Небесные тропы

Небесные тропы
Часть 1
В институте военных астролётчиков шла подготовка к выпуску курсантов. Оставалось немного — итоговая медкомиссия, тесты — теория и практика, и выпускной бал. Для руководства главным были первые два пункта, для курсантов — третий. А что переживать? «Малый медосмотр» медсестра проводила каждую неделю. Впрочем, благодаря особой системе, в институте и не знали, что такое болезни. Тесты, конечно, сдадут кто лучше, кто хуже, но по экипажам все давно уже распределены, и хоть получи десятки по всем предметам – списки такими же и останутся.
Выпускной же бал – первый шанс почувствовать себя взрослыми и самостоятельными, после строгой муштры института. Слова «алкоголь» тут не знали, объясняться в любви девушке или юноше, распределённым в другой экипаж было безнадёжно – скорее всего, ступив за ворота института, они уже никогда не увидятся. Галактика велика, а спрос на выпускников институтов – этого и аналогичных ему —  был огромный.  Выпускной — возможность в последний раз пообщаться с теми, с кем четырнадцать лет прожил бок о бок, почти всё детство и часть юности. Да и преподаватели, которые вчера ещё нещадно всех жучили, теперь будут говорить с выпускниками совсем по-другому. Ведь что ни говори, наставники тоже отдали ребятам часть своей жизни, и уж они-то с бывшими питомцами не увидятся больше точно.
Доктор Иоганн Лепетц, пожилой немец, приехал в институт на рассвете. Среди курсантов он носил кличку Жмур, благодаря какому-то мертвенному, восковому цвету лица, и привычке, общаясь с другими, держать глаза полузакрытыми.  Начальник училища Степан Ивченко точно знал час, когда врач прибудет. Институт ИВА-Х, как и аналогичные ему учебные заведения, располагался в месте уединённом, в данном случае, на острове. Мало того, здания стояли в долине, со всех сторон окружённой кольцом гор. Так что Жмуру предстояло сначала добраться до острова на катере, а потом уже спуститься в долину в вагончике канатной дороги.
Ивченко отправился встречать врача прямо на площадку канатки. Хотя должность его была много выше, и такой заботливости не предполагала, но поживи в такой изоляции год за годом  тридцать лет – и будешь облизывать как родного любого гостя.
Жмур приезжал рано утром, и знал, что ещё до начала медосмотра всё будет. И просторный, прохладный кабинет начальника, и великолепный выдержанный коньяк (начать можно сейчас, а после медосмотра закончить), и шоколад, который он любил, точно женщина, и гаванские сигары. Жмур навещал институт раз в месяц, а теперь будет перерыв на всё лето, осенью же сюда опять привезут малышей, прошедших отбор, и цикл начнётся сначала.
Ивченко стоял на площадке, держа руки за спиной, и смотрел на каменистый склон – через несколько минут вниз должен был заскользить красный вагончик канатки. Утро было прекрасное – в небе ни облачка. Там, на Большой Земле, царила весна, деревья стояли в цвету. Долина же вся была вымощена плиткой – места не так уж много, всё приходилось размещать компактно. Корпуса – стены из стекла, как большие аквариумы, спортивные площадки, тренировочный ангар, где рядами стояли «джонки» — учебные модели боевых машин.
Лишь у левого края сохранился кусочек естественного ландшафта – маленькое озерцо. С одной стороны оно примыкало к горам, их склоны были там отвесными. Другая сторона заканчивалась искусственным пляжем из гладких, отполированных плит. Когда институт строили – озерцо хотели первоначально осушить, но потом решили «облагородить». Это давало возможность сэкономить на бассейне.
Общей побудки ещё не было, и территория института казалась пустынной. Лишь вкусные запахи, которые тянулись из столовой, давали понять, что повара уже заканчивают готовить завтрак. И ещё — в озере купался юноша. Это было довольно далеко, но Ивченко не нужно было вглядываться – он и так знал, кто это. И этому курсанту он не стал бы делать замечаний.
Вагончик канатки начал спуск, и Ивченко сделал несколько шагов вперёд. И уже заранее начал улыбаться. С доктором у него никогда не возникало проблем, и любовь к французскому выдержанному коньяку их объединяла.
Вагончик завис в пяти сантиметрах над площадкой. Ивченко увидел знакомую грузную фигуру Жмура. Врач вышел первым. День обещал быть жарким, и Жмур был одет в лёгкую светлую рубашку с короткими рукавами и свободные брюки. И, конечно, врача сопровождал Гай, который в институте был «и жнец, и швец и на дуде игрец» — как говорили в незапамятные времена.  Гай же и привёз врача на катере с Большой Земли, и доставил его сюда по канатной дороге. Сейчас он возьмёт «поручения в город», и отправится обратно на катер, а к вечеру приедет  за врачом.
Гаю было лет двадцать пять. Смуглый до черноты, с копною прекрасных чёрных волос, и правильными чертами лица, он имел бы успех у девушек, сложись жизнь по другому. Но Гай до сих пор был «мальчишкой на побегушках», зарабатывал мало, жил по ту сторону гор в маленьком домике возле причала, и заметно хромал. Возможно, этот невыигрышны расклад кое-кого из девушек бы не остановил, но Ивченко не слышал, чтобы у Гая была подруга.  Но, впрочем, что Гай…
—  Ждём, ждём, — говорил Ивченко. Он бы и обнял Жмура, но уже становилось жарко, и такой дружеский жест мог бы быть врачу неприятен.
— Фух, — говорил Жмур, вытирая платком лоб, — Нет, всё-таки к вам как на другую планету добираться. И зачем беспокоят меня, старика?  Все документы я мог бы подписать не глядя. А жара сегодня будет знатная. Я бы тоже не отказался выкупаться.
Это Жмур заметил того курсанта, который методично пересекал озеро уже в который раз – туда и обратно. В ту же сторону посмотрел, сощурившись, и Гай.
— Пойдёмте же, скорее, под крышу. У вас еще часа два будет до начала работы. Успеем и посидеть, и закусить, и обсудить некоторые моменты.
— Это кто? — Жмур продолжал смотреть на плывущего парня, который как раз направлялся к берегу.
— Володарский, — в голосе Ивченко прозвучало неожиданно усталая нота, — Конечно, это Игорь Володарский.
— А-а…, — Жмур понял с полуслова, — Парень так и не согласился?
Ивченко только рукой махнул.
— Ну и дурак, — сказал врач без обиняков, — Кому другому предложили бы остаться наставником в школе — выше крыши запрыгал бы. Ведь раз в сто лет… На моей памяти не было такого, чтобы предлагали выпускнику. И чем же отрок объяснил свой отказ, позвольте узнать.
— «Не хочу покидать экипаж», — неохотно процитировал Ивченко слова Игоря Володарского.
Жмур фыркнул:
— Да уж… Ну в какой-то степени он их уравновешивает. Такого лентяя и пофигиста как Дмир Серебряков и на Большой Земле поискать. А насчёт Ольги Ковач я с вами сам хотел поговорить. Но это потом.
— А что такое? — откликнулся Ивченко, на мгновение ушедший в свои думы.
— Не нравится она мне.
— Как врачу? У Ольги что-то со здоровьем?
— Пока только мои догадки. Но всё — потом.
Спускаясь по дорожке к зданиям института, им не миновать было пройти мимо курсанта, который уже вышел не берег и вытирался казённым небольшим полотенцем.
— И так весь год, в любую погоду, — вполголоса сообщим Ивченко Жмуру, — Зимы у нас хоть не северные, но водичка всё равно очень неприятная.
Врач в который уже раз с любопытством разглядывал мускулистого, великолепно сложенного парня:
— И подумать, что он единственный не получает препаратов…Мы с вами рисковали все годы, но эксперимент удался.
— Что значит наследственность, — также вполголоса откликнулся Ивченка, — Ну, согласитесь, такой уникальный случай, как было не попробовать.
Но ни Ивченко, ни врач не заметили взглядом которыми обменялись Игорь Володарский и Гай. Игорь чуть приподнял брови, Гай кивнул и сразу отвёл глаза.
Игорь уже стоял, вытянувшись, как и положено рядом с наставниками. Но доктор этой субординации не ценил совершенно, и слегка похлопал парня по плечу – прохладному после купанья:
— Целого дня тебе мало, Игорёк? Нагрузок ваших сумасшедших мало? Добавляешь?
— Я люблю плавать, — бесстрастно ответил Игорь.
— В корпус, Володарский, — велел Ивченко, взглянув на часы, — Подъём через десять минут.
— Есть, в корпус, — Игорь повернулся и побежал к ближайшему корпусу – стеклянному кубу, размеренной трусцой иноходца, который в таком темпе преодолеет хоть двести метров, хоть сорок километров.
— Гай, у меня сегодня нет для тебя поручений, — Ивченко будто только сейчас вспомнил об их молчаливом спутнике.
Улыбка Гая казалась слегка виноватой. Он всегда так улыбался:
— Тогда я возвращаюсь. Мне сегодня ещё перевезти продукты и препараты. За вами, доктор, когда прийти?
Жмур мысленно прикинул. Девяносто человек…Тесты… Результаты он, конечно, обработает дома, и отчёт тоже напишет дома. Но итоговые тесты всяко займут больше времени, чем еженедельные, рутинные.
— Часам к пяти, — задумчиво сказал он, — Да, пожалуй часам к пяти, не раньше.
— Ну а теперь, перед началом всех дел, нам же нужно зарядиться положительными эмоциями? — Ивченко приобнял врача за плечи — Пойдемте, дорогой, стол нас с вами уже заждался.
И в тот момент, когда они входили в институт, здания расцветились, засияли огнями. Заиграла бодрая, ритмичная музыка общей побудки.
**
На медосмотр уводили по шесть человек. Полдюжины девушек, когда они возвращались щебечущей стайкой – их сменяла полудюжина юношей. И далее, и далее — по кругу. Ясно было, что в учебном плане день пропал, и тем, кто оставался в классах, предложено было устроить «мозговой штурм» и порешать задачи по высшей математике.
Дмир сладко, со вкусом потянулся, и сказал, что его мозг начинает лучше всего работать после крепкого сна.
— Ты же недавно проснулся, — недоумевал Натан, сидевший впереди. Сейчас он обернулся и с любопытством разглядывал Дмира. А тот скрестил руки на груди, натянул на лоб воображаемую шляпу и закрыл глаза. Спать Дмир мог сколько угодно и в любом положении.
— Сказано же — десять задач решить как минимум, — недоумевал Натан. Даже среди дисциплинированных курсантов он выделялся своей вежливостью, неким почтением к наставникам. Возможно, сказывалась восточная кровь — Натан был наполовину азиат.
— Ким, повернись и делай своё задание, — сказал пожилой наставник, — А ты, Серебряков, перестань паясничать.
— Что, простите? — Дмир слегка приоткрыл глаза, — Я как бы уловил смысл вашего пожелания, и всё же?….
— Проснись, и решай задачи, — старый наставник, всю жизнь преподававший в обычных школах на Большой Земле, забыл, что словарный запас у этих ребят…мягко скажем усечённый.
— Вы надеетесь нас за оставшиеся три дня ещё чему-то научить? — фыркнул Дмир.
— Час «экипажки», — сказал в ответ начальник. Обычно это действовало безотказно.
— А если как раз в это время меня вызовут на медосмотр?
— Два часа!
А Дмиру только того и надо было.
— Я узнаю, как она, и отправлю тебе сообщение, — одними губами шепнул он Игорю.
Тот кивнул, делая вид, что поглощён решением задачи.
— Лучше бы тебе, да ты не сделаешь ничего такого, чтобы тебя выставили из класса, — Дмир умудрялся говорить, почти не шевеля губами.
Потом он повесил на плечо сумку и пошёл на выход. И уже на пороге небрежно отдал остающимся честь, поднеся руку к непокрытой голове.
«Три часа», — хотел было сказать наставник, но сдержался. Через три часа медосмотр уже, вероятно, закончится, и он не имеет права сделать так, чтобы Дмир на него не попал.
Покинув класс, Дмир и не думал идти сразу в ангар, к джонкам. Он уверенно двинулся по институтским коридорам к медицинскому кабинету. Если встретится кто-нибудь из наставников, и спросит, почему он болтается без дела во время занятий, он скажет… он скажет, что его сюда и послали. Хотя весь преподавательский состав настолько хорошо знал Дмира, что любой наставник предпочтёт не обратить внимания на парнишку – вроде так и надо. Какой смысл отчитывать курсанта, в глазах которого читается – насколько это ему всё до лампочки. Только Ивченко мог пронять оболтуса, а больше никто. Остальные, признавая своё педагогическое бессилие, уповали на то, что «армия воспитает, там будет бегать как миленький, никуда не денется».
Институтские коридоры были довольно мрачными – без окон, двери кабинетов с двух сторон, искусственная подсветка. Но там, где располагался медицинский отсек и кабинет Жмура, всё было иначе. Светло, уютно, стены выкрашенные салатной краской, стереокартины на стенах. Картины всё на космическую тему. Первопроходцы на далёких планетах, экипажи боевых кораблей, россыпь сияющих звёзд. Картинам предлагалось играть воспитательную роль – вот, на кого нужно равняться, вот они герои… Дмир же, скользя они ним взглядом, отмечал совсем другое. Форма астролётчиков устаревшего образца – белая в облипочку. Курсанты тоже успели поносить такую – неудобно страшно. Тело не дышит, всё время хочется почесаться. Та, что сейчас, удобнее гораздо – серебристая, просторная….Но зато в таком костюме как хорошо смотрятся формы вон у той девчонки. И волосы у неё длинные, рыжие. В институте девушки-курсантки носили короткие стрижки.
Открылась дверь кабинета. Дмир шагнул было к стене, чтобы не так бросаться в глаза. Но это был не врач, а пятеро девушек, его однокурсниц. Видно, медосмотр их только порадовал, они болтали между собой так же весело, как и те, которые вернулись до них.
Вслед им выглянул врач:
— Скажите там, следующая партия, через полчаса, не раньше.
И тут Дмир увидел Ольгу Ковач. Они сидела на полу, в уголке, обхватив колени руками.
— Заходи, — кивнул ей врач.
Дмир уже ничего не успевал. Ни спросить Ольгу, как она себя чувствует, ни подбодрить её. Одно он успел. Когда Ольга заметила его (а Жмур, к счастью, нет) Дмир скорчил свою фирменную гримасу, неизменно вызывавшую у Ольги улыбку. И показал ей большой палец – мол, всё будет хорошо, не бойся. И Ольга прижмурила глаза в ответ. Но Дмира будто волной окатил страх девушки, когда она мимо него прошла в кабинет.
Если Ольгу сейчас забракуют…Это будет катастрофа. Распадётся их экипаж. Игорь, конечно, не пропадёт. Захочет – останется тут, наставником. А если нет, и направят его служить в другой экипаж, он и там покажет себя одним из лучших пилотов. А вот Дмир… Дмир был стрелком, и испытания проходил только потому, что в учебных боях Игорь неожиданно выводил машину точно на линию огня, и джонка зависала на миг, давая стрелку возможность поразить цель. Ольга же отвечала за связь. Оля, Олечка, да пройди ты хоть как-нибудь эти сучьи тесты, пусть высшие силы тебе помогут….
Полчаса спустя Ольга стояла напротив Жмура, немного растрепанная, застёгивала серебристый комбинезон. Она только что по очереди лежала в нескольких капсулах, и умные приборы выводили на экран перед Жмуром её физические данные, раскладывали их на составляющие, группировали. Потом она проходила тесты, отвечая на вопросы и выполняя задания, призванные определить её логические способности и умение работать быстро. Она очень старалась и сейчас кусала пересохшие губы. С ней-то вообще непонятно что будет, если её решат отчислить из школы. Таких прецедентов на её памяти не случалось, за исключением….
Жмур сидел, привычно полуприкрыв глаза, постукивал пальцами по столу, размышлял.  Ольга ждала, затаив дыхание. Наконец, Жмур поднял взгляд:
— Ты же понимаешь, что твоя нервная система ни к черту, — сказал он.
— Почему?! — в голосе Ольги слышалось отчаянье.
Жмур смотрел на неё. Маленькая – меньше всех остальных курсанток, худенькая – о таких говорят кожа да кости, только глаза вон пылают, сжечь готовы. И это тоже подтверждало его диагноз.
— Бессонница? — начал спрашивать он, — Отсутствие аппетита? Руки можешь не вытягивать — я и так знаю, что они дрожат. Вон слёзы на глазах…. И что ты мне хочешь доказать? Что твоим друзьям в экспедициях или в боевых походах нужна будет сумасшедшая подруга в одном экипаже?
— Но я же не нарушаю режим, — голос Ольги подрагивал, — Я же справляюсь…и с физической подготовкой, и с учёбой….
— До поры до времени, — вздохнул Жмур. Никакой радости от того, что ему предстояло «списать» эту девушку, он не испытывал, — Олечка, у тебя полное нервное истощение. Слишком слабый организм. Даже препараты не смогли тебя… тебе помочь.
«А может это их побочный эффект, — про себя подумал врач»
Ольга уронила голову:
— И что со мной будет… если? Я же больше ничего не умею. Ни на что не гожусь.
— Да ничего страшного с тобой не случится. Я думаю, тебе очень легко найдёт работу при школе. Например, будешь помогать на кухне…
— О Боже, — чуть слышно сказала Ольга.
— В последний раз такой случай был с Гаем. Тоже – выпускной курс, правда, там еще пара месяцев до выпуска оставалась. И такой сложный перелом ноги…Вот нелёгкая его дёрнула прыгать в бассейн со скалы. Хорошо, что шею не сломал. А жизнь – сломал. Потерял профессию, карьеру…Вон – мальчишка не побегушках. Но он сам виноват, а у тебя, что поделаешь — Жмур развел руками, — Организм такой. Против природы как известно…Да и если ты постараешься, тебе не так уж плохо тут и будет. Может, подучишься, станешь наставницей.
