История семьи советского офицера Игоря Матвеевича

На фото: Папа и мама. Весна 1941г. Киев.

После перевода папы из Черновиц в Киев, мы приехали туда, но квартиры,
оказывается, не было. Тогда нашу семью приняла под свой кров семья Сергеевых.

Глава семьи был «высоким» папиным начальством, по современным понятиям он был
генералом. Просторная квартира Сергеевых располагалась в самом центре Киева, На печерке. Недалеко была и русская школа, куда меня записали, и Музыкальная школа,
где я продолжила занятие музыкой.
Почти всю привезенную из Черновиц мебель, ковры, книжную библиотеку и «клумаки» с одеждой, бельём и обувью «распихали» по квартире, по кладовкам и подвалу семьи Сергеевых. Единственным доступным для меня предметом был рояль, поэтому я могла готовиться к занятиям в музыкальной школе.

Вскоре нам дали квартиру на другом конце города почти рядом с аэродромом. Квартира была двухкомнатная - одна очень большая комната с балконом и вторая — «малогабаритная». Дом находился на Воздухофлотском шоссе, очень близко к аэродрому, поэтому самолёты, взлетая с аэродрома, пролетали очень низко над нашим домом, и моторы их ужасно «ревели». Вначале это нас пугало, но потом мы привыкли и не обращали внимания на эти самолёты.
А ниже нашего дома располагалось Артиллерийское училище.
Удивительное дело, как только мы поселились в своей новой квартире, к нам сразу же
зачастили гости, это были близкие и очень далёкие родичи, а также их знакомые, а ведь в
квартире - то было всего две комнаты — маленькая спальня и большая гостиная…

Родители привезли из Черновиц прекрасную мебель и красивые ковры. В большой комнате с балконом был постелен на полу самый огромный пушистый ковёр с турецкими узорами, там же стоял рояль фирмы Боксендорф, очень красивая и обширная софа, три кресла, и к ним — круглый столик.
А ещё на полу стояли огромные красивые вазы, а на окне и балконной двери висели очень изящные кружевные гардины.
Кроме того, стену над софой украшал огромный турецкий ковёр, в буфете причудливой формы стояли чайные и столовые сервизы, а в ящиках размещались столовые приборы и различные салфетки.
У другой стены размещался красивый книжный шкаф, заполненный «папиными книгами», художественной литературой, томами энциклопедии и семейными фотоальбомами.

Спальня также выглядела необычно: там стояла просторная родительская кровать с
пологом, а, напротив, за нарядной ширмой, находилась моя очень симпатичная кроватка с
прозрачным пологом. Там же, в спальне, было огромное зеркало «во весь рост» в
белоснежной оправе, а перед ним стояло такое же белое «забавное кресло» со скамейкой
для ног. Естественно, что и в спальне пол покрывал прекрасный жёлто-розовый мягкий
ковёр.
Телевизоров тогда ещё мир не знал, поэтому у кровати родителей находился радиоприёмник фирмы Telefunken — любимая «игрушка» папочки.
А возле моей кроватки стоял небольшой письменный столик, похожий на парту, полка для книг и игрушек. Именно здесь я и делала уроки, заданные в школе, а затем играла с куклами.

Как только наша квартира была обустроена, к нам зачастили многочисленные
родственники и очень близкие, и очень дальние, малознакомые.
Потом у нас поселилась «насовсем» мамина племянница — моя кузина Зиночка Тодосиенко, которая поступила учиться в киевское Педагогическое училище, где не было общежития.
Вслед за ней появился и её очень толстый братец Сергей Тодосиенко. Но он в Киеве нигде не учился, а просто скрывался от наказаний, потому что был «дельцом» и был замешан в Белой Церкви в каком - то подсудном деле.
Родственники разместились так: Зиночка спала на полу, а толстячок Сергей — на софе.

 Приезжали к нам и другие родственники из Чигирина, тогда приходилось «укладывать» всех на пол.
Естественно, папочка «ворчал», упрекая маму за её безмерное милосердие, но это было бесполезно, потому что поток «родычей» не иссякал.

Накануне новогоднего праздника из Белой Церкви пришло тяжёлое известие: умер
мамин отец, а мой дедушка Иван Гордеевич Тодосиенко. Естественно, мамочка уехала в Белую Церковь на похороны своего отца, а мы с папой встречали новый — 1941 год — вдвоём.
   Папочка установил в доме красивую ёлочку, на которую мы навесили много игрушек и цветных фонариков...
Вскоре к нам пришло интересное известие, что папины родители, а мои дедушка и бабушка, уехали из посёлка ЭСХАР, расположенного вблизи города Чугуев, на Дальний Восток. Они отправились на строительство нового города Комсомольск- на- Амуре.
Теперь на ЭСХАРе остались только папин младший брат Борис Матвеевич и папина тётушка бабушка Катя. Так прошла зима и весна 1941 года...

А в первых числах июня 1941 года папу ночью - по тревоге — срочно вызвали в штаб, и он вылетел в какую-то командировку на западную границу. И увиделись мы с папочкой только после окончания Великой Отечественной войны...         
…Но в Киеве вроде бы всё было спокойно, и мы с мамочкой собирались уехать на отдых: она купила мне путёвку в пионерлагерь Боярка, который находился рядом с Киевом, а себе взяла путёвку в соседний Дом отдыха.

Весь вечер 21 июня мамочка стирала белье, а ранним воскресным утром 22 июня она вышла из дому и направилась к небольшому садику, где постоянно висели верёвки для сушки белья.
Маму удивило то, что неожиданно над нашим районом стали пролетать самолёты на очень низкой высоте, и все они направлялись к центру города.

От рёва этих самолётов я проснулась и выбежала на балкон в тот момент, когда над нашим домом очень низко пролетал самолёт. Я даже видела лётчика, и, конечно же, огромные звёзды на крыльях самолёта, но меня удивило, что все эти самолёты летят прямо к заводу Большевик, а после этого над заводом взлетает вверх пламя, облако пыли и дыма.
Мы с мамой заподозрили неладное, мама назвала это «провокацией». Но вскоре по радио объявили, что фашистская Германия напала на нашу страну. После обеда
маме, как военному фельдшеру, принесли повестку из военкомата, потому что её беременность была ещё небольшой и от «призыва» не освобождала. (1)

Вечером мама собрала «клумаки» и повезла меня на Соломенку — «захудалый» район Киева, почти деревню. Там жили дальние родственники моей бабушки Нуны. Мамаоставила меня у этих людей, а сама утром уехала в военкомат, где её, как опытнуюхирургическую сестру, сразу же направили в киевский военный госпиталь.

Естественно, у меня началась совершенно новая жизнь, но всё время казалось, что это — злой сон — и вскоре я проснусь.

Увы. Киев бомбили каждый день, и мы практически целый день сидели в глубоком погребе. Но, к счастью, Соломенку немцы не бомбили, вероятно, у них имелась очень точная информация, где находятся «важные объекты», и куда следует сбрасывать бомбы.

        Через три недели за мной на Соломенку примчалась мама, т.к. её уже демобилизовали в связи с возросшим сроком беременности. Мы помчались домой, и мама стала готовиться к эвакуации: она сложила мягкие постельные принадлежности и наши зимние одежды в тюк, туда же я успела засунуть свою любимую куклу.

       Ночь прошла спокойно, налётов фашистских бомбовозов не было, а ранним утром к нашему дому подъехала грузовая машина. Мама сбросила вниз с 4-го этажа наши «тюки», потом спустились и мы. Мамочку усадили в кабинку рядом с водителем, а я забралась в кузов, где ехали мамаши с детьми, а также все наши «пожитки». До Днепра мы добрались быстро и спокойно, но именно в этот момент началась воздушная тревога, налетели немецкие «мессеры» и начали бросать бомбы, видимо намеревались взорвать мост через Днепр. Но вмешались наши истребители, поэтому фашистские лётчики быстренько побросали бомбы в Днепр и улетели.

