Откровения монстров

"Всё описанное ниже, является лишь фантазией автора. Любые сходства имен или событии с именами реально существовавших людей или исторических событий считать всего лишь совпадением"
И. М. Стародубов

«Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы; и ка кою мерою мерите, такою и вам будут мерить»
Евангелии от Матфея (гл. 7, ст. 1-2)
Глава 1.
Что я мог вам поведать об Аглае? По первому взгляду обычная, молодая ничем не примечательная селянка  как и все тогдашние простые бабы из " черных людей". Только так, если не наблюдать ближе, я мог увидеть её пройдя мимо по улице или в другом месте. И наверное бы шепнул себе:  крестьянка да крестьянка, ещё лишь не вытянутая трудом. Ну, и бог с ней.  Уверен, и вы бы также, глядя на совсем незнакомого человека, к примеру закованного в латы и с множеством уже заживших ранений, думали бы о нём как "бывалый воин"  и ничего более. Однако как не сказано выше,  искать одного не похожего на  другого мы не станем без особого повода. А особый повод можно сотворить и на постном масле. Одна казалось бы абсолютно пустяковая деталь в ее облике, а это родимое пятно на шее у левого уха в форме птицы с раскрытыми крыльями, служила ей отличительной приметой.  Конечно же нет! Это не портила её девичий привлекательности, какой я вас заверяю, девушка имела в силу нынешнего возраста. Не юного, но твёрдо молодого. Однако лета своего не ведала по не образованности. В остальном же, худа чем стройна, роста обычного, с длинными, русыми, не собранными волосами. Довелось ей прозябать своё одиночество на Псковщине, на смене столетий. Когда в те неспокойные времена немец, татарин и лютый латыш на те земли грабежами и войной ходили, а церковники словом зажигали души, чтобы после крепко-накрепко заключить их в свои объятия. Судьба не советуется с нами о своих планах, а лишь расставляет всех по местам как шахматные фигуры и порой бескомпромиссно жертвует многими ради затейливый комбинации.
 Внешний вид может поведать как о месте, таки о принадлежности человека. А по сему я не ошибся. Аглая была крестьянкой, и как уже упоминалось, из Псковской стороны  села Выбутино, собственно как и её мать чьё имя уже и не вспомнить. В один из бандитских  налетов татар было до смерти засечено кривой саблей. Дела   таковы хоть и скверны, однако  привычный для того уклада жизни. Потеряв единственного родного человека на то время, Аглая прибилась к общине. И по весне уходила в поля с шорниками. Сеяла рожь, горох; занималась уборкой урожая. А ближе к холодам, уже по устройству крестьянского быта, посильно помогала на заготовке дров, связывая и выплачивая на лошадях стволы. Не сказать, что ей было тяжело, скорее серо, однообразно. Худого о ней не говорили, ровно как и похвал от суровых людей она также не слышала. Хотя в работе всё выходило ладно, если не упомянуть больше. От чего лишь сотский староста Баян Аввакумович с усмешкой замечал. - Не Чёрт ли сам тебе помогает? Лошадей пожалей.
- Да,   они у меня сильные. Пока бревно вижу и отдохнуть успевают. - смеясь, объясняла девушка.
Всё так и было. Аглая трудилась как говорится на совесть. Ничего и никогда у неё не подломится, всё как нельзя лучше ляжет, спляшет и как по заказу день на день. А когда за вечереет, угрюмый народ захваченный всеобщей печалью ко  времени, оставляет дела и  неспешно собирается в одном месте для похода в село. Староста по обыкновению проверит инструмент и уже готовый дать команду идти, как вдруг заметит, что Аглаи и след простыл. Вот только было.
- Эх, девка. Опять к лешему понесло. - недовольна причмокивал он, вслушиваясь как за деревьями удаляясь звучит Аглаина песенка. В остальные дни он просто отмахивался рукой и уходил с народом в село. Сегодня же, очень взволнованный, ещё долго оставался на месте и даже пару раз окликнул её, но девушка была уже далеко и не слышала.

" Никто и не ведал
   Живущих под небом,
   Что голубушка больно
   Сломала крыло.
   Все шествия мимо,
   Свой взгляд и не бросят.
   А птица в мучениях
   О помощи просит..."

Сколько себя помнила Аглая, столько же и напевал эту песенку. Кто и когда научил её незатейливым словам она и не помнила. Это то, единственное, как верный друг, сопровождавшее её на всём жизненном пути. И хоть немного, но дающим свет в черно-белом существовании. Она часто уходило в лес, удаляясь от людей, от постылого крестьянского быта, хотя  который ей и сравнить то было с нечем. Здесь, укрывшись от глаз , как и мы порою бежим вон, перевести дух, она всецело отдавалась душе, сливаясь в единый поток с тепло окружившим её миром. Она просто дышало. Слушала перешептывания деревьев, который как ей казалось, она с легкостью понимает и может говорить с ними в ответ. Деревья же, заметив её внимание, словно приветствуя, ещё пуще начинали хлопать листвой. Последовав в глубь леса, она присела у ручья, у огромного серого валуна. И тут, стараясь не спугнуть собой, с охоткой  начало наблюдать как в проблесках заходящего солнца, по воде словно по льду, радостно танцевали лесные феи. Их смех, откликался эхом по лесной чаще, наполняя мелодией воздух, делая его еще более лёгким и прозрачным. Они являлись настолько реально, что порой, заигравшись, приближались так близко, не замечая, что в девушку тут же летели брызги от их крохотных ног. Завороженная чудным зрелищем, она уже не помнила ни о чём другом. Хотелось бесконечно сидеть на берегу ручья, радоваться, наслаждаться спокойствием. Всё это напоминало ей беспечный сон полный умиротворения. Однако солнце уже садилось. Ей поспешно нужно было вернуться домой, в свою ветхую избушку и к обыкновенной жизни. Лишь она подумала об этом, как её ноги захотели бежать. Бежать! Непременно бежать!  Нестись наперегонки с ветром, разрезая пространство своим телом. Она поднялась. Точнее какая-то неведомая сила подняла и поставила её на ноги. А потом понесла. Вокруг мелькали деревья. Лесные поляны сменялись на пышные луга, болота и снова поляны, луга... Аглае еще никогда не было так легко. Она не чувствовала как её ноги перебирают на бегу. И даже не могла представить вес собственного тело, как и усталость казалось ей совсем чужда. И только лишь одно могло означать, что она точно бежит, а не парит в воздухе. Когда босые ноги бились о прохладную траву, которая так странно становилось всё холоднее и холоднее. В этой сумасшедший гонки она и не заметила как дорога привела её самому селу. Тут оно остановилось. Неизвестно откуда её грудь обхватила тревога. Ей представилась избушка в которой она жила. Но не так как она привыкла её видеть, а совсем иначе. Вроде бы ничего не поменялось. Изъеденные солнцем и ветром бревенчатые стены уходящие по самое оконца в землю и та самая провисшая  полумесяцем крыша, густо усеянная мхом, были своими, привычными и в тоже время совсем чужими. Будто бы избушка не встречала её, а напротив гнала от себя прочь. Прощалась.

