Глава VII

Asturias, patria querida.
Asturias de mis amores.
Quen astuviera en Asturias
En algunas ocasiones.

Астурия – моя отчизна,
Астурия – любовь и радость.
Когда б я снова тебя увидел.
Другого счястья мне не надо.

(Из песни об Астурии. Перевод автора.)

Вслед за басками эвакуировали детей из Асткрии. В начала октября 1937 года они прибыли в Ленинград. Всего 1092 ребёнка в сопровождении 84 педагогов, воспитателей, нянь. Во французском порту Сен-Назер они были переведены на советский пароход «Кооперация», рассчитанный для приёма такого большого колличества пассажиров. Экипаж уплотнили. В музыкальных и курительных салонах разместили детей младшего возраста, сопровождающий персонал в каютах, трюмы переоборудовали: в них устроили столовые и помещения для старших детей.
На пути от Хихона до Сен-Назера их не кормили. И в первый же день, на борту «Кооперации», уставшие и изголодавшиеся, они съели 1800 обедов.
Судно было перегружено, поэтому в Лондоне 500 человек пересели на теплоход «Дзержинский».
В Ленинграде они отдохнули четыре дня, и 8 октября первая группа ребят из Астурии прибыла спецпоездом в Москву, а оттуда на машинах в Красновидово, где их поселили в помещении бывшего дома отдыха ВЦСПС. Днём позже в Москву прибыла вторая группа из 450 человек, 300 детей поселили в доме отдыха «Тишково» вблизи станции «Правда», а 150 – в преоборудованной лесной школе №6 на Старом шоссе.
Из оставшихся в Ленинграде 400 человек образовали два детских дома.
По весне тех из них, кто оказался послабей здоровьем, решили отправить ближе к солнцу и морю – на юг, в другие детские дома.
Иван Петрович опасался, что новенькие задержат уже чётко наметившийся процесс становления коллектива, создадут дополнительные трудности в работе воспитателей и педагогов. Отчасти его опасения оправдались.
Приехавшие гордились тем, что они из Астурии, «страны героев, страны борцов», и, пожалуй, не меньше – тем, что ленинградцы. Сначала только и говорили: «А у нас, в Ленинграде…»
Однако две группы сближались не без труда. Вскоре случилось событие, в ктором, словно преломившись сквозь кривую призму, отразилось это, казалось бы, незаметное противостояние.
Эухенио, мальчик из вновь прибывших, поймал Хосе за расписыванием стены в туалете. Он выводил своё любимое «Soy anarquista»
Эухенио постарше и покрепче. Сгрёб Хосе зашиворот, цыкнул предупреждающе:
- Сотри.
- Ещё чего, - топорщится Хосе.
- Сотри. А то получишь, - спокойно предупреждает Эухенио.
- Не сотру. Всякие тут астурийцы командовать будут.
Эухенио переходит к действию – плотно прижимает Хосе к стене.
- Сотри. Слышишь?
Тут из-за двери кабины выворачиватся Эрнесто. При других обстоятельствах за Хосе ни за что б не заступился. А тут…
Эухенио другой рукой сгрёб и Эрнесто и попытался приколоть к стенке. Эрнесто ловко выкрутился. Подскочили баски. И уже Эухенио был «распят» на стене.
Кто-то крикнул:
- Санта Мария идёт.
Не прекращая выяснять отношения, отроившимися пчёлами вылетели в коридор, ввалились в первую попавшуюся комнату – детский уголок. Как раз кстати – под рукой в избытке валялось «оружие». И когда не хватило аргументов, в ход пошли «сабли» и «винтовки», даже игрушки для самых малентких – куклы, мишки, погремушки, резиновые зайцы.
Потасовка, начавшаяся на почве «анархизма», так завертелась-закрутилась и вышла такая кутерьма, что уже совсем нельзя было понять, что происходит, кто на чьей стороне.
В тот же день директор созвал общую линейку.
