Исповедь человека, который хотел купить мельницу

Как это называется, когда всё вокруг неестественно белое?..

Ну… или хотя бы светлое…
И ещё… вызывающе чисто!..

Вот!..  Вспомнил!..

Ослепительная белизна!..

Или… Стерильная чистота?!..

Что то в этом роде…

Раздражает это… Всё белое и чистое…

Глазу не за что зацепиться!  Scheisse! (нем.)

Мозг от этого «плывёт» и не хочет работать.

Не над чем ему работать!

Такая картина сродни пустоте…

Вот именно – пустота!

Белая, чистая и безмолвная пустота!

Хотя нет! Не безмолвная!

Слышно, всё-таки, как негромко трещат все эти подключённые к моему телу аппараты, у которых задание – чтоб я не сдох… И если вдруг что то внутри меня вдруг откажется служить мне, то аппараты засвистят… запиликают.. и тут  же примчится медсестра.

Медсестра по-немецки: кранкеншвестер!
   
Тоже вся из себя чистенькая и в белом… Никакая… Как все немки..

 Иногда она заглядывает ко мне и без  особой надобности…

Наверное, это входит в её обязанности – периодически заходить в палату и проверять состояние пациента.

Я – пациент и состояние моё, как вся эта пустота.

Вторые сутки я в беспамятстве.
Вот она и заходит, чтобы проверить, вдруг я открыл глаза!

А я никак их не открываю…  Как в настоящей коме… Хотя всё слышу и понимаю…

Нет! Несколько раз я открывал глаза… или они сами открывались… но как раз в такое время кранкеншвестер в палату не заглядывала!

Не повезло ей!

Или мне!..

Не знаю – кому…

…Поначалу, когда в сознание приходил – страшно было!..

Глаза открываются,  а вокруг – всё белое!
Думал – на том свете уже.
Все там будем, а всё равно страшно!
Оттуда еще никто не возвращался… Некому рассказать, как там на самом деле…

Попам я не верю, что на небесах – царствие божие!.. Брехня всё! Верить нужно тому, что сам знаешь или видел!

 Так сказать, то, что пощупать можно!
 
Например, кранкеншвестер я бы пощупал!..

Лет, эдак, семьдесят назад… И куда б она делась от меня!..

Хотя… Нет… Не стал бы я ее щупать… Тощая какая то…

Кого то она мне напоминает…

Любопытно, как её зовут?!!..

Если я правильно слышал – Амалия!

Да! Верно! Амалия!

Не стал бы я тебя щупать, медсестра Амалия!

Не вкусная ты…

Вот старый дурак, одной ногой уже там, а мысли всё о бабах!..

А о чём ещё думать мужику?!..

Даже такому дряхлому, как я?!..


… Один раз, когда очнулся, мне удалось голову повернуть.

Увидел окно.

А за ним – липа.

Высокая и пышная.

Я точно знаю, что это липа.

Они у нас повсюду росли.

Мы липовыми дровами печку топили!.. И баньку!..

Липа, липа, липа… По-немецки – линденбаум… Слава Богу, что ты зелёная, а не белая, как эта палата, линденбаум ты моя родная… А то ведь это вообще с ума сойти можно от этой белизны!.. Линденбаум!..


… Я люблю немецкий язык!

Многим он противен!...
 
Плевать!

Я восхищаюсь им!

Говорят, что он похож на собачий лай!

Ложь!..  Немецкий – сильный и грозный!

Язык приказов и команд.

На французском или итальянском в командах нет той настойчивости и твёрдости, как на немецком.

Здесь же команды звучат резко и хлестко!
 
Нет возможности не выполнить приказ, когда он дан на немецком!..

Великий язык!

И солдат, который говорит на этом языке – тоже великий!

Я давно говорю на немецком. Это – мой язык! Я могу думать на нём! И выражать эмоции!


На моей кровати висит табличка с моим именем.

Петер Мюллер!

Чётко и жёстко - Петер Мюллер!..

Линденбаум за окном знает, что я – настоящий Петер Мюллер!..

Но… Липа знает меня под другим именем…
Петро Мельник…


Петро Мельник звучит, как что то примитивное!..  Крестьянская душа!.. С таким именем всю жизнь провозишься в черной земле и не заметишь, как состаришься!

Я и родился Петром Мельником, будь оно не ладно!

Грязное село, бедное… Колхоз этот полунищий… Вечное бездорожье и в избах полы земляные!

Всё, чего достоин Петр Мельник!

Слава Богу, немец пришел, когда мне ещё восемнадцати не было! А то забрили бы в красноармейцы и поминай, как звали!
 
Немец тогда хорошо начал! Погнал на многие километры жидобольшевиков, оставляя за собой тысячи трупов и ещё тысячи беря в плен. Может и я под раздачу попал бы, да и гнил бы сейчас в сырой  земле!

А так, когда они к нам в село пришли, я один из первых откликнулся служить Великой Германии!

Записался во вспомогательную полицию. Форму не дали, но кепку и повязку получил сразу!

И, самое главное, карабин! Настоящий карабин!

Даже не верится! Я вооружен!


Нас тогда с десяток таких набралось. В основном, лодыри или дезертиры. И те и другие – пьяницы и трусы!

Один я среди них идейным был.

Но они об этом не знали.

Не за чем им это было знать.

А идея моя была не сложная.

Еще когда я пацаном мелким бегал, бабка моя  рассказывала мне, что до Советской власти мы имели свой скот, землю и, самое главное, единственную в округе, мельницу. Жили, что называется, по-людски!

Но случилась красная революция, в село приехали комиссары в кожанках и с наганами и сказали, что теперь все равны. Die luder!

Испокон веку такого не было, чтоб один другому ровней считался! Даже у зверей: есть лев, а есть заяц! И так везде!..

Голытьба полупьяная лишила нас всего добра нажитого и, чтобы не загреметь в Сибирь, мой отец пошёл в активисты. Правда недолго он у них шустрил, помер рано. За ним следом и мамка отправилась, так что меня бабка воспитывала.

Хорошо воспитала. Правильно! Респект фюр ди гроссмутер!

Я сразу уловил – это мой шанс! И моя власть! И мне с ней жить!

Так что, вместо того, чтобы односельчан обирать и самогонку глушить, как вся эта шантрапа наша, я всерьёз за немецкий взялся. Благо, у нас на селе учитель немецкого был. У него и нужные книжки имелись, и сам он толковый дядька был.. Я после службы сразу к нему на занятия бежал. Поблажки себе не делал – никаких прогулов. Раз германцы  пришли всерьез и надолго, значит, в первую очередь язык их знать надобно! Так что где то через полгода, может чуть больше, я уже вполне сносно с немцами изъяснялся.

Как говорил этот мой учитель немецкого:
 
«Способный ученик из меня вышел»

Я и сам знаю, что способный!

Мне бабка как сказывала? «Хочешь чего то добиться – вкалывай до седьмого пота, хоть башкой, хоть руками»

Вот я и старался…

А учителя нашего я потом пристрелил.

Он же еврей был!

Мне он ничего плохого не сделал, даже наоборот! Но фюрер говорил – от них все беды!

