Собор, окончание 1

                9

    Нынешний день был обычный, на соборе ничего особенного примечательного не произошло. Каменщик Миша снял с себя рабочую одежду, уже всю испачканную пятнами и полосами от цемента и кирпичей, да одел чистую цивильную: брюки из плотного серо-коричневого шерстяного с синтетикой материала, тёмно-синюю фланелевую рубаху в крупную клетку, бордово-серый шерстяной с синтетикой свитер под горло, чёрные кожаные ботинки, тёмно-синюю из плащевого материала куртку, такую же тёмно-синюю кепку. Он сегодня немного задержался на работе и потому в раздевалке собирался домой один. Остальные уже ушли. Печка в коридоре остывала. И когда уже выходил из помещения, то ему в дверях встретился с ключами грустный, словно перезрелая слива, прораб Симашков, который собирался закрывать дверь в строительном домике. Что его пропустил на улицу а сам зашёл во внутрь. Вокруг собора и кругом, дальше в городе, уже присел темнеющий как ночь, холодеющий вечер. В домике прорабов ещё горел свет, но и там, судя по шагающему, снующему туда-суда силуэту, тоже собирались домой.
    Миша постоял подумал и решил идти не как обычно по центральной мощёной аллее, а свернул в сторону, мимо прорабского домика, к набережной реки Преголя. Он прошёл по влажной тропинке около пустых торчащих частых веток кустов и неровных, почерневших как сама земля, стволов деревьев парка. Не смотря на пасмурный день, насыщенный холодной влагой воздух, каменщик чувствовал себя радостно, более чем сама пролившаяся по оголённым почти неживым растениям погода. Он уже подходил к концу тропинки, выводящей на асфальт набережной, как услышал песню. Голос был женский, даже девичий, нежный, тихий и завораживающий.
                Уж ты, ночка, ты ноченька тёмная,  *
                Ты тёмная ночка, осенняя!
                Нет у ноченьки светлого месяца,
                Светлого месяца, ни частых звёздочек!
                Нет у девицы родного батюшки,
                Нет ни батюшки, нет ни матушки,
                Нет ни братца, ни родной сестры,
                Нет ни рода, нет ни племени!
                Уж как был-то у ней мил сердечный друг,
                Да и тот теперь далеко живёт … 
    Песня звучала откуда-то с левой стороны, из притемнённой чащи. Она всё больше и больше охватывала пространство, тихо лилась заполняя собой вечерний осенний парк и стала тянуть каменщика Мишу в сторону от протоптанной тропы к какой-то тайне, неизведанному желанию, к какому-то необходимому началу. Он повернул голову и весь охваченный влекущим голосом, проникновенным пением, сошёл с дорожки и направился по земле через кусты к зовущему чувству высокой любви  и чистой радости. Что казалось ему, то такого всегда и не хватало в жизни, и вот теперь желанная страсть и раскроется перед ним, невиданная никем божественная красота. Пройдя немного, взволнованный Миша жадными глазами стал искать виновницу колебаний чувств его души. В синеющем вечере он блуждал своим взглядом по тёмным ветвям переплетающимися друг с другом то как змеи, то как надломленные руки и пальцы какого-то невиданного чудища. А сделав пару шагов он вдруг увидел впереди, чуть выше себя, еле заметное сияние, такое трепетное и ускользающее, что казалось вот-вот и оно пропадёт навсегда, исчезнет. И быстро шагнув ещё раз, другой, не замечая хватающих, цепляющих за его одежду веток кустов, не отрывая взгляда от светлеющего ореола, он наконец увидел её, волшебную певунью.