Глава 2.
Во Пскове. В канцелярии Троицкого собора, тесный, душной комнате со множеством книжных полок и сундуков, за столом корпела тёмная фигура в рясе. Окружив себя всего двумя светильниками по одной свече в каждом и отсутствии каких-либо окон, писарю было не совсем удобно, от чего он сильно ссутулился и порой нечаянно задевал носом перо. Но сменить обстановку для большего комфорта не пытался. Толи воск таким образом экономил, а может обыкновенные " неохота" не разрешало себе помочь. Выбранный же для работы пергамент, подразумевал, что немедленное занятие писаря имеет далеко непростой характер. Так и нахождение в комнате второго человека, тоже в рясе, но более представительно с виду, подчеркивало этот факт. Вторым же по определению назвать его было слегка ошибочно, но моя история не имеет духовного значения, потому небольшое отступление будет приемлемо. Назначенный в должности владычного наместника Псковской епархии, епископ Феофан ведал важными делами только лично и особое внимание уделял пошлинам взимаемых церковью. Но не являясь полноправным руководителем, а уполномоченным лицом - викарием, он был обязан отчислять долю в главную резиденцию и прилагать к ней отчёт.
 -...сельцо " Чудские Ворота" - промеряя шагами комнату, важно диктовал он - в составе десяти домов. Черносошных крестьян тридцать шесть мужей. В Петров день дарено, с Божьей помощью... - тут викарий остановился. Задрал голову к потолку и задумался. Глаза его при этом приняли глуповатый выражение. Однако общую солидность не потерял. Чему в принципе очень старательно пытался соответствовать. Как ему казалось, человек его сана и положение должен держать голову чуть выше человеческого роста; быть слегка полноватый, что у него  не отнять; и непременно обладать пышные бородой. В этом конечно ему не повезло. Бородка была никудышная. Редка и седа. От чего его человеческая натура побеждала надо духовной и втайне от всех он подкрашивал её вохрой.
-Вот, слушай, Гриша, - обратился он к писателю - если все наши волости объехать на лошади, задерживаться там лишь для разговора. Трёх дней хватит?
- Ну не знаю, преосвященнейший Феофан. Это смотря какая лошадь и какой разговор.
- Лошадь отличная. С наших конюшен. Разговор обыкновенный, недолгий. Так, расспросить о том о сём, перекусить и в путь.
Гришка подумал.
- Вы это к чему? Никак прогуляться вздумали? Того глядишь, лошадь то как вас понесёт, всех архангелов вспомните. - усмехнулся писарь.
- Цыц! Зубоскал. -  взъерепенился викарий. - Ты над кем насмехаешься. Вот прикажу тебя на конюшне выпороть, будешь знать.
-Да., я так... Смеха ради - исправился Гришка. - А правда, скажите зачем вы спрашиваете?
- Э-эх... Болеет народ. - уклонился викарий от вопроса и вздохнул. - Моровая язва то, сколько народу покрошила. Того глядишь, уж и пошлину собирать с некого будет.
  Упоминание о бушевавший чуме, заставила его перекреститься.
- Так вы об этом печетесь? У нас полные погреба еды. Тухнет уж всё. Хоть нищим раздать немного.
Гришка хоть скрытно,  но продолжал усмехаться.
- О людях я пекусь - нахмурился Феофан. - А нищих, что много ли у нас? Чума уж поди всех скосила.
- Не знаю.
- А коли не знаешь то и молчи. Ничего  воздух сотрясать. А про запас и так тебе скажу. Вот если война случится? Осада? Или какая другая напасть. К кому пойдёте кланяться?
Выдержал паузу  викарий.
- О вас я думаю несчастных.  Благодарить меня должны, а ты всё пращурством занимаешься. Пиши давай!
И Гришка снова уставился в грамоту.
- С речных промыслов - шесть бочек рыбы разной. Плужное - три пуда овса...
Учет собранных налогов всегда отнимал много времени, порой растягиваясь на несколько дней. Но сегодня особенно было сложно. Так как викарий Феофан заметно нервничал. Регулярно отрывался, донимая Гришку разными разговорами, или путался в цифрах. Хотя занижением количества полученной пошлины он занимался постоянно, оправдывая  это выдуманной им самим же смертностью крестьян. Считая, что рано или поздно всё равно с кем-нибудь, что-то обязательно случиться и их станет ровно сколько как он указал. Грешке же было всё равно. Про, что конечно же знал викарий и потому не боялся решать с ним такие вопросы.
Служить писарем при Троицком соборе Гришка уже стал давно, по его подсчетам без малого лет десять. В Псков же был отправлен от Московского Сретенского монастыря,  где до совершеннолетия обучался грамоте и другим наукам. К духовному сану рукоположен не был. За острые словечки, какие он любил вставить где ни попадя, прослыл ненадежным. Как о нём говорили: скорый до веры. Мол рано ещё. И надо сказать, это являлось главной причиной сослать его подальше от глаз. Но Феофан не оставил его таланта к написанию кириллицей, так как выходила у него, без хвастовства, всё замечательно. Из обыкновенного послушника он был переведён в писари, а заодно и поставлен ведать соборным имуществом, включая и провиант. Гришка конечно же был такому положению безумно рад. Отдельная  келья, ключи на поясе, свободный доступ к ограниченным для посещения местам для остальных обитателям собора. И Гришка стал важным.
Глава 3.
 Аглая проснулась.
Затхлый запах захватнически наполнял воздух и казалось он проникал даже в глаза сквозь закрытые веки. В добавок к этому, по ощущениям, лежать приходилось на сырой земле. Тело очень мерзло и особенно босые ноги. Их колко обнимал холод. Поджать, спрятать их под  себя никак не удавалось, разбитые колени сильно распухли и потому не двигались. Собственно же ломило от боли всё тело: голова, руки и даже язык казался каким-то не живым. Наверное его прикусила в горячке. Вся эта куча неприятностей свалилась в один раз спросонья. Такого ужасного пробуждение у Аглаи ещё не бывало. Тут же нахлынули обрывки воспоминаний вчерашнего вечера. Она вздрогнула. На память пришли какие-то  страшные люди, которые кричали, тащили её куда-то. Но картинка не была целой и потому не понятной. Необходимо было сосредоточиться и попытаться вспомнить всё с самого начала. Но сделать это сразу не вышло. Любое напряжение сейчас же отражалось колью у висков и ломотой в шее. В коротких перерыва на страдания, она постепенно сложила пазлы происшествия воедино. Мысленно переносясь к тому моменту когда она вышла из леса и уже из-за деревьев стали проглядываться некоторые дома, она заметила людей. Словно голодные волки поджидающие добычу, они начали появляться из-за кустов, оврагов и быстро обступать её. Приняв их за разбойников, Аглая не раздумывая, бросилась обратно в лес по единственному свободному пути. Но уже через мгновение ей наперерез вылетел конный и как ей представилась, почему-то огромных размеров, как лошадь, так и он сам. Размахивая плетью он, что-то истошно кричал остальным, видимо указываю как им действовать. И хотя она очень близко столкнулась с ним, его лицо безвозвратно стёрлось из её головы. Знала лишь то, что он был облечен во всё серое и голову покрывал капюшон. Дальше чья-то тяжёлая рука сбила её с ног. Стали вязать, заталкивать в мешок и при этом непременно бить. Всё потемнело.