 А фюреру я верил! Потому что, он доказал, что он – сильный! Вон, полЕвропы на колени поставил!

А я – за сильных!

И бабке тоже я верил!  Про то, что евреи в кожанках у нас всё отняли!

Так что угрызений совести я не испытывал. Расстрелял и дело с концом.


Комендант наш, герр гауптман моё усердие приметил.

Вызвал к себе, похвалил, что немецкий знаю и что самогонку не пью. Спросил, справлюсь ли, если  он меня старшим над полицейской командой поставит - сомневался наверное, что молод я очень!
Но я его заверил, что он не пожалеет.
 
Может я и молодой, но телосложения крепкого и силушка в руках имеется. Так что, каждого из этих соколиков могу одним ударом в землю вогнать. Никуда не денутся, будут подо мной ходить!

На следующее утро, когда все собрались перед крыльцом комендатуры, я объявил всем, что с сегодняшнего дня я у них за главного. Ну, тут, конечно смешки, зубоскальство, а один даже в мою сторону сплюнул.

Я этого ждал. Думаю, повезло тем, кто просто смеялся.

Ахь ду швайн!

Одним добрым ударом выбил несколько передних зубов, тому, кто сплюнул. Теперь плевать ему будет намного легче.

Опять же, благодаря его выпавшим и тут же потерявшимся в зелёной траве, зубам, которые  были теперь совсем не его, народ стал строиться в некоторое подобие шеренги.

Построились.

Я пару раз прошёлся туда-сюда, останавливаясь возле каждого подчинённого и пристально заглядывая им в глаза, словно проверял их всех на лояльность. Где то я слыхал, что этот милый приемчик так же, как и зуботычина может благотворно повлиять на дисциплину в команде.

Затем я произнёс так себе речь:

- С этого дня никакого самогона, никакого самоуправства.
Вы – солдаты великой Германии, поэтому -дисциплина и ещё раз дисциплина.
Без моего приказа даже не дышать.
Предупреждаю – за неповиновение – расстрел!.. У меня полномочия…

(Слово – ПОЛНОМОЧИЯ тоже – мощное слово, после него – глухая стена!)

Все молчали.

Что ж, хорошо… значит понимают, что я не шучу.

…Оказалось, дисциплина может очень изменить даже лодырей и пьяниц - мы стали лучшей полицейской командой в округе.

Благодаря регулярным стрельбам и занятиям по самообороне даже местные партизаны из близлежащих лесов стали обходить наше село.

Про нас говорили. Нас ставили в пример.


А через год меня забрали в шуцманшафт с присвоением звания – оберфельдфебель.
Форма мне шла. Погоны радовали. И мне хотелось щеголять! Жаль, что у меня не было подружки!..

Но больше мне хотелось дела!

Настоящего!

Такого, чтоб нервишки взбодрить! И чтоб всем показать, что я многое смогу!
Карательный батальон! Тут перспективы!..


А ещё я мечтал бабке  сюрприз преподнести: чтоб на старости лет она владела землёй, скотом и, самое главное, мельницей! И чтобы эти жалкие колхознички вкалывали на неё от зари до зари и бабку мою величали по имени-отчеству! У меня ведь кроме бабки и не было никого! Так что за ради неё я готов расстараться!


Вскоре нас перебросили в Белоруссию. Немцы – они же не дураки! Понимали, что нам легче чужих людишек в расход пускать, нежели тех, с кем бок о бок тёрлись.

Наконец-то началась мужская работа.
Дислоцировались мы в одном районном центре, в бывшей школе. Добротное, двухэтажное каменное здание. Классы в казармы переоборудовали. Мне, как оберфельдфебелю отдельное помещение выделили. А это уже кое-что значит! Маленький, но командир! То то ещё будет!

Отсюда нас возили на спецзадания в близлежащие сёла.

Что за задания?! Обычное дело! Евреи, партизаны, нелояльные Германии местные жители.

Первую командировку помню, как будто это вчера было.
 
Та деревушка, по разведданным, помогала партизанам, укрывавшимся в лесу.

 Поступил приказ – деревеньку уничтожить.
Перед тем, как выгрузиться из кузова грузовика, каждый получил по стакану шнапса, видимо затем, чтобы в себе внутренние запреты снять. Оно, конечно, правильно, но у меня не было никаких внутренних запретов, да и, признаться, не любил я выпивку. Я служить пришел, а не водку жрать!
 
В общем, команда была такая. Окружаем деревню, каждой избе – красного петуха, людишек всех до одного в хлев согнать, запереть и тоже красного петуха.

Справились на удивление быстро.

 Наверное, потому что работали слаженно. По двое забегаем в избы, сараи, баньки. Прикладами выгоняем во двор всех, кого найдем, и затем с помощью фламменверфера палим все строения.
 
Как там по-русски фламменверфер?!.. Вот чёрт! Русские слова уже забываются… Огнемёт! Во!.. Сильная штука! С расстояния тридцати метров бьёт мощной струёй огня!..  Загляденье!

Помню, в моей самой первой избе мы с напарником обнаружили тётку, которая за печкой пряталась и на самой печи старуху древнюю, лежачую. Напарник с теткиной головы платок сорвал и за волосы к выходу ее потащил. Она – в крик. И такой крик, что мёртвого поднимет. А я смотрю, старуха на печи – не ухом, не рылом! Глухая что ли?!..

Я ей: «Вставай давай, чего разлеглась, корова старая?»

Она – знай себе в потолок глядит.

Думаю, точно лежачая! И ведь на себе не потащишь её до хлева!..  С другой стороны, стоит мне только из избы выскочить, как её в момент из фламменверфера спалят.

Представил я, как старуха заживо гореть будет!.. Жалко мне её стало. Что ж я, не человек что ли?!

Приставил карабин к её голове, да и пальнул. С того света спасибо мне скажет.

Огляделся – хата бедная, почти и нет ни хрена! Взять нечего! В следующий раз умнее нужно быть, хаты выбирать подобротней, да побогаче. Хотя… В Белоруссии бедно народ жил, считай на одной картошке. Сплюнул в сердцах, да вышел вон.

Огнемётчик тут же струю пустил. Вспыхнула изба, как та свечка и на том закончилась жизнь и судьба этого дома и семьи в нём проживающей.

…Когда хлев, орущий на все голоса пылал, я ещё раз старуху ту вспомнил. Всё-таки приятно на сердце, что она, благодаря мне, легкой смертью померла. Царствие ей небесное!..




Скоро мне тоже туда… Я теперь возрастом, как она тогда была… Может статься и встретимся с ней там. Вот заодно и поблагодарит!..




…А ещё я заметил тогда,  что среди сгоняемых в хлев попадались и беременные бабы. Интересно всё-таки от кого?!..

После этой операции я пошел к батальонсфюреру и выдал ему свои соображения: не лучше ли проводить такие рейды по ночам… Всё же у многих баб мужья в лесу партизанят. Кто знает, может по ночам и наведываются к своим жёнам, так сказать под бочок!

Батальонсфюрер меня похвалил. Сказал, что подумает о моём повышении. Он, оказывается, слышал о моей службе во вспомогательной полиции!