    Девушка, совершенно обнажённая, сидела в нескольких метрах от Миши на одной из самых низких ветвей дерева, ближе к стволу его. Её длинные, густые, распущенные зеленоватые волосы, как оставшаяся листва прошедшего лета создавали иллюзию некого тепла, счастья и радости цветущей жизни. Но большие синие глаза грустно смотрели на каменщика, а сочные красноватые губы мягко да печально улыбались. Девушка уже перестала петь, но ещё какие-то слова, сама зовущая мелодия словно проникли в потемневший воздух, в остывшие ветви и остались там всё ещё теребя Мишины чувства к волнующей любви. Он остановился в тихом восторге разглядывая прекрасную деву. И совершенно не думал о том, что она без одежды в такое уже, почти ночное, холодное время года. Всё что сейчас с ним случилось было естественно, он даже не подумал о чуде. Так, как сейчас должно с ним случиться обязательно и непременно. Ход его жизни, время высокого чувства, что обязательно должно было произойти. Здесь нет больше никого. Это именно его она ждала, именно с ним встретилась. Её не загорелое девичье тело светилось не жарким, а в приглушённым в теплоте светом. А непринуждённая доверчивость дождавшаяся близкого человека жаждала получить в ответ такое же чувство. Прекрасная девушка наклонилась в сторону Миши и мило поведя головой с остановившимися на нём глазами снова запела. Её увлекающий голос вновь повёл каменщика в высокое счастье души, желания быть рядом и некой её частью в необыкновенном, никогда не виданном доселе, сияющем образе. И ему захотелось подтянуться выше, протянуть руку и дотронуться до шелковистой кожи божественной чародейки. Его восторженные чувства охватили всё его тело, оно как-будто стало легче. Он уже вздохнул всей грудью, приподнялся выше, чуть ли не на носки, как её голос вдруг рассыпался на несколько таких же нежных и волшебных звуков. И сейчас уже пел хор. Да, она была не одна: справа сидела на ветви такая же восхитительная девушка, и слева, и чуть выше, и там дальше … Их голоса сливались в одну ноту, в одно слово, усиливая звучание и создавая объём, казалось, что он охватил всю сказочную необыкновенную землю. А его близкая, желанная волшебница, не прекращая своего чарующего пения, неожиданно невесомо поднялась над своей ветвью и плавно легла горизонтально в сумрачном прохладном воздухе на уровне Мишеного плеча и поплыла, оглядываясь на него и приглашая рукой идти вслед за ней. Её тело всё вытянулось и длинные, как струи, волосы заволновались вдоль спины и ног, прикрывая их. А вслед за ней и другие восхитительные девы сойдя с ветвей легко поплыли над землёй, продолжая петь, поглядывая друг на друга и на Михаила. И ему тоже стало необыкновенно легко от такого дружеского внимания, от такой, чуть ли внеземной, чарующей и притягивающей красоты и единения чувств возвышенной души. И он пошёл вместе с ними, почти что поплыл, вот так, шаг за шагом, почти возносясь.
    Деревья колыхнули вдруг гибкими ветвями, плавно и протяжно, как задумались. И по всему пространству разлетелись бело-голубоватые точки, словно небесные звёздочки, а сними появились и разноцветные легковесные мотыльки, что порхали кругом беспорядочно, оставляя впечатление некой праздничной радости. Парящие над землёй девушки-красавицы и похожие на маленькие лампочки движущиеся огоньки чарующие своими разбросанными движениями, будто раскрашенные светящимися красками, мотыльки, и охватившее всё сказочное пространство окрыляющее волнующее песнопение — настоящая феерия счастья; красота, влюблённость и торжественность сошлись в едином порыве, и каменщик Миша вместе со всеми сделал шаг, ещё один, и ещё ...
    Он шёл наверное, одним из самых счастливых  из всех жителей большой зелёной планеты. И вся живая, светящаяся волшебными огнями сфера перемещалась вместе с ним. А они медленно парили над землёй, двигались туда, к ещё большему чуду. И только деревья с тихим шелестом склонились, потянулись вслед за ними своими ветвями да безнадёжно выпрямились, обретая свою естественную форму, роняя дождём на землю обломанные мелкие веточки, и содрогаясь словно от горя, что не могут удержать этот красивый, но непонятный танец жизни.