— Ну хоть какой-то шанс у меня есть? Хоть единственный? Или вам голову снесут, если вы допустите меня до выпускных экзаменов.
На этот раз раздумья Жмура длились еще дольше.
— Экзамены ты, возможно и сдашь. Какой-то небольшой запасец сил у тебя ещё есть. Но вот после… Там, — Жмур поднял глаза к потолку, но подразумевался, очевидно, космос, — Никаких поблажек не будет. Там – вдесятеро труднее, чем здесь. И вот представь — у тебя развивается психическое заболевание. И тебя надо списывать уже «вчистую», и это уже довольно сложный путь — с медицинской комиссией, с решением вопросов твоего дальнейшего содержания. Там-то и вытащат твою подноготную. Как так? Да она, оказывается, уже давно имела предпосылки… Почему же ее не завернули раньше? Почему допустили в воинскую часть, в боевую обстановку.
— Я не заболею, — Ольга дышала трудно, — Ребята помогут, если что…
— А если ты подведёшь этих самых ребят? Если из-за твоего….сбоя… произойдёт какая-нибудь трагическая ошибка,? Вы потеряете связь с большим кораблем? Не вернётесь на базу? И твои ребята, и ты сама — вы все погибнете именно по твоей вине.
— Ну, пожалуйста, — молила Ольга. Будто цеплялась из последних сил, кончиками пальцев, и ответ врача мог столкнуть ее в пропасть, — Только до экзаменов… У меня же единственные родные люди здесь – Дмир и Игорь…
— Так у вас у всех вроде бы родни больше нет, — удивлялся доктор. Но затем вздохнул, и напечатал какие-то слова в базе данных, — Эх, подведёшь ты меня, старика….
Жмур совершенно не ожидал, что после этих слов, Ольга порывисто обнимет его, прижмётся, и он своей щекой ощутит её щеку – горячую и мокрую от слёз.
— Спасибо! Какое же вам спасибо! Я обещаю, что на экзаменах все будет нормально! Я клянусь! Вас никто не упрекнёт.
Жмур только головой качал, когда Ольга вылетела из кабинета.
Когда дверь хлопнула, Дмир вскочил:
— Ну?!
— Допустили, — Ольга всё никак не могла унять дыхание, и дрожала, как от озноба.
Первое, что сделал Дмир — вызвал на браслете (все курсанты носили такие) код Игоря и отправил ему условный знак. Дмир знал, что Игорь волнуется не меньше, чем он.
— Ну и всё, ну и успокойся теперь, — говорил он Ольге, — Чтобы мы всем экипажем да экзамены не выдержали? Шутишь, не может быть такого. А он хороший мужик всё-таки… Жмурик наш.
Ольга оглянулась в сторону кабинета:
— Как бы мне хотелось что-нибудь для него сделать! Но что я могу… Даже подарить нечего. У нас же нет ничего своего, всё казённое.
— Вот сдашь экзамены хорошо — самый лучший подарок ему будет.
Под потолком снова засияли панели, зазвучала музыка — теоретические занятия были окончены.
— Я пошёл, — спохватился Дмир, и пояснил в ответ на недоумевающий взгляд Ольги, — Два часа экипажки.
Ольга поняла всё тотчас:
— Из-за меня?
Дмир только гримасу скорчил:
— Да ну… я эту высшую математику терпеть не могу. И мы с наставником стараемся как можно реже видеть друг друга. Лучше уж экипажка.
— Но именно сегодня… А если… ведь всё отменится. Ведь мы без тебя никогда…
— С какого перепугу всё должно быть ненормально? Впервой, что ли? — и Дмир, не давая Ольге жалеть его, спустился по лестнице так, как курсантам в общем-то запрещалось — в два прыжка. Конечно, сложный перелом тут не светит, но дисциплина, девочки-мальчики, дисциплина! Дисциплина и самоконтроль — это наше всё. И с тем, и с другим у Дмира было плохо.
**
Атмосфера, царившая в ангаре, отличалась от той, которая властвовала во всём институте. В институте – учили, а во время учебных боёв становилось ясно, кто и что из этой учёбы вынес, и сколько курсант теперь стоит.
Здесь не говорили «наставник», но «командир». И командиром был бывший боевой офицер – с этим институту повезло, далеко не каждому ИВА доставались такие кадры. Командир слова лишнего не скажет, никаких назиданий тут никто не услышит, всё быстро, чётко, по-военному. Не сумел справиться с поставленной задачей, «убили» тебя, сам понимаешь – грош тебе цена, топай отсюда, покойник, не мешай другим рваться к победе.
Бой в виде наказания Командир не поощрял, он считал, что это должно быть честью – тебя допустили к бою. И позором – из-за какой-то твоей провинности твой экипаж – на скамейке запасных. Словом, Командир был кадром старой закваски.
Дмиру всегда казалось, что в ангаре больше воздуха, чем во всём институте. В огромном помещении было гулко, прохладно, освещение – искусственное. Джонки стояли в десять рядов, по три в ряд – посверкивали серебристым металлом. Настоящие боевые корабли гораздо больше, исключая те, что для ближних боёв, но отрабатывать боевые навыки и эти крошки сгодятся.
Командир возился в глубине ангара, что-то ремонтировал. Даже в век высокоточной техники он считал, что любой машине надо дать почувствовать человека —  хозяином, ощутить его заботу, тепло его рук. Он вечно что-то разбирал, смазывал, чинил…
Дмир мог подойти совершенно бесшумно, но он нарочно пошёл небрежно, чтобы Командир обернулся.
Лицо у Командира было грубоватым, точно вырезанным из дерева, волосы непокорные, с рыжеватым отливом. У него имелся, конечно, парадный костюм, с форменной нашивкой на рукаве, но таким официальным —  «ряженым» —  своего Командира курсанты видели только несколько раз. Всегда он был одет в ветхий, но надёжный камуфляж, который носили ещё первые звездопроходцы. Старые вояки говорили, что лучше ещё ничего не придумали.
— Ну?  — обернулся командир.
— Два часа, — бесстрастно сказал Дмир.
Командир покачал головой и, вытирая руки, пошёл к главному пульту. По дороге сказал:
— Может, мне тебя в штат взять, а? Вместо робота? А то те полы моют, понимаешь, молча… С тобой хоть потрепаться можно. Мы ж с тобой, милый друг, за четырнадцать лет сроднились почти…
— А возьмите! — загорелся Дмир.
— И тебе не жаль будет своих бросить?
— Не-а! Мы будем первый и уникальный экипаж, который остался в институте в полном составе. Володарского возьмут в наставники, Ковач определят на кухню, а я возьмусь за совок и швабру. И мы всю жизнь будем вместе.
— Погоди, — командир сдвинул брови, — Про Игоря я знаю, было такое предложение. А с Ольгой что?
— А Ольга вся трясется как осиновый лист. Запугали ее, что экзамены не выдержит. Кстати, осиновый лист – это что такое? Наставник просто часто так говорит…
Командир покачал головой и вернулся к пульту. Оттуда донёсся его голос:
— Вторая машина!
— Есть! — и Дмир пошёл к «двойке».
— Бегом! — прикрикнул командир.
Это было одно из обязательных условий – занять своё место в считанные секунды. Подтянуться и оказаться в люке. У девочек сначала получилось плохо, потом выучились. Но Дмир и в детстве был цепким как обезьянка.
Все экраны в машине были уже включены. Бой, который играл роль  «воспитания и наказания», отличался от обычного учебного. Во время настоящих тренировок с командным пунктом  связывалась Ольга, траекторию полёта задавал Игорь, а Дмир только стрелял. Но сейчас он был «прислуга за всё».
— Ставлю тебе четвёртую программу, — услышал Дмир голос Командира.
«Нет проблем», — чуть было не откликнулся он в ответ, но вовремя спохватился и бросил привычное «есть». Четвёртая программа была одной из самых простых, Дмир проходил её уже столько раз, что она ему даже снилась. Это отнюдь не значило, что Командир был сердобольным и жалел курсантов. Просто он понимал, что сейчас нет и подобия боевой обстановки, и Дмир занят не своим делом. В настоящем бою исключалась ситуация, когда кто-нибудь из них остался бы один. Они или все вместе победят и спасутся, или все вместе погибнут. Как-то так.
Дмир знал, что запустив ему программу, Командир не будет, как вредная бабка сидеть и смотреть, как он, Дмир, справляется. Командир вернётся к своим делам. Если Дмир не допустит ошибок, через два часа люк джонки автоматически распахнётся. Если он ошибётся – это будет означать увеличение его срока заключения в этом железном гробу. Но Дмир ошибаться не собирался. Ещё чего!
Перед ним был уже «космос», как стая светящихся мотыльков приближались вражеские боевые машины, и Дмир вступил с ними в «бой», почти автоматически их «расстреливая». Короткие вспышки, и число мотыльков таяло, а навстречу им неслись новые… Только не сбиться с ритма, не прозевать… Дмир даже насвистывал – это помогало ему сосредоточиться. Ему совсем не светило задержаться тут до вечера, тем более на фоне того, что они сегодня задумали.
Когда они были все вместе, с Игорем и Ольгой, Командир врубал им программы по полной, высшей сложности, иногда даже «1000+»,  и тогда невольно охватывало напряжение, уже невозможно было думать ни о чём другом. Каждую минуту весь расклад боя менялся, у Ольги то и дело пропадала связь, у Дмира кончались боезаряды, Игорю нужно было виртуозно увести из корабль от погони, чтобы их не расстреляли….Серебристые комбинезоны темнели от пота – черт, в спортзале так не потеешь! — они все выкладывались, уходили за свой предел, и почти всегда возвращались с победой. Но четвёртая программа… Видно, Командиру тоже не хотелось сидеть тут с ним.
В положенное время люк распахнулся и Дмир скользнул вниз. Он зевал:
— Чуть не заснул там…
— Возвращайся, вкачу тебе двести тридцать седьмую, — предложил Командир.
Двести тридцать седьмая была для Дмира каким-то наваждением, он ни разу не прошёл её за все годы учёбы в институте, и Командир это помнил.
— Нет уж, спасибо вам большое за такое предложение!
Чувствуя, что два часа жизни безвозвратно потеряны, Дмир вышел из ангара и зажмурился от солнечного света.
Конечно, Игорь и Ольга уже были здесь. Ольга держала контейнер с едой и стакан с напитком характерного опалового цвета. Об этом коктейле им твердили с первого дня пребывания в институте.
— Пейте до капельки, — убеждали наставники малышей, — Благодаря препаратам вы вырастите сильными и здоровыми, никогда не будете болеть, станете всех побеждать…
Напиток был сладкий, он пах мандаринами и ванилью. Они и пили до капельки. А Игорю Володарскому напитка не давали. Мальчик каждый раз подходил к подносу, на котором стояли высокие граненые стаканы, но работница столовой, дежурно улыбаясь, протягивала ему просто ….мандариновый сок.
— А тебе положено это, — говорила она, ничего не объясняя.
Конечно,  волшебным коктейлем с другом поделился Дмир. Но Игорь, удовлетворив своё любопытство, больше не лишал друга «эликсира жизни»
— Я и соком обойдусь, — говорил он.
Что это был за напиток, Гай рассказал им много позже. Вот и теперь Игорь смотрел на Дмира, который поднёс к губам стакан.
— Может, не стоит? — тихо спросил он.
— Что уж теперь-то? — Дмир стал серьёзным лишь на мгновение, — Эх-х, буду лежать в гробу молодой и красивый…
— Пошли на пляж, — быстро сказала Ольга, — Занятий во второй половине дня не будет, только самостоятельная подготовка.
— Сейчас, дожую…
Дмир любил поесть,  Да и вообще кормили их тут так, что грех было отказываться от институтской еды. Вот и сейчас в контейнере лежал великолепный стейк, нежное картофельное пюре ещё дымилось, а запечённые овощи истекали соком. Вообще-то еду из столовой выносить не разрешалось, но в последние дни режим заметно ослабел. А ещё Дмир знал, что в институте только их тройка так заботится друг о друге. Остальные всё больше каждый сам за себя. Не во время учебных боёв, конечно, там можно победить только командой. Но в остальное время…
Самостоятельная подготовка означала, что все  девяносто курсантов разбрелись по территории института, чтобы заняться тем, что получалось хуже всего. И попытаться подогнать это «хуже» до приемлемого уровня.  Большинство отправилось в класс астронавигации, так как прокладка маршрутов считалась наиболее сложной задачей на экзаменах. Да и потом, во время работы такие задачи не раз поставят астролетчиков в тупик. Впрочем, куда попадёшь.
Астронавигация была необходима тем, кто отправлялся в дальние полёты, межзвёздные экспедиции, часто – к неосвоенным мирам. Попасть на такой корабль считалось удачей. И хотя подобная экспедиция отнимала много лет жизни, почти все экипажи благополучно возвращались обратно. А потом – почёт, слава, долгий отпуск, а на карточки перечислялось целое состояние.
Гораздо опаснее считалось сопровождать огромные межзвёздные лайнеры, быть, так сказать, их боевым охранением. Тут уж астронавигация в принципе не нужна, лайнер ведут другие, но если на гигантский корабль нападут, то пчелиным роем с него сорвутся маленькие джонки, чтобы биться с противником насмерть. Здесь и объяснять ничего не надо. Если лайнер погибнет, с ним погибнут и тысячи людей, в основном гражданских. И ни одна джонка тоже не вернется на Землю – ведь всех запасов у нее – энергии, кислорода —  только для ближнего боя.
Наставники говорили об этом явно через силу, но признавались, что в таких исключительных случаях, если лайнер всё же погиб, и возвращаться некуда, лучше сразу принять капсулы с ядом. Уйдёшь легко, вместо того, чтобы ждать медленной и мучительной смерти от недостатка воздуха.
Не прельщала никого и перспектива оказаться стражами где-нибудь на маленькой захолустной планетке.  Там, где добывали, например, алмазы. Или где обитал какой-нибудь малоразвитый народец, но по законам Галактического Союза ближайшей более сильной цивилизации полагалось взять его под защиту. Отправляли туда обычно три-четыре экипажа  на тех же джонках. Этот маленький гарнизон в отсутствии настоящей работы неизменно деградировал. Смена длилась несколько лет – слишком дорого было часто привозить с Земли новых охранников. И чем, скажите на милость, заняться? Обычно заложенных привычек хватало на полгода – делать каждый день сложную гимнастику, питаться по правилам, отрабатывать в машинах военные навыки. Контроля ж – никакого…
И когда прибывала новая смена, сходя с корабля, подтянутые молодые астролётчики, больше напоминавшие роботов — идеальная форма, выдержка, контроль над эмоциями, всё же едва сдерживали удивление, глядя  на тех, кого им предстояло сменить. Набравшие вес, небритые потные парни, от которых явно пахло спиртным, радостно хлопали их по плечу и торопились занять места в корабле. Они были счастливы, что выбираются из этого болота.
Но зато если на такой гарнизон нападали… Случалось, что дежурного не оказывалось на пульте, и нападение заставало расслабившихся вояк врасплох. Да даже если им и удавалось поднять в воздух машины, такой бой чаще всего был предрешён. Те, кто подкрался из чёрного бездонного океана космоса, действовал подобно стае волков – истребить собак-охранников и утащить «своих» овец.  Порой перед началом боя астролётчики ещё успевали подать сигнал о помощи. Но нужен он был только для того, чтобы с Земли прислали новую смену, осмотрели то, что осталось от сбитых «джонок»,  и посчитали, скольких «овец» лишилось «стадо».
Сейчас, в этом выпуске курсантов, последние в списке, знали, что их ждёт именно такое распределение, и кое-кто ещё мечтал о чуде – вот сдам блестяще экзамены, поднимусь на несколько строчек выше и…уж лучше стать конвойным межзвёздных судов. Там, во всяком случае, можно неплохо проводить время. Нападения случаются далеко не в каждый рейс, а сам лайнер напоминает роскошный отель. И хотя охранников пускают далеко не везде, но и на их долю перепадают определённые блага.
Отчасти этим и объяснялось отсутствие особой теплоты в институте. Каждый мечтал  взобраться хотя бы немного повыше, оказаться ближе к верхним строчкам рейтинга. И если ради этого требовалось бы покинуть уже сложившуюся команду экипажа, то и шут с ней. Только в последний год, когда рейтинг был практически сформирован, и изменить позиции в нём могло разве что это пресловутое чудо – вопрос понемногу стал не таким острым.
А верхнюю строчку рейтинга неизменно занимал Игорь Володарский. И он мог облагодетельствовать кого угодно, позвав в свой экипаж. Поэтому прежде находились курсанты, которые заискивали перед ним, старались угодить, показаться незаменимыми. Но Игорь спокойно отверг все предложения, для него команда давно уже была сформирована. И входил в неё главный оболтус ИВА Дмир Серебряков и самое слабое звено института – Ольга Ковач.
И сейчас эта троица отправилась не в навигационный класс, не на тренажёры, не к джонкам, и даже не к лингвистам – совершенствовать основные галактические языки, к негодованию остальных —  ребята побежали на пляж, как будто их ждали не итоговые испытания – самые важные за все годы учёбы, а долгие каникулы.
Они сбросили комбинезоны, оставшись в форменных синих купальных костюмах, и разлеглись на гладких, нагретых солнцем плитах, «звездой» — голова к голове.
— Гай сказал, что он всё принёс, — сказал Игорь, — И что к полуночи будет нас ждать. Оль, ты точно решила?
— Точно.
Ольга водила тонким пальцем по красной гранитной плите, обводила блёстки
— Ребята, я вас давно хотела спросить. Вот сегодня мы увидим Большую Землю. А кто-нибудь что-нибудь помнит из детства? Мы никогда об этом не говорили, потому что знали, что это как бы всё для нас умерло, что мы туда не вернёмся. Наш удел – или погибнуть где-то в бою, что вероятнее всего, либо дожить до пенсии и провести последние годы на какой-нибудь отдалённой базе. Но если всё вот так получилось, и мы вырвемся хоть на несколько часов…. Пусть мы были тогда совсем маленькие. Но кто-нибудь что-нибудь помнит?