Восстановив события, появилось лишь новые вопросов и сомнений. Какая дальнейшая судьба ждет её? Дикий ужас засел внутри неё. Не минуемая смерть? Возможно. Тогда почему они не убили до сих пор? Путаюсь в догадках, ей вдруг стало совсем дурно. У Аглая началась в истерика. Она ёрзая  больным телом по земле. Взять себя в руки испуганная девушка не могла. Сколько ей пришлось бороться с собой никто не знал. У страха нет времени. Два или три раза её покидало сознание, а придя в себя она вновь билась в горячке. И так раз за разом.
Самообладание пришло неожиданно. В один из моментов, Аглая открыла глаза и для начала решила сообразить о месте своего нахождения. Что-то толком разглядеть, оказалось совсем непросто. Вокруг стояла густая темнота и лишь прерывистые полоски света падающие сверху, давали нечеткое очертание предметов. Но этого было совсем недостаточно. Заметив около себя, что-то массивное, Аглая протянула руку. Это оказалась лестница, круто поднимающаяся к потолку, а значит и выход должен был быть где-то там. Но проверять она не стала посчитав это бесполезное занятием. Если уж её взяли в плен, наверняка держат под замком. Запах чего-то несвежего продолжал мучить её и она решила найти источник. Шагнуть вот так в темноту казалось не совсем разумным и Аглая приняла решение двигаться вдоль стены. Преодолевая боль девушка поднялась на ноги. Стены на ощупь оказались бревенчатые и очень слизкими, что подтвердило её догадки о нахождении в погребе, ну или просто глубокой яме с крытым верхом. Пройдя два угловых края уже можно было судить о не больших размерах помещения. Возможно по две сажени в длину и ширину, не больше. Вскоре она наткнулась на бочки. Здесь запах был наиболее резок. Убедившись что причина кроется внутри них, удручающе согласилась, что поделать с этим ничего не может. Вдобавок, обнаружив за бочками характерные шуршание и писк, добавила себе ещё одну головную боль в виде неспокойного соседства крыс. И как всякая девушка поспешила  держаться от них как можно дальше. Знакомства "со своим пленом" ответов никаких не дало. Оставалось одно - ждать.
Глава 4.
Ещё не отзвенел колокол о вечерни, когда к Трупеховской проходной башне явились четверо на лошадях. Уже издали становилось очевидным, что это не торговцы и не бродячий люд, какие во многом количестве странствуют по городам.
Все четверо выглядели достаточно статно, умело по кавалерийски держались в седле. И на первый взгляд, казались совсем не различимы меж собой, что в одинаковых, круглого покроя, дорожных плащах. Трое шедших чуть позади, были при малом оружии: сабли и лука. И для обычного сопровождения охраны, оголовья их лошадей выделялись дорогим украшения из позолота и тесьмой. Возглавляющий процессию был старше остальных, о чём смело заявляла  торчащая вперёд треугольником седая борода. А рубленный шрам на лице свидетельствовал о боевом прошлом. Ещё на подступах к крепостным воротам, он поднял над головой раскрытую ладонь, на которой виднелся массивный нательный крест, удерживаемый цепочкой. Ознаменовав  таким образом о мирных намерениях, всадник явил страже грамоту с подкреплённой Новгородской владычной печатью. И более не встречая препятствий, все четверо были проведены сквозь захаб, где по указанному маршруту двинулись через окольный город в сторону Троицкого собора.
 В одной из клетей крома, что располагалась дальше всех от главных ворот, в горнице были приглашены: князь Фёдор Александрович, посадники Захарий и Иван Сидоровичи и среди всех прочих владычный епархиальный наместник Феофан. Во главе князя, все расположились за одним длинным столов без явств, чему наверное послужила поспешность встречи. Фёдор Александрович, посадники и духовник выглядели немного встревоженными. Держаться однако старались ровно, не выказывая своего негодования. Отношение к великому городу у псковичей всегда отличались неоднозначностью. Потому послов принимали с не охотой. Да и ничего хорошего ждать от них не следовало.  Окрестив для себя сие вечеря "подобно воровскому" за скрытность и скорость, о чём так просили послы, князь велел им говорить. Старший из всадников, успевший к тому времени скинуть походный наряд, поднялся, представ перед присутствующими в обыкновенной рясе священнослужителя. Как-то по особенному, чётко по рыцарски, поклонился головой и передал через посадника грамоту. Из которой следовало, что он: диакон Степан Малахий послан архиепископом Новгородские и Псковскими Иоанном и вправе говорить от лица его. Убедившись о прочтении данного им, заговорил сразу.
- Владыка обеспокоен о сразившей Псковские земли моровой язве. И во всей расторопности посылает нас поддержать и оказать срочную помощь.
Закончив, он обвёл рукой своих спутников и представил их по именам. - Дети боярские: Василий, Глеб, Юрий. Находятся в служении у архиепископа Иоанна. Будут моей опорой и правой рукой на всём пребывании во Пскове.
 Предчувствуя, что за этим кроется подвох, а именно вопрос власти переходящий далеко за рамки церковной, князь помедлил.
- Мы очень рады, что владыка так печётся о Пскове. И с благодарностью примем его молитвы. Всё же я не разберу, в чём заключается помощь его послов? Может вы врачеванием занимаетесь? Однако не похожи на таковых. - с каким-то издевательским огоньком в глазах, окончил он.
Теперь недовольство князя и посадников передалось и диакону. Переглянувшись со своей свитой, он начал как можно мягче, стараясь быть понятным. - Владыке Иоанну случилось ведение. Господь говорил с ним. Он сказал ему, что двенадцать змей окаянных ползает вблизи Пскова и душит народ.
Оба посадника и князь недоумевали. Лишь викарий Феофан согласно кивнул головой и трижды перекрестился. Диакон продолжал. - Двенадцать змей, то посланники дьявола. Ведьмы. Церковь обязывает разыскать и предать их божьему суду.
Посадники возмущённо зашевелились, обращая взгляды то на князя, то на посла.
- Значит вы прибыли искать во Пскове ведьм?
- Именно, князь. Только так можно защитить божий народ.
Князь побагровел.