В этот период и главное шоссе, и попутные грунтовые дороги были до отказа заполнены машинами, телегами и толпами пеших людей. На восток вывозилось оборудование заводов и разных предприятий, здесь же ехали машины с ранеными и беженцами вроде нас, поэтому всё продвигались очень медленно. Пару раз объявлялась воздушная тревога, налетали фашистские самолёты и громили всё подряд — и оборудование, и обозы с ранеными и беженцами. Наконец мы отъехали от Киева на значительное расстояние, и на какой-то небольшой ж.д. станции нашу группу буквально

«распихали» по ж.д. вагонам, и поезд отправился в восточном направлении. Когда мы проезжали вблизи посёлка Эсхар, мамочка выбросила в окно твёрдую обложку от тетради, в которую вложила адрес и письмо для бабушки Кати. В письме она сообщала, что нас эвакуируют в воронежскую область в город Новохопёрск.
Встречали здесь нашу группу очень доброжелательно, и сразу же развезли все семьи по разным адресам. Мы попали в дом семьи Миляевых, которые нас приняли, как дорогих родственников — маме предложили широкую кровать, а мне выделили небольшой топчан. Мамочку сразу же привлекли к работе при местном военкомате, как опытную
фельдшерицу, и она была там членом Медкомиссии. Естественно, мамочка сразу же разослала родственникам наш новый адрес, и через некоторое время к нам приехала с ЭСХАРА бабушка Катя, которой передали найденную нашу записку, выброшенную из вагона. Вместе с бабушкой приехал её племянник Алексей, двоюродный братец моего папы, который жил где-то возле Чернигова, но, боясь попасть под «немецкий сапог оккупации», эвакуировался на ЭСХАР. Теперь наша семья увеличилась, но мамочка была рада, поскольку теперь ей, беременной, было на кого положиться.
В Новохопёрске было тихо и спокойно, здесь не было воздушных тревог и
светомаскировок. Мы с бабушкой Катей ходили к спокойной речке Хопёр, ловили там маленьких рыбок, которыми был очень доволен хозяйский кот Васька. К сожалению, эта чудесная жизнь в Новохопёрске быстро закончилась: к воронежской области стал приближаться фронт, поэтому теперь всю ночь не смолкала артиллерийская канонада. В связи с этим обстоятельством всю нашу «киевскую группу» собрали в местном
военкомате, затем нас отвезли на ж.д. станцию, где всех усадили в один из товарных поездов, увозящих на восток какие-то станки. Все «заползли», как сумели, между этими станками, и мамочке также пришлось «вписываться» в станки. Но, Слава Богу, на какойто станции всю нашу группу пересадили в пассажирский поезд.
Не помню, сколько мы ехали в этом поезде и куда, но помню, что, наконец, нас привезли на тупиковую станцию Баланда Саратовской области. Там нас рассадили по грузовикам и повезли в бывшую колонию «Немцев Поволжья». Помню, что посёлки здесь назывались Нейвальтер и Нейфранк. Поскольку немцы начали войну с нашей страной, то абсолютно всех немцев — колонистов вывезли из их посёлков куда-то в Сибирь или на Север, но в их домах остались все вещи, большое количество различного продовольствия, а в сараях и амбарах остался скот и разная живность. Все местные коровы жутко ревели, их надо было срочно подоить. К счастью, в нашей группе нашлась одна дама, которая выросла в деревне, поэтому мастерски умела доить. Она подоила двух коров, затем из соседнего посёлка приехала профессиональная доярка, которая начала доить других ревущих коров.
Все члены нашей киевской группы согласились остаться в этих немецких посёлках, но мамочка категорически отказалась, объяснив свой отказ тем, что ей скоро рожать, а в этих «роскошных» немецких посёлках нет ни одного медработника. Кто же будет принимать у ней роды? Поэтому нас отвезли в город Баланду и «распределили» в избу местного хозяина. Это был угрюмый совершенно неразговорчивый тип. Он сразу же закрыл красивую горницу на ключ, так что нам пришлось «размещаться» в т.н. «черной избе». Там были широкие подвесные полати, большая подвесная люлька, прекрасная лежанка на печи и ещё широкие лавки у оконцев избы...Мы вечером разместились, как сумели, в этой крестьянской хате. А утром мы с мамочкой отправились в местную лавку, где она купила много нужных вещей, в том числе отрез чёрного сатина и мотки разноцветных ниток мулине. В избе бабушка раскроила чёрный сатин, и мама принялась вышивать на нём красивые васильки. Через три дня родилась очень симпатичная чёрная мужская рубашка с васильками, и это изделие бабушка и мама подарили нашему мрачному хозяину. Вначале он возражал, «отнекивался», но затем надел свою обнову, которая пришлась ему впору. И этот человек словно преобразился! Он сразу же объявил маме, что, когда родится малыш, она может перебираться в горницу. Там сразу «появилась» прекрасная двуспальная


кровать с пышной периной и подушками, а также с красивыми одеялами. Кроме того, в горнице были открыты ставни, и тёмная мрачная комната превратилась в светлицу!
Вечером 29 октября мы с бабушкой Катей повели мамочку в больницу, потихонечку передвигаясь через огромное вскопанное картофельное поле, потому что другой дороги от нашей хаты к больничке не было. В больничке мы «сдали» мамочку медперсоналу, а когда утром пришли узнать, как обстоят дела у мамочки, нам сообщили радостную весть, что роды прошли нормально, и на свет появился хорошенький мальчик~ Мы с бабушкой тут же назвали этого мальчика Матвейкой — в честь его деда Матвея Тукалевского!
Когда мамочку выписали из больнички, её привезли к нашей избушке на «дряхлой» машине скорой помощи. Там её ждала «роскошная горница», очень тёплая и очень уютная комната! А ещё дед — хозяин принёс какое-то старое деревянное корыто и сделал из него отличную подвесную «люльку» для новорожденного!
Не помню, каким образом мы узнали, что за нашими семьями посланы машины, которые заберут нас из Баланды, из немецких посёлков и повезут всех в город Балашов. Машины действительно пришли, это были два автобуса и грузовик «студобеккер». Мама с Митенькой решила ехать в кабинке этого грузовика, а остальные семьи, в том числе и мы с бабушкой, ехали в одном из автобусов, который совершенно не отапливался, а из всех его щелей дул ледяной ветер. Наш «эшелон» несколько раз останавливался в каких-то посёлках, там искали какой-нибудь тёплый дом, где бы мамочка могла перепеленать новорожденного Матвейку и покормить его.
Наконец-то мы добрались до города Балашова, до его центра, и нас подвезли к ДНС ( Дом нач. состава). В этом доме для всей нашей большой группы была выделена просторная трёхкомнатная квартира, в которой абсолютно не было мебели! Но нам не привыкать, достали свои «клумаки» и разлеглись на них по полу. Маме выделили самую маленькую комнату, абсолютно пустую и страшно холодную, как температура воздуха на улице. Не помню, каким образом мамочка нашла тёплое пристанище для себя с малышом в доме напротив, где не было батарей, но была печка, которая топилась. Там мамочке выделили крохотный уголок, где она на ящиках устроила «лежанку» для себя и Матвейки. Но, несмотря на все осторожности, Митенька всё же просудился, и у него началось воспаление лёгких. Малыш был практически обречён... Но мама устроила огромнейший скандал в штабе округа, поскольку она узнала, что в местном госпитале простуженных раненных лечат неким пенициллином, который привозят наши союзники из США. Мамочка дозвонилась до самого высочайшего начальства страны, и она добилась чтобы Матвейке стали вводить это американское лекарство. Вскоре Матвейка выздоровел!
Однажды в Балашов по своим «секретным делам» приехал папочка, который нашёл возможность хотя бы на полчаса увидеть своего маленького сынишку, затем он снова отправился на фронт...
Несмотря на то, что фронт приближался к Балашову, наша «киевская группа» ничего не боялась, и летом группа даже получила небольшие участки земли «под огороды». Мы с бабушкой не могли обработать весь большой огород, но всё-таки посадили на наших грядках немного зелени: лук, салат, щавель и укроп.
По решению дам нашей группы, наш «киевский отряд» решил ехать дальше на восток, конкретнее, прямо в Казахстан. Когда мы прибыли в город Актюбинск, то выяснилось, что наша «киевская группа», увы, распалась: кто-то поехал в Алма-Ату, а кто-то отправился в Ташкент. Но мамочка решила далеко не уезжать и остаться в Актюбинске. Несколько дней мы жили на вокзале, затем мамочке предложили работу с жильём приёмщицей в объединении «Заготживсырье». Там нам выделили «жильё» - дощатую кладовку - в огромном складе, где сушились шкуры убитых коров и быков. В этой «дощатой квартире» была печурка, на которой можно было сварить пищу и заварить чай. Конечно же, и в бараке, и в нашей «квартирке» стоял ужасный смрад, а выветрить его было невозможно, поэтому терпели. Матвейка временами захлёбывался от кашля, видно этот смрад его также раздражал.