В том, что произошло, больше винил себя, чем вновь прибывших ребят: не дойдя до конца полемику с Хосе и другими расписывателями стен, не разобрался доконца в их анархистских увлечениях, думая, что всё это детская блажь, которая сама собой пройдёт.
Их «партийные» привязанности он не имел права осмеивать: в Испании все партии Народного фронта, пусть по-разному, но воевали против общего врага.
Что же сказать? Ведь не первое, что взбредёт в голову. И новой гранью сверкнула чтарая истина, отполировванная не одним поколением воспитателей – надо быть конкретным. Иначе не поймут. И он уже знал, что сейчас скажет именно то, что и требовалось в эту минуту. И начал, увереный, что оно обязательно придёт. И он уже начал, но нужное никак не приходило.
- Вы вели себя безобразно.
И вдруг ответ высветили сверкнувшие в первом ряду очки
Нет, не то: вода. Надо весомое, пости математически-точное.
- Подумать только. Вы сломали игрушек на 1000 рублей. Большие деньги.
Не дошло и это: и ломали, и рвали, и били, и портили. И всё им прощалось, сходило с рук.
В зале зеркально сверкнули очки. Это сверкнули очки Дориты. Недрачливая девочка взглянула на
И тут вспыхнула искра, осветившая тропку. Теперь знал, что сказать, что может на них подействовать. Помогло сверкнувшее молнией стекло очков – это как прозрение.
- Если перевести на деньги стоимость разбитых окон, испорченных вами кранов, перебитой посуды, зеркал и прибавить к этому стоимость сломанных сегодня игрушек, получится цифра, равная цене одного танка. Настоящего. Который можно было бы отправить в Испанию
Танки, самолёты. Их не хватало в войне правительственных войск с мятежниками. Он помнил: на празднике 1 мая, во время парада, младшие ребята плакали, увидев, как много здесь военной техники, которая сейчас так нужна Испании.
После этого случая решили собирать металлолом для танка. И так рьяно взялись за дело, что весь город «прочесали» в поисках старого железа. И собрали его на целых два танка. Долго гадали, как их назвать. Наконец решили – «От испанских детей в СССР», вышло длинновато, но зато точно и правильно.

Астурийцы быстро освоились, влились в общую массу, сдружились со «старожилами». Но и среди них оказались возмутители спокойствия.
Случалось, это в отсутствие директора – обострилась старая болезнь, язва желудка. Его замещал завуч.
Воспитатели ей сообщили: детдоомовцы играют в карты. ЧП. Невероятный случай. Недолго думая, решила после отбоя сделать проверку. И поймала «картёжников». У подоконника, при ярком свете луны, сидело шестеро, ещё двое стояло. Щёлкнула выключателем – и призраки, как на ладошке: предстали в человечьем обличьи. Кристобаль и Рафаэль Гарсия Мануэль. То ли от сильного света, то ли инстинктивно, будто защищаясь, закрылись локтями. Колоды у них не оказалось.
Сухим, неживым голосом потребовала:
- Где карты?
Кристобаль, самый старший, отпарировал за всех:
- У нас их нет, камарада завуч. Сидели, истории рассказывали. Разве нельзя?
- После отбоя нельзя.
И снова повелительно:
- Где карты, спрашиваю?
Ответили молчанием. Это насторожило, и стало ясно: карты у них. Но где? Ладно, посмотрим. «И приказала выстроится в шеренгу. Её резкую, и властную, побаивались и приказу подчинились.
И началось самое позорное, чего педагог не должен, не имеет права делать, если не хочет потерять главное – уважение учеников: начался обыск.
Подумала: будут возмущаться, кричать. Но они быле выше этого, они позволили себя обыскивать.
- Пожа-а-а-алуста. – и сами с готовностью выворачивали карманы.
Очередь добежала до Эрнесто, последнего в строю. Он кинул ледяной, враждебный взгляд, и вдруг поняла – в их готовности дать себя обыскивать крылось нечто большее, чем повиновение. И догадалась: они просто обвели её вокруг пальца – пока обыскивала одного. Он передвала карты за спиной другому.