- Господь говорил с ним? Если владыку беспокоят голоса внутри него то, меня беспокоят голоса на улице. У нас и так предостаточно бед. И если вы начнёте обвинять Псковичей в колдовство, народ взбунтует. Соберут вече. И поверьте мне! Не поздоровится ни нам, ни вам.
Решив поддержать князя, высказался и старший из братьев Сидоровичей посадник Захарий. - Мы не сомневаемся в праведности намерений владыки Иоанна. Но творить самосуд во Пскове не позволим. У нас и свой владыка имеется. Самим архиепископом сюда и назначен. Послушаем, что он скажет.
И указал взглядом на викария Феофана. Тот же, оказавшись в центр внимания, сжался. Заговорил путанно и не уверенно. - Я... я елеосвящение служить намеревался. И воду в колодцах освятить...
- Слышали?! - громко заявил князь. - Мы тут сами управимся. И смуту во Пскове сеять не к чему. Гнать я вас не гоню. Можете оставаться здесь сколько понадобится. Как народу полегче станет, так и возвратитесь в Новгород.
Наступило молчание. Первым заговорил диакон. - Преосвященнейший викарий Феофан был ранее извещён о намерении владыки и о нашем приезде. Он должен был с подвластных епархии волостей разузнать у старост кто из крестьян в ереси прибывает и промышляет колдовством. Так что самих горожан трогать никто не собирается. По сёлам разыщем.
Новость, что викарий знал всё заранее, ввело и князя и посадников в ступор. Каждый из них пытаясь, что-нибудь сказать, просто лишь беззвучно открывал рот. В конце концов младший из братьев Сидоровичей Иван очень тихо прошептал и точно не обращался ни к кому, а так., для себя. - Не за тридцать ли серебряников...
Однако тут же был услышан всеми.
 Диакон являлся человеком бескорыстно верующим и принимал все шутки касающиеся христианства, даже косвенные на себя.
- Я не всегда был тем кто являюсь сейчас - хмурился он. - До своего крещения в истинной ортодоксальной церкви и за долго до служения ей, я был наёмным войнам. Моё прежнее имя Стефан Мол. Воинский путь, что мне довелось пройти, пролегал по всей Европе где звучали мечи. Я видел множество смертей. И по мимо тех, что несла война, были и другие. От болезней и голода. Умирали целые поселения и причиной этих несчастий всегда оказывались козни дьявола. Его жены - ведьмы. И глупец кто не поверит мне!
Хищным взглядом он обвёл присутствующих, будто становясь тем, собой из прошлого. От него разило первобытной злостью и холодом.
- Ко всему мной сказанному, - продолжал он. - преосвященнейший владыка Иоанн просил напомнить вам, светским людям. Что именно он, владыка хлопотал о мире Новгорода и Пскова перед великим князем. Робел за вас всех и Пскову не пристал забывать его старания. Что же касаемо дело о колдовстве. Просил вас не беспокоиться. Всё будет по закону. Доказательства мы предоставим. Сам народ их осудит на вече и если они виновны, Господь покарает их. От вас же требуется лишь согласия и до времени держать всё в секрете.
 Диакон ожидающе уставил взгляд на князя. Князь раздумывал.
- Делу быть! - наконец заключил князь, подымаясь из-за стола - Только после, избавь меня от своего общества навсегда, беспокойный дьяк.
Глава  5.
 Наверное во всём Троицком соборе не нашлось бы ни одного место с темным уголком или тайной прощелины о которой не ведал Григорий Бзыря. Или как его кликали по-простому - Гришка. Числился он писарем, но по совместительству выполнять еще ряд обязанностей, что как он сам считал, делает его человеком высоко важным. К постоянным обязанностям Гришки относились: держать в надлежащем порядке библиотеку, что на деле оказалось совсем простым, читали мало; вторым и главным являлось введение канцелярских записей. Он документировал сбор пошлин, пожертвований, заполнял отчёты и ко всему прочему видал хозяйственным имуществом собора. И последнее как само полагающие, разрешала доступ ко многим дверям. И скажу вам по секрету, именно это свобода действие способствовала раскрепощению в нём некоторых страстей. Прогуливаясь по кладовым с запасами еды, испытывать себя на предмет обжорства Гришка не стал. Пытался очень хорошо. Да и в посты, откровенно сказать, любил себя побаловать.
- Если его сюда Бог допустил, - говорил он о себе в третьем лице. - значит и разрешил. Подумаешь полакомится икоркой, а где и целым карпом. Что за это наказывать? Духовного и светского сана нет, а значит и спрос невелик.
 Да, конечно! Тут я соглашусь, манера упоминать о себе как о ком-то третьем, выглядело как минимум странно. Однако позволял себе так выражаться он только в суждениях и разговоре с самим собой и никогда на стороне прилюдно! Не знаю в серьёз ли, но с недавних пор иногда стал думать, что таким образом обманет бога, переведя свои грешки на кого-нибудь постороннего. Но это он придумал после. Основой же к подобному поведению была обыкновенная скука. Его жизнь плавала или бултыхалась в полном унынии. Бесконечная рутина повторяющихся занятий; те же лица,  с которыми и поговорить то можно лишь в пределах одной святой книги. Так шли похожие друг на друга дни или недели или какая разница, всё едино... В совокупности всё это порождало в Грешке нестерпимую лень и от части злобу. В одно время он даже постарался проникнуться верой, стал тщательно молиться, но истина никак не рождалось в сердце, собственно как и в душе. Следующее что он предпринял, разнообразить свой быт, выглядело так скажем, не совсем благородно. Шутки ради начал украдкой подслушивать чужие разговоры. Надо ли говорить, что и в этом ему сопутствовала все доступность. И тем не менее, как любая новая болезнь не излечивает прежнюю - так и лень никуда не исчезла. Лишь уже к существующим порокам, добавился ещё один. Вероятно со временем его бы утомила и такая забава. Следить за людьми, которые постоянно у тебя на виду, дело бестолковое. Он порой и сам называл свои действия "пустая маета".
  Но как вводится, случай способен изменить если не всё то, многое. В его жизни произошло всё точно так. Началось всё с элементарного любопытства. Как сейчас сам помнил Гришка - Затронута было его гордость. Случилось это нынче. Тайно отправленный викарием, возвратился посыльный от властей какие епархии в подчинении. Был с грамотой и устным докладом. Викарий Феофан тогда очень разволновался, но по вспыхнувшей как факела глазом, можно было прочесть его радость, видимо его он сильно ожидал. Гонца тут же велено было звать. А Гришку... Пинком за дверь - с досадой вздыхал он - Можно ли так? Писарь на то и есть, чтобы к делам быть ближе. А тут...