— Конечно, — сказал Игорь, — Я помню. Только не Землю.  Я же родился в экспедиции.
— Ты вообще уникум. Сын астролётчиков, которые всю жизнь получали препараты, и теперь тебе не надо их пить, потому что всё – у тебя в генетике.
— Зато ты знаешь хоть что-то о Земле, а что помню я? — усмешка Игоря была грустной, — Я очень хорошо помню наш экспедиционный корабль. Там действительно все были друзьями.  Как будто мы одни во Вселенной. И я, маленький, мог подбежать к любому члену команды, и каждый брал меня на руки, и говорил со мной, и шутил, и смеялся. Да, первое, что я помню – это долгий полёт. И я думал, что всегда будет так. Я помню, как бегал по узким коридорам корабля.
Помню, как мама учила меня читать. У меня была очень красивая мама. Сейчас её образ живёт только в моей памяти. Она была худенькая и изящная, как девочка. У неё были короткие светлые волосы. Они щекотали мне щёку, когда я сидел у неё на коленях, и мы вместе склонялись над книгой. И мама отбрасывала прядь вот таким движением…
Если у нас потом будет хоть какое-то подобие свободы,  я найду – не может же быть, чтобы нигде, даже в военных архивах не осталось её фотографии. А отца я не помню почти, хотя мне был уже пятый год, когда всё это случилось – большой мальчик. Когда корабль добрался до планеты, бывшей целью нашей экспедиции, оба – и отец, и мама «сошли на берег». Это была их работа, они оба были биологами. Отец , правда, хотел, чтобы мама осталась на борту, но куда там. Работы предстояла огромная гора – предполагалось, что эта планета станет колонией, и нужно было исследовать очень многое, чтобы дать заключение…
— Ну и? — Ольга смотрела на Игоря, не отрываясь.
— Ну и оба не вернулись. Я, конечно, оставался на корабле вместе с пилотами, и меня опекала хорошая такая девушка Марина. Она, как и ты, отвечала за связь.
Экспедиция была большой, и «на берег» сошло много людей. А потом все потихоньку стали возвращаться, выполнив свою работу. Я все гадал, почему так задерживаются папа с мамой, и Марина каждый вечер обещала мне, что уж завтра они, конечно, придут. Но не вернулись они, не вернулся и ещё один дядька, геолог. Позже  я узнал, что он попал под завал и погиб, а мама сорвалась в реку, и отец, конечно, бросился её вытаскивать. О том, что вода была ядовита для человека, они тогда ещё не успели узнать. Это случилось в первый же день
А потом экспедиция собралась улетать, и я, конечно, кричал и плакал – где мои папа и мама? Почему вы их бросаете? И Марина пыталась меня убедить, что самый главный начальник велел им остаться, и строить дома, и выращивать овощи  для тех, кто прилетит им на смену. И тогда мои родители вернутся на землю, только это будет позже, много позже.
Ну а на обратном пути уже не было никаких книг, и маминых песен, и беготни по коридорам… Был гиперсон, а потом сразу военная база – и школа. Меня приняли без экзаменов, вероятно, как круглого сироту, перед которым у военных все-таки была вина.. Больше я ничего не помню, и мне нечего рассказать.
— Зато я помню, каким ты был в первое время, — Дмир повернулся к Ольге, — Ты не поверишь — рёва хуже тебя. По каждому поводу.
— Так ведь из-за гиперсна время для меня сжалось. Я потерял родителей,  будто только вчера. Зато я помню, как меня почти сразу наказали – велели писать контрольную по математике, а я ещё ничего толком не знал, и если бы ты не отправил мне подсказки – сидеть бы мне в классе до утра.
— Представляешь, было времечко золотое — я ему подсказывал…, — Дмир лежал на боку, обернувшись к Ольге.
— А ты сам? — спросила она, ласково коснувшись его рука.
— Что я? Хотел ли я попасть сюда? Шутите? Кто меня спрашивал? Да кто вообще всех детей спрашивает? Навезли со всей планеты, отобрали по тестам, заплатили родственникам нехилый капиталец – и всё, мы для всех померли, поминай, как звали.
— Нет, я о том, что ты помнишь, — настаивала на своём Ольга.
— Что я помню? Голод. Я постоянно хотел жрать. Постоянно сидел запертый. Я знал только мать, и знал, что она была проституткой. Молодая, яркая, красивая, — кивок в сторону Игоря, — У неё на шее часто висели такие переливающиеся бусы, которые мне всё хотелось потрогать. Домой мать мужиков не водила, она сама к ним ходила, поэтому  всё время был один. И мне всегда не хватало еды. Я научился есть хлеб иначе, чем едят все. Возьмёшь такой тоненький ломтик, часто — последний, посыплешь его солью, и начинаешь есть медленно-медленно, по крошечке. И тогда ломтик кажется больше, чем на самом деле. Ведь ещё с этого края можно откусывать и долго-долго жевать, пока во рту не будет и солоно и сладко одновременно.
Дмир перевернулся на спину и подставил лицо солнцу. Глаза при этом пришлось закрыть:
— Так что у меня к матери никаких претензий, что она меня сюда отдала. Я только в институте узнал, как это — всё время быть сытым. Мне очень долго было неважно всё, кроме этого. Дают жрать – это главное. А всё остальное можно выдержать. Но если ты хочешь, чтобы я делился с тобой трогательными картинами детства, или описывал Большую Землю – то ты пролетела. Я ни хрена не помню. Могу описать тебе только комнату, в которой жил. Свою кровать за шкафом, картинки, которые я наклеивал на стену, и пустой холодильник.
— А я помню своего отца, — Ольга медленно водила рукой по гранитной плите, как будто это был песок, и она всё надеялась зарыться в него пальцами, — Он был ловцом жемчуга. Вот такая древняя-древняя профессия. Жемчуг давно уже выращивают на специальных морских фермах, но отец говорил, что самые большие и красивые жемчужины всё-таки покоятся не дне моря. Он рассказывал мне сказки – хотя тогда я верила, что это не сказки, а на самом деле… Про морского царя и его дворец. А перед этим дворцом стоят огромные раковины, и они открываются в час прилива, переливаясь всеми оттенками голубого и розового цветов. И в них покоятся самые огромные  и прекрасные жемчужины на свете. А я всё допрашивала отца, есть ли у морского царя маленькие дочки, и можно ли прийти к ним в гости, и с ними поиграть?
Отец научил меня нырять. Я была совсем маленькая, но очень хорошо ныряла, и отец звал меня Русалочкой. Я совсем не боялась глубины и могла оставаться под водой так долго, что отца охватывал страх – вдруг мне внезапно станет плохо, и я уже не оклемаюсь?
— А мама? — тихо спросил Игорь.
— Мама… я знаю, что она была… что она лучше всех танцевала цыганские танцы в таверне на берегу, что у неё были чёрные как ночь волосы, и что отец подарил ей самую красивую жемчужину, которую нашёл в жизни. Так он рассказывал…. А, может, это тоже сказка.
— И что же, это он, такой хороший отец отдал тебя в институт? — спросил Дмир.
— А его тогда уже не было, — теперь Ольга водила по нагретой плите одним пальцем, — Акулы.
— Ясно. Все мы здесь практически сироты. Кое-кто при живых родителях, — сказал Дмир.
— Зато жрать, тут, несомненно, дают, — подытожил Игорь, и Дмир рассмеялся.
— И чего мы ещё не знаем? — спросила Ольга.
— Многого, — начал перечислять Дмир, — Мы практически ничего не знаем о Большой Земле. Верю-верю, что ты море помнишь (это Ольге), Если всё получится удачно, и Гай нас сегодня туда отвезёт… Нет, здорово всё-таки, что ты нашёл это место…
Глава 4
«Это» произошло два месяца назад, в марте, когда даже здесь, в южных широтах, вода в открытом бассейне была слишком прохладной и почти все курсанты плавали в огромном бассейне под крышей, где температура воды была гораздо более снисходительной.
Все, кроме Игоря и Ольги. Но даже Ольга, любившая плавание больше всего на свете, не отваживалась выходить к бассейну на рассвете, когда весь институт ещё спал. А для Игоря эти часы были самыми дорогими. Он, начиная с рождения, практически не оставался в одиночестве. И хотя Игорь хорошо вписывался в любое общество и внешне не проявлял ни тени недовольства, постоянно находясь в гуще товарищей, он неожиданно для себя открыл это волшебное время. Для сна ему хватало меньшего времени, чем всем. Но лежать в постели без сна или бродить по институтским коридором, оказалось не самым лучшим.
Хотя сначала он так и делал. Лежал и размышлял. Вспоминал то, о чём сегодня говорил ребятам. Он, единственный из них, видел эту великолепную россыпь звёзд не на фотографиях и не в фильмах, а наяву, в иллюминаторах корабля.
Мама была самым щемящим, самым дорогим и нежным воспоминанием. Но воспоминание это покоилось в  глубинах памяти. От мамы осталось немного. Вот это ощущение лёгких льняных волос на щеке, тихий смех, несколько песенок… Он помнил даже, что когда учился ходить по узким коридорам корабля, мама вела его на помочах. Ему казалось, что он идёт или бежит сам, но когда неверные ноги подводили его, мамина рука  никогда не давала ему упасть.
И ещё была память об игрушке, которую мама ему подарила. На их корабле было не так уж хорошо с детскими игрушками, точнее, их совсем не было, поэтому маленький  Игорь охотно хватал инструменты с яркими ручками, стерео картинки и прочую дребедень. А мама подарила ему шар. Наверное, это был её талисман, дорогая её сердцу вещица, которую она взяла с собой в полёт. И знать не знала, что несколько лет спустя, этот шар окажется любимой игрушкой её сына.
Шар был не очень большой – как раз на детскую ладонь. Тяжёлый, синий. В нём горели звезды, взвивался и опадал блестящий искусственный снег. И был домик, засыпанный снегом. Домик с горящим окном. Ничего этого в жизни никогда не видел Игорь. И мама рассказывала ему про Землю, и про такие вот избушки в лесу (они были когда-то, давным-давно). И про то, что такое снег. Шарик был — целый мир. И этот мир Игорь держал в руках. А в домике горело окошко, и там его кто-то ждал.
И ни о чём так не жалел Игорь, как о том, что когда его на военной базе, где ребёнку был совершенно не место, спешно собирали в школу,  шар исчез. А как его собирали? Вызвали к старому мужчине в военной форме (Игорь тогда и знаков отличия не знал, На «его» корабле большинство экипажа были гражданские, учёные) и тот сказал:
— Сегодня отправим тебя в школу. Вернее, в институт военных астролётчиков. Вырастешь, выучишься, и будешь героем.
— А мама и папа меня там найдут? — в отчаянье выкрикнул Игорь, — Когда они прилетят?
— Мама и папа? — старик на мгновение растерялся, он, наверное, думал, что мальчик уже знает всё, — А…ты сам, когда вырастешь —  полетишь к ним.
— Когда вырасту? — спросил Игорь дрожащими губами.
Это была катастрофа. Для ребёнка это значило – через миллиард лет. Значило – никогда.
— Сейчас принесут твои вещи, и через сорок минут ты вылетаешь на нашем корабле, — и старик, сделал знак, мол, можно идти.
Но в коридоре Игоря перехватила Марина. Марина, которую он и сейчас помнил гораздо больше, чем маму. Марина налетела, схватила  мальчика за плечи, присела перед ним:
— Игорёк, я на минутку. Я хочу, чтобы ты знал, мало ли как жизнь сложится… Мама твоя погибла… утонула в реке на Каур-чу… на той планете. Она хорошо плавала…но в той воде нельзя выжить, она гибельна для людей. Твой отец сделал всё, чтобы её спасти, но остался там, вместе с ней. Ты не помнишь отца, малыш…он всё время работал. Но ты просто знай и помни… он был отважным… настоящим мужиком. И гениальным ученым.
— Почему ты не сказала мне раньше?!
— Не дай Бог тебе когда-нибудь говорить людям о смерти тех, кто им дорог. А уж ребёнку это сказать было – вообще  выше моих сил. Мы все надеялись, что потом… после гиперсна… тебе будет уже не так тяжело это узнать… Пройдёт время. Но сейчас, когда меня отправляют в новую экспедицию, а тебя в институт… Может быть, мы уже никогда не увидимся, и ты не встретишься больше с теми, кто знал тебя маленьким, кто знал твоих папу и маму.
Так вот, я хотела тебе сказать, родной мой (ты же мне тоже родной, маленький мой), что если сможешь – выбери свой путь в жизни сам. Тебе бы мама то же самое сказала. Сейчас тебя лишили выбора, но потом…если только будет хоть маленькая возможность – не позволяй никому выбирать за тебя, реши сам – хочешь ты отдать жизнь космосу или остаться на Земле. Я тебе сейчас многое не могу рассказать про эти институты, ты просто не поймёшь. Но я верю, что в своё время найдётся человек, и расскажет тебе правду. Ты сразу поймёшь, что это — правда. Потому что она очень простая, и ты ей поверишь.
Нет ничего страшнее – отдавать свою жизнь, свою единственную жизнь за тех, кто – всего считает тебя лишь маленьким колёсиком в огромном механизме, колёсиком, которое ничего не стоит заменить, поэтому на него даже не нужно обращать внимания. А я хочу, чтобы ты жил долго, малыш – за себя и за своих родителей. Чтобы ты жил долго и был счастлив….Ну все, все…
Ещё обнять его успела Марина, и они постояли так, и их слёзы мешались. А потом подошёл парень в военной форме. Он нёс вещмешок, где было сложено всё добро Игоря. Кроме шара, который парень, наверное, счёл игрушкой, и не положил в мешок, выбросил, А может, взял себе.
Игорю же в эти минуты было точно не до шара. Он даже не вспомнил о нём.
Он попал в институт без вступительных испытаний. Во время этих тестов выявлялись, в первую очередь, не умственные способности детей, а отсутствие отклонений, хронических болезней, задержек в развитии. Отсев был большой, потому что обычные родители, заботившиеся о своих малышах и имевшие на это средства, в исключительно редких случаях отдавали детей в подобные институты. Ведь это значило, по сути, потерять ребёнка навсегда. Зато всегда находились маргиналы, матери-одиночки, часто совсем юные – и тому подобный контингент. Вырастить ребёнка у них не хватило бы ни сил, ни достатка, а здесь за каждого юного курсанта государство перечисляло им сумму, казавшуюся целым состоянием.  Поэтому нередко вспыхивали скандалы, когда очередного отпрыска выводили из кабинета с бесстрастным: «Не подходит»
— Как не подходит?! Почему?! Да мальчишка самый что ни на есть здоровый – им гвозди забивать можно!
Но часто случалось, что только на такой вот медкомиссии нерадивые родители узнавали — у их чад целый букет болезней, которые надо лечить, иначе дальше будет ещё хуже.
Отобранных, «нормальных» детей тестировали ещё раз — теперь уже определялся уровень способностей. А после этого их развозили по институтам, которые находились всегда в местах отдалённых и довольно труднодоступных – подальше от людских глаз. И начинались муштра — теория, практика, физподготовка, включавшая различные виды боевых искусств.
Дружба с Дмиром у Игоря сложилась сразу. Дмир мог найти общий язык с кем угодно. К тому же он ни дня не переживал, попав в институт, а сразу начал осваиваться, приспосабливаться. Первым делом его было – отъесться, что удалось не сразу, несмотря на отличную институтскую еду. Наставники только головами качали, выуживая из-за батарей и из-под матраса запасы, сделанные Дмиром на чёрный день. Слишком оголодал мальчишка. А потом Дмир начал приглядываться, как можно облегчить себе учёбу, и какие лазейки удастся, возможно, найти в строгом режиме.
Игорь в первое время являл собой полную ему противоположность. Он пребывал в постоянной растерянности, чувствовал себя в институте, как в западне, всё ему тут было немило. Только сейчас он переживал потерю родителей. И возможно, останься он на корабле, среди тех людей, кого знал с рождения, рядом с той же Мариной – ему было бы легче. Теперь же изменилось решительно всё. Рядом с ним было восемьдесят девять задиристых ребят, которым не было не до него никакого дело, разве что они всегда были готовы воспользоваться его слабостью.  А не корабле Игорь привык к другому. Там его старались приласкать, хвалили, если он поступал хорошо. Здесь же хоть ангелом будь, а не избежать тычка в рёбра, обидных прозвищ, украденного десерта в обед. И у Игоря от обиды и непонимания происходящего — за что? — действительно то и дело не по-мужски наворачивались слёзы на глаза.
Что в нём почувствовал тогда Дмир — Игорь и сейчас не знал. Но маленький щуплый парнишка стал сопровождать его неотлучно. Он подсовывал Игорю шпаргалки, пока тот терялся и не мог никак влиться в институтский курс. Он коршуном кидался на каждого, кто пытался отобрать у Игоря что-то лакомое в институтской столовой – мол, у такого тюфяка сам Бог велел. А дрался Дмир отчаянно – такой воробушек, защищавший своё гнездо и близких. Игорь ведь так и «проснулся» в один момент — ему невозможно стало видеть, как Дмиру из-за него, из-за Игоря, отвешивают тумаки. Отчаянность Дмира и сила Игоря — вместе с ними было уже трудно справиться, и обидчики отстали.
А потом выяснилось, что Игорь решает задачи ещё в то время, когда их диктует преподаватель, новые слова на главных галактических языках запоминает влёт и быстро начинает говорить даже без акцента, в спортивном зале бороться с ним не стоит выходить даже вдвоём, а «боевые программы» в учебных кораблях ему следует задавать не те, которые соответствуют возрасту, а для старшекурсников. Тогда-то и пошли к нему на поклон мальчишки, но тщетно – разлучить их с Дмиром уже не представлялось возможным.