Начался учебный год, и я стала ходить в русскую школу, расположенную, примерно в
1,5 км. от нашего жилья. Осень была сухая, прохладная, и я распахивала своё пальтецо-
очищала свои лёгкие от смрада бойни. Но неожиданно тяжело заболела бабушка Катя, и
врач дал страшный диагноз — «брюшной тиф». Через несколько дней этот тиф «съел» и
меня, но что конкретно со мной было — абсолютно не помню. Очнулась я на матрасе,
лежащем на земляном полу барака тогда, когда рядом со мной и бабушкой лежали уже и
мамочка с Матвейчиком. Ходить, или хотя бы сидеть я не могла, в таком же
беспомощном состоянии была и мама. Одна лишь бабушка Катя, которая ещё во время
Гражданской войны переболела сыпным тифом, могла передвигаться в бараке и хотя бы
давать нам пить. Удивительно, но у меня во время тифа было много красивых снов: меня
окружали цветущие сады и спелые сладкие вишни...
И всё же мы «выкарабкались» из этого тифозного ада! Нам военкомат сразу дал
документ на «подселение» в домик русской женщины — вдовы. Её муж погиб в боях под
Москвой, и она осталась с двумя малыми детьми на руках в этом ужасном Актюбинске.
Дом успел до войны построить муж, и сделал он его в русском стиле. Посредине дома
стояла большая русская печь с плитой и духовкой. При печке была подстроена
«лежанка». Нам хозяйка уступила меньшую часть дома, где не было плиты, но зато была
духовка, которая нас хорошо обогревала. Там же стоял топчан, на нём спала мамочка с
Матвейко, а мы с бабушкой спали у печки на тёплом полу. По тёмным вечерам обе
мамочки уходили на «добычу дров». Это были вывески, указатели, штакетники парка и
его качели, а также скамейки. Наша мама в этих походах не была одинока, поскольку
Актюбинск был заполнен несчастными русскими семьями, отцы и мужья которых
сражались на фронте. А казахские дома согревались «плитками» кизяков, материал для
которых «производил» домашний скот.
Неожиданно мамочка нашла для себя работу — она стала кочегаром, и топила
огромные котлы в столовой артиллерийского училища. Мне помнится, что пищевые котлы
находились где-то наверху, а топки располагались внизу. Мамочка работала там сутки, а
затем два дня отдыхала, её руки и лицо пропитались чёрными угольными «точками».
Поскольку порции еды, которые она там получала, были очень большими, мамочка домой
приносила половину своей еды, и это для нас было очень важно!
А я продолжала ходить в русскую школу, которая теперь находилась всего
в 2-х кварталах от нашего жилья. Там на большой перемене детям фронтовиков и
эвакуированных давали стакан горячего и чуть — чуть сладенького чая, вдобавок-
плоскую булочку. Когда заболела баба Катя, а мамочка работала, я ходила в школу вместе
с Матвейчиком, который спокойно спал за моей спиной. Иногда во время урока он
просыпался, но не плакал, не шумел, а внимательно слушал, что говорит учительница.
Во второй четверти стало известно, что в нашей школе открылся класс обучения игры
на фортепиано! Это было настоящее чудо! Конечно же, туда записалось много учеников,
от которых требовалось приносить с собой кусок угля или полено, чтобы нагреть печку
«буржуйку», ведь холодными пальцами играть на пианино совершенно невозможно!
Мама вместе со мной пришла в этот кружок, чтобы познакомиться с преподавателем, и
здесь мы изумились, ведь преподавателем был профессор киевской Консерватории Павел
Сарачан! Оказывается он вместе со своей женой — бывшей оперной певицей — ехал вместе
с артистами и педагогами Консерватории в эшелоне в Ташкент. Но в пути жена тяжело
заболела тифом, и её сняли с поезда. После больницы профессору Сарачану предоставили
хорошую комнату с «буржуйкой» в нормальном доме, но работу в Актюбинске профессор
Консерватории не нашёл, поэтому взялся за этот кружок.
Весной бабушка Катя приняла решение ехать на Дальний Восток к Тукалевским, туда
же звали и мамочку Тоню с детьми, но мама почему-то отказалась, и бабушка Катя уехала
одна. А нас снова ждало новое приключение: мамочка узнала, что южнее Актюбинска в
прекрасном военном санатории требуется опытная медсестра для ухаживания за
больными и раненными, а ехать туда надо по железной дороге.
И мамочка решилась: она быстренько собрали наши «клумаки», купила билеты, и мы отправились. На нужной нам ж.д. станцию, мы увидели парки, клумбы, сады и даже фонтаны. Оставив нас с Митенькой в этом «раю», мамочка понеслась в санаторий. Её не был примерно час, но мы не грустили, а любовались фонтаном, цветами, птичками и бабочками. У нас были бутерброды, был горячий чай в термосе, а красивая природа вокруг нас поддерживала великолепное настроение.
Когда прибежала мамочка, она была в слезах и чем-то очень расстроена. Тогда я пристала к ней с вопросом: «А мы будем здесь жить?», мама ответила отрицательно, и ещё она пояснила, что в этом санатории лечатся больные солдаты и командиры с последней стадией туберкулёза. Это означало, что дети здесь могут очень быстро заболеть этим проклятым туберкулёзом. Я испугалась, что и мне, и Матвейке каждый день будут делать какие - нибудь уколы, поэтому обрадовалась, что мы уезжаем из этого «заразного санатория». Так мы и вернулись в ужасный Актюбинск...
Когда мамочка успокоилась, она стала раздумывать, куда нам лучше ехать — на Дальний Восток к дедушке Тукалевскому, или же к своему брату Кириллу, который жил в Сибири и работал там агрономом. Сибирского дядюшку я совершенно не знала, поэтому сказала мамочке, что мне очень хочется попасть к дедушке Матвею. Но мама приняла решение ехать к своему братцу Кириллу.

 
Сибирская повесть.
=========================
Итак, из Актюбинска мы отправились на поезде в Сибирь, сделав всего лишь одну пересадку. Не помню, сколько дней мы ехали, но однажды утром мама сказала, что к обеду мы прибудем на станцию Кимельтей, и там нас будет встречать дядя Кирилл. И мы, действительно, приехали на эту станцию в середине дня, однако никакой станции там не было, это был просто разъезд, где поезд стоял всего три минутки. Мама сбросила вниз все наши «клумаки», передала вниз, в руки дяде Кириллу Матвейку, затем спрыгнула на насыпь я, а за мной и мамочка. Дядюшка сложил в телегу наши «тощие» пожитки, а затем сели и мы. Я в поезде очень укачалась, поэтому у меня начались рвоты. Дядюшка остановил телегу и стал на меня орать, что я демонстрирую «барские штучки», но меня продолжало тошнить, а мама стала мне говорить, чтоб я «сдержалась». Именно так началась самая страшная «глава» моей «Сибирской повести».
Ехали мы около часа, но, наконец, телега привезла нас в посёлок Игнино, и мы подъехали к большому деревянному дому, половину которого занимала семья дядюшки Кирилла. Я умылась очень холодной водой во дворе у умывальника, чтобы как-то «отвести» от себя тошноту и головокружение. Дядюшка подошёл ко мне и сказал, что завтра он меня разбудит очень рано, потому что мне надо копать картошку на огороде. Я ответила, что, к сожалению, делать это не умею, не приходилось, но дядюшка вскипел и зло ответил, что он сделает здесь из «белоручки» настоящего человека и научит меня здесь всякой работе. Так началась моя жизнь в Сибири...
В большом барачном доме дяде принадлежала лишь его половина — две комнаты и кухня. В семье дядюшки было двое сыновей: старший сын - калека Тарас, и младший-Виталик, который учился в каком-то военном училище в Иркутске. Тётушка Раиса, фармацевт по образованию, уехала в Иркутск, чтобы забрать из больницы домой сына-калеку. Калекой он стал по своей неосторожности, прыгая с обрывистого берега в речку. Когда Тарасика привезли домой, я очень испугалась. Не знаю, сколько тогда ему было лет, но он выглядел страшным длинным скелетом, у которого не действовали ни руки, ни ноги, да и голову поворачивать он почти не мог. Тётя Рая сказала, что теперь я буду заботиться о Тарасике и постоянно дежурить у его постели, «опекать» его во всех делах. Прежде всего, я была обязана подавать ему и убирать судно, и тётушка показала мне, как я должна «вкладывать» и «вынимать» член Тарасика из судна. К Тарасику приходили его