    Миша осторожно сошёл, почти гладко низко пролетел, проплыл по ступенькам каменной лестницы с парка на ещё зелёную траву набережной реки. Пение не прекращалось. И он сам такой же красивый, упругий, яркий, торжественный, как всё что его окружало, плавно двинулся на  асфальт, вознося руки кверху как бы приподнимая саму природу жизни от осенней остывающей земли, где она вознесённая, наливалась соками, необычайными красками, молодостью, и всё происходящее оставалось связанно естественным единением. Движением в более счастливую, прекрасную, возвышенную будущность. Он шёл, как летел над асфальтом, девы с распущенными волосами парили,  разноцветные мотыльки светились и летали, среди всех блуждали яркие голубоватые точки, как далёкие звёздочки, почти ночное, тёмно-синее небо от них отодвинулось. Маленький светоносный небосвод плыл над поверхностью притихшей земли. Лишь только чародействующая песня и неземная музыка лилась охватывая сказочное пространство. И сила этой парящей, расцвеченной разноцветными огоньками жизни всё нарастала. Одухотворённые лица дев всё больше принимали черты радости и счастья, как будто приближаясь к желанной заветной цели. Музыка и пение, после каждого шага человека, звучали громче и величественнее, властнее. И от этой мощи, каменщик продолжая двигаться стал подниматься выше и выше, его ноги уже шли выше бетонного ограждения набережной, за которой тихо притаилась бесшумная, тёмная и жадная река. Ещё шаг и он пересечёт отведённую человеком границу. Девушки летели впереди него, уже над бездной и окликали его звонкими, радостными, зовущими голосами. И он от волнующего внутри счастья возжелал стремительно, как прорваться, ринуться к ним.
    Но в это время залаяла где-то собака, взволнованно и надрывно. А выше и дальше над мостом над трамваем дугой треснуло, ударило электричество, ярко осветив его. И одновременно раздался дикий, полной боли женский крик: «Миша!» И сразу же вся живая, движущаяся, светящаяся сфера сжалась, рухнула, рассыпалась на блестящие мелкие осколки и погасла. И каменщик Миша сорвался, свалился перед самой бетонной стеной на асфальт. А прелестные девушки вдруг обратились в неприглядных холодных существ с зелёными волосами, с зеленоватым, лишённым человеческого тепла телом и чешуйчатым, блестящем в ночи, рыбьим хвостом вместо ног. Да и запахли сразу они рыбой, которую  вытащили из вечной воды на берег. Одна упала, уселась над лежащем Михаилом на монолитный тяжёлый бетонный забор, злобно зашипела на низвергнутого каменщика и соскользнула за ограждение в стылую воду. Не прошло и минуты, как всякая живность невиданного чуда исчезла совсем. А осталась осенняя темнота, свет фонарей, что освещали чёрные контуры деревьев и собора, да иногда поплёскивала невидимая вода.
    Миша лежал и чувствовал щекой твёрдый, шершавый, холодный асфальт. Как упал плашмя грудью, лицом, неудобно раскинув руки и боком нижней частью туловища, полусогнутыми ногами. Так, что всё тело начинало ныть и сводить судорожной болью.
    * Русская народная песня.

                10

    На следующее утро погода стояла ясная и заметно теплее, чем все предыдущие дни недели. Но ночью наверно, по острову прошёлся сильный ветер, потому что за прорабским домиком с деревьев насыпало много поломанных веток. Причём, в основном небольшого размера, но уж больно много их лежало под кронами деревьев. И примечательно то, что с другой стороны собора такого веткопада не было. Только чистая земля с пожухлой травой, с опавшими, кое где неубранными листьями.
    Старший прораб сказал, что каменщик Миша заболел и взял больничный.
   Недавно в группу реставрации собора приехал художник из Сибири. Один из специалистов по изготовлению мозаичного панно. Сибиряк был роста чуть выше среднего, не худой и не толстый, с приветливым располагающим лицом, с тёмными волосами, немного косматыми, и с усами да бородой. И Павла направили к нему чтобы провести освещение. Художник разместился в помещении с левой стороны от входа на первом этаже. Но специалист на самом деле, сначала оказался довольно привередливый: то кабель не такой,  то лампа не подходит и чтоб вон туда светил,  а не туда. И вы все ничего не понимаете. И в конце  концов, после нескольких проб и ошибок, Павел нашёл почти готовый прожектор, что должен соответствовать всем нормам высокого искусства, отремонтировал его, установил куда указывал мозаичных дел мастер и направил свет в нужное направление. А потом оказалось, что разноцветные камешки из которых делают мозаику не такие, а нужны другие. Да и раствор которым они крепятся тоже требуется особый. В общем, как в нынешней жизни: всё не так просто, как мы думаем. Но Павел свою работу выполнил и потому про сибирского художника почти забыл.
    А на Кафедральном соборе уже решили заняться стенами алтарной и органной части. И для проведения восстановительных работ необходимо было установить леса. И поручили заняться столь ответственным делом Вите плотнику да Паше электрику. Они сначала посидели в своём домике около печки. Погрелись, посмотрели на огонь, который внутри мелькал горячими, меняющимися в форме, всё время исчезающими жёлто-оранжевыми языками. Витя выкурил сигарету, бросил окурок в ведро с мусором и решительно произнёс:
    - Пошли, брус таскать, настил.