Ольга Ковач прибилась к ним много позже. На младших курсах они её не замечали. Мальчишки тогда вообще старались не замечать девчонок, хотя те уже и начинали строить им глазки. Постоянные экипажи пока не сформировались, во время тренировок у них в джонке оказывалась то одна, то другая девчонка. Игоря большинство из них раздражало своей неуверенностью, неумением быстро и чётко ответить на задаваемые им – простейшие, как ему казалось —  вопросы. Своей медлительностью — по сравнению с его молниеносной, почти как у машины — реакцией. В конце концов, девчонки прозвали Игоря «деспотом» и старались в его с Дмиром экипаж не попадать.
А потом на третьем… да, на третьем курсе, был ничем не примечательный день. Поздняя осень, воздух  ещё не так уж холоден, гулять приятно, но смеркалось рано. И как-то их особенно загрузили в тот день. Долгие занятия по навигации, потом учебные полёты…Игорь тогда  увлёкся, они с Дмиром закончили «полёт» раньше других и Игорь попросил ещё одну задачу. Дмир выразительно покрутил пальцем у виска, но в открытую спорить  с другом не стал.
В итоге один за другим они спрыгнули из люка джонки на гулкий пол, когда все остальные курсанты уже покинули ангар.
— Наигрались? — спросил Командир. Взглянул на часы и торопливо ушёл тоже. Он в тот вечер собирался на Большую Землю, и Гай должен был его отвезти.
Игорь потянулся с хрустом — всем телом, и удивился:
— И вправду, как засиделись мы….Пошли в спортивный зал, я уже не могу, как размяться хочется.
— То есть, ты меня ёщё и побьёшь? — уточнил Дмир, предполагая, что сейчас они выйдут на ринг, и будут разминаться, боксируя.
Игорь засмеялся, и ткнул его в бок:
— Ладно, айда в тренажёрку. Что ты сачкуешь всё, тебе тоже качаться надо, а то ты похож на маленькую худую крысу.
— Ну уж, худую не потому, что я себя голодом морю…
Но не успели друзья и десяти шагов пройти по ангару к выходу, как Игорь вскинул руку, призывая Дмира прислушаться.
— Что это?
Дмир закрутил головой. Он сначала ничего не слышал. Но потом до него донёсся тонкий звук, тихий, на одной ноте. Он заметил, что Игорь побледнел.
— Будто «майка» в одной из машин включена, — шепнул Игорь.
«Майка», так, обращаясь к древнему «майскому дню», называли сигнал о помощи. Экипаж джонки мог подать сигнал бедствия, только это было почти безнадёжное дело. Маленький корабль, затерявшийся в космосе, почти невозможно было вызволить. Спасение корабля – дорогостоящая операция, требовавшая подготовки. А ресурсов, чтобы поддерживать жизнеобеспечение людей, у джонки было мало, да и экипаж всего три человека. Но подавать сигнал бедствия курсантов, конечно, научили. И этот щемящий тонкий звук многим врезался в память.
Игорь продолжал прислушиваться, сделал несколько шагов, и, наконец, в шёпоте его зазвучала уверенность:
— Девятая машина.
Он пошёл к джонке номер девять первым, неслышно ступая по гладким плитам пола.
Люк в машине был открыт. Игорь заглянул в него, и сразу подтянулся – и одним движением оказался в джонке. Дмир сначала не стал подтягиваться – только голову в люк засунул.
Пространства внутри джонки мало – только-только хватает для кресел трёх человек. Да пара метров в центре корабля, чтобы пилот, стрелок или радист могли по очереди встать во весь рост, размять мышцы, потянуться. Без этого – никак. После боя часто выясняется, что тело затекло страшно. Внутренность джонки можно окинуть одним взглядом. Приборы, кресла, окно обзора… Забившись под приборную доску, обхватив руками колени, плакала девочка в серебристом институтском комбинезоне. Это её тихий плач они приняли сначала за голос «майки».
Случилось редкое – Дмир сразу понял, кто эта девочка, он вообще зорко смотрел вокруг в институтской жизни, приглядывался к однокурсникам. И даже эту тихую, незаметную, маленькую девчонку, всегда бывшую «на задворках», помнил. Игорю же потребовалось напрячь свою великолепную память, чтобы вспомнить имя – Ольга Ковач. В сторону девочек он никогда не смотрел.
Но сейчас он присел перед Ольгой на корточки, чтобы быть с ней хоть примерно на одном уровне, и мягко спросил:
— Что случилось?
Ребята, отданные в институт, давным-давно перестали уже скучать по дому и родителям (если кто и скучал). Девочки подрастали бойкими, уверенными в своих силах, насмешливыми. Что же это?
Ольга плакала так, как плачет человек измученный, у которого и слёз уже нет, и глаза опухли. Но он не может остановить этот жалобный застон: «О-о-о-о-о…»
— Что стряслось? — ещё мягче повторил Игорь.
— Я не могу… больше… — чуть слышно сказала Ольга, — У меня нет больше сил. Как будто я нырнула глубоко- глубоко, и всё это давит… Даже дышать нечем…
— Заболела? — догадался Дмир.
Он ещё помнил, как это — когда болеют. Случалось, что он простужался, сидя в нетопленной квартире. Или наедался всякой гадости, и у него болел живот. В институте никто ничем не страдал, и ребята постепенно забывали, как это — болеть.
— Вон, наревелась — на ногах не стоишь, наверное. Пойдём, проводим тебя до медсестры, — предложил Дмир.
Ольга замотала головой, забилась ещё глубже в свой угол за приборной доской. Она, наверное, вообще жалела, что открылась им. Они же практически не знали друг друга. А тут, в институте, каждый был сам за себя.
— Нет-нет, если меня отсюда выгонят, мне некуда идти. У меня никого нет.
Дмир понял так, что если эту девчонку отсюда выгонят, ей остаётся только умереть с голода. И он смолк.
— Чего ты больше не можешь? — спрашивал Игорь.
— Мне всё это очень тяжело. Учиться, проходить бои, выдерживать тренажёрку. У меня не хватает на это сил. Не знаю, почему. У всех же остальных хватает, только у меня…Я тут всем обуза. Я каждый день жду, что меня выгонят. И за все три года тут, я ни разу не слышала доброго слова. Я так больше не могу. Я совсем одна.
Лицо Ольги снова жалко сморщилось. Она была совсем некрасива – такая худенькая, маленькая, измученная. Она ещё не начала превращаться из девочки в девушку, и не могла пробудить в них естественный интерес противоположного пола. Но Игорь смотрел в эти глаза – только они у Ольги были прекрасные: тёмные, горящие, залитые слезами — и чувствовал родное. Точно такие же глаза были у него самого на корабле, когда Марина сказала ему, что родители не вернутся. Жалость коснулась какой-то струны в его душе, которая давным-давно уже не звучала. И теперь у него в душе будто тоже раздался тоскующий, безнадёжный зов «майки».
Не вполне сознавая, что делает, Игорь протянул руки, приложил их к вискам девочки, и несколько раз повторил:
— Успокойся… Ну… Смотри на меня… Смотри мне в глаза… успокойся…
Прошла минута, другая…И вдруг Ольга начала  повиноваться  ему. Гримаса на её лице постепенно разгладилась, из глаз уходило отчаянье, взгляд стал спокойнее. Ольга готова была его слушать.
— Теперь ты будешь с нами. С нами в экипаже. Мы будем втроём. Мы со всем справимся.  Ты больше не будешь одна.
Игорь продолжал держать ладони возле висков Ольги. Потом тихонько отнял. Ольга уже не плакала.
— С ума сойти, — прошептал ошеломлённый Дмир, — Так ты ещё и гипнотизёр.
— Я сам не знал, что это помню, — тихо сказал Игорь, — Это откуда-то из самых, самых глубин. От отца.
— Но тут же нужен талант.
— У него был этот талант.
— Значит, это твоё наследство.
Игорь покачивал головой, будто и сам не веря. Он спрыгнул из люка на пол, а потом осторожно снял Ольгу и опустил её рядом с собой. Ей впервые в жизни помогли выбраться из машины, и может быть, она только сейчас поверила, что действительно — её теперь не бросят.
Игорь и Дмир проводили Ольгу до  девчачьей спальни. Но Дмир понимал, он всегда понимал лучше всех.
— Ты потянешь нас обоих? — спросил он Игоря.
 Игорь не стал уверять, что всё ещё будет прекрасно, и ребята из его экипажа выучатся на отличных астролётчиков. Он не стал поучать, что нужно де развиваться, не жалеть себя, и только тогда… Он просто сказал:
— Да.
И девчонкам оставалось сначала только ахать, а потом покусывать губы от зависти. Раньше маленькая щуплая Ольга ни ринге была чем-то вроде груши для битья. Все остальные могли с ней справиться, и даже не хотели видеть её своим противником, потому что с ней было неинтересно. Такую положишь одним ударом. Кого бы посильнее в пару… А теперь против Ольги выходил почти всегда Игорь Володарский, с которым и из мальчишек-то никто не связывался. Она забиралась на помост, он легко вспрыгивал, кланялся и шёл ей навстречу.
Игорь Ольгу именно учил – делал то, что когда-то упустили наставники. Терпеливо и бережно, вернувшись к самому началу, он показывал ей нужные движения. Он позволял ей, отрабатывая приёмы, ронять его на пол, и радовался её успехам. Если же ему нужно было скрутить или уронить Ольгу, он делал это так бережно, что ей никогда не было больно, и синяки постепенно сошли с её тела. Иногда Игоря сменял Дмир, у которого не было такого таланта учителя, но в поддавки он играл замечательно. И через некоторое время Ольгу начал покидать страх, а на следующем курсе она уже вполне успешно выходила на ринг против других девочек.
Теперь не только Игорь был спокоен на свою команду, теперь и руководство института вздохнуло свободнее – самые проблемные ребята были пристроены. Оставалось не отпускать вожжи — учить, муштровать, довести всех до выпуска.
Девчонки, конечно, не могли не приставать к Ольге на тему: «Вот это любовь!» и требовали подробностей. Ольга отчаянно смущалась и раздражалась, потому что на подобные отношения и намёка не было. И не могла сказать, что ни разу они с Володарским не целовались, и в верности друг другу не клялись. И с Серебряковым тоже. Просто (об этом она уже молчала) произошло нечто, чего не бывало ни разу в этих институтских стенах. Сложилось подобие маленькой семьи, где Игорь заменял им с Дмиром старшего брата. Поэтому так коробило её от фраз, которые она слышала за своей спиной – мол, выбрал самую затрапезную, пожалел, наверное…
Глава 5
Лишь одно теперь мучило Игоря, но об этом они никогда не сказал бы ни институтской медсестре, ни Жмуру, регулярно навещавшему курсантов. Бессонница. Та самая бессонница, которая побуждала его просыпаться в три или четыре часа утра, и лежать на постели, закинув за голову руку, и смотреть в потолок. Та бессонница, благодаря которой он на считанные часы мог остаться наедине с собой.
Потом он начал ходить — сначала по институтским коридорам, потом решился выходить в пустой в это время двор. Ни наставников, ни командиров – никого. Сейчас тут властвовал мир, тот самый мир, который был настолько больше, могущественнее их института, что дыхание захватывало. Плыли по небу облака, моросил дождь, горы стояли, как погружённые в свои думы великаны. А где-то там, за горами, слышалось мерное дыхание моря.
Игорь не мог добраться туда, но их институтский —  то ли бассейн, то ли озеро – поди, разбери — словом, этот водоем ждал его. Сначала было непривычно входить – в темноте ещё, в чёрную, ночную воду. Игорь плавал так, как их учили на занятиях – из конца в конец, оттолкнуться и назад – до конца, оттолкнуться, и назад – до конца. И только потом его заинтересовал дальний край водоёма, тот, где скалы. Игорь попросил у Командира фонарик. С Командиром легче всего было договориться – выполняя мелкую просьбу, такую, как дать этот самый фонарик, он не задавал лишних вопросов. Надо тебе – бери. Не то, что наставники. Среди них попадались въедливые, которым надо было до всего допытаться, а потом ещё и мораль прочесть — как надо себя вести, и почему именно так, а не иначе.
Теперь Игорь первым делом доплывал до дальнего края бассейна, там несколько минут регулировал дыхание, а потом нырял. Фридайвингу их в институте не учили, все навыки он перенял от Ольги, а та, в свою очередь ещё помнила науку отца. И если другие курсанты могли выдерживать под водой не больше пары минут, то эта парочка способна была уйти на глубину на гораздо более продолжительное время.
Игорь сам не знал, зачем он так упорно погружается раз за разом именно здесь, в этом месте, почему ощупывает лучом фонарика черные камни, подножье гор. Но когда он увидел люк – открытый люк, а за ним туннель, уходящий в глубину горы, он понял, что искал именно его. Люк был заполнен водой, и пытаться пройти его без акваланга —  было мягко сказать, неразумно, а на самом деле – безумие. И всё же уже в тот, первый раз Игорь решил рискнуть. Он умел просчитать предел, после которого непременно нужно поворачивать обратно, или простишься с сознанием.
Более всего он опасался, что не знает – открыт ли люк постоянно, или его открывают только на определённое время, а потом закрывают. Оказаться в ловушке внутри горы – это уже означало неизбежную смерть, да еще когда тебя найдут! если найдут вообще. И всё же Игоря будто влекла какая-то сила, которой впервые в жизни он не мог противиться.
Он поднялся на поверхность, чтобы особенно тщательно сделать дыхательную гимнастику. Потом полежал на поверхности воды, придавая дыханию тот особый ритм, который нужен перед погружением. А потом нырнул.
Тоннель был достаточно широк. Игорь плыл и не тёрся локтями и коленями об его стенки. Просто металлическая труба. Игорь понимал, что сейчас кислород сгорит в нём быстрее, потому что не было в нём состояния расслабленного покоя, так необходимого ныряльщику. Сердце колотилось от волнения. Он уже решил поворачивать назад, когда ему вдруг показалось, что впереди труба кончается.
Надо было уже возвращаться, отчаянно надо, и всё же Игорь проплыл эти последние метры, понимая, что если сейчас сдастся и вернётся, второй раз он в люк уже не нырнёт.
Туннель кончился, вокруг была вода, много воды. Игорь стал подниматься, и вдруг оказался на поверхности. Здесь не было совсем уже темно, но полуослепший, задыхающийся Игорь всё же лихорадочно водил лучом фонарика, чтобы оглядеться.
Он находился в большой пещере. До её верхних сводов было, наверное, метров десять. Каменные своды нависали над его головой, но вода тут  казалась иной, чем в их бассейне. Она была….живой, или как это сказать. Игорь чувствовал волны. Совсем небольшие, они всё же приподнимали его. И Игорь поплыл туда, откуда они шли к нему. Ему понадобилась всего пара минут, чтобы пересечь пещеру. А вот и вход в неё. Ещё несколько сильных гребков, и Игорь миновал его. И выплыл в море.
Это было неописуемое ощущение. Если бы он в первый раз оказался на другой планете – это не могло бы потрясти его больше. Перед ним был – весь мир. Море, над которым садилась луна. Бескрайнее море. И ему показалось, что там, позади, осталась лишь какая-то убогая книга, в пару десятков страниц, книга, которую их заставляли читать всю их короткую жизнь, читать и перечитывать. А настоящая жизнь, с ее правдой, с её истиной – здесь. И вернувшись, невозможно уже больше смотреть в кривое зеркало. Делать вид, что та книга – единственная, когда рядом – миллионы томов.
Игорь оглядывался. Вот он – их остров, позади. Слева и справа тянулась узкая полоска берега. Слева, в отдалении, Игорь увидел причал, маленький домик на сваях, и чёрную фигуру человека. Человек этот возился с сетями.
Можно было вернуться назад, оставшись незамеченным. Игорь медлил. Каждый шаг по этому берегу — был для него как путь по сказочной земле — бесценен. Ведь никогда больше…Но что будет, если человек увидит его?
И всё же Игорь решился, и медленно пошёл в ту сторону. Человек больше не занимался сетями, он ждал. Он смотрел на Игоря. Ещё несколько шагов —  и Игорь узнал Гая. Парень почти каждый день появлялся в институте. На взгляд курсантов он выглядел вопиюще небрежно – отросшие густые вьющиеся волосы, мятая футболка, шорты, на ногах шлёпки. Курсант мог бы явиться в таком виде разве что в умывалку. Покажись он так на занятиях – одной экипажкой дело бы не ограничилось.
Но если Гай на институтской земле смотрелся чужеродно, то тут он был прекрасен. Обнажённый по пояс, загорелый до черноты, а волосы сейчас, отливали золотистым цветом. Он казался бы богом этого моря, если бы не его виноватая улыбка. Так он улыбался всегда.
— А я уже не надеялся, что ты оттуда выберешься, — сказал он Игорю. И достал из сетей большую серебристую рыбину. Она билась в его руках. Миг – и он бросил её в ведро.
— Почему кто-то должен был выбраться? — спроси Игорь, — И почему я?
Гай снова улыбнулся:
— Когда-то я тоже открыл этот выход. И я понял, что больше не хочу оставаться там, — он кивнул на горы, за которыми скрывался институт, — Пусть я лучше умру, сломаю шею, но я останусь тут, на этой Земле. И с этой скалы… Тебе, наверное, рассказывали. Я прыгнул сам. Но я ломал всего только ногу…А вас через несколько дней отправят отсюда — навсегда. Я знал про тебя. Я знал, что из ваших ни у кого не будет страсти, чтобы нырять,  искать и найти этот люк. Его ведь не так просто найти… Никто не стал бы мучиться, не зная наверняка. Разве что ты…
 — Так как ты живешь – это стоило того, чтобы зачеркнуть все? — спрашивал Игорь. Это было самое важное, что ему надо было знать, — Ведь нас готовили много лет… А ты перечеркнул все это, остался  здесь…
Гай снова виновато улыбнулся:
— Скоро тебе надо будет возвращаться. Чтобы успеть до подъёма, чтобы не заметили.  Ты вообще знаешь, что вы все пьёте?
