Глава VIII

Гимн Риего. Бейте в литавры,
Фарфары трубите сбор.
Снова Испанию топчут «мавры».
И надо дать им отпор.

Перебирая в памяти то, что уже сделано, чувствовал: можно было добиться большего. В каждой работе, если она врезается в самое сердце, предел – только иллюзия, и стоит его перешагнуть – открываются новые дали, ясное видение. И понял: не додумал очень важного, хеть внешне будто и не нужного. Тут же пришло решение, единственное и радостное, как рифма в последней строке. Идея отлилась ясно и просто, сама собой.
Как-то камарада Элена сказала, что темпераментный испанский характер раскрывается сполна в пении, танце, художественной игре. И мысль запала и жила подспудно. И вот выпала, как кристал в мутном растворе будней, стала гранёной, чёткой: не один или два кружка художественной саможжеятельности, как предлагало большинство, нужен целый комплекс. И понадобился человек, который бы смог руководить всей этой игровой работой.
И появился в детдоме ещё один педагог, высокий, лысоватый пожилой мужчина, Святослав Александрович. Когда-то работал в театральной труппе, пел, играл, танцевал, ставил балетные номера. Теперь жил бобылём, и от этого ещё больше любил исскуство, отдавая ему всё свободное время.
Среди других воспитателей и педагогов его выделяло одно незаменимое преимущество – прожитые годы. Их не познаешь из книг, не преобретёшь в учёбе, их просто нужно прожить. Ему легче удавалось найти подход к детям, завоевать их доверие.
Святослав Александровичпринялся за дело. Проверял данные ребят, советовал, кому куда лучше пойти. Внимательно выслушивал их пожелания.
Лола просит:
- Запишите меня в кружок балетного танца. Я очень хочу.
Его намётанный глаз замечает: фигурка стройная, ноги длинные и выразительные, и есть в ней «изюминка» - артистичность.
- Хорошо. Будешь заниматься балетом. В твоём возрасте ещё не поздно. Только – это тяжёлый труд. Много работать придётся.
- Я согласна. Всё буду делать. Только возьмите.
А Кармен хочет танцевать народные танцы – испанские и русские. И такой кружок организовали для желающих.
Записывались с азартом. Пение? Можно пение. Декламация, художественное чтение? Можно и это. Все детдомовцы оказались в кружках, некоторые – в двух или трёх одновременно,
А черезнеделю-другую из кружков потекли, как вода сквозь пальцы. Чтоб спасти положение, Святослав Александровмч, сохраняя кружки в половинном составе, решил сыграть на внешнем эффекте, который бы помог спасти пошатнувшийся авторитет исскуства. Согласия директора закупили инструменты и было обьявлено о создании духового оркестра. Медные трубы, блестящие, громогласные – как в армии. Сразу записалась чуть ли не одна треть ребят, и вернулись почти все «беглецы». Но, узнав, что потребуется самое меньшее пять-шесть месяцев, чтоб научиться хорошо играть, сникли, и волна снова схлынула – осталось двенадцать человек. Отлив океанский, опустошительный. Святославу Александровичу пришлось приложить весь опыт, умение и личное обояние, чтоб удержать тех, кто ещё продолжал дуть в медные трубы. Разбегись и они, рухнет вся широко задуманная затея. И он решил сократить число песен и срок подготовки. К 7 ноября первое выступление.
Наступили праздники. После торжественной части – художественная. Её открыл духовой оркестр. Всплеснула медь – взволнованно, торжественно: первые такты Гимна Риего, чаще других звучащего в республиканской Испании. Риего-и-Нуньес, национальный герой, борец против Наполеоновского нашествия, он тоже был северянином – родом из Астурии, ставшей в те годы оплотом вооружённой борьбы с захватчиками. Гимн Риего. Его знали наизусть. И зал подался вперёд, порывисто встал. Испанцы, взрослые и дети, подхватили революционный марш. Пели хором.
Потом остальные три номера программы: «А ми мэ густа», «По долинам и по взгорьям» и «Молодую гвардию рабочих и крестьян». А когда кончили, зал под бурные аплодисменты попросил-потребовал повторить всю программу на бис. И повторили. И снова пели под аплодисмент оркестра.
Выступление помогло быстро поплнить оркестровую группу. Тут же, после концерта, не менее пятидесяти человек изьявили желание записаться в кружок. И записались.
Прошло две недели, три, пять, восемь. Но никто не разбежался. Схватило, будто цементом. И в других кружках работа пошла на лад. Лола не бросала занятий балетом. И вскоре небольшая группа любителей хореографии стала посещать классы в городской музыкально-балетной школе.