 Выставленный за дверь, он никуда не ушёл. Понукая своим страстям, незаметно припал к двери, за которой посыльный уже вовсю излагал о плодах своего похода. Будучи человеком образованным Гришка чётко определил, что по не умению составить слог, говоривший читал. Но не догадываясь о сути его доклада, приходилась слушать, как говорится, вслепую. По содержанию это напоминало некий список, который по предположению подслушивающего стоял из однотипных по смыслу пунктов. Каждый из них открывался названием села или малого погоста, далее указывались одно, два, а где и три женских имени. По всей видимости перечисляемые были жительницами обозначенной выше местности и самое главное, за каждой из них приводились сведения о непотребных занятиях в колдовстве и ереси. Гришку конечно брала обида, что ему не дозволили присутствовать при этом, всё же услышанное не вызывала у него никакого интереса. Он принял это за обыкновенный поклёп, какие с частой регулярностью поступали в посыльных грамотах к его канцелярии. Подобные жалобы легко решались на местах десятильниками и особого продвижения дальше не получали. Опасаясь быть пойманным за постыдным занятием, Гришка попросту удалился.
Однако, не бывает дыма без огня. На удивления писарю, эта история получила скорое продолжение. После появления новгородских всадников, в рамках Троицкого собора начало твориться, что-то совсем не ясное, идущие в разрез с Гришкиным пониманием об укладе церковной жизни. Да, наверное и моим тоже. Случилось всё в утро следующего дня. Опоясовшись оружием они куда-то уехали и писарь уже решил, что с ними попрощались. Даже успел легко выдохнуть, настолько они казались ему угрожающими, что иной раз проскочишь мимо них, а могильный холод сразу влетает под рясу. И только он стал о них забывать, примерно к полудню они появились вновь. Шумно влетев через чёрные ворота, что на заднем дворе для хозяйственных нужд, пригнали с собой повозку, по сути ящик прикреплённый к колёсам. Было заметно, что всё собранно наспех и возможно только сегодня. И выглядела очень уж неприятно и пугающе. Ящик всем своим видом напоминал гроб, на котором сверху восседал под стать кучер, весь в лохмотьях с покореженный лицом, какое после себя оставляет оспа.
 Обходивший сейчас хозяйственные клети, Гришка так не вовремя попался им навстречу. И решив не наблюдать их, поспешил уйти. Но внезапно был остановлен криком викария Феофана,  кстати которого ему с самого утра не удавалось встречать.
- Куда ты собрался, остолоп?! - с несвойственной себе злобой крикнул он. - Беги, открой какое-нибудь земляной склад тот, что понадежнее.
По интонации стало ясно, что происходит нечто слишком серьёзное и по язвить, как любил Гришка, не придётся. А то, что он увидел в следующую минуту отбила у него желание делать такие глупости навсегда. Повозку отварили и один из новгородцев мощным рывком выбросил на землю холщовый мешок с чем-то тяжелым. И немедля, поволок его за собой к приготовленному Гришкой складу. Всё плохое, что когда-либо в жизни видел церковный писака, в эту минуту растворилось в его голове. Оставляя за собой кровавый след, мешок был живым и бился в истерике, точнее тот кто находился в нём и всем очертание напоминал человека. Гришка отшатнулся, перед его глазами полетели разноцветные кружки.
- Ведьма! - глухо объявил новгородский всадник и без церемоний скинул её вниз, в крытый досками земляной склад.
 Ещё два дня до самого позднего времени продолжалось это безумие. Повозка уезжала, возвращалась, принося в себе всю новые и новые окровавленные мишки, пока число не достигла двенадцати.
Глава 6.
За безумием неизбежно приходит осознание. Это чувство когда прошлое переживание уходят на второй план или вовсе исчезают. Но неважно. Ведь тот момент, когда ты ещё мог, что-то изменить истек. И теперь только неизбежность. Вот когда по настоящему становится страшно.
Забившись в дальний угол своего сырого плена, которую она даже не могла как следует рассмотреть, Аглая слушала как там наверху,  над ней опирается замок. Сейчас распахнется дверь и вместе с солнечным светом, а ей очень хотелось, чтобы непременно был день, войдут её мучители. Дверь отворилась. В это время действительно стоял день. Яркая вспышка света лезвием ударила по глазам. Аглая вскрикнула от боли. Веке самопроизвольно закрылись и ещё долго сквозь тонкую кожу пылало красное зарево. Когда же наконец боль стихла, Аглая с опаской разомкнула очи.
- Как? - крайние удивилась она. - Разве это вы???
В голове помутнело. Тело будто подвешенное на канатах резко подкинуло, всё завертелось и дышать стало совсем тяжело.
-Я! - как-то глухо, с циничным безразличием отозвался голос.
В погреб, где содержалась узница, спустились четверо. Первым был викарий Феофан, который перед допросом ведьмы, должен был совершить церковный обряд, тем самым нейтрализовать силы дьявола. Двое других: диакон Степан Малахий - новгородский всадник, взявший на себя ответственность производить допрос и писарь Гришка, которому надлежало по всем правилам фиксировать происходящее в документ. Четвёртый, кому так удивилась Аглая, выступал в роли свидетели и обвинителя в одном лице. Оказался никем иным как старостой из Выбутино, откуда и было девушка. Сухонький не высокий старичок с глубокими морщинами и длинными клещевидными руками. Наверное это всё, если не учитывать ужаса сидевшего в нём, как я хочу догадаться, по причине того же наступающего осознание. Однако оставим!
Озираясь по сторонам и периодически  морща нос от невыносимого запаха, викарий Феофан всё никак не мог собраться с собой и наконец начать возложенную на него миссию озаглавить процедуру допроса.
- А ведь я должен. Мне доверено. - говорил он себе и тут же оспаривал. - Зачем? Почему должен? Заранее нужно было князя предупредить. Глядишь, с Божьей помощью всё бы и улеглась, миновала... Ещё и это проклятая вонь!
Действительно запах стоял из тех. В закупоренном землянам мешке в отсутствие какой-либо вытяжки за две минуты заставило заискрить нервами здорово мужика. Конечно учитывая его должность, он наверняка впервые оказался в кормчих кладовых. И возможно, загляни он сюда раньше то, распорядился бы более благоразумно следить за вверенным ему владением. Ещё раз с видимой надменностью он обвел взглядом помещение. Сырой погреб с запрелыми стенами беспорядочно забитый разными кулями и катками, в которых беспечно портились рыба, овощи и ещё не пойми что.
- Кому столько надо? - мысленно возмутился он. - Крыс разводить? Породители чумы. Вон их сколько, норы и гнёзда.
Разглядывая в стене погрызанные отверстия, его недовольство постепенно перерастало в гнев. Но тут он осёкся - Так... Это же я сам распорядился... С поборов оставлял. Откладывал; берёг; как к потопу готовился... Дурень.
Викарий тяжело вздохнул.
- Ну, уж нет! Хватит! - неожиданно прервал самобичевание Феофан. - Это ведьма, она лютая мои мысли путает.