школьные друзья — взрослые парни, которые очень зло потешались надо мной в этих операциях с судном, и Тарасику нравилась эта «забава».
Началась первая учебная четверть в школе, и я туда ходила каждое утро, но делать уроки мне было негде, да и некогда. В горницу к Тарасику я прибегала по его первому зову, а если присутствовали его друзья, он обязательно устраивал какое-нибудь «шоу», чтобы унизить меня. Заступиться за меня было некому, и я тихонько плакала за печкой на своей лавке... Но во мне зрел «бунт»! Поэтому однажды я забрала утром с собой в школу свои нехитрые пожитки, а после конца уроков вместе с учениками, живущими на ферме, где работала мамочка, пошагала на эту ферму...
Нет желания описывать, какую «бучу» подстроили мне в школе родственники за то,
1
что я «бросила Тарасика»! Во-первых, кто — то «науськал» школьников, что я, якобы,— жидовка — поэтому мне стали устраивать на переменах «тёмную», т.е. бросали на голову пальто или ватник, затем колотили меня и по спине, и по голове...Самое обидное, что у меня-то как раз нет «еврейской крови», а у Тарасика есть, потому что его мамочка-чистокровная киевская еврейка. Но, видимо, Тарасик это обстоятельство тщательно скрывал. Удивительно, но я не плакала, никому не жаловалась, не боялась и всё
переносила, стиснув зубы. В конце — концов, все эти «боевые фокусы» школьникам надоели, и они оставили меня в покое. Теперь я жила с мамой и Митенькой на ферме, а ранним утром ходила с фермы в школу вместе с ребятами, живущими на той же ферме. Теперь они всегда могли заступиться за меня, такой у них в школе был закон.
На ферме мы вначале жили на сцене местного клуба, точнее, наша комнатка«гримерка» - находилась на сцене. Там был шикарный диван, двухэтажная кровать, небольшой столик и такой же шкаф для одежды, а в углу «гримерки» стояла печка-буржуйка. Она была нашей «спасительницей», а «горючего материала» вблизи фермы было предостаточно. Вскоре мамочку пригласили стать заведующей ясельками, тем более, что она имела документ о своём образовании, как воспитательница и ясель, и детсада. После приёма на эту работу маме выделили «отсек» в тёплом бараке, но мамочка решила жить с Митенькой в ясельках, потому что там было всегда тепло и чисто, а я осталась хозяюшкой нашего «барачного отсека».
Поскольку у меня была проблема с зимним «обмундированием» и обувью, местные власти выдали мне большие жёлтые ботинки на деревянной подошве, которые находились в тюке «гуманитарной помощи США». Я надевала шерстяные носки, наматывала на них суконные портянки, затем обувала эти «заморские ботинки» и в них шагала в школу. Это было опасно, потому что к подошве моих «деревяшек» сразу же липнул снег, и я часто падала. Да и пальтецо моё, привезенное ещё из Черновиц, не спасало от сибирских морозов, поэтому, добравшись до школы, я снимала свои деревянные башмаки и ставила их возле печки, а по классу ходила в тёплых шерстяных носках.
Надо сказать, что сибиряки очень заботливо относились к семьям тех, кто сражался на фронте: в школе, на большой перемене нас подкармливали щами и какой-нибудь кашей, чаще всего пшенной или гречневой, и на «закуску» мы получали стакан сладенького чая! А тем временем, морозы крепчали, ведь наступила настоящая сибирская зима, и ходить в деревянных ботинках стало даже опасно. Поэтому однажды, неутешно расплакавшись, я написала папе письмо, но совсем другое — без картинок и «сладких» рассказов. Это была слёзная детская жалоба, примерно такая: «Папа, скорей приезжай и забери меня, а то у меня ножки отмерзнут в деревянных башмаках, а ещё волки меня загрызут... »
Примерно, через три недели, в воскресенье, в наш совхоз приехали какие-то огромные грузовики, и все жители нашего барака помчались узнавать, что и кому привезли. Но я ничего и ни от кого не ждала, поэтому, закутавшись в свой киевский «кожушок» спокойно слушала трансляцию из Москвы. Надо сказать, что мой «кожушок» происходил не из Киева, а из Черновиц. Вначале это было просторное темно-бордовое драповое пальтишко, но потом мама решила его утеплить, и изнутри был подшит овчинный кожушок. Я это пальтишко носила уже более трёх лет, поэтому из него «выросла».


Шум под окном барака нарастал, затем в барак зашла группа женщин, которые стали спрашивать у меня моё имя и фамилию. А ещё они поинтересовались, жаловалась ли я отцу на фронт, что у меня нет тёплой одежды, обуви, рукавиц... Естественно, я подтвердила, что жаловалась папочке, а затем стала показывать этим женщинам, в каком жалком состоянии находится вся моя «зимняя одежда». Рассмотрев мои «обноски» и особенно деревянные башмаки, женщины переглянулись между собой, затем, прекратив свой «допрос», стали складывать передо мной новые вещи: прекрасную овчинную шубейку, тёплую заячью шапку с длинными ушами, кожаные рукавицы, а внутри их шерстяные перчатки и аккуратные чёрные валенки. А для Матвейки привезли маленькую шубейку, шапку — ушанку и валеночки. Затем эти тётеньки заставили меня написать папе письмо и перечислить в нём все те вещи, которые нам вручили. Я с удовольствием выполнила это «задание».
Естественно, одежду привезли не только мне, а всем семьям фронтовиков, поэтому в барак набилось очень много народу, и каждый что-то примерял, и каждому что-то выдавали. А я, укрывшись новым кожушком и надев нежную заячью шапку, сладко уснула...
Когда окончились «жёсткие» сибирские морозы и началась весна, мы на поезде уехали в Ярославль к маминой сестре тётушке Людмиле. Ехали мы в битком набитом пассажирском вагоне, а кормил нас Матвейка, которого я давно научила петь все фронтовые песни. Как только Матвейка своим чистым нежным голоском запевал Катюшу, или какую-нибудь «военную» песню, пассажиры одаривали его пирожками, яблоками, колбаской, красной рыбой или консервами. Митенька этим очень гордился и предлагал мне отвести его в соседний вагон, чтобы и там исполнить маленький «концерт», но мама не разрешала. Так, обеспеченные едой, благодаря Матвейке, мы прибыли в город Ярославль, где жила мамина сестра Людмила Хоржинская. Её супруг — комиссар дивизии — погиб на фронте, и тётушка пришлось одной заниматься детьми. Старший ребёнок — сын Валентин - ещё в раннем детстве повредил себе позвоночник, поэтому он едва-едва передвигался, а младший ребёнок — Татьянушка — была ещё совсем крохой, требующей постоянного ухода. Естественно, тётушка вынуждена была нанимать в помощь себе нянечку. Но с приездом мамы она могла вздохнуть с облегчением, потому что её приехавшая сестра была опытным медработником, она умела обращаться и с малышками, и с больными детьми.
Квартира у тётушки Люды была огромная, и располагалась она в центре Ярославля-недалеко от Набережной. Вскоре тётушка записали меня в лучшую местную школу, где я «потрясала» учителей своими «сибирскими знаниями» всех школьных предметов. Но с помощью высоко профессиональных педагогов, которые проводили со мной дополнительные уроки, у меня в дневнике стали появляться даже четвёрки. В середине мая месяца и мама, и тётушка Люда стали собираться на Украину, поскольку она уже была освобождена от фашистов. Тётушка распродала почти всю свою мебель и другие ценные вещи, а оставшееся имущество собрала в дорожные «тюки». Затем она приобрела ж.д. билеты на всю нашу «ораву», и мы поехали в Киев.
Первое, что мы с мамой сделали в Киеве, помчались посмотреть на свой дом и свою квартиру, благо дом был близко от ж.д. вокзала Увы... Разбомбленный ещё в самом начале войны, дом был превращён в руины... Единственное, что мы увидели, поднявшись по сохранившимся лестницам на «свой» этаж, была большая голубая ванна, торчащая из руин на уровне первого этажа...
... Перекусив на киевском вокзале горячими пирожками и водичкой «ситро», мы с криками, просьбами и рёвом детей «втиснулись» в вагон поезда, идущего в Белую Церковь. Выгрузившись на белоцерковском вокзале, наш шумный коллектив, очень похожий на цыганский табор, стал искать возможность доставки детей и вещей к бабушкиному дому. Ни трамваев, ни автобусов в городе, естественно, не было, поэтому мамочка отправилась искать деревенский транспорт. К счастью, такой транспорт был

найден, это была огромная то ли телега, то ли арба. На неё загрузили всё «барахло», и сопровождала этот транспорт мамочка. А на вторую, «нормальную», подводу села тётя Люда с малышкой Танечкой, братиком Валентином, а также я с Матвейкой. Вот такой «эшелон» родычей и приехал к старенькой бабушке Явдохе.
Тётя Люда сразу же облюбовала глиняную мазанку тётушки Евы, выселив оттуда случайных жителей, она разместила там своё семейство, а также всё имущество, привезенное из Ярославля. А у нас с мамочкой проблема оказалась более сложной...
Построенный нашим дедом Иваном Тодосиенко ещё до Революции двухэтажный особняк, с полуподвалом, предназначался для поселения там большого семейства: трёх сыновей и трёх дочерей. Но органы советской власти определили деда в богачи, не принимая во внимания то обстоятельство, что семья деда был многодетной! Ведь он имел шесть детей, поэтому вынужден был построить большой дом, в котором предусматривалось расселение всего большого семейства. Однако никакие благие объяснения деда не принимались во внимание, и дом был «реквизирован», передан аптекарям, а деду с бабушкой оставили только полуподвальный этаж. Теперь же жить в этом затопленном полуподвальном этаже было невозможно, поэтому и разместилась бабушка, а также её дочь с детьми наверху, в той части дома, которая имела выход только во двор. Естественно, «аптекарские власти» торопились всех нас немедленно выселить, но сделать это не могли, поскольку и мама, и дети были членами семьи полковника, фронтовика.
Тётя Люда была очень деловой и решительной женщиной, поэтому она ещё до окончания войны стала добиваться квартиры в Киеве, для поселения там жены, сына-инвалида и маленькой дочери погибшего в бою комиссара дивизии. Забегая вперёд, можно сказать, что тётушка этого добилась, и она переехала в Киев...