Раскрыл свои возможности и учитель физкультуры Михаил Абрамович, внешне внезрачный и незаметный, но упорный и последовательный в своих профессиональных начинаниях. Нача с самого малого – с безусловного выполнения обязанностей школьной программы, он добился такого положения, что детдомовцы, особенно старшие ребята, стали неизменно занимать призовые места в юношеских районных и областных спортивных соревнованиях.
А начинать с самого малого оказалось самым трудным делом. И успех пришёл не сразу, а директору нетерпелось поскорей увидеть реальные плоды физкультурно-массовой работы, и чтоб обязательно были чемпионы и рекордсмены и ощутимые спортивные достижения. И между директором и учителем физкультуры возник спор о задачах обучения и цели предмета.
Михаил Абрамович настойчиво убеждал:
- Моя дисциплина – это культура физическая. И я хочу, чтобы в этом смысле слова культурными были все дети. А не отдельные личности. Чемпионы придут потом, а сначала всем физкультурный минимум надо привить.
- А почему бы параллельно не организовать несколько секций? Ведь одно другому не мешает.
- Можно, конечно. Но это несколько позже, не сейчас. А сейчас нельзя распыляться. Ведь есть дети слабенькие, и их надо подтянуть хотя бы до уровня средних. Иначе это будет несправедливо, да и не педагогично: разве можно строить обучение на сильных, оставляя в тени слабых?
Иван Петрович сам учитель, знает: настоящий, опытный педагог должен больше времени и внимания уделять тем учащимся, которым предметдаётся с трудом, а сильным его помощь не нужна. Это азбучная истина, но о ней не хотят помнить, потому что со слабыми работать приходится больше. И он понимает, что Михаил Абрамович прав, но ему так хочется, чтобы на его дубовом столе или в шкафу за стеклом гордо поблёскивали полированными боками призовые кубки. И не когда-нибудь, а как можно скорей
И он нехотя соглашается с разумными доводами учителя физкультуры:
- Хорошо. Пусть будет так. Но о секциях надо думать уже сейчас: подбирать кандидатуры, прикидывать. Корочсе, работать на перспективу.
А в душе теплится ещё один аргумент, сам собой на язык просится. И он уверен, что в этом деле Михаил Абрамович его обязательно поддержит:
- А вот детдомовскую футбольную команду уже сейчас надо создать. Это и коллектив сплотит, да и чувство национальной гордости возвысит:
Все хорошо ещё помнят выступления баскских футболистов в москве.
И у Михаила Абрамовияа эта идея давно уже вызрела, тут он полностью на стороне директора, и не спорит, а потдерживает:
- Недавно беседовал со старшими ребятами. Есть такие заядлые любители футбола: игроков баскской сборной знают знают всех по фамилиям. И гордятся их победами.
- Вот что, Михаил Абрамович, в подшивке «Комсосолки» за прошлый год статья, подходящая имеется. Она Вам в этом деле поможет. Одну минутку.
И он извлекает из шкафа подписку.
 Это где-то в начале учебного года было. Точно. Вот – восьмого сентября. Покажите ребятам, почитайте. Статья называется «Матч юных басков» - о встрече их земляков из Московского детдома с командой стадиона юных пионеров. Тут и фамилии есть: Августин Гомес, наши ребята кого-нибудь и знают, всё же земляки. И создайте футбольную команду. Чем наши хуже их московских земляков?
И получилась отличная команда, которую допустили к участию районных, а потом и областных соревнованиях – иные футболисты одержали две победы, и на директорском столе появилась почётная грамота и желанный спортивный трофей – кубок чемпионов среди молодёжных команд области. Радовался Иван Петрович, гордился Михаил Абрамович, ликовали «именинники», их чувства разделял весь детдом, педагоги и воспитанники, оказавшиеся в роли болельщиков, кое-кто из младших и средних ребят откровенно завидовал – в команду были включены только старшие от 12 до 14 лет, более выносливые и лучше подготовленные физически. Особенно переживали Эрнесто, Педро, Хосе и Хоакин. «Не доросли ещё», - поддевают их счастливчики, «Мало каши ели». И Михаил Абрамович, верный своему принципу о том, что физическая культура должна быть всеобщим достоянием, обещает:
- Организуем ещё одну футбольную команду – из ребят среднего возраста. Условие одно, - но, вспомнив опасения других педагогов о том, что увлечение спортом может отрицательно сказаться на общей успеваемости, поправляется: «вернее, два. Первое – хорошая успеваемость по другим предметам. Второе – вы должны закаляться физически, а для этого надо делать добросовестно всё, что я от вас требую на уроках.