И по тому, что Игорь недоумевающее смотрел на него, Гай понял — нет, не знает.
— Эти препараты… На Земле они запрещены, но в институтах – они самое то. Все эти сверхспособности, те, что у вас – сила, выносливость, способность работать всегда на максимуме — это же не только от режима-питания-тренировок. Эти препараты, этот допинг, который вам всем дают пить с первого дня в институте, он и заставляет организм сжигать в топке то, что заложено на целую жизнь – сжигать за несколько лет. Годам к тридцати каждый из вас начнёт разрушаться уже невосстановимо… Но это не имеет значения, потому что до тридцати лет почти никто  не доживёт
— Почему?! — поразился Игорь
— Но ты же не видел статистику. И я не видел. Я только слышал обрывки разговоров. Когда Жмур, когда Ивченко, когда кто-то из наставников, или из тех членов комиссий, что к вам приезжает, ведут беседы. Я же их сопровождаю. И очень много узнаю из этих обрывков. Меня же никто не стесняется. Кто я? Курьер. Отвезти на катере, привезти на катере… Но, благодаря тому, что я услышал —  я очень много понял.
Игорь молча смотрел на него. Ждал.
— Та работа, к которой вас всех готовят. Она сверхопасная. По статистике военные астролетчики после распределения живут года три. Ну, пять. До тридцати лет доживают единицы. Процентов восемьдесят пять-девяносто погибнет в ближних боях…Остальные… Мало ли в космосе случайностей? Освоение новых планет взять хотя бы. Вы, военные, идёте первыми – и только когда уже все безопасно, за вами пойдут учёные, гражданские. Вы — космические камикадзе. Зарыть любую брешь. Первыми подставиться под любой удар. Не раздумывая, ценой жизни заслонить всех остальных. Поэтому вот это все и устроили, — Гай кивнул в сторону института, — Никто не видит, как нас… вас растят Где-то институт стоит на острове, где-то прячется в горах, где-то в пустыне. Общее одно — он всегда труднодоступен. Прессе говорят, что вас воспитывают в спартанских условиях, из вас растят героев. И общество это приняло. О вас не знают – почти ничего, вами восхищаются на расстоянии. Потому что вы все —  смертники..
— Но кому-то удается уцелеть? — одними губами спросил Игорь.
— Удаётся. Считанным единицам. И даже не отпустят на Землю. Чтобы там не дай Бог вездесущие журналисты не пронюхали, как все плохо. Что детей-сирот скупают как скот, ни о чем не спрашивая, накачивают допингом, отнимают детство и юность, отнимают всю жизнь, отправляют в космос как жертв на заклание. Чтобы успешно покорять просторы, захватывать новые планеты, чтобы не гибли межзвездные лайнеры с достойными гражданами. А вас – для всего мира нет. Вы только номер в архивном деле. Но если кто-то всё-таки проходит живым через эту мясорубку, и доживает до пенсии, до тех же тридцати лет, когда она положена астролётчикам – его и тогда не пустят ходить по Земле вольно. Нет, его отправят в особый санаторий, где доживают такие же несчастные, рассыпающиеся на глазах – глубокие старики в расцвете лет. Они уходят за два-три года, и у каждого такого санатория есть своё кладбище.
— Я знал, — продолжал Гай, — Я видел, как ты плаваешь на рассвете, видел, что тебе мало того, что может дать вам всем институт.  И я верил, что ты, как и я когда-то, найдешь этот гребаный люк. Он соединяет институтский бассейн с морем. Он открывается ближе к полуночи, и закрывается перед подъёмом. Во время ночного прилива в бассейн приходит свежая морская вода. Экономия.
Тонкие, подвижные брови Гая сейчас были искривлены страдальчески.
— Шестнадцатого ведь у вас выпускной? — он не спрашивал, он это знал, — А хочешь, выберись вот так, после полуночи, и я свожу тебя в город. Мне это ничего не стоит. До рассвета мы успеем вернуться обратно, никто ничего не заметит. Ты же хоть должен знать — за что будешь воевать, что станешь защищать?  Вас и в этом обкрадывают. Вы должны вслепую…
Хотя Гай прошёл ту же школу, он уже четко делил на «вы» и «я». Он имел на это право – единственный, он выбрался отсюда.
— Я приду, — сказал Игорь.
— Погоди, — соображал Гай, — через пять дней в городе праздник. Днем будут… но днем это тебе не важно, всё равно не увидишь. А ближе к ночи начнётся карнавал. Приходи. Я приготовлю для тебя какой-нибудь костюм, чтобы, даже если ты встретишь в городе кого-нибудь из своих наставников – тебя никто не узнал.
— Я приду не один, — сказал Игорь, — Со своим экипажем. Они тоже должны увидеть.
Гай хотел  был возразить, что чем меньше человек будет посвящено, тем больше шансов, что такая эскапада обойдётся без последствий. Но еще раз внимательно посмотрел на Игоря —  и не сталвозражать.
— Ладно, — сказал он, — Два мальчика и одна девочка. Придумаем что-нибудь.
Он взглянул на часы:
— Люк закроется через двадцать минут. Спеши, — и усмехнулся понимающе, — Не будешь ведь теперь бояться плыть назад?
Глава 6
В жилом корпусе было пятнадцать спален.  Дюжина – для курсантов-юношей на втором этаже. Девушки размещались на первом, по пять человек в комнате, и ещё тут же находился класс для занятий и малый гимнастический зал. Утром корпус пустел — курсанты разбегались. Утренняя зарядка, построение — и начинался долгий день, где теоретическая учёба перемежалась с практическими занятиями, с учебными боями, с короткими шумными сборами в столовой, с занятиями в тренажёрке «до седьмого пота», Только вечером вновь оживало общежитие, во всём институте это был самый «домашний» уголок.
И сейчас, когда курсанты знали, что остались считанные дни, и они покинут его, как бы ни хотелось начать собственную жизнь, а всё равно было и тревожно и жалко. Ведь всё оставляли навсегда. И вот эта трещинка на стене, которой было поведано столько детских обид, о которых нельзя сказать никому – астролётчики улетят, а трещинка останется. И новая девочка шести лет от роду, которая займёт эту постель, будет водить по ней пальчиком и шептать: «Меня Настя сегодня так больно толкнула в раздевалке, а даже заплакала…»
О чём там говорили мальчики на втором – неизвестно, но у девочек в последние месяцы была главная тема для разговоров – выпускной вечер. У них не было ничего, что естественным сочли бы их сверстницы на Большой Земле – ни нарядных платьев ( и не дай Бог, чтобы хоть одна девушка пришла на вечер в таком же), ни туфелек на каблучках, ни косметики – ничего…. У них была только парадная форма – белоснежные комбинезоны с сияющими нашивками института, и все равно  они обсуждали, как красивее уложить волосы, и кто с кем будет танцевать, и стоит ли признаться Чену, который распределён совсем в другой экипаж, что кое-кто все эти годы с него не спускал глаз…
— Олька у нас счастливая, — сказала Мариза, сидя на своей постели, и расчёсывая густые каштановые волосы.
Мариза была высокая, стройная, прекрасно сложенная, самая красивая девушка в институте, а вот, поди ж, ты – оказалась последней в списке. Не сама последняя, но в последнем экипаже, том самом, что завершал  список распределения
— Будет у них какой-нибудь гвардейский экипаж,  сопровождение членов правительства. Никакого риска, один почёт. А нас с ребятами закинут на дальнюю гнилую планету, и поминай, как звали, — Мариза перехватывала длинные шелковистые пряди. Скоро они начнут течь, струиться в её руках, и тогда Мариза заплетёт косу. Во всём институте у неё одной – такие длинные волосы. Девчонки носят стрижки — удобнее. Но Маризе в душе завидуют.
— Да ну, — тянет Вета. Она тоже уже в постели, устроилась удобно, обложилась подушками, — С Володарским связываться, извините меня —  заканает. Я у него была несколько раз в экипажке – спасибо вам большое, такого удовольствия мне и даром не надо. Ему ставят самые сложные программы и я, извините, не компьютер. Он вообще не выносит, когда вот чуть-чуть собьешься, таааааак посмотрит. И начинает делать все сам, а ты сидишь как дура, до конца занятия.
— Вот не поверю, что Ольга никогда не ошибается, — фыркнула Нателла, — Просто они её, фиг знает, почему покрывают. Наверное, потому, что она такая безответная. Хлопает глазами тыдымц-тыдымц, и делает все, что они хотят. Она —  что есть, что нет её.
— Ладно, девочки,—  подвела итоги Соня Кац. Она единственная готовилась к экзаменам. Читала электронную книгу, покачивая ножкой в полосатом носке, — Нам-то что… Сейчас разлетимся, как птички, и Ольгу никогда больше не увидим, да и друг друга — вряд ли. Знаете, мне медсестра пообещала такие капли – по блату. Глаза си-я-ют!  Часа на три хватает, но потом можно сбегать к ней еще, она снова закапает. Ведь говорят же – если зрачки расширены, и такой блеск в глазах —  никто не устоит, ни один парень.
— С этого места поподробнее, — оживилась Мариза.
Если мальчики воспринимали институтскую медсестру исключительно как приложение к приборам – Тесса каждую неделю тестировала их, чтобы подтвердить группу здоровья —  то для девочек медсестра была и косметологом. Именно она помогла им вывести подростковые прыщи, если во время ежегодных экзаменов (а там физподготовку надо сдавать – будь-будь какую) приходили месячные — Тесса протягивала таблетки, на неделю отсрочивавшие эту гадость,  у неё же можно было выпросить средства, дававшие кратковременный эффект в экстренных случаях. Бал ли, институтский ли вечер — Тесса знала, от чего щёки начнут гореть, глаза – сиять, а зрачки – соблазнительно расширяться. Через пару часов всё проходило бесследно, поэтому начальство смотрело на это сквозь пальцы.
В это время Ольга, которой только что перемывали косточки, сидела одна в классе для самостоятельных занятий. Комната эта популярностью не пользовалась и почти всегда пустовала. Гораздо удобнее было учиться с электронной книгой в обнимку прямо в постели. Разве что в самом начале вечера тут можно было встретить курсантов, когда комната превращалась в своего рода клуб, где мальчики и девочки могли потрепаться между собой, когда за ними не приглдывали наставники. Но сейчас, когда мальчишек загнали уже на их второй этаж…
В своё время те, кто оформлял институт, позаботились, чтобы в классе приятно было проводить время.  Половину его занимал зимний сад. И Ольга сидела сейчас как раз здесь, у журчащего фонтана, сделанного в форме средневекового замка. Ольга откинулась в кресле, закрыла глаза, тонкие руки упали беспомощно. Она была такой худенькой и бледной, что казалось, что она даже не спит – умерла. Ольге нужно было тянуть время. Ближе к отбою все равно придётся вернуться в комнату, и делать вид, что всё идёт, как всегда. А ближе к полуночи, когда все уже будут спать – проскользнуть незаметной тенью – к бассейну.
Она думала о Дмире. Игорь сказал, что до конца туннеля доплыл на пределе. Значит, она тоже сможет доплыть. Они сами себе устраивали испытание в бассейне – кто дольше просидит под водой. Естественно, когда этих «соревнований» не видели ни наставники, ни однокурсники. И это был единственный вид испытаний, где Ольга была на равных с Игорем, а порой задерживалась под водой даже дольше его. Но Дмир проигрывал безбожно. Не проходило и минуты, как он пробкой вылетал на поверхность, отфыркивался, отплевывался и кричал:
— Эй, хорош дурью маяться!
Дмир, конечно, приложит все силы, чтобы их не подвести, но сможет ли он это сделать? И Ольга сейчас мысленно прикидывала дорогу до бассейна – как пройти, какие уголки двора наименее освещены? А когда они поплывут цепочкой, Дмир должен быть в середине. Чтобы не отстал, не запаниковал. Чтобы – по обстоятельствам — или Игорь тащил его вперёд, или она вытянула назад.
Ольга взглянула на браслет – у всех курсантов были такие. Они показывали не только время, но и жизненные показатели. Но сейчас Ольга видела только крохотную голубую звёздочку, приближавшуюся к десяти часам. Ещё два часа надо было убить.
В комнату заглянула Вета, она сегодня дежурила по этажу:
— Ковач, десять минут до отбоя. Один твой стакан остался. Иди, пей. Или ты тут заснула уже?
Ольга медленно поднялась, будто через силу. Вета вернулась в комнату, а Ольга поплелась в конец коридора, где в специальном окне раздачи стоял поднос с высокими гранёными стаканами. Все они уже были пусты — в опаловых разводах напитка, и только один полон до краёв. Ольга взяла его, и стояла у окна, в задумчивости глядя на освещённый лунным светом двор, и отхлёбывая напиток медленно, как пила бы вино. Игорь сказал, что напиток подхлёстывает организм, и к тридцати годам они будут стариками. Не всё ли равно – никто из них до этого не доживёт.
Вета снова выглянула в коридор:
— Ковач, тетеря сонная. Сейчас свет гасить будут.
Ольга покорно вернулась в спальню. Девушки уже легли. Когда она вошла – они замолчали. Ольга быстро сбросила комбинезон, оставшись в казённом бельишке – белой майке и трусиках. Юркнула под одеяло и сразу закрыла глаза. Она лежала молча, не шевелясь, закинув руку за голову. Разговоры после отбоя не поощрялись – в комнате стояла прослушка. При желании дежурный воспитатель всегда мог узнать – болтали ли курсанты после отбоя, и о чём говорили. Правда, большинство наставников этим не злоупотребляло.
Ольга знала, что рано или поздно девчонки решат, что она заснула, и снова начнут шептаться. О том, что вовсе не было тайной, и всё равно – они не хотели обсуждать это с ней. О том, куда по слухам, в этом году будут распределения, о зарплате, которую им положат со следующего месяца, о том, что там, наверху – на военных базах, на которые они попадут, можно будет покупать себе сладости, и фирменные ботинки с блестящими пряжками, как у медсестры Тессы, и духи как у неё – с таким нежным неземным запахом, что кажется, где-то рядом пролетел ангел.
А потом Ольга, наверное, задремала, потому что ей приснился сон, которого она не видела уже сто лет. Только в первый год в институте, когда её только-только привезли сюда, она видела этот простой незамысловатый сон. Мелководье, морское дно в солнечный день. Песок — как золотистая стиральная доска. И колышущаяся сетка с крупными ячейками – сетка из солнечных бликов. И вода такая прозрачная, такая голубая, плывёшь, будто скользишь в небесах.
Очень тихий и тонкий свист мгновенно разбудил Ольгу. До полночи оставалось несколько минут, и все девушки уже спали. Спали крепко – не так как она. Кто-то даже похрапывал.
Ольга неслышно села и ещё прислушалась, затаив дыхание. Нет, очень крепко спят. Так же, абсолютно неслышно, она поднялась и пошла через комнату, опасаясь только, что когда закроет собой свет, льющийся из стеклянной двери, кто-то особой чуткий проснётся. Не проснулись. Комбинезон она надевала уже в коридоре.
 Высвистал её, конечно, Дмир. И теперь он стоял у входной двери, привалившись к стене – ждал. Электронный ключ Дмир стырил у дежурного воспитателя уже очень давно – пару лет назад, и всё ждал, когда он пригодится. Игорю – красе и гордости института — ведом был цифровой код от двери. Пусть мальчик гуляет, пусть тренируется дополнительно, если сил у него больше всех. Но предполагалось, что этим кодом Игорь ни с кем делиться не будет.
— Пошли? — и Дмир выскользнул во двор первым.
Ольга обхватила себя руками, согреваясь. Был разгар весны, и ещё очень ощущались перепады температуры — днём жарко, а ночью холодно. И вода сейчас, наверное, ледяная. Чувствовалось, что Дмира тоже не прельщает перспектива ночного заплыва. Особенно Дмира.
 Игорь ждал их возле бассейна.
— Переодевайся, — поторопил он Ольгу, — Комбезы я запру в раздевалке.
Он уже предупредил их, что запасная одежда будет ждать их на катере. Гай обо всём позаботится. Больше говорить было не о чем, и через пару минут троица уже плыла к дальнему краю бассейна – туда, где сгущались тени от нависавших над водой утёсов. Вода, кстати, не подвела, оказалась теплее, чем можно было предположить.
— Здесь, — сказал Игорь.
Их никто уже не мог услышать, но Игорь всё равно говорил тихо.
— Э-эх, если что — похороните меня на том берегу, возле моря, — и Дмир приготовился нырять.
— Куда? — Ольга схватила его за руку, — Сейчас будем дышать по все правилам. Глубокий вдох и медленный, медленный выдох. Рааааз…. Задержали воздух, выдыхаем по чуть-чуть…Ещё чуть-чуть… Таааак… Понятно как? И так раз шесть… Я же тебя последние дни учу-учу, а ты опять.
Дмир старался делать всё, как она показывает, но чувствовалось, что вот эти вот упражнения — и есть предел его сил.
— У меня даже голова закружилась, — признался он.
Игорь оглядел свою команду. Взгляд быстрый, испытующий – на Дмира, на Ольгу, опять на Дмира.
— Готовы? — он сделал глубокий вдох и исчез под водой.
Дмир знал, что теперь его очередь, больше оттягивать было некуда, он покрутил головой и нырнул тоже. За ним последовала Ольга – она рассчитывала для себя время, точно чувствовала – сколько продержится без особых усилий, а сколько уже в состоянии полуреальности, «за пределом». Но и в нём она могла бы ещё плыть, и делать то, что нужно, и лишь спустя еще одну-две минуты сознание покинуло бы её полностью
Игорь экономил им под водой каждый миг. Луч фонарика сразу выхватил люк, им не пришлось искать его. Люк был открыт, и они по очереди скрылись в нём. Игорь плыл размеренно, не торопился, хотя отчаянно хотелось.  Но Дмир должен был за ним угнаться, не отстать.