Сладкое лето в Старой Ушице.
=============================

 
В конце войны в Белую Церковь прибыла старшая сестра мамочки — тётушка Ева, которая всю войну прожила в Армении, где до войны служил её муж — полковник Григорий Рысич, поляк по происхождению. В семье тётушки Евы было трое детей: сынВиктор, дочери — Бронислава и Адель. Все они разместились в мазанке, которая считалась семейной собственностью тётушки Евы. Едва семья устроилась в своей мазанке, как пришло письмо от мужа тётушки — дяди Григория Рысича. Он приглашал всю свою семью, а также семью сестрицы Люды и сестрицы Антонины приехать «на курорт» в маленький украинский городок Старая Ушица», где дядюшка Гриша, подполковник, был назначен на должность военкома. После «Приглашения» прибыла машина с «сопровождающим лицом», поэтому сестрицы долго не раздумывали, и «сборный отряд» отправился в Старую Ушицу. Вот его состав: тётушка Ева и её дети - Виктор, Бронислава, Адель; тётушка Люда с ней дети: Валентин и крошка Татьянушка; тётушка Антонина с ней — Мирослава и Матвейчик. Мы ехали в таинственный для нас город Старая Ушица совершенно спокойно и с большим удовольствием. В дороге я страшно укачивалась и другие дети также, поэтому машина часто останавливалась где-нибудь у колодца или водопроводного крана, и мы там умывались, охлаждались, а потом в машине снова потихоньку засыпали...
Город Старая Ушица оказался небольшим и очень тихим городком. Дом, выделенный дяде Грише, как военкому, можно было назвать даже виллой. Он вроде бы был одноэтажным, но там имелся красивый балкон, на который можно было забраться по очень крутой лестнице. Полы в доме были тёмно-бордового цвета и сверкали они, как зеркало, но зато мебели в этом доме абсолютно не было. Поэтому для обеда просто ставились «козлы», на них укладывали длинные доски, закрытые клеёнкой, а вместо стульев были также сделаны из досок длинные скамейки. Подготовкой пищи занималась в основном наша мамочка Антонина, поэтому братец Митенька снова был моим
«хвостиком» на спине. А спали все взрослые и дети на полу, на добротных матрасах
Вокруг дома был фруктовый сад, но яблоки и груши ещё не поспели, но нас радовали
крупные и очень сладкие вишни, а может это были черешни. Иногда в наш дом привозили
ещё крупную сладкую клубнику, вероятно, это делал дядя Гриша, когда мы все ещё спали.
Главным пунктом нашего маршрута была речка Прут, которая отделяла Старую
Ушицу от Молдавии. Ничего мы там молдавского не видели, потому что весь другой берег
реки Прут представлял собой высоченную каменную скалу. Вода в Пруте была ледяная, а
течение было просто «бешенным», поэтому купаться долго в Пруте никто из нас не мог.
Поныряв несколько раз, мы ложились на горячую гальку и сладко дремали, пока наши
спинки не сжигало солнышко. Тогда мы снова бросались в ледяной Прут, и снова
вылезали греться на горячие камушки. Обычно нам давали с собой огромный арбуз, и мы
с удовольствием поедали его розовую сладкую мякоть. Когда же наши желудки объявляли
нам «революцию», мы мчались к дядиному «дворцу», где нас уже ждал чудесный борщ,
какая-нибудь кашка с котлеткой плюс компот, приготовленные мамочкой и тётей Евой.
Но очень уж быстро кончилось это «волшебное лето», пора было уезжать Виктору
Рысичу в Петербург, в свою «медакадемию», да и нас, учеников, уже поджидали школы,
поэтому дядя Гриша снова подогнал машину-газик к нашему любимому «дворцу»,
который отвёз и нас, и наших мам к поезду...
Прощай, милая Ушица!

Борьба за отца.
              =================== 
Когда закончилась Великая Отечественная война, на Украину, в том числе и в
Белую Церковь, было переведено из Германии очень много воинских частей. Естественно,
что офицерский состав, не желая жить в казармах, искал для себя жильё в частных домах.
По той же причине в глиняную мазанку тёти Евы подселялись офицеры. Тётя Люда в этой
мазанке занимала с детьми — калекой Валентином и малышкой Таничкой - большую
комнату, а в маленькой комнатке поселился полковник с покалеченной ногой. Он был с
Кавказа, не помню точно, осетин или грузин, но он был очень добрым человеком. Хотя
полковник уже выписался из госпиталя, его раненая нога пока не позволяла ему ходить,
поэтому он был «лежащим». Врачи посоветовали ему принять 12 уколов в больную ногу
каким-то «закордонным» лекарством. Тётя Люда посоветовала этому полковнику
попросить мою мамочку, очень опытную фельдшерицу делать эти уколы.
Во время беседы со своим «подопечным» мамочка узнала, что он прибыл из
Краснодара, где обосновалась его танковая дивизия. Естественно, мамочка спросила, не
знает ли он, случайно, полковника Тукалевского. Тут же выяснилось, что этот кавказец не
только знает папочку, но он бывал даже у него дома в гостях, и познакомился там с
папиной «фронтовой женой». Естественно, у мамочки от всего услышанного началась
истерика, потом она потеряла сознание. Вместе с мамочкой ревела и я, и Матвейка. Тогда этот генеральный танкист стал всех нас уговаривать прекратить рёв и начать
разработку плана немедленного внедрения дочки Мирославы в «семейство» папочки.
Не помню, сколько дней длилась эта подготовка, но однажды, когда я прибежала из
школы, мамочка уведомила меня, что я поеду в Краснодар искать папу. До станции
Кавказская я буду ехать с заместителем полковника, лежащего в мазанке, а на той
станции заместитель полковника поможет мне сделать пересадку в поезд, следующий в
Краснодар. Так всё и началось. Что мне в дорогу могла дать мамочка, ведь все мы были в
ту пору «голодранцами»? Все мои «вещи» вместились в старенький школьный портфель,
а в «авоську» мамочка положила несколько бутербродов с салом и ещё две поллитровки
кипяченой водицы, заправленной заваркой.
Из Белой Церкви до станции Кавказская, я ехала, как «У Бога за пазухой». А на этой
Кавказской мы с заместителем полковника помчались на вокзал за билетами: он купил