А вот за будущее повышение я премного благодарен. Потому, как денежное довольствие вырастет, а это значит – будет у нас с бабкой мельница!

После этого рейда, еще уйма других было.
Много деревень спалили, немало народу на тот свет отправили. Да только народ этот большей частью – гражданское население: бабы, старики да дети. А вот с партизанами не очень то получалось. Опасались немцы в лес заходить, знали, что за каждым деревом, за каждым кустом их может смерть поджидать. Да и весь лес не прочешешь…

У меня тогда мыслишка родилась, как  на верха залезть… Очень уж хотелось офицерский чин получить!..

Опять пошёл к батальонсфюреру. Говорю, идея у меня. Что, если мою персону в лагерь для военнопленных поместить, потом оттуда побег мне устроить… Я в лес, к партизанам… повоюю у них немного, узнаю всё подробно,  затем одним махом их и накроем.

Батальонсфюрер от такой моей затеи аж забегал по кабинету, руки всё потирал.
Говорил, если всё выйдет, в офицеры пожалуют.

Наверху наш план одобрили. (Ещё бы!)

Меня с операций сняли.

Определили в отдельное сырое помещение, под охрану.

Из кормешки – хлеб да вода, на свежий воздух тоже не пускали. Про личную гигиену вообще молчу. Целыми днями только и делал, что легенду учил.

Полтора месяца такой жизни превратили меня в худое, убогое и небритое существо.
 
Притащили мне грязную и вонючую гимнастёрку с убитого красноармейца, для порядка отмутузили, чтобы добавить синяков и ссадин и закинули в лагерь.


В лагере я пробыл недолго, месяц… может больше. Мерзкое местечко: жуткая вонь, смрад и вши. Контингент тоже не лучше… Большинство – слабые духом, за краюху хлеба мать родную продадут. Такие мне были отвратительны и без надобности.
Я искал настоящих большевиков. У которых, несмотря ни на что, взгляд твёрдый, и если хорошенько приглядеться – с ненавистью взгляд, не то, что у тех червей!

Большевики-коммунисты держались своей группкой, поддерживали друг друга. Уверен, вынашивали план бунта… Бунтовщики, мать их!..  Вот к ним то мне и нужно!

 «Благодаря вам, ребятки, я могу лейтенанта получить!»..

…Для начала решил изучить обстановку в лагере. Это оказалось не сложно – все и всё на виду. Картина вырисовывалась такая:  на первом плане – основная  безвольная масса,  состоящая из морально разложившихся людей, которые давненько махнули на себя рукой, уже не кляли войну и её зачинщиков, и занимались только поисками того, что можно было запихнуть в рот.

 За ними присматривали «свиньи». Из того же стада. Почему я назвал их свиньями?!.. А кто же они?!.. Они же не за идею продались, а за пайку хлеба! Свиньи и есть!


Ну да ладно…это всё болтовня! А мне надо дело делать!

И кажется я придумал, как к коммунякам прилепиться!

Если отправить одну «свинью» на тот свет, можно стать «своим» у большевиков.

Заприметил у коммуняк паренька одного, моих лет. Решил через него дорогу мостить.

Теперь, как будто ненароком спать возле него укладывался.

Заговаривать с ним не торопился. Так, фразы вслух выбрасывал, чтоб он слышал, такие, как: «Ненавижу», «Прихвостней немецких душить!».

Видел – паренек присматриваться ко мне стал.

В одну из ночей, когда все уснули уже, я поднялся.

Вставая, вроде как нечаянно задел паренька. Так что он в курсе, что я исчез в ночи.

«Свинью» я просто удушил во сне, (не самовольно конечно, по согласованию), и вернулся на своё место.
 
Паренёк видел, как я вернулся. Это хорошо!..

Утром, разумеется, немцы обнаружили тело «свиньи».

Построили всех с помощью пинков и ударов.

Сначала предлагали совершившему убийство выйти из строя и признаться.

Дураков не нашлось.

Тогда немцы расстреляли двадцать человек…

 Отмучились бедолаги.

На следующую ночь, как укладываться стали, паренёк прошептал мне:

- Это ты его кончил?

Я зло посмотрел на него:

- А ты что - немецкий холуй, что всё тут вынюхиваешь?

Он улыбнулся:

- Меня Андреем зовут. И я не холуй. Я видел, как ты прошлой ночью уходил. И если это ты – молодец!..

Я, вроде, как не доверяя ему, отвернулся от него и закрыл глаза, мол, спать пора.

Он нагнулся ко мне и прошептал:

- Тут с тобой люди пообщаться хотят. Так что ночью тебя разбудят.

Вот и ладненько. Пусть будят… Я в общем то готов для знакомства…


Их было пятеро.

Шестой – мой сосед Андрей.

За старшого у них - майор Нестеров, кадровый военный. Несмотря на дикий голод, всё равно выглядит мощно и кряжисто, только ростом поменьше моего будет. Голова крупная и лоб здоровенный! (Чёрт его знает, пуля возьмёт такой лоб или сплющится?!) Сразу видать – с убеждениями мужик. Такой запросто подчинит людей своей воле. И так же запросто укокошит любого за Советскую власть! На таких дуболомах их власть и держится!

А всё равно - эти коммуняки были мне симпатичны.

Почему?! Да потому что, за идею! Как я!
Помню, еще подумал: «Идейных будем расстреливать с уважением!»


А тогда ночью, Нестеров, сверля меня острым глазом, учинил мне форменный допрос.

Кто, откуда, где рос, где служил, как в плен попал?!

Но и мы тоже не лыком шиты!

У нас на этой случай такая легенда имеется, что шиш проверишь!

И отвечал я ему намеренно нехотя и с недоверием!.. Мол, я тоже не знаю, кто вы такие…

Легенда про детдом и пленение вроде прошла неплохо. А про то, что «свинью» задушил, Нестеров сказал, что глупо… Из за одного предателя – столько людей расстреляли!..

То же мне! Людей нашёл! Они всё равно уже не жильцы были!..

С той ночи я всё время с «товарищами» проводил.
 
С Андреем мы, можно сказать, сблизились.  Он оказался образованным человеком и за свою недолгую жизнь успел прочесть уйму книжек!.. Мне бы в жизнь столько не перечитать! Да и когда было читать то! В деревне некогда книжки читать! Вкалывать нужно!..

 Он родился и вырос в Ленинграде.

 Столько видел и столько знает. Не чета мне!..
 
А как складно он про свой город изъясняет!..

Я подумал, а что я могу рассказать о своей деревне… Да так, чтобы все рты пораскрывали!

Кукиш с маслом, вот что!

Все эти закаты, рассветы – это не мой сюжет.

Я вообще думаю, что все люди делятся на рассказчиков и  слушателей.

Я – из вторых!

Я умею слушать!
 
Мне от этого польза!

Рассказчик и не подозревает, что своими воспоминаниями и историями он делится со мной накопленным опытом. А мне и делать ничего не нужно, знай себе слушай, да на ус наматывай, авось когда-нибудь сгодится!

В общем, неплохо иметь такого приятеля, как Андрей, с ним интересно.