Тогда приказала, чтоб не расходясь, стали с большими интервалами, разомкнулись. Но… шеренга осталась на месте.
Строй не всегда создан для того, чтобы им командовать. Выстроив их, она дала им в руки то оружие, которое называется сплочённостью. Они стояли вплотную, плечом к плечу, будто влитые друг в друга. И никакая сила не смогла б сейчас заставить их раздвинуться ни на шаг. Никакая. Кроме физической.
Но после того случая с Эрнесто и Хосе, когда Маргарита Альварес выпорола их за провинность – и после обсуждения на педсовете получила строгий выговор – она б не решилась на физическое действике.
- Не пойманный не врёт. – заключает во всеуслышание Фернанде, он знает множество русских пословиц, и все шиворот-навыворот.
- Хорошо, - сузив глаза, процедила угрожающе. – Вы все будете наказаны.
А теперь спать.

Разошлись. Но на полу вещественным доказательством осталась лежать одинокая карта. Будто насмешка над её бессилием – вместо колоды одна карта. «Нарочно кинули» -, скользнула догадка. «Подобрать или сделать вид, что не заметила»?
Но она заметила, одними глазами, повелительно повела от Мануэля до обронённой карты. Он молчал.
И послушно выполнил приказание. Подняла её над головой и сказала слова, которых он не ожидал:
- А карт не теряйте. Колода без одной карты – уже не колода. Так-то.
И резко бросила находку на кровать Мануэля. И не кому-нибудь, а ему велела:
- Завтра утром, после завтрака, зайдёшь ко мне.
И от самой двери всем:
- А теперь спать. Спокойной ночи.
То, что, заметив карту, не забрала с собой, не разрознила колоду, а вернула, ударило неожиданностью, сбило с толку.
Карта ж упала случайно. И они напугались, что сейчас она потребует остальные. И ещё не решили, отдали б колоду, или нет, но эта одинокая карта означала, что они попались, и она могла довести раследование до конца. Выходит, она стала выше их. Но эти непонятные слова, это признание Мануэлю явиться, что всё это означает? Не хитрит ли?
Кристобаль и Рафаэль грозно ступили к кровати Мануэля, повертели перед его лицом кулаками.
- Понял?
- Ничего не скажу. Не маленький. А вы руки уберите. Пудумаешь, силачи.
В детдоме все знают, самые сильные трое – Кристобаль, Рафаэль и Фернандо.

Завуч думала, что одержала победу и на следующий день испортила всё.
Мануэль пришёл. Сел на краешек стула и молчок.
- Карты, - словно вынося приговор, начала завуч, - карты сделаны из бумаги, украденной из фотолаборатории. Это специальная бумага, купленная для того, чтобы отпечатать ваши фотокарточки. Бумаги больше нет, и ваши родители не получат фотографий.
И сделала паузу, как бы оценивая действие своих слов. А он подумал: «Хитрая какая. Можно и на простой бумаге напечатать».
И неожиданно поставила точку, решительную, железную, как шляпкагвоздя:
- Бумагу украл ты?
Ожидал, что от него будут добиваться, кто сделал карты, кто прячет, играют ли на деньги. А тут нате! Он их, оказывается украл. От От такого поворота даже рот разинул, по-рыбьи заглотнул воздух, выдавил не своим голосом:
- Яяяяя?
- Ты!
И понял, почему вызвала именно его: не верит в то, что он бросил воровать. Иван Петрович поверил, а она… И стало обидно до слёз. Почему он такой невезучий. И в карты, как Хосе, не играл, только смотрел и все шишки на него. И как всегда, когда на него наваливалось несправедливое, зло и глупо заупрямился. И затвердела решимость – ничего. Не скажет.
- Не я, - только и выдавил.
- Кто ж тогда? – пытается она вытянуть признание.
- Не знаю.
- Знаешь.
- Нет.
- Буду считать, что ты.
- Считайте.
- Значит ты.
- Нет.
И больше ни слова – окаменел.
«Картёжники» одобрили поведение Мануэля: не выдал, не съябедничал.
