Освободитель Белгорода

Вот человек – он искалечен.
В рубцах лицо. Но ты гляди,
И взгляд испуганно при встрече
С его лица не отводи.
Он шел к победе, задыхаясь,
Не думал о себе в пути,
Чтобы она была такая:
Взглянуть – и глаз не отвести!
 
    С. Орлов

              Ахилова Магомеда, сослуживца моего отца, я очень уважала. Удивлялась его трудолюбию, изумлялась тому, как он подставлял искалеченную войной левую руку под камень, а здоровой  правой рукой клал его в стену строящегося дома. На наш вопрос, вопрос соседской детворы: «Не трудно ли таким образом строить дом?», он с лукавой улыбкой спросил: «Разве можно говорить трудно, когда строишь собственный дом, когда вокруг строится мирная жизнь?».
              Нам, Рабадановой Загидат, Исмаиловой Гулимат и мне тогда казалось, что ничего особенного нет в том, что вокруг строится мирная жизнь, так как иной жизни мы не представляли. Не знали мы тогда, что ветераны видели иную жизнь. Позже поняли, что оказаться в годы войны в кромешном аду, на Курской дуге, выжить, и вернуться к мирной жизни – это, действительно, – большое счастье. 
Ахилов Магомед не просто ветеран войны. Он – кавалер ордена Великой Отечественной войны 1-й степени,   медали «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», вручённого военным комиссариатом    27 августа 1946 года. Ахилов Магомед –  кавалер и многих других орденов и медалей, вручённых от имени  Президиума Верховного Совета СССР. 
               Как мне стало известно, Ахилов М. был тяжело ранен при битве на Курской дуге и стал инвалидом второй группы. Так как фронтовика нет в живых, за конкретными сведениями мне пришлось обратиться к его дочери, Магомедовой Байта. Она вспоминает: «Отец мне и брату Гаджи рассказывал: «При освобождении Белгорода командир роты указал нам позиции и поручил: «Не сдавать позиции, ни при каких условиях! К окопу, где я залёг, приближаются то ли 12, то ли 13 человек.  При словах командира: «За Родину! За Сталина! Огонь!», мы, солдаты, одновременно открыли стрельбу. Помню, что в меня целились фашисты, и я в них целился, но у меня в окопе была удобная позиция, дав автоматную очередь, мог укрыться. Через некоторое время настала необычная тишина. Командир роты подходит ко мне и спрашивает: «Как дела, Ахиллов?» «К моей позиции  подступали то ли 12, то ли 13 человек. Они целились в меня, я открывал автоматную очередь по ним. А теперь    они что-то не отвечают», – говорю.
                Командир роты всмотрелся в бинокль: «Ты же, Ахиллов, всех их уложил, поэтому они и не отвечают», – ответил он. 
                При атаке на Курской дуге, когда наша рота при бомбёжке была уничтожена, я оказался отрезанным от фронта. Наши войсковые части вынуждены были отступить под натиском противника. У меня, выжившего при бомбёжке,  было такое чувство, что через минуту и меня убьют: кругом слышалась немецкая речь. Все мало-мальски проходимые дороги были заняты врагом. По совету местных крестьянок, знающих  тропинку, пролегающую через топкое болото, я стал пробираться к своим частям. То, проваливаясь в трясину, увеличившуюся после проливных дождей, то хватаясь за шиповниковые заросли, растущие вдоль кочек, я выбирался на грунтовую дорогу  и добрался до линии фронта. Не найдя своей роты, я стал расспрашивать о ней у незнакомых командиров.
                – Ваша рота там, на занятой врагом территории. Выжил ли кто-нибудь из неё, одному Богу известно. Присоединяйся к нам, – сказал один из командиров, – будешь моим связным.
                Став разведчиком, я ходил вместе с новым командиром роты на осмотр местности. Над нами пролетали мессершмитты. Время от времени, от разрывов бомб дрожала земля. На холме, на котором укрывался командир, с оглушительным рёвом разорвалась бомба. На том месте, где  он выбрал наблюдательный пост, образовалась воронка. Судьба почему-то меня и на этот раз меня сберегла: без единой царапины я выжил и в этой, очередной атаке.
                Вернувшись с разведки, я узнал, что в скором времени предстоит генеральное сражение в Курско-Орловском направлении. 
Недолго я радовался своему везению. Возможно, я сглазил сам себя, думая, что
                Судьба почему-то меня бережёт. В сражении под Курском я был оглушён снарядом и впал в беспамятство. Когда  пришёл в себя, я почувствовал, что бровь моя до самого глаза была осколком рассечена, левая рука раздроблена, ноги мои из-за мелких осколков истекали кровью. При попытке оказать самопомощь я вновь потерял сознание. Не знаю, сколько времени я пролежал в беспамятстве.  Очнувшись, вижу, в минуты затишья командир нашей роты, выживший, как и я, взваливает меня на свою спину и тащит до санитарного фургона. Положив меня рядом с ранеными, он тайком вытер непрошеные слёзы и прошептал: «Вряд ли, Магомед, мы когда-нибудь увидимся. Но ты уже в безопасности. Выздоравливай, брат».
                Командир вернулся в часть. И на самом деле я больше никогда его не видел.
                В тот день, когда нас, раненых, вывозили, ещё шла бомбёжка. Немецкие истребители старались попасть в наш фургон. Ямщик гнал лошадей нещадно. Когда фургон попадал в воронку, раненые истошно кричали и ругались, не выбирая выражений, а из их ран, открывающихся при толчке,  фонтаном била кровь.
В госпитале медсестры не успевали перевязывать раненых. Легкораненые старались сами перебинтовывать свои раны. Учитывая состояние, мне, как и другим тяжелораненым, тут же была оказана хирургическая помощь: осколки снаряда и обломки костей извлечены, открытые раны перевязаны.
                Через месяц в моей загипсованной руке вновь появились сильные боли, сменяющиеся неприятной щекотливостью. Я просил медсестер открыть гипс. Но они отмахивались: «Молчите хотя бы вы – рука у вас забинтована. У нас на очереди бойцы, погибающие от потери крови». Мне пришлось выйти во двор, кухонным ножом разрезать бинты и расколоть гипс. Открытая рана, не зажившая из-за трения гипса, нагноилась. Зажившие края раны были стянуты и вызывали зуд. После снятия гипса и повторных обработок ран рука перестала болеть.
                Меня признали непригодным к военной службе и демобилизовали. При выписке из лазарета мне дали новую одежду. Не знаю, куда санитары дели мою перепачканную кровью и грязью одежду.  О том, что на окровавленной гимнастёрке осталась медаль «За освобождение Белгорода», я вспомнил позже, вернувшись с фронта домой.
                Ни я, ни рядовые солдаты, ни командиры значения медалям и не придавали. Сегодня тебя ещё не убили, ты жив, твои руки, чтобы воевать, целы, и ноги, чтобы шагать по фронтовым дорогам, невредимы – это было огромное счастье. А если ещё весточки от близких людей получали, большего счастья солдатам не было нужно».
                Вернувшись домой, Ахилов Магомед, хотя рука была искалечена, а зрение ослабилось из-за ранения в надбровной области, никогда не мог сидеть без дела: помогал сельчанам строить дома, выхаживал, как мог,  молодняк колхоза «Рассвет».
                Вместе с Ахмедовой Манни  фронтовик вырастил двух детей: сына Гаджи – старшего ревизора контрольно-ревизионного отдела Дагестанского отдела строительства, старшего инспектора налоговой инспекции г. Махачкала, дочь Байта – коменданта ДГУ.