    Огромная куча деревянных изделий лежала в зале около входа и её нужно было перенести в другую, противоположную часть зала. Вместо крыши над их головами висело просевшее серое беспорядочно волнистое, набухшее небо. Погода в эту осень выдалась совсем уж сырая. И если даже дождь не шёл, то помрачневший воздух стоял насыщенный мелкой остывшей водяной взвесью. Погожие дни радовали редко. А сегодня от вездесущей мороси пропитывалась влагой одежда, лицо становилось мокрым и она  иногда на коже собиралась в капли, отчего Павлу приходилось обтирать щёки да подбородок рукой. Они только было взялись нести настил, как к ним подошли ещё четверо. Их прислал в помощь старший прораб. Что оказалось для тружеников не лишним, а нужной и полезной помощью. И сил меньше приложили, не стали гибнуть с этими брёвнами, да и работа прошла быстрее. После переноски разобранных лесов, Пашу отправили на телефонную линию искать обрыв, а плотник Витя остался один. И электрик, как помощник, вернулся к нему только в следующую рабочею на смену, следующий день, ближе к полудню. Плотник к этому времени уже установил почти весь первый ряд. Паша забрался наверх и принялся принимать да ставить деревянные конструкции. И когда они подняли сооружение ближе к середине, то с непривычки смотреть на пол собора стало несколько боязливо. Во всяком случае, так показалось Паше. В процессе работы Витя показывал и помогал, как правильно ставить строительные леса. При этом он Паше сказал, что в жизни может быть, это умение ещё пригодится и не раз. Да, через двадцать пять лет он ставил строительные леса, но уже дюралевые, более лёгкие и удобные в эксплуатации.
   День за днём, терпеливо, размеренно небольшой коллектив из развалены приводил старинное здание в полноценное архитектурное сооружение, которое со временем станет одним из самых интересных, отвечающим своей культурной наполненностью, достопримечательностью города. Постепенно превращая, практически руины, в крепкий саможивущий организм.
    А трудовая жизнь реставраторов, строителей шла своим чередом. Как такового ни среди рабочих, ни в руководящем составе пьянства почти не было. И самодисциплина находилась на довольно высоком уровне. На работе как правило занимались работой. Все выполняли поставленную задачу. Это были первые жильцы восстанавливаемого собора. Дом разваливается, когда в нём никто не живёт. Когда за ним некому смотреть. Когда исчезает из дома жилой дух. И строители стали первыми, кто начал вдыхать в холодные и осыпающиеся красные кирпичные стены тот жилой дух, который делает здание из состоявшегося общеприродного пейзажа  человеческим. В котором есть хозяева и он нужен им. Они могут смотреть в будущее и знают, каким дом должен стать.
    Но жизнь — есть жизнь. И некий дух перерождающегося собора стал показывать свои чудеса и странности. Вскоре на работу вернулся каменщик Миша. Выздоровевший и отдохнувший. Он был молчалив, сосредоточен и его интересовала только работа, выполнение поставленной задачи. И даже в обед он ни с кем не беседовал. «А, всё это ерунда, - произнёс каменщик жующему и внимательно глядящему на его лицо взволнованному народу, - к жизни нужно относится реально, ответственно. И на работе также. А не верить всякой ерунде. Иначе эти чёртовы бабы с тебя штаны снимут, как человеку-амфибии. И даже больше — могут и на погибель привести». И вот здесь все стали его подбадривать, ближе подвинулись, чтоб услышать о неразгаданных тайнах природы от первого лица, как бабы снимают штаны. Но Михаил сразу весь замкнулся в себе, затих пережёвывая свой обед, а потом и вовсе привалился спиной к стене, сидя на лавке, да задремал. А он и правда, когда один очнулся на притихшей набережной, то увидел себя полураздетым: без кепки, тёплой куртки, мягкого свитера, да в расстёгнутой рубашке и распоясанных штанах. Все снятые вещи лежали рядом с ним, разбросанные. «И вот поди ж ты, - подумал про себя каменщик , - и спиртного в рот не взял, и еда нормальная, и температура хорошая, ни кашля, ни насморка, а такое привиделось».