А утром карты перекочевали на дубовый, упрямый директорский стол. Нашля их Марта Ново, перетряхивавшая постели. У каждого под подушкой было спрятано по несколько карт. Обойдя спальню, она собрала всю колоду.
Но на директорском столе они пролежали недолго – до вечера – и снова исчезли.
И опять вызвали Мануэля. Но по другую сторону стола сидел не директор, а завуч,  и разговор не получился. Мануэль не сдержался, вспылил и, забыв все русские слова, наворчал по-испански чёрт-те что и вылетел в коридор.
А завуч будто забыла о картах или только вид сделала? Но никого больше не тронула, и это обезоружило их бдительность. Несколько дней спустя она собственноручно извлекла полную колоду у Рафаэля из наволочки.
И в этот день возвращения директора они снова легли на приземистый дубовый стол. Но за ним сидел другой человек, и предстоял другой разговор.
- Догадываетесь, в чём дело? Зачем вызвал? – и бросил на стол колоду – шлёпнулась, раскрывшись разноцветным веером.
Выражение у них такое, будто всё им нипочём.
Карты проходят ни через одну пару детских рук, но от этого дети не обязательно становятся хуже. Карты сами по себе не такая уж  страшная вещь – просто раскрашенные листки бумаги. Страшно то, что возникает из-за них и вокруг них.
- Красивые?
- Угу, - промычали неопределённо, не зная, куда гнётся разговор.
- Да не шучу я. В самом деле красивые. Настоящие картины. А как любовно разрисованы. Сразу б и не подумал, что карты. Вот не просто «шестёрка»: здесь шесть кинжалов воткнуто. А здесь восемь дубинок – «восьмёрка» знасит. А «король» верхом на лошади и с мечом.
- Да, да, испанские карты – очень красивые, - прорвало Кристобаля.
Даже в вохдухе показал жестом, какие красивые. И языком звонко выщёлкнул.
Напряжённость смыло. Оживились, чувствуя: пронесло.
- Вы настоящих испанских карт ещё не видели. Эти – что? Жалкое подобие, - осмелел Рафаэль.
И расшевелились. Весело загалдели.
Вот он, настал момент, когда можно повернуть к серьёзному. И повернул:
- И в самом деле красивые. Согласен. Но играть-то в них некрасиво.
И оживлённость будто чем раздавило.
Э, не так надо – иначе. Разве они сами не знают, что в карты играть нельзя? Знают. И прячутся-то поэтому. А если в другую сторону?
- Кто ж их рисовал, а?
И совсем испортил дело.
Что это? Снова допрос? Нет, уж лучше помолчать.
- Да я никого не собираюсь наказывать. Просто хочу знать. Ну?
А теперь он ещё хитрить начал. Не выйдет.
- Ну, ладно. С картами – конец: они уже у меня. А как быть с фотобумагой? Ведь её украли. Не верю, что это сделал Мануэль. Не мог он этого сделать.
- Конечно, не он, - охотно согласились.
- Значит, кто-то прячется за его спиной. Пусть встанет. Честно скажет правду, чтоб снять все подозрения с Мануэля.
Н-да, выходит всё-таки допрос, и снова – на замок.
А он повернул так неожиданно, что растерялись:
- Не говорите – не надо. Вот, - и сложил рассыпанный карточный веер, -  Забирайте ваши карты. И с моих глаз…
Протянул колоду через стол – не кому-либо в отдельности – всем. Вовсе опешили. А он настойчиво тянул руку.
- Ну же. Берите. Мне они не нужны.
Карты висели в воздухе, притягивая внимание. Вдруг Кристобаль привстал, хотел было взять, но отдёрнул руку, снова сел.
«Так вот кто хозяин», - прорезалась мысль. «Не удержался». Теперь-то и можно тянуть, чтоб распутать весь клубок. Но решение отчеканилось другое. Сейчас, когда он нашёл такой правильный выход, проводить расследование – бессмысленно. Надо иначе. И сказал:
- Бери Кристобаль. А на досуге все хорошенько подумайте, что с ними сделать. Потом придёте, скажете.