А добивается Михаил Абрамович многого, потому что работает искусно, с выдумкой, которая особенно необходима в младших и средних группах, где спортивные занятия легко увязать с игрой, и тогда они приобретают смысл, понятный детям этого возраста, лучше усваивающим материал и навыки в игровом восприятии. Прыжки в длину у него превращаются в состязание под девизом: «Кто прыгнет дальше»? Он расчерчивает пол спортзала на квадраты, всё более увеличивая расстояние между ними, и сообщает условие:
- Представте, что прошёл ливень. Всё залило водой. Кругом лужи, а эти квадраты – островки суши. По этим сухим местам надо пройти из одного конца зала в другой. Если оступитесь, считайте, что вы шлёпнулись в воду или промочили ноги. Кто пройдёт, не оступившись ни разу, тот выигрывает и получает высший бал – «отлично». С каждым промахом отметка понижается на одну единицу.
Не менее интересна ходьба по канату, протянутому через весь спортзал. Здесь тоже нельзя оступиться. Эта спортивная игра преследует и медицинскую цель – она лечит плоскостопие.
Вскоре возникают ещё две секции – по плаванию и фехтованию, в котором непревзойдённым показал себя Педро. И с районных соревнований пионеров и школьников он принёс ещё один трофей – почётную грамоту. Было решено первые спортивные награды хранить не в директорском кабинете, а в «испанской комнате», где в торжественной, музейной тишине на стенах, под стеклом витрин и на других почётных местах покоилось уже немало дорогих их сердцу реликвий.
Организовали и свой театр юного зрителя, на представления которого стали приглашать и русских ребят. Не только Святослав Александрович, всё преподаватели включились в подготовительную рабооту: искали подходящую пьесу или отрывок для инсценировки, подбирали артистов на роли, готовили их, вместе с ними занимались декорациями и костюмами. Никто не оказался без дела, даже самые маленькие – пяти и шестилетние дошколята, которые помогали оформлять зрительный зал, вешать гирлянды с искуственными цветами и флажками,
Выбрали три пъесы – отрывки из «Сида», героического эпоса Испании, одно действие из пъесы Лопе де Вега «Хуэнта Овехуна» («Овечий источник».) и небольшую постановку «В окопах на Эбро», сочинённую Фернандо, детдомовским литератором. В ней говорилось о дружбе и боевых буднях бойцов Интербригад. Она пришлась всем по душе, а те из старших ребят, которые уже нелегально покуривали, даже настаивали на том, чтобы им выдали по сигарете, так как в одной из сцен была авторская ремарка, пропущенная педагогической цензурой, в которой говорилось: «Солдаты курят, пряча папиросы в кулаке». Чтобы не смущать ни артистов, ни зрителей пришлось многозначительную ремарку убрать.
Камарада Элена пригласила Лолу к себе, чтобы отработать с ней роль санитарки, которую она исполняла в пъесе Фернандо.
Лола пришла и застыла на дороге, поражённая какой-то особой чистотой и исключительностью всего, что было в небольшой, но уютной комнате учительницы. Здесь почти всё напорминало Испанию – раскрытый под стеклом серванта веер, фигурка пляшущей испанки, в андалузском костюме, а над диваном вместо ковра распростёрта красивая, цыганской расцветки, шаль.
- Добрый день, - тихо произносит Лола, не отрывая глаз от приковавших её внимание вещей. Её взгляд скользит по ним и останавливается на большой красочно выполненной картине. «Что это»? – вопрошают её большие, выразительные глаза. А учительница, перехватив её взгляд, отвечает:
- Я родом из Андалузии. Это андалузский пейзаж. Тебе нравится?
- Очень.
- Я привезла его из Испании. Это подарок человека, который мне, которого… которого я любила.
И она внезапно останавливается, замолкает, будто проговорилась, сказала что-то лишнее, запретное, чего никак нельзя было говорить. Она долго молчит, молчит и Лола, взволнованная какой-то недосказанной тайной. Это уже происходит не первый раз, и Лола чувствует, что камарада Элена хочет что-то рассказать, но не решается, не находит подходящего момента, не знает, как это сделать. Очевидно, это что-то очень важное, если ей так трудно к нему подступиться.
- Прости меня, - отрывается она от своих непонятных раздумий. – Ты принесла свою роль?
- Вот она.
- Давай её почитаем.
И она приступает к репетиции. Роль не сложная и не отнимает много времени. И когда Лола уже уходит и, взявшись за ручку двери, хочет её открыть, она слышит за собой окрепший, почти повелительный – как на уроке – голос учительницы:
- Постой.
Лола поворачивается, их взгляды встречаются, и Лола чувствует: вот оно, сейчас произойдёт.
- Сначала сядь на диван, рядом со мной.