Дмира хватило на три четверти пути. Движения его стали судорожными, ещё чуть – чуть и он начнёт биться, стараясь сделать немыслимое – всплыть в туннеле, полностью затопленном водой.
— Ещё чуть-чуть, — молила его про себя Ольга, — Чуть-чуть!
Она уже видела конец пути — луч фонарика освещал края туннеля. Игорь спешил. Доплыв до конца, в «большой»  уже воде, он повернулся, изогнулся, и вытащил Дмира, и тут же крепко обхватил его одной рукой, и стал всплывать. Он делал это быстрее, чем сделал бы его товарищ.
Когда голова Дмира очутилась над водой, парень принялся отдыхиваться так, точно у него астма, и дыхание в данную минуту — вопрос жизни и смерти. Игорь и Ольга держались рядом – на подхвате.
— Ф-фух.чуть не сдох, — сказал, наконец, Дмир, — А назад я по-вашему, как?
— Там, по моему всё и рассчитано так, чтобы обычный человек проплыть не мог – дыхания не хватило, — тихо сказала Ольга, — На всякий случай. Вот если бы на обратном пути акваланг тебе…
— Даже если у Гая есть акваланг – это двойной риск. Не могу же я просить его плыть с нами в бассейн и потом забирать амуницию. Только если мне возвращаться, — вслух думал Игорь.
Дмир попытался махнуть рукой, но снова скрылся под водой — с головкой. Игорь тут же снова его вытащил.
— Всё, давайте, — сказал он, — Времени у нас не так много.

Глава 7
И минуты не прошло, как они уже плыли в море. Дмир вертел головой, оглядываясь, запоминая, где они. Небольшие волны приподнимали и качали их, и никто из друзей не заметил, что у Ольги на глазах слёзы. И небо, и эти звёзды, и серп месяца – все же это было точно таким, как в институте, и всё же это осознавалось тут совершенно другим. Месяц расплывался у Ольги в глазах, а звёзд она и вовсе уже не могла рассмотреть. Море качало её как колыбель.
— А холодно, — сказал Дмир.
— Погоди, сейчас выйдем на берег. Только осторожнее, тут камни.
Когда они выбрались на берег, и вправду —  они замёрзли окончательно. С моря дул ветер.  Какая там галька! Чёрные камни с острыми краями впивались в босые ступни. Но там, возле катера уже стоял Гай и приветственно махал им рукой.
— Вырвались всё-таки, получилось! — радость его была искренней, — Давай на борт. Мотор работает тихо, будем надеяться, что нас никто не услышит.
 Обращался он, в основном к Игорю, но и Ольгу окинул внимательным взглядом. А Дмир тот вообще мгновенно ухитрялся оказываться со всеми на дружеской ноге. И он уже спрашивал Гая, шмыгая носом – вода всё-таки попала.
— А одёжка нам какая-нибудь? Я уж про обувку боюсь и спрашивать.
Гай кивнул:
— Всё есть. Сейчас я покажу вам, где каюта, там разберётесь – кому что.
Каюта таилась где-то в глубинах катера, просто маленький железный ящик без окон, окрашенный в голубой цвет.  Всего и было здесь, что крючки на стенах (на одном из них висел прорезиненный плащ), и довольно широкая лавка, на которой  одежда было сложена в три кучки.
— Это тебе, — Дмир разобрался сразу и сунул Ольга в руки что-то оранжевое, немыслимо скользящее и воздушное, — Вот это, кажется, тебе (другая стопка, на этот раз чёрного цвета, перешла к Игорю) Тут размерчик побольше будет. А оставшееся, значитца, моё.
Ольга так и стояла с платьем в руках.
— Пошли на палубу одеваться, — велел товарищу Игорь.
— Стой, куда…. Погоди, я ботинки захвачу.
Ольга так и не разглядела, что за костюмы были приготовлены её товарищам. Оставшись одна, она  рассматривала платье, стараясь понять как – с какой стороны его правильно надеть. Ей казалось, что оно какое-то немыслимо маленькое, открытое. Скользкий прохладный оранжевый шёлк, глубокий вырез на груди, волан, широкий пояс, и ещё один волан – на юбке. И пена кружев – из-под него. Молния на спине. Сухого белья ни у кого из них с собой не было, и платье пришлось надевать прямо на мокрый купальник. Ольга попробовала сама застегнуть молнию на спине – не смогла. Еще остались стоять на полу туфельки — скорее, шлёпки. Коричневые, без задников, на небольших каблучках. Видимо Гай боялся не угадать с размером. Но Ольге и такие были немножко велики.
Она осторожно открыла дверь, понадеялась, что не заплутает тут, и почти сразу отыскала железную лесенку, по которой можно было выбраться на палубу. Она смотрела на ребят, и не узнавала их. Дмир нарядился в костюм пирата. Замшевые штаны и сапоги с ботфортами, белая рубаха и отливающая серебром жилетка, бандана и черная повязка на глазу изменили его совершенно. Пожалуй, и наставникам, знавшим его с первого класса, пришлось бы приглядываться, и не сразу сказали бы они, что это Серебряков.
Игорь преобразился ещё больше. Костюм средневекового Тёмного Рыцаря шёл ему необыкновенно. Камзол облегал фигуру, а черный плащ с капюшоном должен был помочь ему остаться неузнанным, если бы вдруг они и встретили кого-то знакомого – хотя Гай не верил, что такое произойдёт. Капюшон можно было надвинуть поглубже. Руки – в перчатках. Не хватало только меча. А лицо Игоря оставалось в тени.
Ольга повернулась спиной, и попросила:
— Застегните, пожалуйста, мне самой никак… А кого я изображаю?
— Бразильскую танцовщицу, — голос Гая был совсем близко, и она поняла, что молнию на спине ей застёгивал он.
— Откуда ты это всё взял?
— Да в маскарадных лавках, напрокат. Не проблема…А теперь не стойте на ветру, идите в каюту все, — попросил Гай, — Все, поехали…
— Нет, я останусь наверху! — вскрикнула Ольга, — Ну, пожалуйста! Это же один раз в жизни такое… Ну что за ерунда — ветер. Я хочу смотреть.
И Ольга так и не могла заставить себя отойти от борта, смотрела и смотрела. Катер развернулся и пошёл к далёкому берегу, сиявшему огнями. Качка была совсем не сильной, но Ольге казалось, что это какой-то восхитительной прекрасный аттракцион, райские качели, на которых она, то взлетает к небу, то ух – вниз, и сердце обрывается. Игорь подошёл и накрыл её руку ладонью.
— Совсем замёрзла, — сказал он.
Он не снимал плаща, но тот был широк, и Игорь набросил его край на Ольгу. Они так и стояли, завернувшись вместе в чёрный бархат. От Игоря исходило тепло, и Ольга почти сразу согрелась. И так хорошо было смотреть на берег из-под края плаща, как из-за театрального занавеса. Будто перед ними сейчас должен разворачиваться спектакль, феерия, а они лишь смотрят, они в безопасности. Она не думала сейчас о возвращении в институт, о трудностях пути, о том, что им предстоит сделать самое сложное – пробраться обратно в корпус так, чтобы их побег не был обнаружен. Она не думала об экзаменах, о том, что через считанное число дней они покинут Землю навсегда. Город рос перед ними сверкающей золотой волной, влёк огнями.
Уже слышна была музыка — мелодии неслись оттуда, с берега накатывали как волны и тоже качали. А потом стали раздаваться хлопки и небо расцвело фантастическими огромными цветами таких ярких чистых расцветок, что она ахала от восторга.
— Это для нас? — спросила Ольга шёпотом.
Ей не казалось немыслимым, что именно их встречают так. Ведь они проведут в миру, с людьми – только эту ночь, одну ночь в жизни…
Гай покачал головой -  нет. Он нашёл катеру место у причала. Когда они «сошли на землю», ощущение того, что они —  в каком-то ином мире, не имеющим ничего общего с тем, где они жили до сих пор, ещё больше усилилось
— Пойдёмте куда-нибудь в таверну, — сказал Гай, — Посидим, выпьем, а потом решим куда дальше.
Наверное, один Дмир услышал и осознал это предложение. К тому же он его горячо поддерживал. Игорь и Ольга, кажется, не слышали его вовсе. Даже Игорь шёл по причалу осторожно, как будто под ногами были не доски, а какая-то неведомая земля, которой – можно ли доверять? Ольга же совешенно оробела и держалась за его руку. Шаги её были совсем мелкими – она ещё и туфельки потерять боялась. Рот у неё был полуоткрыт, как у ребёнка.
Для того, кто знал лишь суровую архитектуру школы, этот вполне обычный субботний вечер на набережной был настоящей сказкой. А в тёплый сезон маскарад для туристов устраивали каждую субботу.
С причала можно было пройти прямо на набережную, минуя неширокий галечный пляж. Но огни, отражавшиеся  в море – их длинные переливающиеся зубцы: синие, золотые, алые, изумрудные, покачивающиеся на волнах и разбивающиеся рябью — Ольга оборачивалась, не могла отвести глаз.
Фейерверки, то и дело озаряющие небо и полная луна. Ребята знали наперечёт все военные базы на Луне, все посадочные площадки. На занятиях они изучили спутник Земли так хорошо, что разбирались в его географии много лучше, чем в земной. Но сейчас они впервые представляли  Луну – шаром, повешенным на небо будто светильник, видели её – декорацией в этом фантастическом театре.
На набережной тесно, одно к другому стояли гостиницы, кафе, ресторанчики – всё то, без чего не обходится ни один приморский город. Собственно, самого города отсюда увидеть было нельзя. Он лежал где-то там, в глубине долины, окружённой хребтами невысоких гор. Днём ребята увидели бы их ярко-изумрудными, покрытыми густым лесом, но сейчас горы казались чёрными. А здесь только и было, что все эти празднично сияющие кафе, из каждого лилась своя музыка, и воздушные шары то и дело поднимались в небо. И толпы гуляющих, вышедших «себя показать и на других посмотреть» неспешно двигались по набережной. Не все были в костюмах, но очень, очень многие. И позолота масок, и перья, и веера, и рыцарские доспехи, и немыслимого облика инопланетяне – всё это ошеломляло. Ты мог быть здесь, кем угодно, выглядеть как угодно, и всё равно – ты сразу вливался в эту толпу, становился в ней своим. И вот уже мальчик-зазывала возле кафе – смуглый мальчик в белой рубашке — кланялся тебе и просил заходить.
Были здесь автоматы развлечений, в которые сразу могло играть много человек, и возле них толпились заражённые азартом люди. Девочка в пышном белом платье взлетала в небо на качелях — дивных, будто сплетённых из гирлянд  роз. Смешили публику обезьянки в костюмчиках и яркие попугаи. Вкусные запахи, тепло, исходившее от каменных плит набережной – десятки, нет, сотни торговцев продавали здесь всё на свете. От огромных морских раковин —  до световых игрушек, озарявших всё вокруг совершенно нереальными, сказочными бликами и вспышками.
Ольга судорожно вздохнула, у Игоря взгляд был растерянным как у ребёнка, Дмир наоборот, смотрел вокруг, прищурившись, точно хотел зацепиться тут за что-то, удержаться, чтобы его не закружил этот водоворот карнавала.
— Идите за мной, — говорил Гай, — Только не отставайте.
Он двинулся куда-то влево, где набережная кажется, обрывалась. Но это оказался лишь мост – широкий мост, переброшенный через реку, чуть выше того места, где она впадала в море. Там, за мостом, праздник продолжался. Посреди восьмиугольного водоёма бил фонтан, и струи его танцевали в такт музыке. Лавочки стояли одна к другой – витые конфеты, летние шляпы, карнавальные маски, светильники, горы фруктов — чего здесь только не было!
Гай увлёк их дальше, туда, где густел, темнел парк, где была та самая таверна. Возле неё стояла фигура пирата. Столики были и на улице. Пахло жареным мясом и луком. Тут сидели люди —  и пожилые, но больше молодёжь. На простых дубовых столах без всяких скатертей, теснились  запотевшие кружки с пивом.
Они прошли внутрь, и Гай велел им садиться за свободный стол в самом углу. Здесь они меньше всего бросались бы в глаза. Они же сами могли без помех разглядеть отсюда —  и таверну, и стойку, за которой стоял пожилой толстый мужчина – чудовищно толстый, ничего подобного ребята никогда не видели. И рядом с ним бочка с вином – которая очень ему подходила, гармонично они смотрелись. Хотя здесь и так было тепло, неподалёку от стойки пылал большой камин.
Гай сделал ребятам знак, чтобы подождали, и отправился к стойке. Что-то сказал хозяину и вернулся, и тогда уже занял своё место за столом.
— Сейчас нам всё принесут.
Они не начинали разговора, как бы понимая, что сейчас придётся прерваться – к ним подойдут. Но и пяти минут не прошло – невысокая девчушка, лет, может, шестнадцати, с толстой льняной косой, в клетчатом фартуке подошла к ним, поставила на край стола тяжёлый поднос, и, улыбаясь, принялась расставлять тарелки. Блюдо с высокой горой жареной рыбы с золотистой корочкой, глубокая миска с салатом, сыр, хлеб, нарезанный толстыми ломтями. Два кувшина с вином – красным и белым. Над столом плыл запах винограда.
— Сладкое? — спросила девчушка, глядя на Ольгу, и её улыбка  стала ещё шире, — Лимонад? Пирожные?
Гай перехватил взгляд Ольги, а у той от волнения горло было сжато, и она лишь чуть потряхивала головой – мол, ничего не надо.
— Кофе, — сказал Гай, — И покрепче. Сладкий чёрный кофе.
Девушка кивнула, и почти без промедления принесла им три дымящиеся чашечки. Гай расплатился. Видимо, он порадовал девушку чаевыми, потому что она всё медлила отходить – не понадобится ли им что-нибудь ещё. Но Гай кивнул, показывая, что её ждут и другие клиенты, и девушка с сожалением покинула их.
Гай разлил вино по большим глиняным кружкам – красное вино всем – до краёв.
— А теперь? — спросил он, обводя глазами троицу, — Кто и куда хочет пойти?
Игорь пригубил вино, растерянность его постепенно отступала:
  — Я бы хотел побродить сам. Один, — сказал он, — Мы можем встретиться часа через три, здесь же.
Если Гай и не ждал такого расклада — возражать он не стал. Невозможно было представить, что Игорь заблудился бы или опоздал. Но если он хочет побыть один среди толпы – это его право.
— Я останусь тут, — сказала Ольга, — Я буду ждать вас тут.
Она уже ничего больше не могла вместить в свою душу – слишком потрясена была увиденным.
И опять Гай кивнул. Тут Ольге ничего не грозило, а если бы…подготовка в институте была такая, что ей ничего не стоило  отстоять себя.
— А я, — сказал Дмир, — Просто хочу посмотреть, как живёт обычный человек. В гости к кому-нибудь… Айда?
Глава 8
Игорь вышел, постоял немного, осматриваясь, запоминая, куда будет возвращаться. Две дороги лежало сейчас перед ним, и обе поднимались в гору. Он решил сначала пойти по той, что вела влево. К той —  море было ближе. И почти сразу он начал подниматься по невысоким ступенькам. Вдоль лестницы росли деревья. Сейчас они стояли в цвету. Большие светло-зелёные мягкие листья казались бархатными. И белоснежные цветы, гроздьями с нежным, но сильным ароматом. Игорю показалось, что если дышать этим пьянящим воздухом несколько минут – у него впервые в жизни закружится голова. При каждом, даже самом слабом дуновении ветра, несколько цветов опадало – они слетали на землю так медленно, будто парили в воздухе  мотыльки. Один цветок упал Игорю на плечо, и он положил его в карман камзола, бережно, как святыню.
Каменная лестница вела к церкви. Церковь стояла над морем. Небольшая площадка, откуда открывался вид на гавань, пышные кусты роз, и церковь – простая, с белыми стенами, с куполом шоколадного цвета. Горели фонари, но никого не было здесь, всё погружено в глубокий сон.
Игорь долго стоял у края площадки, глядя вниз. Там расстилалось море – пустыней, которая тонула в ночи. Там шумел карнавал. Беззаботный, знаменующий начало долгого лета, тёплых ночей, ласкового солнца. И у всех, кто прогуливался в масках, грыз поп-корн, пил вино, кто качался на качелях или готовился выйти в море на яхте, кому взбрело в голову искупаться, и чьи ноги сейчас тонули в холодной мокрой гальке, у юных и у старых — у всех, у всех было впереди это лето, и ещё – жизнь, с непостижимой для Игоря свободой.
А у него впереди – Луна, прямо перед глазами. Она такая огромная в эту ночь, кажется что она так близко – добежать можно. И вот там, у края Океана Бурь – база Вашингтон, крупнейший перевалочный пункт. Туда их всех и отправят после экзаменов, уже оттуда они будут разъезжаться по местам назначения. Чтобы больше никогда…
На море поднималось волнение. Игорь смотрел, как ветер гонит волны. Он попытался представить себе, что он – как все, что сейчас дано ему отпущение, и он может навсегда остаться здесь, в этом мире. Чего бы желал он? Он бы удивился, если бы сказали ему, что он чувствует так, как побывавший на войне. Он никогда ещё не воевал. Но ему было нужно так же мало, как и тем, кто осознал, что просто жить – это уже великий дар.
Прийти утром к морю, не туда, где сейчас праздник – пойти дальше, вдоль берега, туда, где вдаётся далеко в море – мыс. Сидеть на камне, опустив ноги в воду и ждать рассвета. Ведь это уже счастье. Чувствовать босыми ногами холодный  песок и бархат водорослей, подставлять лицо первым солнечным лучам. К чёрту все эти сложные программы и расчёты, которым учили его! Эту немыслимую координацию, эту дьявольскую выносливость, эту жизнь, которую нужно разогнать как гоночную машину, и нестись, нестись, зная, что нет другого пути, что всё закончится только тогда, когда случится катастрофа. А пока гнать и гнать, и чем больше скорость – тем больше почёт. Совершенно не нужный почёт.