Как раз то, что надо. Если отобрать у них э т и карты, сделают другие. И будут играть. Назло будут. Из духа сопротивления.
Ровно через час они вернулись. Фернандо помялся, пробормотал, извиняясь:
- Эсто, (слово, употребляемое в сбивчивой речи, соответствует русскому «это») камарад директор, мы не какие-нибудь там безнадзорные (снова слово перепутал) или там картёжники. Просто так играли – от нечего делать. Честное слово. И не на деньги.
- И виноваты все, а Мануэль нет, - заступился Хоакин. – Накажете? Ну и правильно. И второй раз тоже я, ну карты стащил – у завуча, из вашего кабинета. А что? Пусть не обыскивает.
И вдруг не сказал – выпалил:
- А в карты больше ни-ни. Баста. И ещё… Мы что решили? Вот посоветовались. Давайте вести дневник детлома.
- Летопись, - вставляет Фернандо.
- Во-во. Её самую, - переводя дыхания, частит Эрнесто. – Чтоб всё там записывать. Всё-всё. Хорошее. Плохое. Всякое.
- А с кого начнём? С вас? – хитро прищурив свои голубые глаза, спрашивает Иван Петрович.
- А что? Хотя б и с него. Ну, да. Конечно, с нас. И карты приложим для иллюстрации, - говорит Кристобаль, а брат его головой кивает, поддакивает: оба вину чувствуют, по всему видно – инициатива от них исходила.
- А кому же поручим вести эту летопись? Вы как думаете?
- Фернандо, - отвечают в один голос, как само собой разумеющееся.
- Правильно решили, - подтверждает Иван Петрович, - Кому же, как не ему? Он у нас литератор.
- А карты я рисовал, - повинно положил и свой кирпичек Мануэль.
И заулыбались, довольные: ну, вот, так-то лучше, и не такие уж они плохие.
А Фернандо, польщённый всеобщим признанием, удержаться не может, чтоб не вставить подходящую русскую пословицу:
- Чего уж там. Кто старое вспомнит, того с глаз долой.
Они ушли. А он сидел за своим мудрым дубовым столом. Размышлял. Да это и победа. Из разрозненных групп земляков, из осколков семей, из непослушных, порой хулиганистых ребят спаивалось, рождалось единое прекрасное целое. Трудный процесс, потому что и дети не из лёгких. Усилия педагогов и воспитателей многие месяцы были в одну точку, и сегодня это произошло, отлилось в решении самых своевольных и неподдающихся, «старожилов» и новеньких. Сквозь детское упрямство сверкнул первый проблеск того, что на педагогическом языке сухо называбт коллективом. И пусть впереди ещё много трудностей. Они его не пугают. Теперь у него есть активисты, верные друзья и помощники. А летопись – это хорошо.
И вскоре в ней появилась ещё одна запись, и случай, который произошёл, снова имел прямое отношение к вновь прибывшим.
Детдомовская переводчица не успевала справляться с работой – столько её было. И самых смышлёных в исключительных случаях стали назначать переводчиками.
Однажды Педро переводил в своём классе. И всё прошло б без сучка, без задоринки, если б не спросили мальчика-астурийца Делтфина Переса, однофамильца Хоакима (он тоже Перес). Ну, что это за имя – Дельфин и его чаще зовут по-русски «морской свиньёй»: дельфин-то и есть морская свинья. А он обижается – характер у него незлобивый и со всеми дружит. Потом даже фамилию на русский манер переиначили: «Эй, Перец, Перец»! Его и это не задевало.
Дельфин, он же «морская свинья», урока не подготовил. Как всегда. Но не сдавался. Тоже, как всегда. Но по-испански так и сыпал словами бодро, без запинки. Враль несусветный. У него такое правило: если спрашивают, надо говорить, безразлично, что, но говорить, не молчать. Учитель снизойдёт к тому, что ты иностранец и поставит хотя бы «уд». Уж точно – проверено.
Так отвечал и сейчас. Путая русское и испанское, пытался обьяснить правило написания глагола нп – «ся».