Он покосился на сжавшуюся клубком у стены девушку. Вместо неё ему вдруг представился свирепый волк, высматривающий жертву. И потому, окончательно уверовав, что она точно ведьма, вынул из сумы приготовленные распятие и небольшой флакон святой воды, который передал дьякону. Тот же, не сговариваясь со старостой, в один момент подскочили к девушке и запрокинув ей голову и силой влили в рот содержимое флакона.
-"Да воскреснет Бог, и исчезнут враги его, и бежат ненавидящие его. Как исчезает дым, исчезнут. Как тает воск от лица огня, так погибнут бесы..." - растягивая слова запел викарий.
 Аглаю трясло в ознобе. Трясло от обиды, отчаяния, беспомощности, страха. Трясло от предательства.
Окончив творить молитву, викарий любезным жестам указал дьякону на ведьму, тем самым сообщая, что передает её в его руки для следующего этапа. Дьякон Степан Молахий шагнул вперёд. Грозно, насколько это возможно, обратился к старосте. - Как твоё имя?
- Баян Аввакумович сотский староста села Выбутина. - понуро ответил тот.
- Знаешь ли ты эту женщину?
- Да, знаю. Это крестьянка из моего села.
Баян Аввакумович с большой не охоткой находился здесь и по возможности старался не глядеть не Аглаю. Внутри него всё горело, кололо; чувство как будто тысячи глаз озираются на тебя с небес. Он помнил её отца. Не сказать, что знал близко. Крестьянский мужичонка из простых. Просто помнил. Также вспоминалась её мать. Последняя Аглаена пристань. Когда-то убили. А когда в голове не удержалось. Где-то внутри ему было жаль Аглаю. Но не той обыкновенной человеческой жалость, а своей. Примерно как жалеют ненужных слепых щенят. Будь его воля, он бы прямо сейчас задушил её своими руками, только бы это закончилась всё поскорее.
- Подтверждаешь ли ты, что был свидетелем, как эта женщина занималась колдовством, ересью и другими непристойными делами?
- Подтверждаю... Она порчей погубила двух моих коз... - проглатывая слова, с трудом изрек он. От чего, за неуверенный тон, тут же ощутил холодный взгляд дьякона на себе.
- А слышал ли ты когда, как это женщина, проклиная Иисуса Христа и Богоматерь, грозилась наслать на Псков моровую язву?
- Слышал! И не единожды! Даже в святую Пасху говорила! - на этот раз громко отчеканил он.
Диакон удовлетворительно кивнул ему и сообщил викарию, что свидетель ему более не нужен. И широкими шагами  приблизился к девушке. Старосту отпустили, чему он был непомерно счастлив и уходя раскланялся каждому. Наступил заключительный и главный этап допроса. Требовалось искренние признание Аглаи в том, что она действительно является ведьмой и вступив в сговор с дьяволом совершала злодеяние против рода человеческого. Диакон склонился над Аглаей. И прежде чем задать вопрос, некоторое время пристально оглядывал её. Чуть дыша, девушка всё это время продолжала сидеть на корточках, обнимая изодранные колени. Слово воробушек она дрожала всем нутром и глядя на неё нельзя было наверняка сказать: слышит, видит, понимает ли творившиеся вокруг неё.
- Этот человек сказал правду? - удивительно спокойно и даже сочувственно спросил диакон. Но Аглая не повела глазом. Тогда он ещё раз спросил, но уже на два тона выше. - Этот человек сказал правду?! Ты занималась ведьмовством?!
Молчание.
Степан Молахий волею судьбы стал служителям церкви. Скажи ему об этом раньше он точно бы рассмеялся в лицо. Но чего только не сотворит время. Родившись на южных границах Сербии  недалеко от города Серры, он рано узнал силу оружия. Продвижение османов на Балканы и междоусобицы князей вынуждали взять меч. И меч стал его Богом. С годами он уже не представлял иной жизни, которая вела его от одной войны к другой. Скитаясь по миру он следовал судьбе. Будучи наёмником, успел принять участие даже в осаде Шизе на стороне Франции. Но в нужное время богу, он оказался в Константинополе, где во время молитвы и был замечен архиепископом Иоанном. После в знакомстве проникнулся его словам о служении русской церкви и решил сложить оружие. Иоанн взял его с собой. В нём хорошо сочетались: суровость, упорство, верность. И хотя эти качество не были подкреплены умом, главным достоинством являлось, что он солдат во всём. Как на войне, так в вере.
Он намеревался разобраться в Псковском деле быстро и любую преграду, как молчание или отрицание вины принимал только за агрессию.
- Как видишь у меня нет инструментов для пыток, обращался он к девушке - но они мне и не нужны, чтобы развязать тебе язык. Это черт заставляет тебя молчать в презрении к божьему провидению. - А теперь говори! Занималась ли ты ведьмовством? Вступала в сговор с чертом портить божий люд? Губила каким-либо способом скот несчастного Баяна Аввакумовича? Признайся или я раздавлю твои кости!
И чтобы подкрепить угрозу, он богатырской рукой ухватил девушку за локоть и сжал своей силой. Хруст ломаемой плоти ударил по ушам присутствующих. Девушка обомлела. Её тело медленно плыло по стене. Глаза закатились. Рот открылся, но в ужасе от боли она не могла ни в крикнуть, ни издать стона.
- Остановитесь! Умоляю вас, благодетельный диакон Степан. Она же погибнет! - не выдержав зрелище, подскочил Гришка. Перо, берестяная грамота, как и дощечка подложенная под неё, вместе с чернилами оказались на земле.
Гришка еще в те страшные дни приметил Аглаю, когда ведьм свозили на церковный двор. Пребывая немного в не себя, её он всё-таки запомнил. Отпускаю все обвинение и обстоятельства, она представилась ему тогда ангелом. Сломанным ангелом. Он никчёмный человечишка, как ему теперь думалось, всю свою жизнь выводивший кириллицу, только и мог, что поворовывать, да  подслушивать. Он никогда не знал аромата таких чувств как уважение, сострадания, радость за кого-то, симпатию, да пусть даже жалость. Бесполезные существование ради своего живота. Наверное только так он охарактеризовал бы теперь себя. В этом сыром подвале, кишащем крысами, он записывал ей смертный приговор. Той, нежной, легкой как перышко и до крайности несчастной. Смертный приговор...
- Умоляю! Не ломайте ей ничего, диакон Степан. - повторял Гришка.
- Чего?! - взревел диакон. - Ты поперёк праведного суда встаёшь, смерд.
- Нет, нет... Она просто напугана и не может говорить.
- Она залепила тебе глаза. Ведьмовские чары.
Диакон неистовствовал.
Гришке удалось на мгновение заглянуть в его налитые кровью глаза. Сейчас перед ним стоял не служитель господа диакон Степан Молахий, а тот беспощадный воин, всадник несущий смерть Стефан Мол. Продолжая удерживать девушку за локоть, он свободной рукой ухватил её за волосы и повернул к викарию, при этом обнажив ей шею.
