во главе колонны своего класса на Первомайской демонстрации, Хосе вдруг стал заниматься так, что никто за ним угнаться не мог.
Все старались, но победили Хосе и Педро. И во время праздника во главе отряда их класса стояли Хосе с испанским и Педро с советским знамёнами. А рядом, как и полагается, застыли ассистенты – Эмильяно и Хоакин. Они должны были сменить знаменосцев, когда те устанут: знамёна тяжёлые не только для взрослых, но и для детских рук.
Иван Петрович дал команду. Колонна поджалась, подтянулась. И строем марш-марш. Хорошо. Окинул идущие ряды, и потеплело в груди: его питомцы, его воспитанники. Такие не похожие друг на друга, сейчас они несли в себе частичку общего, большого – ту ещё крохотную каплю, которая, набираясь сил, даёт начало всем началам -–коллективу, общности людей, добровольно подчиняющихся совместно выбранным единым правилам общения.
Но другая мысль охладила, осекла: внешнее единообразие ещё не единство. Даже самые разные люди, поставленные в строй, где всё подчинено порядку и дисциплине, начинают действовать сообща, думать одинаково. А стоит распустить шеренгу, дать команду «вольно», и они снова враждуют, ссорятся, соперничают.
Но та, первая, ясная мысль оттеснила эту, хоть и верную, но холодную и трезвую. Пусть даже так. Но ведь одно то, что хотя бы несколько часов, даже минут люди шли плечом к плечу, нога в ногу, пели одинаковые песни, были частью одного целого – разве это одно уже не успех? И потом, когда наступает следующий раз, они охотней встанут в ряды, выше поднимут знамёна, уверенней пойдут вперёд.
 И он снова взглянул на колонну. Как чётко маршируют мальчишки, стараясь по-военному отбивать шаг! А в самой голове несёт тяжёлый шёлковый флажище с серпом и молотом Аурелио, комсомолец и лучший спортсмен детдома. И разве плохо стучит в барабан маленькая Кармен? Её ловкости могут позавидовать ребята.
Осенённые занмёнами Испании и Советского Союза, они прошли по городу и выстроились у требун. И в столице их земляки из московского детдома так же стоят на месте почёта, на Красной площади, у самого Мавзолея.
Начался парад. Чеканили шаг красноармейцы. Гарцевали на лошадях кавалеристы. Потом, грозно лязгая железом, поползли по брусчатке танки.
Тут директора позвали на трибуны к большому начальству.
- Почему плачат испанские дети? Вон те, что у знамени. Знаменосцы. В одной руке знамя, другой глаза трут. В чём дело? Кто обидел?
Хосе, действительно плакал. Шмыгала носом и барабанщица-смуглянка Кармен. Всхлипывала Лола. Незаметно, тихонько, будто бы он в чём-то виноват, похлипывал Хуанито.
На вопрос директора Хосе, утирая рукавом слёзы, ответил:
- Если б нам сто танков мы бы сразу победили. Вот этих бы хватило. Или даже не столько, а пол-столько или четверть столько. В Испании за всю войну я видел только один танк.
Мечтал о танках его отец, а Хосе лишь повторял его слова, в которых была большая доля истины: имей Республика в начале войны сотнб танков, выступления мятежных генералов можно было легко подавить и события приняли бы другой оборот.
Хосе любил отца и старался подражать ему во всём. Когда-то отец ешё ещё сказал: «Знаменосец – всё равно что командир, только командир командует, а знаменосец ведёт отряд в бой. Его место всегда впереди. Вот и захотел Хосе стать знаменосцем. И стал.
Не говорил ему отец только о том, что под знаменем не плачут.

Ей, знаменосцы, не плакать!
Знайте – хоть так далеко и не видно, -
Русские танки идут в атаку
С рабочих окраин Мадрида.