Лола повинуется. А учительница обнимает её за талию, прижимает к себе. Эта откровенность пугает и настараживает. Лола ждёт. И учительница произносит уже готовые, не раз сказанные про себя слова:
- Я знала твоего отца.
Это так неожиданно, что Лола вырывается из ласковых обьятий учительницы, вскакивает с дивана, будто хочет убежать, и застывает посреди комнаты.
- Что вы сказали?
- Я знала твлоего отца.
И наступает тишина, затяжная и необьяснимая, и ни девочка, ни взрослая не знают, как её прервать. Наконец, учительница произносит:
- Садись и слушай.
И она рассказывает то, что Лола уже однажды слышала. Где же и когда это было? Да, и в первые дни их приезда, а Артеке. Да, всё так, как рассказывал тот русский лётчик, герой Советского Союза. Значит, тогда он говорил о её отце, а она и не знала. Но у учительницы рассказ получился незаконченным:
- В тот день я должна была выехать в Аликанте. А оттуда в Советский Союз. Все мы ждали до самого вечера, но ни твой отец, ни русский лётчик не вернулись. Я не могла рассказать тебе об этом раньше. Не решалась.
- Но ведь он вернулся. Я знаю, он вернулся. Его спас русский лётчик. Тот, что приезжал в Артек. Он об этом рассказывал. Все это слышали. Отец не погиб. Нет, нет. Он жив. Жив.
Теперь уже Лола рассказывает, стараясь вспомнить каждую деталь, каждую, казалось бы, незначительную мелочь, из истории раненого русского лётчика. Но как бы она не силилась, всего вспомнить не удаётся – время уже стёрло отдельные штрихи и оставило только общую картину. Но и её достаточно, чтобы сделать радостное заключение – по всему выходило: отец её жив. В рассказе учительницы нет того счастливого конца, который был в эпизоде, расказанном лётчиком. Оставалось не ясным только одно: как её отец вернулся к своим после вынужденной посадки за линией фронта. Лётчик что-то говорил об этом. Но она забыла, что именно.
- Значит, он вернулся, - раздумчиво и облегчённо произносит учительница. – А я всё это время считала, что он погиб.
И она произносит слова, которые поражают Лолу непонятной молитвенностью:
- В тот день я заклинала Святую Марию помочь ему, я просила Святого Яго сохранить ему жизнь.
В устах учительницы, всегда такой спокойной, уравновешенной и рассудительной, эти слова звучат странно и необьяснимо.
И совсем непонятен внезапный переход от откровенности к трезвости: торопливо, будто желая, чтобы Лола поскорее ушла, учительница говорит:
- Теперь ты знаешь правду. Отец твой жив. Я рада за тебя. Ну, ступай.
И Лола скорее чувствует, чем понимает: камарада Элена хотела сказать ей что-то ещё, наверно, тоже очень важное, и сказала бы, если б не это внезапно выявившееся обстоятельство, подтверждающее, что отец её не погиб: а то, что он жив, не давало учительнице права поведать какую-то другую, быть может, самую главную тайну.
Лола тотчас же разыскала Педро и поделилась с ним радостным известием. Вдвоём они пытались вспомнить во всех подробностях ту часть рассказа русского лётчика, где говорилось о том, как был спасён испанец. Но в рассказе было так много недосказанного, что им не удалось восстановить полной картины. А Педро даже выразил сомнение – может русский говорил не об их отце – ведь он не назвал фамилии. Но тогда оставалась печальная весть, поведанная учительницей, а в неё они не могли так легко поверить.

Открытие детдомовского театра было приурочено к национальному испанскому празднику. Дню Республики, который они неукоснительно отмечали каждый гол 14 апреля. Выступление прошло успешно, о чём Фернандо с точностью историка сдклал подробнейшую запись в летописи детдома, которая теперь, как и другие их общие ценности, хранилась в «испанской комнате». Здесь появился и «Андалузский пейзаж»: для безкорыстного сердца Элены этот дар не представлялся чем-то необычайным, хотя картина ей особенно была дорога своими испанскими воспоминаниями. Перекочевала сюда и «плясунья», фигурка испанской танцовщицы в андалузском наряде. Мастер запечатлел её в стремительном порыве страстного танца, казалось, она только застыла на мгновенье, готовая закружиться вновь в любой миг.

До сердца моего дотронься,
Андалусия.
Как самородный слиток солнца,
Андалусия.
Гитар горячих переливы,
Андалусия.
И говор лёгкий, торопливый,

Андалусия.
Чувств огневых протуберанцы,
Андалусия.
И андалузок ярких танцы,
Андалусия.
Ты горделива и беспечна,
Андалусия.
Одна в моей душе навечно,
Андалусия.