- Вот доказательство! Вот отметина дьявола! - плевался слюной он.
На бледной шее изнеможденной девушки, предательски зияло родимое пятно в виде летящие птицы.
Глава  7.
Сегодня невероятно быстро стемнело. Наверное солнце устало наблюдать как снова носят гробы, хоронят, плачут, бояться и решило пораньше спрятаться за лесом. Моровая язва продолжала косить народ и по-видимому не собиралась покидать Псков.
Гришка полностью опустошенный, тихонько сидел в своей келье. Если бы сейчас Взглянуть на него со спины, сгорбившегося и худого, легко можно было принять за старика. Он уже которую ночь не ел и не спал. Наверное уже и сбился со счёта когда это было в последний раз. Допросы ведьм непрерывно продолжались несколько дней и лишь только сегодня к ночи все двенадцать признаний были собраны. И Грушка стал не намеренным тому участником, что его так сильно тяготило. Все эти дни он делал чернила, марал ими новые и новые  берестяные листочки, будто подписывая проходные грамоты на тот свет.
- Как она там? Одна... - подумал он вслух. - Вчера ночью мне не удалось отнести достаточно масла и воды. Жирник наверное погас. Надо сегодня... - но неожиданно он прервал свою мысль и всполошился,  уколотый идеей.
- Как же я... Воды! Нужно много воды. - бормотал он. - их запретили поить перед судом. Ах,  диакон! Ах, злодей!

 Жирник  который принёс Гришка,  чтобы Аглае было не так одиноко в темноте,  ещё был полон масла. Но и не горел,  он неосторожно погас. Она безмятежно лежала в погребе, на том же месте где и всегда, но теперь её тело согревала овчина, также Гришкина забота. Затхлый запах её более не беспокоил. Свыклась. Также как уже не пугала крысиная возня. Единственно,  когда кто-нибудь проходил сверху над дверью, она нервно вздрагивала. Ей чудилось, что это снова тот диакон. Так произошло и сейчас. Но к её радости это был Гришка. Сердобольный, нескладный человек,  вступившийся за неё тогда. И почему-то сразу же ставшие своим. Тихонько приоткрыв дверь, он прокрался вниз по лестнице и уже только здесь стал стучать кресалом, чтобы зажечь огонь.
- Тебе необходимо много пить воды, особенно завтра утром. - зашептал он очень тихо, но быстро. Точно спешил куда-то. - Соберётся вече. Вас хотят подвергнуть испытанию просфорой. Это церковный хлеб - объяснял он. - для причастия. Как тело Христово. Считается, что ведьма не может его вкусить. А ты можешь, я верю.
- Тогда чего же в этом такого? Не понимаю.
Аглая приподнялась. Гришка набрал побольше воздуха и попытался объяснить. - Диакон Степан говорил с викарием Феофан. Они не хотят промашек. Народ поверить только в то, что ему покажут воочию. Это признание на бересте всего лишь слова, которые можно опровергнуть. А если увидят, что Христос отвергает вас то... Викарий уже распорядился испечь очень сухой хлеб и соли в него не жалеть. А пленницам строго-настрого запретили давать воды. Они хотят сделать невозможным съесть просфору. Ну я тебе принес много воды. Думаю, это должно помочь.
Гришка засветился глазами,  демонстрируя раздутый от воды бурдюк.
- Ты главное пей, Я буду молиться за тебя. Конечно у меня плохо выходит, но думаю для тебя получится.
- Эх, Гришка. Это же твой бог хочет моего позора и смерти.
- Нет же, Аглая. Это не он. Люди. Они всегда ищут виновных когда не могут с чем-то справиться.
- Да, наверное. Но лучше бы ты принёс кинжал и убил меня здесь... - Аглая опустила голову.
- Я не могу этого сделать… Если ты пройдёшь испытание, у народа не будет причин тебя обвинять. Ты будешь свободна.
- А что потом?
- Ты вольна идти куда хочешь. Необязательно возвращаться в своё село. Хоть куда.
- Я нигде не была раньше...
- Если ты пожелаешь, мы можем уйти вместе? Я вот, хотел побывать в Царьграде.
- Хм, было-бы не плохо. Ты обещаешь мне?
- Да!
Аглая улыбнулась в ответ. Её глаза закрылись и она спокойно уснула.

С рассветом забил вечевой колокол. Тревожным криком он вылетел с Троицкой звонницы, пролетел над церквями, торжищем, богатыми и бедными домами, перемахнул через городскую стену и растворился в окраинах. Со всех концов и улиц потянулся Псковский народ. Кто пеший, кто конный, кто один, кто с семьёй или целым родом. Шли все к вечевой площади. 
 В центре размещался деревянный помост. Плотно оцепленный людьми, он являлся трибуной для основных действий. Сцен дискуссий, вещания к народу, публичного  видения. На резной скамье подбитой мехом  восседал Фёдор Александрович,  Псковский князь. Опёршись на рукоять обнажённого меча, как в назидание свой власти, он пустым взглядом, без интереса оглядывал бывших вместе с ним на помосте. Впереди всех, ближе к народному слову, держались степенные посадники Захарий и Иван Сидоровичи, а вместе с ними и владычный наместник Феофан. Он как раз держал речь перед собравшимися. Говорил, что-то о моровой язве; читал примеры из библии; пугал апокалипсисом; готовил народ к главному событию. Откровенно сказать, Фёдор Александрович не внимал его словам, как и вообще не доверял сегодняшнему мероприятию. Справа от себя, в окружении бояр и прочих уважаемых горожан, он заметил диакона Степана Молахия. Тот, чтобы присутствовать на помосте, избрал для себя роль замещать писаря. Встав за аналой, высоким церковным столиком, он усердно перебирал, перечитывал по несколько раз стопку берестяных грамот, по-видимому собирался их явить народу. Те же светские люди, что обступили его сейчас, с украдкой из-за спины, также заглядывали в эти документы. Прочитав от туда очередной отрывок, как голодные птицы, отбегали в сторонку и сбившись в кучку начинали обсуждать. Выходило ясным, что они лишь поверхностно знакомы с нынешним вопросом и высказать, что-либо собственное не имеют. Влево же от себя, князь никак не хотел оборачиваться. Но порядком надоевшие ему: викарий с бесконечной речью и толпа бояр, присутствие которых сегодня он честно считал бесполезным, вынудило его всё же перевести взгляд. В двух саженях от него, на полу кучно сидели виновницы вечевого собрания. Связанные по рукам и в окружении нескольких стражников, они вели себя по разному. Одна, очень худая, со сгорбленным носом, с неподдельной ненавистью раскидывалась проклятьями, шипела на толпу зевак. Трое, а может быть больше, было не разглядеть всех, беспрестанно молились, рыдали. Ещё одна, что ближе остальных к нему, видимо помешалась рассудком, качала в пустых руках несуществующего младенца, говорила с ним. Потом он заметил самую молодую из всех, с большим родимым пятном на шее. Она бегала глазами по помосту, перебирая бояр. Потом, резко переключалась в толпу людей и там что-то или кого-то искала. Князь с любопытством понаблюдал за ней. Её глаза блестели в предвкушении слёз, но она держалась, не плакала. Он сумел догадаться, что её расстройство связанно вовсе не с судом, который сейчас должен произойти над ней. Её занимало, что-то совсем иное, более важное как она считала. Хотя в данную минуту, на её месте другие, прежде всего думали бы о своей судьбе.