Жалко только, что он – комсомолец!

Я комсомольцев не жалую. Можно сказать, даже ненавижу!

У нас в деревне они тоже были. Всё время собрания устраивали и речи «толкали». А как поработать, так их и след простыл!

Болтуны, в общем!..

Андрей сказал, что если выживем, обязательно меня в гости пригласит, в Ленинград. Ещё сказал - во дворец сходим, где цари жили.

Я ему на это ответил , что пусть не сомневается – выживем! Только нужно быть хитрее врага! Всегда на шаг вперёд! Враг, он еще только начинает думать, что предпринять, а ты уже курок нажимаешь! И чтобы никаких сомнений!.. И тогда пуля, выпущенная по твоей воле, продлевает тебе жизнь. Один – ноль в твою пользу!

Андрей спросил меня, не испытываю ли я угрызнений совести, от того что вынужден лишать жизни человека. Ведь он наверняка чей то сын, и у него есть мать… Я ему твердо ответил: или они нас, или мы их…

А вообще хороший вопрос!  Я раньше не думал, что убивать людей так просто!

 Всего лишь небольшое усилие указательного пальца и человека нет!..

 Угрызнения совести?!..

Нету угрызнений!
 
Жалко ли мне убитого мной?!..

Наверное, нет!..

Я в селе до войны на колхозной мельнице подрабатывал, которая раньше принадлежала нашей семье.

 И при мельнице лошадь была…

 Не старая ещё лошадь.

 Жульеттой звали.
 
Мешки с мукой возила.
 
Как-то она заболела и скоропостижно сдохла!..

Так вот  Жульетту мне было жалко!..
 
Да!.. 

Хорошо, ещё, что долго не мучилась, а в одночасье сдохла…
 
А человека… Нет, не жалко мне человека…

 Совсем.

 Я, конечно, не убийца и не садист, но если нас всех поставили в такие условия, то нечего здесь сопли распускать! Война всё-таки! Да и вообще, всё равно все когда-нибудь сдохнем!  Поэтому нужно изловчиться прожить отпущенную  жизнь так, как тебе по нутру!
 
Что мне точно не по нутру, так это в колхозе батрачить! От такой работы даже Жульетта сдохла!

 А самое главное - не личность ты в колхозе!

А если ты не личность, то любой может тебя унизить! Любой готов поизмываться над тобой!

Я, в отличии от советских рабочих и колхозников не готов терпеть унижения от коммунистов! В гробу я видел их липовые лозунги!

Но это всё я Андрею не скажу!..

Он не поймёт!.. Идеалист, мать его!.. Хотя, парень неплохой…


На днях я сообщил Нестерову, что немного по-немецки шпрехаю и речь их понимаю. И что слышал, как двое охранников меж собой говорили, что, мол, скоро весь лагерь в расход пустят. Поэтому, моё мнение – рвать когти отсюда нужно! Причем, чем быстрее, тем лучше!

Он сразу осведомился, с каких таких краёв я германским владею. На что я ответствовал, что был у нас в детдоме учитель немецкого. Еврей по национальности. И что он мне заместо отца родного был.  Понятное дело, обучал меня языку.

Ответ мой Нестерова удовлетворил. Потому что, врал я очень уж складно. Хотя, доля правды в моём вранье была - был у меня учитель  немецкого – еврей!

Потом коммуняки долго совещались,каждый выдавал свои соображения на счет побега…

 Один деятель предложил весь лагерь на побег поднять!  Ну не дурень! Не понимает что-ли, что если всем о побеге объявить – факт, что кто-нибудь сдаст нас за кусок хлеба!.. Дурень и есть!

Но большинство, всё-таки, склонялись самим уходить. Так сказать, по-тихому. В общем, Нестеров дал команду готовиться.

Чего тут готовиться?!

Рвануть можно только когда нас на работы водят за ворота. Мы там железную дорогу ремонтируем. Железка та рядом с лесом проходит, так что, только там и можно!

 Выводят всего человек пятьдесят… Немного. Поэтому на охране всего четверо автоматчиков, и те без собак!.. Оно и понятно – как такие дохляки могут сбежать?!..

Нестеров, как настоящий военный посоветовал - когда побежим, стараться больше петлять и к деревьям жаться. Тогда шансы выжить увеличатся.

Коммуняки сетуют конечно, мол, велика вероятность, что и до леса не успеем добежать, как немцы всех нас покрошат!

Это, конечно, да!

Как пить дать – покрошат!..

Если не одно НО!

Невдомёк большевикам, что немцы в воздух стрелять будут!..

Благодаря мне!..

Радуйся, голоштанная команда - глоток свободы вам обеспечен!..

Благодаря мне!..

А что я получу благодаря вам?!..

Правильно! Офицерские погоны!

А  вас, сволочей, в расход!

Вот такой честный обмен!

Вы у нас мельницу отобрали, а мы у вас – ваши никчемные жизни!..

Андрея, конечно, жалко немного…

Ладно… Посмотрим… Всё в моей власти…


На следующий день решили бежать.

…Видно было, что большевики мои волнуются. Небось, за шкуры свои переживают. Кто его знает, может сегодня последний день небо коптят!.. Смешно смотреть!

Все, кроме Нестерова! Тот еще кремень!
Что ж… Уважаю…


День, помню,  выдался серый и пасмурный.

 С утра моросило мелко и гадко.
Охранники старались спрятаться кто под деревом, кто под кустом.

Для нас сигналом было, когда Нестеров лопату из рук выронит. Тогда все, как по команде, должны в сторону леса рвануть. Поэтому мы работать работали, но одним глазом на Нестерова косили.

Лично мне не было страшно. Будто в игру какую играю.

Наконец, Нестеров бросил эту чертову лопату!

Эх, где наша не пропадала!

Мы тут же бросились в спасительный лес!
Тут же вдогонку затрещали шмайссеры, ломая сучья деревьев.

Я бежал и думал, что мне не нравится шмайссер. Удобно, конечно, что он легкий по весу,  но стреляет прицельно всего-то на сто метров!

То ли дело карабин Маузера! На расстоянии полутора тысяч метров уложит беглеца, как нечего делать! На деле проверено!
 
Тут до меня дошло, что я, первый раз в жизни в роли беглеца выступаю!
До этого много раз было наоборот!..

Надо же! Есть возможность узнать, что чувствовали беглецы, которых я не раз ловил с помощью мушки своего карабина!..

Побег удался!

Ещё бы он не удался! Спектакль для краснопузых,  а не побег!


Неделю блуждали по лесу, питаясь грибами да ягодами, пока нас не обнаружил партизанский дозор.

Ну вот и ладненько! Еще на шаг ближе к офицерским погонам!

…Привели в лагерь.

Хорошо они тут окопались: землянки числом немалым, банька, лошади и даже пушка!..

Мать честная!.. У них тут и бабы есть!.. Это хорошо!.. Коли бабы есть – жить можно!

Все на нас смотрят с любопытством, но радости особой на лицах не видать.

Так и есть! Заперли под замок, еще и часового приставили! Наверняка, проверять будут!..