Ловить рыбу, прихлёбывать вино, сидеть вечером у костра с друзьями, читать книги, и может быть — писать стихи. И в любую минуту повесить рюкзак на плечо, и отправиться странствовать, если говорить прямо – стать бродягой. Увидеть всё то, что через несколько дней у него отберут. Но одно он знал теперь – большой ошибкой, фатальной, было делать их институты закрытыми. Считая, что за долгие годы учебы дети, пришедшие сюда ещё маленькими, забудут большой мир, и им нечего будет жалеть. Они с лёгкостью оторвутся от него – ведь он им чужой, они его и не знали почти. И уйдут туда, где взамен наставников их ждут новые бесстрастные командиры, не проявляющие ни толики сострадания к их судьбам. Командиры только ставили задачи. И в идеале – каждый из них, астролётчиков, должен был так же бесстрастно оценивать ситуацию в бою. Без всякой жалости к себе. Рациональнее всего будет прорваться к вот этому вражескому кораблю и взорвать его боеголовкой. Правда, у корабля много единиц сопровождения, и назад я живым не выберусь, но шансы поразить главную цель есть, и поэтому моя собственная судьба и судьба моего экипажа не имеют значения.
Нет, теперь Игорь знал это — каждому из курсантов нужно было показать Землю, чтобы он знал, за что – если потребуется – будет умирать. Не за претензии властителей, не за замыслы военачальников – бой они выстраивали, как игру, не за то даже, чтобы попытаться обхитрить противника и самому уцелеть.  Нет, за то, чтобы никто чужой не вторгся на эту беззащитную и прекрасную землю, не испепелил её (какого только оружия сейчас нет в Галактике!). Чтобы всё с тем же шумом накатывались на берег волны, чтобы так же цвели эти деревья. И ночная птица подавала голос, и продолжал свой полёт вот этот мотылёк, который светится, точно бортовой огонёк. Вот за это можно отдать жизнь молниеносно, без размышлений, о чём так мечтали их наставники
 Игорь опустил руки — в глубокой задумчивости он держал их скрещенными на груди —  и пошёл к церкви. Он ждал, что двери её глубокой ночью будут закрыты. Но потянув ручку, он с удивлением убедился, что церковь открыта – она будто ждала его.
Когда он вошёл — внутри не было ни одного человека. Игорь даже примерно не знал, что увидит здесь. В институте изучали историю – она была в программе, и в курс входила история религий. Но часов на это выделялось так мало, что даже самые прилежные и внимательные курсанты имели лишь общее представление о пути, которым прошло человеческое общество.
На протяжении тысячелетий люди обращались к богам, разным богам – со своими мольбами. Как можно было быть такими наивными? Ведь достаточно толики здравого смысла, чтобы оценить – есть ли шансы у твоего желания на то, чтобы сбыться? Нет, все ждали чуда
В церкви пахло – дымом? Душистым и сладким дымом? Но запах этот пьянил  ещё больше, чем перед тем – аромат цветов. И звучала запись — конечно, запись, потому что тут не было никого. А пел мужской хор – тихо, с бесконечной печалью и бесконечным смирением. А прямо впереди – там, куда шёл Игорь —  висела большая икона Богородицы с Младенцем на руках. Игорю показалось, что Дева Мария смотрит прямо на него. Он сделал шаг в сторону, потом ещё один. Но Богородица не спускала с него глаз.
Игорь никогда не был на церковной службе, не видел коленопреклонённых верующих, Ему показалось, что глаза Богородицы напоминают мамины. И, хотя никто его этому не учил, он опустился на колени.
— Помоги мне вернуться, — молил он беззвучно, — Я не знаю, что меня ждёт, но помоги мне выдержать то, что мне предстоит. А потом — вернуться! Может быть, я прошу слишком многого, но ведь до этого у меня было так мало…
 Я рос без матери и отца, у меня никого нет, кроме моих ребят. Ты и их сбереги, пожалуйста. Их – в первую очередь.  Я ничего не попрошу — ни славы, ни подвигов, ни денег – ни там, где я буду служить, ни здесь, на земле. Я прошу о том, что Ты даешь почти всем – права жить, право ходить по Твоим дорогам, хлеба насущного. И если велика будет щедрость Твоя – хотя бы одного человека, с которым бы мы понимали друг друга, верили бы и любили… Только о жизни молю тебя. О жизни моих ребят, и о моей… Дай нам вернуться!
Игорь чувствовал, что глаза его наполняют слёзы. В таком напряжении, в каком он был сейчас – нельзя оставаться долго. Он мог разрыдаться, мог биться головой о каменные плиты пола. Но даже если никто не видел его сейчас – этого нельзя было позволить. Игорь поднял глаза, чтобы удержать слёзы. Там, наверху, тоже был нарисован Бог, но Игорь плохо его видел – всё расплывалось. Тогда он просто смахнул слёзы рукой и поднялся, чтобы уходить.
У входа стоял старик в чёрной одежде. Игорь не видел прежде монахов, но понимал, что это – не маскарадный костюм. Чёрный подрясник и скуфейка, седая борода и глаза – очень внимательные и умные. Настолько, что старик ничего не сказал. Игорь не видел, что старик перекрестил его, уходящего.
Отсюда идти было некуда, и Игорь сбежал по ступеням обратно, к развилке – и пошёл по второй дороге. По обеим сторонам этой узкой улицы стояли дома – невысокие, в один-два этажа, с побелёнными стенами. Много было тут и цветов. Они вились и плелись, горели и благоухали в ящиках на балконах, в кашпо. Кое-где стены оплетали виноградные лозы. Не было тут ничего особенного – туристы сюда не заходили. Но Игорю открывалась здесь особая поэтическая красота. Он прислонился к одной из стен и смотрел на дом напротив. На маленький балкон с резной решёткой.
В окне горел свет. Черепичная крыша, шум моря вдали, и звезды. И улочка, вымощенная камнем. Всё это было вечным. Так жили здесь, наверное, и век, и два века назад, и через пару веков здесь будет то же.
Тот или та, что сейчас была за этим окном, не будет отсчитывать оставшийся десяток лет, понимая, как драгоценен каждый день, и всё-таки не имея возможности им распорядиться, а только подчиняясь  чужому приказу. Нет – та (Игорю казалось, что там, в доме, всё-таки женщина) может читать книгу, задумываясь над каждой страницей. Она может погасить лампу или – напротив — выйти на балкон и ждать рассвета. Сколько угодно смотреть на звёзды, вдыхать это воздух – запах моря, цветов и хвои — а не искусственный, химический какой-то —  воздух космического корабля, где каждый глоток кислорода бесценен.
Игорь снова потёр руками лицо — со стороны могло показаться, что он устал и борется со сном. На самом деле он боролся со слезами. Он пошёл дальше. Пахло жареной картошкой, на верёвках сушилось бельё. Выглянула из-под ворот собака – маленькая, рыжая. Пошевелила носом, принюхиваясь, но даже гавкнуть не решилась.
Теперь по правую руку был густой, заросший парк, одичавший – и у Игоря мелькнула даже шальная мысль спрятаться здесь, затаиться – и пусть ищут. Сбежать! Из-за него одного не будут задерживать выпуск. Астролётчиков ждут, очень ждут каждого выпуска в институтах. Но скрыться было нельзя, потому что остались бы его ребята, Нельзя, потому что его почти непременно поймают, а это стыдно. С теми, кто так поступил с ними, надо выходить на бой, а не прятаться от них.
Теперь дорога вела вниз, и там тоже горел огнями город. Пройдя метров двести, Игорь  оказался перед  большим бассейном, который окружала толпа народа. Он мог увидеть то, что там происходит лишь потому, что был такого высокого роста, выше большинства мужчин в этой толпе.
А там выступали дельфины. На маленьком подмосте стояла девушка. Отчего-то эта картина так врезалась Игорю в память, что он потом до последнего для жизни не мог забыть её. Девушка была невысокая, крепенькая, в форме типа военной. Рубашка с короткими рукавами и шорты – всё защитного цвета. Волосы у девушки были рыжеватые, коротко постриженные, лежали  пышной волной. Тонкую талию обхватывал широкий ремень.
Повинуясь движениям рук девушки, дельфины выпрыгивали из воды, свечкой взвивались в воздух и снова уходили под воду. Прыгали через кольцо  и танцевали. Девушка не произносила ни слова – звучала музыка — только жесты, только взмахи рук, А дельфины – Игорю казалось, что нет прекраснее существ, это какие-то боги моря. И они не демонстрировали рабскую покорность, они точно играли сами по себе, но девушка превращала эту игру в слаженный  танец. Она не развлекала публику – создавалось впечатление, что она тут одна. Она – и дельфины, и эти брызги воды, летящие ей в лицо, и рыба, которой она награждала дельфинов…. Не может быть, чтобы девушка не была счастлива, вступив с союз с теми, чей разум достоин посланцев иных миров, а доброта и доверчивость поистине святы.
Игорь стоял долго. Уже  и представление закончилось, и публика разошлась. Девушка осталась одна. Она встала на колени на своём помосте. Она о чём-то говорила , склонившись низко к воде, говорила – с водой – вероятно, там, из глубины её слушали дельфины.
Сам не вполне осознавая, зачем он это делает, Игорь пошёл к ней. Обогнул бассейн, и вот уже стоял рядом с помостом и смотрел.
Девушка подняла голову.
— Что вы хотели? — спросила она с удивлением.
В самый поздний ночной час, когда все разошлись, ей полагалось бы бояться этого незнакомца в чёрном плаще — высокого, сильного. Но она смотрела ему в лицо, и не могла испугаться. Эта сила, которая от него исходила, была сродни той, что шла от её питомцев. Девушка сама не понимала, отчего и подобия страха не было в её душе.
— Что вы хотели? — переспросила она.
Игорь перед этим молчал долго, так долго… И когда он заговорил – голос его был хриплым.
— Я …просто посмотреть. Я никогда не видел…
— Не видели дельфинов? — удивилась девушка, — Откуда же вы приехали? Из пустыни?
— Своего рода, да… Оттуда, — Игорь задумался на несколько мгновений, а потом кивнул на небо.
Он увидел, что там, неглубоко под водой, дельфин стоит в воде вертикально и смотрит на него. Игорь не мог отвести от него глаз, а потом, так же, как и девушка, присел на корточки.
— Хотите его коснуться? — вдруг спросила девушка с лёгкой улыбкой, — Это можно. У него такой бархатный носик.
Игорь сглотнул от невольного волнения:
— Что мне сделать? Опустить руку? Погладить?
— Нет-нет… Встаньте, и протяните руку, вот так. Он сейчас прыгнет, и коснется вашей руки.
Игорь стоял, и ждал несколько трепетных мгновений. А потом над водой взвилось серое тело – оно показалось огромным — и лёгкое бархатистое прикосновение этого дивного существа потрясло Игоря.
А дельфин уже был у помоста, уже высунул голову, и девушка протягивала ему рыбу:
— Молодец, Мишель… Какой ты у нас молодец….
Она поднялась, вытерла руки о шорты:
— Так откуда вы, я не поняла?
— Пока еще ниоткуда. Скоро – оттуда буду, — Игорь указал теперь на Луну, — Через три дня мы будем там, на военной базе. Я астролетчик.
— О-о-о, — протянула девушка с уважением и восхищением, — Вот уж никогда не видела…Те, кто работает в космосе, они когда возвращаются на Землю, то сюда никогда не приезжают. У нас же маленький город, одни туристы. Никакой науки нет. А военные… астролетчики – это же вообще легенда. Я думала, они засекречены.
— Всё так, — сказал Игорь, — Я в некотором роде — беглый раб.
— Как? — снова не поняла девушка, — Не может быть. Вы, наверное, сочинили себе красивую историю, сегодня же – маскарад.
— О, нет, — возразил Игорь, — К великому сожалению. Но мне уже пора возвращаться. Если хотите – проводите меня до набережной, до таверны «Ночной час», и я по дороге расскажу, что успею.
— Сейчас, — заторопилась девушка, — Я только переоденусь, вся мокрая…
Она хотела было отойти, но передумала:
— Нет, и это, пожалуй, не буду — время терять…Пойдёмте. Кто меня сейчас увидит.. Скоро светать начнёт.
Она снова вытерла о шорты ладони, к которым прилипла рыбная чешуя.
— От меня только будет немножко пахнуть рыбой. Это ничего?
— Это чудесно. Запах моря… А как вас зовут?
— Ксана.
…Игорю не нужен был проводник, он не мог сбиться с дороги, по которой прошёл хотя бы раз. И по тому, как он, не задумываясь, сворачивал, или шёл прямо, можно было решить, что город ему давно и хорошо знаком. Но Ксана больше не задавала себе вопросов – не лжёт ли он. Она шла рядом, и как могла —  замедляла шаги, чтобы хоть на несколько минут дольше длился рассказ. И слушала, слушала…
А Игорь рассказывал так просто и безыскусственно, потому что он даже представить себе не мог, что жизнь его была необыкновенной. Он рассказал о том, как учился ходить, топая на помочах по коридорам звездолёта, как рано осиротел и долго не верил в это, как его погрузили в гиперсон в неслыханно раннем возрасте. Рассказывал об институте, о четырнадцати годах, проведённых в долине, со всех сторон окружённой горами. О том, что он видел только корпуса и классы, казённые спальни, столовую, тренажёрный зал и ангар, где стояли учебные машины. О своей маленькой семье – Дмире и Ольге, которые стали ему по существу названными братом и сестрой. О побеге, за который неизвестно чем теперь придётся расплачиваться. И самое главное – самое для него больное —  что теперь, когда он всё это увидел – ещё острее и горше будет сознавать, что шансов вернуться практически нет.
И даже если им будет сумасшедше, непостижимо везти, и они продержатся в космосе лет десять, и не погибнут в очередном бою, они «сгорят изнутри», от тех препаратов, что пили все эти годы. Тех, что превратили их в сверхлюдей, но всего на несколько лет.
— Наверное, это и есть самая главная тайна институтов, — грустно сказал Игорь, — Ведь я слышал, даже на животных сейчас нельзя проводить жестоких опытов. Но мы – другое дело. На Земле о нас давно забыли, мы давно уже никому не нужны. Так что уж лучше пусть погибнем мы, чем те, кого тут знают, любят, ждут. Чтобы меньше гробов возили на Землю. Ведь это может плохо отразиться на политике. К тому же у нас всё же побольше шансов выжить в космическом бою, чем у тех, кто прошёл стандартную подготовку. Но мне хотелось, чтобы все-таки кто-нибудь знал о нас… обо всём этом…
Оставалось пройти совсем немного, Уже вот развилка, уже церковь поднималась над головой. А там, чуть впереди, горели огни таверны.
Игорь взглянул на Ксану и увидел, что её глаза полны слёз. Сначала он даже не понял, что она плачет – просто ему показалось, что это очень красиво. Её глаза светились, переливались, горели. А потом эти огни покатились по щекам.
— А можно тебе туда куда-нибудь написать? — спросила Ксана, — Узнать, как ты – где? Жив ли ты?
Игорь смотрел на неё. Такая мысль – что кто-то будет ждать от него вести на Земле — никогда не приходила ему в голову. Сейчас он думал.
— Вряд ли, — мягко сказал он, — Там, на базе, мы будем совсем недолго. А куда зашлют потом… Предполагается, что родственников у нас нет, общаемся мы, в основном, между собой, а из маленькой джонки сообщение на такое расстояние не отправишь. Но если вдруг будет возможность, с оказией… Дай мне свой адрес.
Она растерянно провела рукой по мокрой рубашке, по карманам:
— У меня ничего с собой нет. Ни бумаги, ни ручки.
Игорь усмехнулся, несколько секунд смотрел вокруг, а потом поднял с земли маленький уголёк. Сегодня много где жгли костры, жарили на углях мясо. Игорь поднял руку – бархатный рукав, белый, как бумага, манжет.
— Напиши здесь.
Он запомнил бы её адрес, стоило ей произнести его, но ему хотелось, чтобы она написала. Чтобы осталась память – пусть угольный след сотрётся, спустя пару часов.
Она склонилась, и начала писать, тщательно выводя буквы, чтобы они были разборчивыми. Рыжие пышные волосы, маленькие руки, запах моря.
Игорь взглянул на запись и опустил руку.
— Теперь мне уже совсем пора.
— Но на чём вы приехали? На катере? До катера — я могу проводить? Чтобы ты точно нашёл своих друзей…
Это было совсем не нужно, чтобы Ксана и ребята увидели друг друга. Игорь рассматривал самый крайний вариант – если из-за их побега пострадает Гай… и не только. Все, кто был связан с побегом. Но это был нежданный подарок судьбы. Чтобы их… чтобы его… кто-то проводил.
— Пойдём, — сказал он, — Мы с ребятами договорились встретиться вот тут, у входа.
Глава 9
У Гая не было своей квартиры в городе, но имелся друг, который часто оставлял ему ключи. Гай пользовался этим жильём не для того, чтобы водить сюда девушек. Но в выходные дни, или когда по работе удобнее ему было переночевать здесь, чтобы с утра захватить кого-нибудь  и ехать в институт – квартира оказывалась как нельзя более кстати.
У друга же работа была кочевая, он отсутствовал подолгу, возвращался в город на один-два месяца в год. Жильё было близко от набережной – впрочем, город маленький, тут всё близко.
Сразу за шумом и блеском прибрежных улиц, дороги стали тёмные, тихие. Дмиру казалось, что они вдвоём идут по пустому ночному городу. Что это только их город.
— И часто тебя сюда отпускают? — спросил Дмир Гая.
— Каждую неделю. Ещё полагается отпуск, но я его ни разу не брал. То есть брал деньгами.