 Фёдор Александрович помотал головой. Не то, чтобы ему стало их жаль, просто во всём этом он не видел справедливости. Отогнав неудобные мысли, он поднялся и со вздёрнутой кверху рукой громогласно заявил. - Псковский народ желает знать в чём обвиняются эти женщины!
Глава 8
Возвращаясь от Аглаи, Гришка шёл понурый одолеваемый кучей мыслей. Он переигрывал в голове различный исход завтрашнего суда.
- Даже если она пройдёт испытание просфорой, - рассуждал он - ей так запросто не дадут уйти. Не-е-т. Новгородские всадники не зря здесь. У них всё подготовлено. Я знаю, что пока сопровождал диакон и викария на допросах, тем временем боярских сыновья тоже были при деле. Они мутили народ, покупали крикунов и  балагуров. На вече выйдет всё так как задумал владыка Иоанн.
Гришка всё больше уверялся в своих предположения. Мечта уйти вместе в Царьград, как он предложил Аглае, таила на глазах.
- Нужно бежать! Промедление - смерть! - решительно заключил он. - Побег. В этом лишь спасение.
Стараясь не привлекать внимание, он по тёмным углам добрался до клети где располагалась казническая келья. Нашарив замок, беззвучно открыл его и озираясь по сторонам, вошёл внутрь. Он отлично ориентировался в помещении без света, так как множество раз был здесь, работал, вёл учёт " черных сборов" и потому без особого труда нашёл сундук с соборной казной.
 Обратно идти было страшнее,  хотя и радость переполняла его сейчас. Вот-вот они будут свободны. Аглая наконец избавиться от плена, а он писака, скинет с себя бремя неугодной жизни. Мешок с провиантом, что он прихватил с собой по пути, неудобно сполз до поясницы. В попытке поправить его,  Гришка споткнулся и неуклюже рухнул на землю.
- Не ушибся? - с усмешкой прозвучал за спиной голос.
Адский холод пробежал по его телу. Гришка застигнутый врасплох обернулся и раскрыл рот от изумления. Отражаясь в свете луны, перед ним стояли три высокие фигуры. Они сверкали как звёзды. Величественное зрелище завораживало.
- Архангелы спустившиеся с небес. - прошептал он. - Наверное они пришли,  покарать меня за воровство денег.
Перевернувшись, он встал на колени и низко отпустил голову в ожидании возмездия.
-  Что это с ним? Чудной какой-то. - удивился один из архангелов.
-  Да это писарь Феофана. - отвечал второй. - проныра тот ещё. К духовенству не принадлежит, а всем заведует.
Тут Гришку осенило. - Это никакие не архангел. Новгородцы, что с диаконом прибыли. Доспехи в свете луны отражаются.
 Такое стечение обстоятельств пугало ещё больше.
- А ну, посмотрим, что он там тащил.
- Светлейшие бояре, не надо. Отпустите меня. Я... Я припасов немного взял, не ел давно. Невмоготу стало.
- Немного? - вытряхивая мешок, смутился один из них. - Да тут на неделю.
Все рассмеялись.
На самом дне мешка, аккуратно завёрнутые в ткань, лежали серебряные гроши. Выпав в самый последний момент, звонко оповестили Гришку о его конце.
- Ого!  А это тебе зачем?
- Да он бежать вздумал, хмыстень этакий. - тут же догадался один из них.
- Точно-точно! Я приметил его он по ночам к молодой ведьмы бегает, что мы из Выбутино доставили. Ей побег готовил. Верно это!
Гришка в отчаянии зарыдал.
- Что делать-то с ним? Может диакону его отведём?
- Зачем тебе это? Не нужно. - опроверг предложение другой. - дьякон он хуже чёрта. Пришлый он, какая ему вера. Вот что сделаем. - и он зашептал. - убьём его сейчас. Узнают - скажем вор. А спрячем и до коли не найдут то и гроши наши.
Красная пелена надвинулась на глаза. Острая боль в спине заставила вздрогнуть. Но очень быстро исчезла, сменившись на неописуемую лёгкость. И Грушка умер.

Еще недавно ясное небо неожиданно затянуло тучами. Далеко на горизонте вспыхивали молнии и раскаты грома глухо рассыпались в воздухе. Обоз, сконструированной на нём клеткой из толстых стволов тальника, вёз двенадцать несчастных женщин к реки Великой. Под сопровождение обезумевшей толпы, им приходилось закрывать головы от летящих в них камней и мириться с оскорблениями. Диакон Степан Молахий сейчас же был верхом на коне. Кутаясь в свой походный военный плащ, озирался на небо и со всех сил кричал дружинникам. - Да разгоните вы наконец эту чернь! Не минуя уже дождь пойдёт, как этих полить потом будем?!
Однако никто кроме боярских сыновей, его спутников, не отреагировала на призыв. Врезаясь в толпу на тяжёлых лошадях, они беспощадно били по сторонам кнутом и народ расступился, пропуская обоз вперёд.

На реке поспешного выбрали крутой берег, чтобы после не хоронить, а скинуть в воду. Двое дружинников  обильно облили горячей смолой обоз, обжигая при этом женщинам ноги. Известив всех бывших там, что убийство ведьмы не считается грехом, диакон самолично взял факел в руки, совершить казнь. Толкаясь и тесня друг друга в узкой клетке, названные ведьмы сбились в один угол, дальше от надвигающегося на них палача, безжалостного всадника Стефана Мола. Лишь одна, словно ожидая его в объятия, вышла вперёд расставив руки. Её тело было настолько худо, что она напоминала живой скелет. Никому неизвестная бродяжка, схваченная самой последней на улицах Пскова, до полного числа двенадцати. Раздувая ноздри сгорбленного носа,  она шипела всем наблюдающих её скорую смерть.
- Я проклинаю вас! - что было мочи, кричала она. - Ваш город сгорит! И князю вашему не сидеть во Пскове! Над всеми вами меч! А ты, кровавый убийца, - она перевела взгляд к диакон. - человек без рода, без дома!  Бесславно будешь гнить в чужой земле! Да будет так!
В этот миг полетел в факел. Языки пламени обхватили обоз. И двенадцать свечей озарили понурое небо.