 Ну-ну… Пусть проверяют!.. Мы самые настоящие красноармейцы, умудрившиеся сбежать от немцев! Проверяльщики, мать их!

Короче, пару дней таскали в землянку к командиру отряда и комиссару. Таскали по одному. Вопросы задавали одни и те же. Видимо, потом сверяли, чтоб у всех сошлось. Ну мы всё честно говорили… Чего тут юлить-то!.. Ну и добавляли, конечно, мол, дайте оружие и проверьте нас в бою.

В конце концов, вроде поверили…

Вот и славненько!

Определили в подразделения.

У них тут боевые пятерки. По пять человек, значит.

Я попал в пятерку с Нестеровым и Андреем.

За командира у нас – Саня, бывший танкист. Весельчак и балагур. Он в партизанах уже год, как воюет. Любят его в отряде.

Саня нам троим полный инструктаж сделал.
 Всё объяснил про структуру отряда, рассказал о методах ведения партизанской войны, ну и, конечно, нас тоже расспрашивал, что знаем и умеем. Очень ему понравилось, что я по-немецки понимаю. Говорит, это ох как не хватало отряду. Не было до сих того, кто немецким владеет.
Я его спросил, кто у нас пятым-то будет. Саня сказал, на задании он, в разведке. Ночью возвращается. Так что завтра утром и познакомимся.


На следующее утро Саня нас троих собрал. Говорит: «пошли знакомиться с новым товарищем. «Разведка» сейчас у командира доклад заканчивает и выйдет. Там подождем».

Подошли к командирской землянке. Закурили. Ждём. Саня, от нечего делать Андрея про Ленинград расспрашивает. Ну и мы с Нестеровым слушаем.

Тут дверь открывается и выходит… девчушка черноволосая в сером пиджаке с мужского плеча и длинной юбке, из под которой видны ботинки - в таких раньше заводские работали.

Росточком – мне по пояс, худенькая, как та тростиночка!..

Но глаза у неё!..

Как сейчас  помню!

Глазищи, не глаза!..

И коса до пояса! Умопомрачительная!..

Саня говорит: «Знакомьтесь, это наша Надя!»

Потом еще что то говорил, но я уже плохо понимал…

Накрыло меня…

 Стою, вытаращился на неё, оторваться не могу…

Наверное, у каждого мужика так бывает… Много баб по жизни встречается, а тут, вдруг, бац! И вот она! Та, которая тебе по судьбе  положена… Богом или не знаю, кем там ещё!.. И я вот сейчас понимаю, что Надя – она моя!.. Судьба значит!.. И ещё понимаю, что я теперь в ответе за неё… И как-то нужно уберечь ее от всего этого ужаса… от войны, от партизанской жизни дурацкой и грязной… и от мужиков, её окружающих…

Я вообще-то баб в теле люблю, как у нас в деревне были. Чтобы было на что взглянуть и за что взяться…

Здесь же, не на что было посмотреть…
Но странным образом мне было на это наплевать.

Я пропал…

Надя – она очень серьезным взглядом тогда на нас смотрела. Изучающим… Способны ли к партизанской войне, не подведём ли… Всё-таки, здесь не богадельня… настоящие дела делаются… Вот так она тогда на нас смотрела. Как опытный боец на новобранцев.

По мне, так лучше бы она улыбалась!

 Потому что, чем строже она была, тем больше я в ней тонул. И это было, по меньшей мере непонятно.

И вообще, никогда бы не подумал, что я способен полюбить девушку – подростка, у которой не ясно, в чём душа теплится!

Надя люто ненавидела немцев.  Всё, что она хотела - это уничтожать врага… С нами или без нас, ей было всё равно…

Говорили – она ничего и никого не боялась.

 В отряде её любили и уважали…


…Началась наша партизанская жизнь. Большую часть времени мы проводили на заданиях: долгие засады на дорогах, минирование мостов,  ночные рейды по деревням, чтоб казнить очередного предателя родины.

Я старался всегда быть рядом с Надей. Мне хотелось её доброго взгляда, улыбки, каких-то слов. Я мечтал о ней, как о своей будущей жене.

Конечно, я знавал бабью любовь! И до войны и во время войны… Парень я был – видный, грех жаловаться. Так что девки меня любили!.. Чем я и пользовался!

Но я  даже на минуточку не мог себе представить, как это может быть с Надей.
Мне тогда казалось, что таких, как она, можно только обнимать… или гладить волосы… целовать глаза… Но заниматься тем, чем я занимался с девками?!.. Нет!.. Этого я представить не мог!.. С ней это было бы недостойно!

И самое хреновое, я вообще не понимал, что мне теперь делать!..

С одной стороны, офицерские погоны, ради которых я готов был угробить весь этот вшивый отряд.

 С другой – Надя!.. Наденька…

Теперь я мечтал не только о мельнице, но и о мельничихе…

Как было бы славно: я, Надя и бабка! Мы – вместе!

Но на круг выходило, что вместе никак не получалось… И я страдал от этого… Сильно…

А тут еще стал замечать, что Надя с Андреем сближаться стали.

Не удивительно! Андрей такой рассказчик!.. Как начнёт баять – девка уши и распустила! И таким взглядом на него смотрит!.. Мне такой взгляд знаком!.. Знаю я такой взгляд, мать его!..

Понятно, что Андрея я стал… нет, не не любить!.. Но ненавидеть!..

Ненавидеть тихо и незаметно!

Признаться, я чуть стыдился этого чувства… Андрей мне ничего такого не сделал… Но это было сильнее меня…

Я подумывал объясниться с Надей, но чутьем понимал – не время!.. Для нее сейчас самое важное – война, а не все эти тити-мити!.. И к тому же Андрей тут возник…

В общем, навалилось сразу всего… Нужно заканчивать с этим всем… И с отрядом и со страданиями любовными…



…На одном задании подвернулся случай.
Устроили засаду на дороге. Расположились с двух сторон: с одной стороны я с Нестеровым, с другой: Саня, Андрей и Надя.

Нужно было пополнить запасы оружия и боеприпасов. Поэтому, мотоциклистов и легковые автомобили не трогали. Ждали грузовик, желательно с живой силой, которая была приговорена к уничтожению, ну а оружие и всё остальное – это уже как трофей.

Работали по обычному плану. Сначала забрасываем машину гранатами, затем «поливаем» огнем из шмайссеров, выпрыгивающих из кузова солдат. Делов-то!

Ждать пришлось чуть ли не до самого вечера.

Курить нельзя, разговаривать нельзя…

Можно только думать…

Я думал про Надю… И про мельницу…


Наконец, показался грузовик.

Не факт, что в фургоне солдаты, но тут уже вопрос везения.

По Саниной команде бросили гранаты!

  Автомобиль резко развернуло и он врезался в дерево! Из горящего фургона стали выпрыгивать немцы и палить в разные стороны.

Мы тоже не лыком шитые, открыли огонь.
Нестеров кинулся к грузовику, заскочил на подножку и выпустил очередь в кабину.

Это была та подходящая возможность, которую никак нельзя было упустить!

Я хорошо видел стреляющих Саню, Андрея и Надю.