мне билет до Краснодара, а себе - на Кавказ. Сразу же мы буквально «рванули» к вагону
краснодарского поезда. Там в одном из вагонов сидел молодой офицер, направляющийся
также в Краснодар. И мой провожающий поручил молодому офицеру довести дочь
полковника Игоря Тукалевского прямо до его рук. Естественно, молодой офицер
пообещал всё точно исполнить, и доставить дочь полковника Тукалевского прямо в его
кабинет. Ехали мы, примерно, 4 часа, а когда прибыли в Краснодар, офицер повёл меня в
городскую комендатуру. Оказывается, папочка был заместителем военного коменданта
города Краснодара, разумеется, он не мог предвидеть, что прямо в его кабинет прибудет
любимая доченька.
Как я плакала, точнее истерически ревела в объятиях папы, невозможно даже
представить... И папа очень растерялся, он не знал, что со мной делать, поэтому «баюкал»
меня, как малышку, а я буквально «вцепилась» в одежду и тело папы, как зверёныш.
Потом, видимо, от рыданий, мне стало плохо, я начала терять сознание, и папа вызвал
военного врача. Не помню, совершенно, этой «фазы» встречи с папой... Но когда мне
сделали какие — то уколы, я постепенно начала «утихать», и вскоре заснула, поэтому
папочка уложил меня на маленькую кушетку, накрыв своей шинелью...
Проснулась я уже поздним вечером, в седьмом часу. Папа сидел возле меня, видимо он
абсолютно не знал, что же со мной делать'~ Вести меня в квартиру, где он живёт со своей
«военно-полевой» женой, папа не решался. И тогда «штурм» начала я. Во-первых, я
соврала папе, что мы с мамочкой давно знаем о его «полевой жене», но мы считаем, что
это «временный коклюш», и его можно очень быстро вылечить. А теперь мне надо
помыться с дороги, переодеться и лечь спать, ведь уже скоро будет 8 часов вечера! Так
что папочка должен меня отвести в свою квартиру, я отдохну, умоюсь, а если папа
«выберет» не меня, а «фронтовую тётеньку», то пусть сразу же купит мне обратный билет,
и я отправлюсь к мамочке и Матвейке.
Не знаю, сколько времени папа обдумывал мой или какой — то свой план, но всё же мы
вышли из штаба, и папин водитель отвёз нас в центр Краснодара. Я заметила, что этот
город, как и Киев, тоже страшно разрушен. Мы приехали к чудом уцелевшему Дому
Красной Армии, проехали какой-то длинный туннель и поднялись на второй этаж, над
этим туннелем. Там нас встретил длинный коридор, в котором располагалось чьё то
жильё, т.к. в этом коридоре стояли кровати и тумбочки, а на кроватях сидели женщины с
детьми. В конце этого «жилого коридора» была дверь, и когда папа открыл эту дверь, мы
попали в узкую, богато обставленную, комнату с одним окном. Там стояло широкое ложе,
накрытое нежным кружевным розовым покрывалом, а на окне висела очень красивая
кружевная занавесь и плотные непрозрачные шторы. Напротив кровати стоял небольшой
стол, пару кресел, короткая кушетка и стулья с мягким сидением. На тумбочке у кровати
стоял роскошный немецкий приёмник марки Telefunken, а справа, у входных дверей,
находились комод и большой гардероб.
Я была так измотана и дорогой, и драматическим положением, что заявила папе, что
сегодня отдохну, а завтра пусть он отправит меня к мамочке, поскольку теперь я дорогу
знаю, и смогу добраться даже одна. С тем я на кушетке и уснула, но сон мой был
тревожным, ведь я ожидала и боялась, что вот-вот войдёт папина «фронтовая подруга»,
но, к счастью, она не пришла. А утром папочка забрал меня с собой на работу. Там, в
военной столовой, я позавтракала, потом папин помощник повёз меня в военную
пошивочную мастерскую, где сняли мой размер и обещали сшить «школьный наряд»,
нарядное платье и зимнее пальто. Не забыл папочка также сменить мою «обувку»,
поэтому спустя некоторое время у меня появились щегольские сапожки из блестящего
хрома, а ещё какая-то зимняя немецкая обувь, но не валенки.
Школа, куда папочка записал меня, находилась очень близко от папиного жилья, но
встретили меня там довольно «прохладно», и после первого же «проверочного» диктанта
пообещали принять меня снова в седьмой класс, дескать, я «запущенный ученик», и в 8-
ом классе мне не место. Но папочка поднял там такую бучу, что переводить меня никуда

уже не хотели, но пообещали папе, что со мной русским языком теперь будет заниматься
дополнительно, после уроков, молодая учительница. Это мне очень помогло, а с
математикой я и сама справлялась, да и папочка вечером мне помогал и по алгебре, и по
физике.
А дома, наконец, появилась папина «полевая жена». Она сразу начала указывать мне,
что можно трогать, а что нельзя, и ещё она пояснила, что всю свою одежду я должна
складывать не в её шкаф, а на газетки, которые она настелила на полу возле шкафа.
Естественно, я пожаловалась папе, сказала, что эта тётенька считает меня нищенкой с
базара, и мои вещи выбрасывает из шкафа. Естественно, папа вечером начал с тётенькой
беседу, но она так орала, так визжала, что я ушла из комнаты к соседкам, которые всецело
были на моей стороне. Наоравшись, тётенька перебила все чайные чашки, из которых я
пила чай или компот из банки, заявив папочке, что я разношу «украинскую заразу».
Всё это кончилось тем, что однажды, когда я пришла из школы, тётенька приехала с
молодым лейтенантом, назвав его своим мужем, и они вдвоём начали выносить вещи из
комнаты. Тут уж не выдержала я, стала орать: << Грабят, воруют!» так громко, что
прибежали все соседки, они же вызвали военный патруль, который имел право проверить
все документы вторгшихся людей. Патруль попросил «тётеньку» предьявит документ о
том, что она является супругой полковника Тукалевского, поэтому имеет право
забирать его вещи, а молодого лейтенанта патруль вообще арестовал, обвинив в «грабеже
квартиры полковника». Все многочисленные соседки подтвердили, что эта комната
принадлежит полковнику Тукалевскому, а дамочка только иногда «приходила к нему в
гости».
Судя по всему, папочка негодовал более всех! Во-первых, он узнал, что один из его
помощников состоял в «интимной связи» с его «фронтовой женой», а, во — вторых, папа
убедился, что эта дамочка хотела его открыто обворовать только за то, что к нему
приехала родная дочь. С тех пор «визиты» дамочки прекратились, и я успокоилась.
Вскоре папочку вызвали в Москву, поскольку его решили перевести на Дальний Восток.
Мне кажется, это было своеобразным наказанием полковника за «амурные дела». Пока
папочки не было, меня опекала другая представительница «папиных фронтовых подруг».
Её звали Тамара, и папа на фронте спас это дикое существо, которое обнаружили в окопе
вблизи штаба. Вид у неё всегда был, как у <<блатных», да и разговаривала она на том же
диалекте. У папы в штабе она числилась кем-то вроде курьера или «денщика», хотя такой
должности вроде бы и не было. Скорее всего, расставаться с этим «чудом» папа не хотел,
жалея её.
Когда папочка вернулся из командировки, мы сразу же поехали в Москву. Там папа
устроил меня у своей двоюродной сестры Маруси Папировской, которая жила в
Покровско — Стрешнево, там же я ходила в школу, которая находилась довольно далеко. А
где в Москве жила Тамара, я не знаю.
В тот период времени двоюродный брат папы Виталий Папировский занимал очень
высокий пост: он был генералом КГБ. Предполагаю, что он принял серьёзное участие в
папиной судьбе, и папа получил назначение в штаб Дальневосточного Военного округа в
город Хабаровск. И когда закончились все «процедуры» папиного перевода, мы с ним
поехали поездом на Дальний Восток. К моему удивлению и расстройству в вагон кроме
меня и папы села Тамара. Папа спал на верхней боковой лавке, а Тамара — на нижней
лавке, только она не ложилась, а стояла у изголовья папы и смотрела на него, как
ненормальная. Соседи по купе очень удивлялись её поведению, тогда я им объяснила, что
эта женщина была на фронте контужена и спас её мой папочка, поэтому она считает его,
чуть ли не Ангелом...
Ехали мы на Дальний Восток в конце апреля — начале мая, и папочка сказал мне, что по
дороге мы будем проезжать ст. Известковая, где живут и работают дедушка, бабушка и
папин родной брат Глеб Тукалевский. Папа по телефону ещё в Москве договорился с
родственниками, что он меня оставит у них, и там я окончу свой 8 класс. Так и



