Новогодняя история

Тяжело... Вроде и недалеко ушёл, километров пять-шесть от зимовья, но силы тают, словно снег на горячих щеках. Сначала — вниз с кручи, потом змеящейся тропинкой вдоль шумящей Ехэ-Усу, вниз по течению, и снова, как ком с горы — к парящему озеру без названия. Ключи там бьют. Посидишь минут пять в кипящей воде, и хворей как не бывало, но с болячками и сила уходит, ватным становишься. Потому что тело человека снаружи всегда холоднее, чем внутри, и распаренная требуха выпирает из организма, вызывая лёгкое головокружение и подташнивание. Тяжело назад, всё время вверх. Дыхание сбивается, левое плечо оттягивает «Сайга» и подсумок, а правое... Ничего, дотянем.

Он наткнулся на Неё в распадке у озера: придавленную свалившимся с горы камнем, со сломанной ногой, окоченевшую, засыпанную снегом. И, бормоча под нос ласковые ругательства, с трудом сдвинув впечатанный в снег валун, взял на плечо неудобное, не подающее признаков жизни тело. А тут ещё ветер, словно пьяный мужик — то покружится на месте, то вихляющей походкой рванёт в сторону, увязнет в сугробах, и бегом назад, толкая попеременно в грудь, в спину, швыряя снежной пылью в лицо. Ресницы заиндевели и репейно цепляются друг за друга, мешая глядеть на дорогу; кожа, натянувшись на лбу и скулах, покраснела и сухо саднит. Ничего, дойдём...

Снег под лыжами не скрипит, налипает пудово на крепления. Это к теплу. Подъём здесь почти незаметен, и если бы летом, да налегке, Он бы его и не почувствовал. Но то летом... Время от времени Он останавливается и, встав на колено, бережно кладёт свою ношу в снег; отвернувшись от ветра и сняв рукавицы, оттирает лицо, поправляет шапку. Отдышавшись, снова поднимает Её на плечо. Вот уже и знакомый крёж впереди, до зимовья рукой подать, пара остановок. Ничего, близко...

Сняв лыжи, Он плечом толкнул дверь, и боком, боком, чтобы не зацепиться, протиснулся в избу, аккуратно положил Её на пол и сам прилёг рядом, тяжело дыша. Хороша избушка, подумал, долго тепло держит. Нашарил рукой поленницу и, зарядив топку чурками, чиркнул спичкой. Сухие дрова приняли в себя слабый, дрожащий огонёк, затрещали о чём-то, разгораясь, пустили дымок сквозь разошедшиеся волокна. Почувствовав тепло, Она шевельнулась еле заметно, издав негромкий, похожий на скрип, стон. Выпроставшись из тулупа, Он погладил Её шершавой ладонью, поднял, прислонил к стене. Встав на колени, вытащил из-под грубо сколоченного топчана ящик с жёлтыми латунными и красными бумажными гильзами разного калибра, плохо гнущимися пальцами принялся наряжать Её, насаживая гильзы на упругие, колючие ветви. А Она распрямилась горделиво, оттаивая, задышала влажно, и, смешиваясь с прыгающими по стенам красноватыми отблесками от печурки, пополз по зимовью густой, смолистый запах ели. И Он назвал Её — Праздник.