Оставалось тщательно прицелиться и нажать на курок, что я и сделал без малейших угрызнений совести.

Я был тогда неплохим стрелком и поэтому не удивился, что Андрей уткнулся лицом в землю.




…Вновь открыл глаза… Или они сами открылись…

Всё та же белая палата и треск мониторов, контролирующих жизнь во мне…

Липа за окном никуда не делась…

Эх, Андрей, Андрей…

Думаешь, мне было не жалко тебя?!..

Ещё как жалко!..

Ты должен был жить!

Потому что, ты был хорошим человеком!..

Так я думаю!..

Но случилось то, что случилось!

Ты встал между мной и Надей… Моей Надей!..

Если нам суждено будет встретиться на Небесах, чему я не очень верю, то, думаю, ты поймешь меня… и простишь…

Да!.. А в Ленинграде я так и не побывал!.. И дворцов, в которых раньше жили цари, не увидел…

А похоронили мы тебя, Андрей, в лесу. На душе у меня было мерзопакостно… И не потому что это я тебя жизни лишил, а потому что я видел, как страдала Надя, когда тебя закапывали.

… Немцев в грузовике оказалось не больше десяти. Но всё равно, для отряда вышло хорошо: и карабины с запасными обоймами, и гранаты, и сигареты, и сапоги, и так…по мелочи… Так что, не зря ты голову сложил, дорогой товарищ Андрей…



После гибели Андрея, она стала более замкнутой, более молчаливой.

Значит, я не ошибся… Какие-то чувства она к нему испытывала.

Выходит, не зря я на курок нажал…

А не нажал бы, ещё больше мучился, наблюдая за их отношениями…

Ничего… Время всё вылечит… Время – оно такое… Несётся куда-то вперед и при этом  прошлую память с собой забирает…

Так что со временем сотрется из её памяти Андрей, как всё прошлое у людей стирается… Сначала уйдёт память о его запахе, затем – о его голосе и взгляде, а потом и лицо его замылится… И нету боле эмоций…

А я здесь… Рядом… Живой… И люблю…
И в обиду никому не дам…
Ты только скажи… Ради тебя всех на кусочки…

А она видела… Видела, что я никого не боюсь!..  И смерти не боюсь!..  И в бою я первый!..

Ей это нравилось… Я знаю…

И она стала доверять мне…

Но не как мужчине, а как другу…
 
Надежному…

Ничего… Я подожду… Я – терпеливый… Мы ещё станем мужем и женой!..


…Время поджимает.

Нужно уже с отрядом этим кончать…

Давно бы уже кончил.

Надя меня держит!.. Не знаю, как с Надей быть.

Слишком правильная она. Попробуй, убеди такую на другую сторону перейти!

Ну ведь ежу понятно, что нет будущего у Советов! Отлаженная немецкая машина камня на камне здесь не оставит… Всех перемелет!..

У них же во всём порядок! Дисциплина!.. И харч у солдата отменный! И двигается он не пёхом, как красноармейцы, а на автомобилях… так сказать, силы для боя экономит!..

Когда порядок во всём – и жить проще!..



…Однажды, по пути на задание, нарвались на засаду.

Нестерова сразу уложили, он первый шел. Одной пулей прямиком в лоб!.. А я когда-то сомневался, что такой лоб можно пробить!..

Саню в ногу ранили, он тоже упал.

Я крикнул Наде:

- Беги! Я прикрою!

Вижу, она, сначала засомневалась..

Я ей:

- Предупредить надо!

Она поняла и к лесу рванула.

Я к Сане!

Он мне:

- Вали отсюда, мне всё равно крышка… Я их задержу на какое то время…

Спасибо, конечно, друг, но если ты в плен попадёшь?.. Нет, так не годится!.. Тебе всё равно погибать, а мне рисковать нельзя.

В общем,  утихомирил я Саню.

Затем разоружился, руки вверх поднял и к немцам пошёл.



…Этой ночью мы окружили отряд.

Часовых сняли с моей помощью.

Мне на всех плевать было, главное, Надю оттуда вытащить, а там решим, что дальше делать.

Когда стрельба началась, я сразу побежал к землянке, где она жила.

Заскочил, она как раз в спешке ботинки на себя натягивала.

-Что там?!, - спрашивает.

-Немцы!, - говорю. – Со всех сторон!

-Что с Саней?

-Погиб, - говорю, - Как герой!..

Надя схватила автомат:
 
-Я живой не дамся.

Чёрт!.. Так я и думал!.. Сейчас самое глупое – это помереть от немецкой пули… Да кому нужна твоя смерть?! Кто оценит!.. Товарищ Сталин?!.. Да ему начхать на тебя также, как было начхать на нашу мельницу!.. Что ж… Придётся самому всё решать!

Я подошел к ней.  Мягким, но сильным движением забрал из её рук автомат.

 Ремнём связал ей руки.
 
-Прости, Надя, так надо… Ты потом всё поймёшь.

А она не потом, она сразу всё поняла.

-Ты предатель?, - спросила чуть слышно.
 
Помню, в ее голосе я уловил нотки надежды, что я отвечу – «нет».

Но я так не сказал.

-Скоро всё кончится и мы выйдем отсюда.

-Значит, предатель, - у нее заблестели глаза. – Я тебя ненавижу, - не крикнула, тихо так сказала. Это дало мне надежду, что не всё так плохо, что есть шанс уговорить её…

-Надя, у меня в этой жизни нет никого, кроме тебя и бабки… Я не могу вас потерять…

-Бабка говоришь?!.. А мою ваши сожгли! Кому она мешала?! Лежачая была! С печи не вставала! Мамка за ней ухаживала!.. Так вы и бабуську и мамку порешили… Да что там… Вы всю деревню в хлев согнали и сожгли! – Надя заплакала.

Я ничего и никого не боялся. Но после этих её слов, у меня ноги подкосились…

 Страшно мне стало от её слов!.. Нужно как-то оправдаться, а я не могу!..

Не могу и всё тут!

Мать честная, это что же получается!.. Я своими руками семью Надину на тот свет отправил?!..

Черт! Черт! Черт!..

Делать то теперь что?!...

Так!..  Стоп!.. Нужно собраться!..

Чего сопли распустил!.. Она ничего про меня не знает!..

Это не специально вышло!.. Вышло и всё!

- Надя, если бы я только знал, кто это сделал, я бы их своими руками разорвал.

Она вдруг плакать перестала, зло на меня посмотрела:

- Я погляжу, вы с бабами мастера воевать… Вон, даже мне руки связал!.. Никак в толк не возьму, боишься меня что ли?!

И правда, чего я ей руки то связал!

- Ничего я не боюсь!, - тут же подошел, снял ремень с её рук ремень.

Снаружи вдруг стало тихо. Стрельба прекратилась.

Значит всё кончено.

Решил выглянуть за дверь…

…Скорее всего, она прятала пистолет под пиджаком.

Наверное, нервничала или торопилась, поэтому попала мне в ногу.

Я упал.

До сих пор не пойму, почему она не добила меня.

Просто выбежала из землянки в темноту и всё…



…Из госпиталя я вышел лейтенантом.
 