свершилось: на остановке станция Известковая меня сняли с поезда мой дедушка Матвей
и папин брат Глеб.
Поселили меня в квартире дедушки, на первом этаже трёхэтажного корпуса, где сразу
же меня подвергли тщательной «стирке», затем дедушкин знакомый парикмахер
аккуратно подстриг мои кудри, ну а обе бабушки занялись моим гардеробом: стали
строчить на машинке блузочки, юбочки и платья. После приведения меня в «нормальный
вид», я отправилась в школу. После двух первых дней занятий директор школы пригласил
моего дедушку в школу, и заявил, что вряд ли я сумею «окончить» восьмой класс, очень
уж я отстала по всем школьным дисциплинам. Но, это заявление дедушка воспринял
совершенно спокойно, объяснив, что с этого дня со мной будет дома ежедневно
проводиться серьёзная подготовительная работа по всем школьным дисциплинам,
особенно по алгебре, физике и русскому языку.
И это были не просто слова. Дедушка, поляк по происхождению, знал русский язык
на профессорском уровне, посему с первого же вечера начались диктанты. Первые две
недели приводили дедушку в ужас, но он был упрямым и не обращал внимания на моё
нытье, и вечерние диктанты стали моим строго обязательным занятием. Сложнее было с
математикой и физикой, поскольку мои родственники не имели навыков обучения этим
дисциплинам, хотя мой дядюшка Глеб имел инженерное образование. У дядюшки Глеба
была жена Маргарита и две маленькие дочки Лариса и Юленька, а работал он на ст.
Известковая главным инженером небольшого завода. Рабочий персонал этого завода
состоял из осужденных и сосланных мужчин из западных районов России, в основном это
были люди с законченным техническим образованием. Но среди них был один профессор,
который ранее преподавал разные дисциплины в каком-то Высшем учебном заведении в
Баку. Вот дядюшка Глеб и спросил его, сможет ли он заниматься физикой и математикой
с его племянницей. Обрадованный возможностью заняться своей профессией, этот
человек с радостью согласился. Имя у него было очень длинное и сложное, но он сказал,
что я могу его называть Камин. Тогда я «добавила» от себя отчество дяди Глеба, и
получилось Камин Матвеевич. Это обращение к нему очень «прижилось», теперь даже на
заводе его называли именно так.
До сих пор не понимаю, как этот человек сумел «вложить» в мои мозги так много
знаний по математике и физике, но это у него получилось! И через месяц после окончания
всех занятий стало ясно, что лето теперь будет в моём распоряжении! Вскоре в
Известковую прибыли и мамочка с Матвейкой. Поскольку я очень часто посылала маме
открытки и «треугольнички» своих писем, мамочка была «в курсе» абсолютно всех
семейных событий, и она приняла решение ехать на Дальний Восток.
Встретили мамочку в Известковой очень хорошо. Особенно полюбил братика дедушка
Матвей, ведь мальчик носил его имя и фамилию, т.е. был продолжателем рода
Тукалевских! Нашлась мамочке здесь и работа — воспитатель детского сада. Этот садик
был каким-то заброшенным, ютился в старом бараке и не имел даже детской площадки
для прогулок малышей. За один только месяц всё там переменилось, так что мамочка,
вполне заслужено, стала известной и уважаемой жительницей станции Известковая.
Кончалось лето, приближался учебный год, и папа прислал сообщение, что он меня уже
записал в 9-ый класс хабаровской женской средней школы № 2. Мы собрались ехать, мы
— это значит мамочка, Митенька, я и бабушка Катя — неизменный Ангел хранитель всей
семьи Тукалевских. Когда мы прибыли в Хабаровск, то узнали, что наша квартира
находится на улице Серышева, причём, рядом с папиным штабом. Квартира располагалась
на первом этаже очень старого двухэтажного деревянного дома. Папа получил в КЭЧ
необходимую мебель, т.е. столы, кровати, стулья, шкафы, а занавеси на окна мы привезли
с собой — их подарили дедушка и бабушка.
1-го сентября я с папой пошла в школу. Как обычно, были цветы, выступления
родителей и директора школы. Она объявила, что в этой женской школе вводится
школьная форма, как было ранее в женских гимназиях: тёмно-коричневое платье с


белым воротничком и белыми кружевными манжетами, двумя фартуками: чёрным
повседневным и белым — праздничным. Но ещё более неожиданным для меня был факт,
что в этом же здании женской средней школы №2, на первом этаже располагается
Музыкальная школа с отделениями: фортепианным, скрипичным и народных
музыкальных инструментов. После записи меня в музыкальную школу возник вопрос, а на
чём мне заниматься? Ведь наш рояль марки Боксендорф «погиб» в Киеве? Но папочка
успокоил меня, что, дескать, на складе среди воинских трофеев имеются и музыкальные
инструменты, и вскоре нам в квартиру привезли японское пианино марки Jamaha. Так,
неожиданно, просто сказочно, началась моя жизнь и учёба в городе Хабаровске.
Как жили мамочка и папочка между собой, мне даже не помнится, вероятно, оба
смирились, тем более в военных частях, и в первую очередь в штабных объединениях,
началась т.н. чистка: из армии отчисляли очень многих мужчин, а дисциплину в армии
стали «закручивать на гайки>>. Когда кончился первый учебный год, папочка «достал» мне
путёвку в пионерлагерь над Амуром, но я долго там не выдержала: лютая мошка и комары
не давали житья ни днём, ни ночью, поэтому я просто сбежала домой.
А Митенька по-прежнему был под крылом мамочки, но он был мастак на всякие
выдумки, и однажды он «открыл продажу своих изделий». А всё началось с того, что у
калитки, ведущей в наш двор, всегда сидели местные тётушки, они продавали черные и
белые семечки, самодельные карамельки, а также связанные мужские носки крупного
размера. Митенька, понаблюдав за этим «рынком», решил также заняться продажей,
чтобы «заработать на велосипед». Мы долго не понимали, что такое он вырезает из
старых газет, а затем клеит, но в один прекрасный день Митенька вынес в калитку свои
«изделия» и свой стульчик, развернул газету и, положив на неё свои «изделия», стал
покрикивать, как торговки: «Продаю игрушки для маленьких детей!».
Естественно, и для торговок, и для прохожих это был бесплатный цирк, но находились
добрые люди, которые «покупали» Матвейкины изделия, и давали ему какую-то мелочь!
Поскольку первой об этом «магазине» узнала я, то стала уговаривать Матвейку забрать
свой «товар» и немедленно идти домой, но он начал так громко «реветь», что на шум
прибежала и мамочка. Кое-как мы утащили Митеньку и его «товар» домой, но затем мама
пошла с ним на Рынок, где он выбрал себе какую-то «пищалку» и успокоился.
Позади нашего старого дома стояла ещё более старая «развалюха» — дом, в котором жил
подсобный персонал штабных работников. В этом доме не было никаких «квартирных
удобств», поскольку они были во дворе дома, а расселяли в этом доме молодых особ,
которые нанялись на работу в штабе, как курьеры, секретарши и уборщицы. Часто эти
девушки обращались к мамочке с просьбой дать им утюг, позволить что-то застрочить на
швейной машинке и даже с просьбой дать им взаймы немного денег. Мамочка, как
сердобольный человек, помогала этим просительницам, чем могла. К счастью, из
Хабаровска, наконец, уехала «фронтовая девица» Тамара, родившая сына и
провозглашавшая всюду, что этот мальчик — сынок моего папочки. Услышав это, я ревела
от обиды и злости, но, Слава Богу, мамочка её в нашу квартиру больше не впускала. А
когда эта Тамара становилась у нашего окна и орала: «Сыночек, посмотри, здесь живёт
твой папа!», я хватала кружку с водой и обливала эту «демонстрантку».
С некоторых пор повадилась ходить к нам в квартиру девица «мощного деревенского
облика» по имени Надежда, которая стала также работать у папочки в штабе. Она часто
просила у мамочки то нитки, то иголки, то стакан сахара и какой-то иной предмет.
Мамочка никогда не отказывала, но я эту девицу буквально возненавидела за её
настырность и наглость. Однако эту сударыню ничто не смущало, и она продолжала
«попрошайничать», но я была уверена, что она просто «притворяется», чтобы иметь
возможность просто зайти в нашу квартиру.
Вскоре папочка сообщил нам, что весь Военный округ переводится из Хабаровска в
Читу. И ещё он сказал, что уже купил мне путёвку в санаторий Молоковка, который
находится рядом с Читой. Что он говорил маме, я не знаю точно, но вроде бы он сказал,