- Что он говорит? – перебил Антон Сергеевич, обращаясь к Педро.
Сказать правду – выдать товарища. А неправду – обмануть учителя, покривить душой. Как же быть? Антона Сергеевича уважают, и перед ним совестно. Но каков Дельфин? Так бессовестно врать. А теперь какую-то историю из жизни Кэбедо (Испанский писатель, из жизни которого в народе ходит множество анегдотов и смешных историй) стал рассказывать – мгновенье и дойдёт до такого места, что весь класс взорвётся со смеха.
И Педро твёрдо ставит слова:
- Он не знает правила. Отвечает неверно. Врёт.
Теперь дружба – врозь. Ну и пусть!
- Неправда! – по-русски протестует Дельфин.
Ещё твёрже, будто молотом, пристукивает Педро:
- Не знает он. И врёт ещё.
Страсти накаляются. Дельфин знает: Педро от своего слова не отступится, на попятный не пойдёт, если считает, что прав. Но Дельфин и себя знает: ни за что ни признается, что не то делает.
- Ладно, - прервал перебранку учитель. – Иди к доске. Напиши – «курится».
Наморщив лоб, вывел мелком: «курица». А сам незаметно Педро кулак показал. Теперь дружба их по разным дорожкам покатилась.
Антон Сергеевич взглянул на доску и чуть не рассмеялся, но подавил инстинктивное желание, сказал сдержанно:
- Неверно.
А я думал, верно, - не сдаётся Дельфин, ещё надеется – авось, пронесёт.
- Хорошо, - произносит Антон Сергеевич ещё спокойней и тише – это от волнения, у него привычка такая: когда сердится, всегда голос понижает. И снова тихо добавляет:
Ну, ладно. Если верно, тогда скажи, какая это часть речи?
- Глагол, - бухнул наугад Дельфин.
- Если «курица» - глагол, проспрягай по временам.
Идёт игра нервов – кто кого. Дельфин на попятный не идёт, не из таких.
- По-ш-а-а-алуста. Настоящее время – курица. Это уже сказал. Прошедшее, а прошедшее, - и корчит смешную гримасу, - прошедшее – цыплёнок.
Начинает подхихикивать. Это вдохновляет Дельфина.
- А будущее – курятина.
На миг класс восхищённо застыл. Потом тишина вздрогнула, колыхнулось. Взрыв смеха был таким оглушительным, что задрожал осколок разбитого стекла в форточке. Смеются все. Не может удержаться и Антон Сергеевич, но он смеётся каким-то заразительным, искренним смехом, и это не обижает Дельфина – он тоже хохочет, с него, не будет.
- Сегодня после уроков останешься в классе. Обьясню тебе материал. Будем считаь, что ты его просто не понял.

Астурийцы тоже внесли свою лепту в оформление кабинетаистории и географии Испании. На этот раз они говорят с восхищением: «А у нас в Ленинграде, такого не было». В «комнате Испании», как назвали кабинет сами ребята, появилась ещё одна, выполненная их руками, карта – Астурии. И на ней тоже звёздочками отметили родные, незабываемые места. А камарада Элена рассказала им много интересного из истории Астурии, из её героического прошлого, поведала о той великой роли, которую сыграли астурийские провинции во время Реконкисты. 9 Реконкиста – освободительная борьба испанского народа против мавританского господства) И в кабинете появился ещё один, сделанный их руками флаг – голубой с крестом через всё полотнище, астурийский

Незабвенное знамя Астурии,
Незапямятно-голубое,
Как кристальное небо отчизны.
Оттого ты, наверно, такое,
Что земля астурийцев не знала
Чёрных дней мавританского ига.
О, Астурия, твоя история –
Непреклонного мужества книга.
Ты одна осталась свободна
От нашествия чужестранцев.
И под знамя твоё святое
Встали в час испытаний испанцы.
С астурийской земли первородной
Началось возрожденье Испании,
Незабвенное знамя Астурии,
Осеняй нас, как небо Родины,
И вдали от тебя – в изгнании.