Хромым.

С тростью.

К строевой не годен.

…Узнал, что от всего отряда осталась одна девчонка и держат ее в подвале.

На допросах молчит, как рыба.

Никакие “пристрастия” не помогают.

Не понятно, что они хотят от неё - весь отряд на том свете!

Ясно, что это моя Надя… А кто ещё?!.. Больше некому!.. Когда отряд уничтожали, она со мной в землянке была.

Пошел к батальонсфюреру.

Объяснил ему, что я её хорошо знаю по отряду. Может попробую убедить  сотрудничать… 

Батальонсфюрер тут же согласился. Говорит, отряда уже нет, но связные и просто те, кто помогал партизанам остались в городе. Пусть выдаст. Тогда жизнь ей сохранят.



…В подвале было холодно и сыро.
 
Она сидела на каменном полу, обхватив руками колени.

Босая…

Кому мешали её ботинки?!..

Хватило одного взгляда, чтобы понять – пытали…

Лицо в кровоподтёках…

И кажется… кажется… они её… Нет!.. Только не это!..

Я догадался, потому что на ней не было юбки!.. Той самой юбки, в которой я привык её видеть…

На ней вообще ничего не было! Кроме пиджака!

Хорошо, что пиджак длинный…

Суки!.. Значит так и есть!.. Они её…
 
Невыносимо даже думать об этом!..

Сколько их было?!...

Суки!..

Она же ещё никогда… вообще…

Что это?!.. Слёзы?!..

Я плакал всего раз в жизни, когда был пацанёнком, мамка тогда померла…

Значит, сейчас – второй…

Сел рядом с ней на пол.

Я их ненавижу!.. Суки!..

И себя ненавижу!..

И Надю тоже!..

 Хорошо, что она не смотрит, как я скулю…

Если бы она увидела, то я, наверное, мог бы убить её…

Она, вообще, еще ни разу не взглянула на меня!..

Да что там не взглянула!.. Даже голову не подняла!..


… Она, конечно, ничего им не скажет…

И они опять станут ее бить…

И, может, опять будут… будут…

 Суки!..

Суки конченые!..

А потом всё равно повесят…

На площади…

Пригонят народа местного и при всех повесят…

Надя… Какая же ты дура, Надя!..

Зачем ты тогда сбежала?!..

Я теперь не могу тебе помочь!

Я не могу защитить тебя от их грязных лап, которыми они тебя касаются!

Если б ты тогда не сбежала, всё могло быть по-другому.

Я бы купил мельницу, большой дом, лошадей…

Я бы носил тебя на руках… Всю жизнь… Ты ещё не знаешь, как я могу любить…

А теперь точно повесят!.. Не пощадят!

А толпа ублюдков будет наблюдать за тем, как болтается на ветру моя Надя!

И мне тоже придется смотреть на это!..

 Суки…

Я должен спасти её…

Обязан спасти…

Кроме меня – никто не избавит ее от такого позора…

И, кажется я знаю, что нужно делать!..

Девочка моя… Я спасу тебя!..

Нужно действовать немедля.

Я встал с пола. Обошёл Надю сзади и сел на корточки.

Затем прижался к этой почти детской спине, обнял, сцепив руки на ее коленях и так сидел, стараясь запомнить свои ощущения…

Пушинка ты моя ненаглядная…
Как же чудно чувствовать тебя в своих объятиях…
Век бы так сидел и не отпускал…
Неужели, это и есть любовь?!..

Что ж… пора…

Я бережно приподнял её голову и обеими руками плотно закрыл ей рот и нос.
 
Господи, хватило бы одной руки!..  Моя ладонь, как всё её лицо!..

Она не сопротивлялась…

Не было у ней сил сопротивляться…

А может, желания не было…


…Когда она перестала дышать, я снова положил её милую головку на её колени…

Как и было…

Всё… Теперь не будет никакого позора…

Теперь ты свободна!..

Больше никто не сможет тебя обидеть, хорошая моя…

Прежде, чем выйти отсюда, остается только попросить прощения…

Нет, не у тебя,  Надюша…

У детей, которых ты мне не родила.





…Какой чудесный запах!..

Я помню его…

Такими духами пользовалась Берта.

Я даже знал их название… Но…  сейчас уже не вспомню…


Человеческая память…

Что-то стерлось совсем и навеки…

 Много русских слов позабыто… Не с кем было по-русски говорить.
 
М-да…

А что-то даже спустя семь десятков лет хорошо помнится!

…Помню, к примеру, как просил батальонсфюрера, чтоб он похлопотал для меня о смене паспорта (der ausweis): с Петра Мельника на Петера Мюллера. Он тогда еще спросил, почему именно Мюллер. А я ответил, что Мельник и есть по-немецки Мюллер!

Хороший он дядька был – наш батальонсфюрер. Видел во мне не подчинённого, а человека. Я его заместителем, считай, всю войну прошёл.

Жаль, разорвало его на куски от артиллерийского снаряда… Что ж, война…


…Не думал я, что Советы верх одержат. Не рассчитал фюрер, что красные числом возьмут, их же населением в два раза больше от Германии было!

Плакала моя мельница… И бабку больше не довелось увидеть… Не знаю даже, когда померла…


Перед самым окончанием войны попал в заштатный городишко на юго-востоке Германии… Ландсхут называется.

 Там и встретил Берту.

Она, уже как три года потеряла мужа на фронте.

Сказать по чести – не моя женщина!.. Не моя!

Во-первых, старше аж на целых двадцать лет!

Высокая и вся какая-то худосочная!

Ни спереди, ни сзади нет ничего. А это глаз не радует!

Целый день молчком. Ни улыбки, ни доброго слова.

В постели рыба рыбой – без чувств и без желания!..

Фрау – одним словом!

Но мне эта вдова тогда позарез нужна была.

Уговорил ее жениться.

Она вопросов не задавала.

Хоть хромой и с палочкой, а всё ж таки, мужик в доме! Молодой, к тому же!

Фамилию ее взял.

Поэтому и женился.

Фамилия у неё дурная.

Попкен!

Берта Попкен!

Режет слух…

Я тоже стал Попкен!

Прямо как задница!

Я думаю, фамилия сильно влияет на того, кто её носит.
 
Я стал задницей своей немецкой жены!

Когда я на работу устроился, она объявила мне, что весь заработок я должен ей отдавать! До последнего пфеннига!

Я, конечно, голос возвысил, мол, очумела совсем?!..

Она говорит: «Думаешь я не понимаю, почему ты мою фамилию взял?!.. Видать, грешки за тобой водятся!.. И немалые!.. Так что сиди и не вякай!»

Ну как-то так!

И стал я на целых двадцать лет задницей фрау Берты Попкен!

Она была башкой, а я ее ягодицами.

Как она скажет, так и будет!

Даже супружеский долг – и тот по её хотению!

А это и был самый настоящий долг!..
Никакого тебе фейерверка! Вроде, отработал по-быстрому и пшёл вон, с глаз долой!

Приходилось всё это терпеть!..

До тех пор, пока она не сдохла!

Старая карга!..

 Сдохла!