что пока все семьи остаются в Хабаровске. Я села с папочкой в купированный вагон, и мы
поехали в Читу. Там нас вначале разместили в какой-то военной гостинице, и я вдруг
увидела, что Надька - змея вертится постоянно где-то рядом с папой. А когда Надька
отправилась в комнату папочки, я стала орать во всё горло, что нас грабят! Пришел
часовой - сержант с вахты, открыли папину комнату, и там действительно была Надька.
Она, не растерявшись, не смутившись, заявила, что её полковник Тукалевский послал
«забрать материалы и документы». После этого комнату закрыли и даже опечатали. Когда
вечером папочка пришёл ко мне в гостиничный номер, я заплакала и стала его просить,
чтобы он отправил меня назад в Хабаровск к мамочке, потому что я ненавижу Надьку и не
хочу, чтобы она всё время вертелась возле моего папочки. Вероятно, моя истерика на
некоторое время «затормозила» эту ядовитую змею, и она не стала появляться на моих
глазах, но через три дня всех детей, приехавших с родителями в Читу, посадили в
большой автобус и повезли в санаторий Молоковка.
Если пейзаж Читы уныл и страшен, то Молоковка возникла перед нашими глазами, как
сказочное чудо! Во-перовых, это было в горах, а, во-вторых, это был настоящий лес или
тайга, где росли и сосны, и ели, и липы, и берёзы. Словом, для нас, детей, это была
«красивая сказка»... Нас расселили в большой комнате санатория, причём, мамы жили
отдельно от детей, а нами командовал пИонервожатый. Сразу же мы завязали пионерские
галстуки, изучили строгий распорядок дня, выучили какую-то пионерскую песенку, но
главное — у нас теперь была возможность играть и в пинг-понг, и в теннис, и в волейбол, а
также участвовать в таинственных играх, в которые нас включал пионервожатый.
В Молоковке был неиссякаемый источник прекрасной минеральной воды! Мы её очень
любили, пили много, никаких ограничений на это не было. Ко многим детям приехали
мамы, и я также дождалась приезда мамочки с Митенькой. Она приехала в Молоковку
прямо с поезда, получив от меня почтовую открытку, где я написала, как к нам ехать, и
что путёвку можно купить на месте. Естественно, что мамочка, как опытная фельдшерица,
здесь была очень востребованной, она стала помогать медицинскому персоналу в
обслуживании такого огромного скопления детей. А как опытная воспитательница,
мамочка хорошо знала систему разных игр и соревнований, поэтому персонал санатория
был мамой очень доволен. А когда она ещё стала «выпускать» красочную стенгазету
нашего Молоковского лагеря, её авторитет возрос до небес!.
К сожалению, вскоре окончился уже и «двойной срок» моей путёвки в Молоковке.
Тогда я попросила папу отправить меня в Известковую к бабушке и дедушке. Папа
согласился, и я поехала туда в сопровождении папиного сослуживца, отправлявшегося в
Москву. А мамочка с Митенькой ехать в Известковую не захотела, они отправились в
Хабаровск, где, оказывается, у мамы уже была и новая работа, и даже другая квартира.
Но я обо всём этом узнала только тогда, когда приехала с Известковой вместе с бабушкой
Катей. Папа встретил нас на вокзале, и оттуда мы поехали к уже нашей новой квартире.
Этот район был рядом с центром города, недалеко от Дома Красной Армии и театра
оперетты. Недалеко от нашего дома находился и Медицинский институт.
Ходить в школу мне теперь было довольно сложно. Вначале надо было подняться на
площадь, пройти квартал по главной улице, а затем спуститься вниз, перейти мостик через
речку Чердымовка и примерно 120 метров пройти к школе. И это всё путешествие зимой
«сопровождалось» сильным морозным ветром...
А наша новая квартира на втором этаже старого ветхого дома состояла из двух
небольших комнаток и кухни. Балкон был как бы «оторван», хотя дверь на этот
несуществующий балкон легко открывалась. В ванной комнате был титан, который
можно было быстро разогреть маленькими щепочками.
А мамочка с Митенькой жила теперь далеко от меня в своей новой квартире на улице
Серышева, и мамочка теперь работала в жилконторе, но они часто приходили к нам в
гости. Папа как-то попробовал «пригласить» к нам и свою поганку Надьку, но я
«закатила» истерику и убежала ночевать к мамочке. Поэтому больше таких «визитов» не


было, а мамочка с Митенькой бывали у нас часто, если на дворе не было метели и
сугробов.
Кроме школьных уроков, я имела ещё музыкальные уроки по классу фортепиано.
Вскоре, нам в школе объявили, что при Доме офицеров открывается для девочек кружок
Художественной гимнастикой. И хотя абсолютно никто в школе не знал, что это такое,
записалось в этот кружок около 30 девочек. Вначале мы все «бродили» по залу, как стая
уточек, но постепенно наша руководительница сумела объяснить нам, что такое
Художественная гимнастика. Осталось заниматься нас не более 20 человек, но
постепенно отсеялись и другие. В конце — концов, нас было всего 10 «художниц». Но,
Господи, как далеки мы были от этого красивейшего вида спорта! Но, тем не менее, я там
получила хорошую и физическую, и моральную «закалку», что в дальнейшем мне
помогло стать хорошей спортсменкой.
Однажды к нам в 10-ый класс пришёл посланец от Владивостокского Политехнического
института, который рассказал о факультетах и о всех специальностях, которые студенты
получают в этом институте. Меня очень заинтересовало сообщение о Горном
факультете, который готовит горняков и геологов, поэтому у меня созрело решение
учиться именно на Горном факультете этого Политехнического института. Я теперь
твёрдо знала, что хочу быть только геологом, потому что эти люди — романтики, они
видят весь мир и всё о нём знают. Так я заявила и мамочке, и папочке, и стала собираться
во Владивосток на вступительные экзамены.
Папа, одетый по форме, провожая меня из Хабаровска во Владивосток, спросил в купе,
кто из мужчин едет именно во Владивосток. Ему ответил человек в штатском костюме,
что он является военным корреспондентом газеты Боевая вахта и постоянно живёт с
семьёй во Владивостоке. Папочка попросил этого попутчика помочь его дочери найти во
Владивостоке студенческое общежитие Политехнического института и проводить её
туда. Своё обещание журналист выполнил, и вместе со встретившей его женой они
отвезли меня прямо к общежитию на улице Ленинской. Это был военный корреспондент
газеты «Боевая вахта» г-и Листопадов (или Листьев~). В дальнейшем я прожила в этом
общежитие почти все года обучения в ДВПИ.
Сдав успешно вступительные экзамены в ДВПИ, я стала студенткой Горного
факультета и получила место в студенческом общежитии на ул. Ленинской. Когда папу
перевели в город Никольск Уссурийский, естественно, наш семейный «спасатель»
бабушка Катя поехала туда же. Она знала, что я смогу по выходным дням приезжать в
Никольск к папочке, поэтому взяла на себя «очередную вахту». И я исправно ездила
каждую субботу домой, в Никольск Уссурийский, ездить мне было не страшно, потому
что туда всегда ехала целая ватага студентов.
Но однажды, это было ещё на 1 курсе, бабушка неожиданно позвонила ко мне в
общежитие и попросила, чтобы я срочно приехала в Уссурийск и забрала её к себе.
Естественно, я помчалась в Уссурийск, пришла там домой и увидела «чудеса»: во все
шкафы, во все ящики в обеих комнатах и даже на кухне были вставлены замки и замочки,
так что открыть, например буфет, и взять там или хлеб, или печенье, бабушка не могла.
Пожаловалась мне и соседка, что «подлая Надежда» хулиганит на общей кухне: она
насыпает в чужие пакеты с крупой или сахаром строительный песок. Ну, как же здесь
молчать? Естественно, я позвонила папе на работу и попросила срочно приехать, помочь
собрать бабушке Кате вещи и отвести нас обеих на вокзал, т.к. бабушка Катя будет жить
теперь у меня в общежитие.
Примерно, через 30 минут приехал папочка. Мы его пригласили на кухню, чтобы он
убедился, на какой хулиганке он женат. Вначале папа не поверил ни моим словам, ни
словам соседки, ни слезам бабушки. Но когда он «присмотрелся» и разглядел десятки
замочков на всех шкафах, на всех чемоданах и даже на бабушкином сундуке, он пришёл в
ярость. Стал звонить Надьке на работу, но там ответили, что она заболела и ушла в
поликлинику. Ждать эту ядовитую змею мы с бабушкой не хотели, потому бабушка

собрала свой клумак, и папа отвёз нас на вокзал, мы как раз успевали на Владивостокский
поезд.
Три дня бабушка Катя была «студенткой» - жила у меня в общежитии, а потом она
уехала на станцию Известковая, где жили все отцовские родственники. Ну, а я поняла, что
из-за холерной Надьки у меня больше нет дома, и теперь весь мой дом — студенческое
общежитие...
I
1. В отношении маминого призыва в июне 1941 года, мама многократно мне рассказывала свои воспоминания. Поэтому я могу с её слов уточнить эти события.
Мать как военнообязанная получила повестку в первые дни войны.          Мать, как имеющую военно-призывную профессию военфельдшер, направили в Киевский окружной военный госпиталь.                Киев бомбили в первые же дни войны. Выборочно. Бомбили аэродромы, заводы, ж.д.станции. Поэтому раненных было много. Мать с её высокой медицинской квалификацией поставили операционной медсестрой.
Оперировала врач-хирург Ольга Петровна Котовская – жена легендарного командарма Котовского.
Она и заметила мамину беременность и, несмотря на возражения мамы, непререкаемо отправила мать на демобилизацию. Мать была на 5-м месяце беременности. Мать пыталась возражать потому что она была членом женсовета папиной воинской части. Да и всё это поколение были беззаветно преданные Родине патриоты. И мать бы стояла у операционного стола даже с самой большой беременностью.






Бомбили не в 4 часа и не Киев. Две бомбы упали на завод Большевик (за городом). И ВСЕ. Это исторический факт.