Я, хоть особо и не пьющий, а тут взял бутылку шнапса и напился с такой радости!

Дура набитая!.. И деньги все мне достались!

Хотя, конечно, двадцать лет такой жизни - срок немалый!

Ну что теперь говорить об этом!

Я потом сразу фамилию поменял, обратно на Мюллер!

Чего бояться-то! Столько лет прошло!..





…Открыл глаза…

Спиной ко мне кранкеншвестер Амалия стоит. Что-то там в мониторах наблюдает.

Вот оказывается откуда этот чудесный запах! Ее духи!

Неплохо… Неплохо… Женщина должна быть ухоженной…

Хотя, какая ты женщина, ты еще девчонка сопливая…

А я в твои годы уже лейтенантом был…

Заслужил…

Не то, что Ванька!

Смотрел тут по телевизору – его с самой Америки на суд доставили!

Знал я Ваньку. Здесь уже познакомились.

Он года на четыре постарше меня был.

Не идейный.
 
Трус и бандит!

В концлагерях себя убийствами тешил. Он мне сам рассказывал. Хвастался этим даже!

Воин, тоже мне!..

Последнее время и в газетах и по телевизору только и говорят, что про него!

 Суд над Иваном Демьянюком!..

Ну и поделом ему! Нужно было башкой думать!.. Нет, чтоб как я – жениться и фамилию сменить!.. Кретин!..

Помню, на день рождения меня пригласил.

Всех гостей: я да он!

Сели, выпили, закусили…

Как водится, войну стали вспоминать…

Ванька, уже пьяный, начал кричать: «Зиг Хайль, Зиг Хайль!» (Sieg Heil)

И ко  мне пристал: «что, мол, не кричишь?»

В общем, замучил меня своими приставаниями!

Ну я и крикнул:

- Sieg Heil!


Чувствую, кто-то плечо мне теребит.

Глаза открываю – медсестра Амалия надо мной склонилась! Глаза выпучила от ужаса!

-Герр Миллер, вы – нацист!? Вы только что крикнули: «Sieg Heil!», а я за вами, как за родным ухаживала!, - голос дрожит, вот-вот расплачется.

Вот же старый дурак! Только, можно сказать, в сознание пришел и сразу такой поворот!

Хотя… Ненароком это вышло… В беспамятстве…

Всё равно, девицу успокоить нужно:

-Что ж ты смотришь на меня так, словно я чудовище какое… Никакой я не нацист… Просто время было такое… Тяжелое…

Но Амалия никак  не желала успокаиваться:

- Если не нацист, а по принуждению, то не стали бы приветствие выкрикивать! Тем более, находясь без памяти!

Я хотел еще что-то сказать, но она вдруг выпалила:

-Герр Мюллер, я не буду за вами ухаживать! Вы – подлец и я таких ненавижу!, - и выбежала из палаты.

Я – подлец… Так она сказала…

Теперь, наверное, по всей больнице растрезвонит…

Видимо и до полиции всё это дойдёт…

Вот тогда держись Петер…

Эхехе… Как бы не пришлось, как Ваньке Демьянюку ответ перед всем миром держать!

Да ещё на старости лет опять в Петро Мельника оборотиться!..

А если и так… Что с того?..

Плевать!

Я даже не в инвалидной коляске! Я в кровати и мне  с неё не встать!

Не сегодня – завтра закончится моё пребывание на этой  земле, поэтому, чего мне страшиться…

Я и смерти то не боюсь!..

Чхал я на смерть!

Лучше уж сдохнуть, чем вот так вот жить!..

...Одно тяготит – никто не вспомнит и не помянет…

Как будто и не жил вовсе!..

А всё потому что не под своим именем!

Кого винить?!..

Советы?..

Если б не Советы, глядишь, у меня бы и мамка, и отец были!..  И даже мельница!

Немцев?..

Это же из-за них я Родины лишился!..

Где они теперь – виноватые?!..

Ни Советов, ни фашистов…




...Ночью вдруг проснулся.

 Открыл глаза.

Передо мной Смерть стоит, вся в белом!

Я закричать хотел.

Но Смерть ночник включила…

Вот ты чёрт - оказалось, медсестра!

Только не Амалия, а другая, в возрасте
.
Я у неё спросил:

-А Амалия где?! Я к Амалии привык.

Та, в возрасте поведала мне, что Амалия не желает со мной видеться.

Оказывается, её дед во время войны антифашистом был.

Повесили его. А вместе с ним и жену его.
Слава Богу, говорит, что детей не тронули… Вот так…

Стало быть, в моём лице Амалия увидала палачей своего прадеда!

Такая вот ситуация…

Теперь на меня можно всех собак вешать!..


...После истории с Амалией жуткая хандра на меня навалилась.

Не хочу никого и ничего…

Настроение такое, хоть вешайся!.. И причина тому – мое полное и страшное одиночество!

Один, как пес на всём белом свете…

Вон, даже у Ваньки Демьянюка, и то семья имеется!.. Как говорится, оставил после себя отпрысков! Ваньки не будет, а семя его живо!..

Если б тогда с Надей сладилось и я бы сейчас в окружении внуков и правнуков помирал. А так… Пёс и есть…

И ничегошеньки исправить нельзя…

А что исправлять-то?!..

Кабы была возможность в сорок первый год вернуться, чтоб я исправил-то?! Вариантов немного было: или в Красную Армию или к немцу… Еще не знаешь, где дольше прожил бы…

Так что не было у меня из чего выбирать…

Выходит, правильно Амалии сказал: время тогда было тяжелое…

Родился Петром Мельником, жил Петером Мюллером, а сдохну, как пёс…



-Герр Мюллер умирает, - та, что в возрасте нашла Амалию в соседней палате, - Просил передать тебе вот это, -  протянула Амалии лист бумаги, на котором написано: “Завещаю свой дом и все имеющиеся у меня сбережения медсестре Амалии”.

 Амалия пробежала глазами по строчкам…
 
Долго смотрела на них, как будто не понимая смысла написанного, затем закрыла лицо руками и зарыдала: “ Зачем Вы так со мной, герр Мюллееееер?”





Стою у обрыва, вниз заглядываю, а дна и не видно! Страх, как глубоко!..

И понимаю, что прыгать мне придётся…

Нету у меня другого выхода…

Назад оглядываюсь – нет никого… Ни бабки, ни родителей, ни Нади… Никто не пришёл проводить…  Даже Берты нет, а могла бы и прийти… Всё-таки, несмотря ни на что, каждый год на кладбище к ней ходил и поминал… Чай двадцать лет вместе прожили… И не пришла, сука…

Что ж… Нужно прыгать… Всю жизнь не простоишь так у края…

Поднял руки вверх…

Вздохнул полной грудью…

Одной ногой над пропастью… Ещё мгновение…

Всё-таки, напоследок обернусь…

Нет!..

Никого…

Никто не проводит меня в мой прощальный полёт!..

Не нажил я себе друзей за всю свою жизнь…  Не нажил…

Эх, паскудная доля…

Что ж… пора…

Шагнул в пропасть…

Бог мой! А позади меня крик:

-Герр Мюллеееееер!..