— Ты на что-то копишь?
Гай пожал плечами:
— Их бы устроило, если бы я всю жизнь был привязан к этому катеру. Курьером туда-сюда. Я согласился сначала, потому что после института у меня же подписка о неразглашении, и такой хороший штампик в документах, что у меня много-много ограничений в приёме на работу. Ну, я и подумал – останусь там, потому что – где меня ещё  возьмут? Да и там мне сперва было чисто в кайф. После института – такая свобода… А теперь я уже кое-что узнал и, может, успею выучиться…С космосом – ни Боже ты мой связаться. До сих пор тошнит от него.
— А на кого ж ты хочешь учиться?
И Гай снова посмотрел на Дмира с той же виноватой усмешкой, словно просил не судить строго за неудачную шутку.
— На врача.
Дмир уважительно поднял брови
— Стать таким как наш Жмурик? Ну что ж, уважаю… Он нас сколько раз покрывал за те годы, что мы учились. Если б не он – фиг бы сейчас Ольгу до экзаменов допустили.
— Я знаю, что с Ольгой, — тихо сказал Гай, — Слышал разговор.  Вы все  собрались такие в одном экипаже… На Ольгу препараты не действуют.
— Как это?
— Ну, почти, — поправился Гай, — Бывает такое, раз в сто лет. Пониженная чувствительность. Об этом узнали давным-давно. Когда вы только пришли в институт и подсели на них – у всех стали расти показатели, и причём так резко, а у нее – чуть-чуть. На первых же тестах выяснилось. Ивченко тогда говорит Жмуру: «Просто повысьте ей дозу». А тот упёрся – такая сопротивляемость организма, как у неё не изучалась. А препараты очень сильные. Если мол, у нее эта нечувствительность вдруг обвалится – сразу будет передозировка. Препараты её убьют, Давайте так, Богу помолясь, потихонечку, как всем – и будь, что будет. Поэтому она так и отставала от всех, пока  вы её не подобрали, и это не стало так заметно. И Ивченко вздохнул с облегчением – теперь не надо этот случай обнародовать, доносить до начальства.
А вот я… я же получил этой дряни почти полный комплект. И кто ж его знает – сколько мне осталось. Если бы  я успел закончить медицинский – занялся бы научным исследованием. Как обратить это всё вспять? Как дать пожить ещё тем, у кого этот яд в крови? Ну и людей бы лечил… нас же по большому счету – ты только вдумайся – учили только убивать.
Они шли, а вокруг была такая тихая весенняя ночь, и так пахло молодой листвой, где-то пела птица. Гай увидел, что Дмир повернулся к нему – и в глазах его был тревожный вопрос, и это было бы смешно, когда бы не было так…
— Соловей заливается, — пояснил Гай, — Любовь у него. Давай направо, мы пришли.
Квартира  была самая что ни на есть простая — у приятеля Гая ни денег,  ни времени не имелось, чтобы сотворить из неё что-то особенное. Крохотная кухня, где двое уже не поместятся – локтями будут толкаться.  И Гай выгнал Дмира в единственную комнату, а сам начал варить кофе.
— Телевизор тебе включить? — крикнул он.
Дмир не услышал сначала. В комнате стояла потрясающая с его точки зрения кровать – широченная, мягкая. Дмир упал на неё, раскинув руки,
— С ума сойти, — донеслось до Гая.
И когда Гай с чашечками дымящегося кофе вернулся в комнату, Дмир ещё развлекался с кроватью. То подпрыгнет на ней, то перевернётся, дивясь её широте и мягкости.
— Ты как ребёнок,  ей Богу, — сказал Гай, — Что ты хотел тут увидеть? Что тебе рассказать?
Дмир подробнейшим образом осмотрел квартиру, хотя на самый тщательный осмотр не могло уйти больше четверти часа, и нельзя сказать, чтобы он остался в восторге.
— Зато ты можешь уходить отсюда на целый день — куда хочешь и насколько хочешь, — подытожил он.
Ему трудно было понять – нравится ли ему то, что он увидел или нет. По сравнению со строгой функциональностью всех помещений института, включая спальни, где не было места ничему лишнему – здесь хозяину квартиры можно было делать всё, что хотелось. Налепить на стену нелепый календарь с каким-то качком, набить шкаф одеждой, застелить пол коврами. И делай что хочешь – хочешь, спи на этой роскошной постели (Дмира с такой не поднял бы ни один будильник), а хочешь — растянись на ковре. Пей кофе или пиво (которое Гай ему тоже предложил). И в душ – в любое время, а не по распорядку.
— Включить тебе фильмы?  — предложил Гай.
Он щёлкнул пультом, и то, что Дмир сначала принял за большой компьютер – засветилось. Гай порыскал пультом и начался фильм. Это был не общий рассказ о Земле – о её размерах, о материках и океанах, о флоре и фауне. Всё это курсанты теоретически знали. Нет, фильм был посвящён самым красивым местам Земли. Под гипнотизирующие переборы гитарных струн перед Дмиром предстали горы – высочайшие на планете, покрытые снегом. Он видел, как восходит солнце, как цветёт маральник. Смуглые гребцы на маленьких лодочках уверенно направляли их куда-то в глубину пещеры, и неожиданно оказывались посреди озера.  Небо над головой, скалы вокруг, и все они покрыты белоснежными цветами. А вода такая прозрачная, что кажется —  лодка  застыла в воздухе.
А вот несётся табун лошадей в безбрежной степи, и солнце уже садится — остановилось на несколько мгновений —  огромным красным шаром —  прямо над линией горизонта.  Старинный город – песня, застывшая в камне, величественные соборы и памятники, которым уже сотни лет. Молодые люди сидят и смеются в открытом уличном кафе.
 Счастья может быть много, очень много – счастье может заключаться в каждом движении, в каждом вздохе, а не только в осознании, что ты свято исполняешь свой долг.
Гай взглянул на Дмира, увидел, как тот покусывает пересохшие губы, и прекратил пытку:
 — Если хочешь, ты можешь еще остаться здесь. А я бы вернулся. Мне за Ольгу тревожно, — сказал он.
Глава 10
Она сидела в том самом уголке таверны, где оставили её ребята. В самом уголке. В самом тёмном, Кувшин с красным вином был уже почти пуст, хотя Ольге казалось, что она пьёт очень медленно, по глоточку.
Всё было уже не совсем реальным для нее – будто она находилась где-то по ту сторону и смотрела на этот мир через калейдоскоп. И он для неё всё время менялся и переливался ярчайшими красками.
Эти низкие потолки и железные светильники вызывали в воображении старинное подземелье. Но не то, где  томились узники,  скованные цепями. А подземелье где-нибудь под рыцарским замком, где могли укрыться слабейшие, если нападали враги. Здесь —  никто не достанет. Никто не тронет. Никто не вернет её обратно. Кто разглядит её за этими мощными стенами?
На столах горели свечи, живые огоньки ещё больше усиливали таинственность этого места, чувство обособленности его от мира. И пламя у свечей не дрожало.
Прямо напротив Ольги на стене висели рыцарские латы и мечи. И там, в углу сидело двое немолодых уже мужчин. Они были грузными, один с рыжеватой бородой. Перед ними стояли большие кружки пива. Один что-то рассказывал, а другой – тот, что с бородой – слушал, подперев голову рукой.
Ольга подумала, что вот так, может быть, они приходят сюда каждый день – выпить пива и поговорить, и сидят до глубокой ночи, никуда не торопясь, и не одна свече оплывёт и истает, прежде, чем они разойдутся по домам. Время принадлежит им, и минуты льются неторопливо. Они наслаждаются каждой и не спешат разменять их, как человек, знающий цену деньгам, не торопится спустить золотые монеты.
Потом другое зрелище привлекло её – в противоположном углу таверны столпились люди – и молодые мужчины, и женщина с девочкой лет десяти. Там человек, обнажённый по пояс, в шароварах и чалме танцевал, и когда он запрокидывал голову – огонь вырывался из его рта. Ольга чуть не вскрикнула, увидев это. Пламя поднималось так высоко, оно было таким ярким!  Девочка хлопала в ладоши и повизгивала от восторга. Так это тоже был – праздник?!
Вслед за танцем с огнём выбежали танцовщицы – все как одна загорелые до шоколадного оттенка кожи, в коротких блестящих юбочках и открытых цветных топах. Хорошо, если лет по восемнадцать было им. Но была там и женщина старше, негритянка – худенькая в золотой тунике. Она взяла микрофон. Она пела про море, которое «нас одурачило», про прибой, про ласковые волны, и песня её была пронизана солнцем и тёплым светом. И смуглые тела девушек – затуманенному взору Ольги казалось, что они вьются и покачиваются как пламя. Как быстро скользили их гибкие бедра, как взлетали оранжевой, золотой и синей пеной юбки…Кое-кто из публики присоединился к ним, не всегда попадая в такт.
И не было ничего странного и удивительного – наоборот, самое естественное это было, что Ольга тоже поднялась и пошла туда.  Она даже не помнила, что на ней на самой яркий костюм танцовщицы. Она уже улавливала как надо танцевать. Материнская ли кровь проснулась в ней – или долгие годы гимнастики и тренировок в институте сказались, наконец – но она почти сразу попала в ритм, и с неиспытанным прежде, затопившим её наслаждением, вся отдалась танцу. Каждый мускул великолепно развитого тела, каждый фибр души – танцевал. Наслаждался этой ласковой солнечной музыкой – в которой не было место тени.
И хотя она не думала об этом, и совершенно этого не хотела – она приковывала взгляды. И в тесноте таверны не было никого возле неё, никто не осмелился подойти, чтобы не мешать петь её рукам, чтобы гнулось гибкое тело, чтобы это лицо с полузакрытыми глазами… чтобы не разрушилось волшебство.
И лишь когда смолкла музыка – когда-то же она должна была смолкнуть, Ольга на миг потеряла равновесие, и кто-то схватил её под локоть чтобы помочь удержаться на ногах.
— Да… спасибо… мне нужно выйти, — шептала Ольга, — Помогите мне выйти.
Она не помнила, как оказалась на улице, и только с наслаждением вдыхала прохладный ночной воздух. Она стояла так, ожидая, чтобы хоть чуть-чуть развеялся туман в голове, начали вновь повиноваться ноги.
А потом, покачиваясь, она пошла туда, куда и должна была  идти с самого начала – к морю. Она не знала точно, где оно находиться, но шла правильно, как перелётная птица безошибочно стремится именно туда, куда летели и её предки.
И она  вышла на берег. Ноги проваливались в холодную мокрую гальку, где-то она потеряла свои шлёпки, но она шла к морю. И дошла, и упала на колени, и потянулась —  обняться с волнами. Оказывается, у неё в руке был бокал с вином, и она протянула его морю:
— Хочешь?
Ударила волна, алое вино и морская вода смешались, бокал вырвало из рук – волна унесла его,  Ольга не удержалась на коленях и упала – в море.
И когда Гай, опросивший завсегдатаев таверны, и кое-кого на берегу, бежавший вдоль набережной увидел её… Ольга лежала на боку – на границе воды и суши, волны накатывались на неё, заплескивали, а она смеялась, и пыталась обнять море, и закидывала голову, подставляя лицо морской воде, как подставляла бы воде святой.
Гай сбежал по ступеням и поспешил к ней. Он проваливался в мелкую гальку, оступался.
— Ольга! — он склонился над ней, тряс её за плечи, — Оля, приди в себя…
А она все смеялась. Она его не слышала. Тогда он подхватил её на руки – маленькую, лёгкую, мокрую насквозь.
— Дурочка, ох, какая же ты дурочка, — он нёс её, и зарывался лицом в её волосы, и морская вода была и на губах его, — Нам же пора ехать, тебе надо будет плыть через туннель, и если ты сейчас не придёшь в себя…
Ребята уже ждали их у причала. И оба, увидев Гая, несущего Ольгу, шагнули вперёд. Что могло случиться?!
— Держи ее, — Гай передал Ольгу Игорю, — Закутай в плащ, что ли… Нам надо торопиться, через час будет подъём в институте. А как она будет возвращаться – такая?
— Не фига себе, напилась, — ахнул Дмир.
Он помог перенести Ольгу на катер, Её устроили на палубе в уголке, свежий воздух должен был помочь ей быстрее прийти в себя. Игорь укрыл еЁ плащом, как одеялом.
Катер отчалил. Дмир похлопывал Ольгу по щекам. А Игорь поднялся и  встал на корме. Из-за спешности отъезда он не успел проститься. Но он видел Ксану, стоявшую на причале, видел прощальный взмах её руки.
Начинало светать.
Глава 11
Чтобы не думать о том, что осталось позади – нужно было прикидывать, как справиться с тем, что впереди, что придёт уже через четверть часа. А это было самое трудное. Успеть проплыть туннель до того, как закроется люк. Потому что если он окажется закрытым – назад уже никто не сможет вернуться.
Незаметно пробраться от бассейна обратно в спальни. Заметить троицу мог кто угодно. Игоря во время своих утренних заплывов неоднократно видел то Ивченко, то кто-то из преподавателей, то повара. Но Игорь и его тренировки —  это уже не вызывало удивления. Если же всю троицу застигнут – возникнут вопросы. Все знают, что Дмира и по подъему-то не добудишься, хотя музыка играет так громко, что не только в корпусе – на улице слышно.
Но самое главное, в том, что проплыть туннель удастся —  мог быть уверен только Игорь. В крайнем случае, он мог вытащить ещё одного. Но двух? Дмир сидел на корточках, благоразумно помалкивал насчёт себя. К Ольге начало возвращаться осознание действительности,  её знобило — со стороны было видно.
— Я поплыву с вами, — решился Гай, — Чтобы, если что….
— Ты успеешь вернуться? — спросил Игорь — Если тебя с утра увидят в институте, а канатка будет наверху, то поймут… Не через горы же ты перелез.
Гай смотрел прямо на него:
— А что делать? У тебя есть шанс вынырнуть с двумя покойниками.
— Только с одним. Второго  из ребят  я как-нибудь вытащу живым.
— Значит, придётся рискнуть.
Но ничего этого не понадобилось. Когда Гай подвёл катер к причалу, и Дмир первым спрыгнул на берег, а Игорь ещё помогал выбраться Ольге — дверь домика,  в котором жил Гай, распахнулась, и на причал вышел …Ивченко.
Он был один. Пожилой мужчина в военной форме. Там в городе – никто не испугался бы его, люди прошли бы мимо. Но сильно вздрогнул Игорь, застыл Дмир, а Ольга почувствовала, что сердце у неё не просто оборвалось, а рухнуло куда-то сквозь причал в море. И руки стали ледяными.
Лицо Ивченко казалось спокойным. Во всяком случае, оно ничего не выражало. На беглецов он даже не смотрел. Их для него не было. Он обратился к Гаю, который стоял с потерянным видом:
— Включай канатку.
Повернулся и пошёл. И они пошли за ним. Все. Его спина – это уже сам по себе был суд.
Пока они спускались в вагончике канатной дороги вниз, в долину, Ивченко по-прежнему не произнёс ни слова. До подъёма оставалось ещё полтора часа. И в институтском дворе было пустынно. Начинался долгий, солнечный весенний день, и невозможно было представить, что беглецов ждёт что-то совсем уж плохое. Они смотрели вокруг, и видели всё такое знакомое – до последней трещинки в каменных плитах. В конце концов, они прожили тут четырнадцать лет, институт был их домом.
— В ангар, — не оборачиваясь, сказал Ивченко.
Значит – экипажка. Но почему он идёт туда вместе с ними? Такого никогда не было. Наставник или начальник института, наказывая, говорил срок, который предстоит провести в джонке, иногда добавлял уровень программы. Дисциплина была самой строгой – никто из курсантов не посмел бы не прийти в ангар, произвольно уменьшить продолжительность или сложность задания.
Командир уже тоже был в ангаре и выглядел – черт побери — растерянным. Гай шёл за друзьями чуть в отдалении, он просто не мог не узнать, что их ждёт.
Троица выстроилась у входа в ангар, покорно готовясь принять наказание. Может быть, эта покорность, сознание того, что все они снова полностью в его власти – смягчит Ивченко.
— Сутки, — сказал Ивченко, — Двадцать четыре часа. Программа тысяча плюс.
Гай услышал, как тихо ахнула Ольга. Но это было ещё не все.
— Машины вторая, четырнадцатая, двадцать шестая.
Их разделяли! Разделяли! Каждый будет в этом бою сам за себя – никто не сможет надеяться на помощь друзей. Они больше не экипаж, не команда – им велели сейчас выживать поодиночке.
Игорь взглянул на Ольгу, хотел что-то сказать – то ли ей, то ли Ивченко, но Ивченко не дал ему:
— По машинам! Бегом! Боевая тревога!
— Есть по машинам!
И они, как были, в купальных костюмах (никто не дал переодеться им в форменные комбинезоны, а их маскарадные костюмы остались у Гая на катере, да можно ли было представить что-то более неуместное, чем эти маскарадные тряпки в институте?) побежали к машинам.
Командир медлил идти к своему пульту, запускать программы.
— Что вы делаете? — тихо спросил он Ивченко, — Этого не выдержал бы и я… За Володарского не поручусь, но остальные двое… Вы их просто сломаете.
Ивченко посмотрел на него всё теми же ничего не выражающими, мертвыми глазами. Сейчас они были не более выразительными, чем у Жмура.
— Запускайте программы, время пошло.
И Командиру ничего не оставалось, как взять под козырёк и отправиться к пульту.
— А тебя, — Ивченко обернулся к Гаю, — Ждет расследование в военном суде. Иди в мой кабинет и сиди там. За тобой приедут.
…О том, что Игорь Володарский. Дмир Серебряков и Ольга Ковач сбежали на всю ночь из института и вернулись к утру – должно было узнать как можно меньше людей. В идеале – никто, кроме Ивченко, Командира и сторожа, обнаружившего в раздевалке на рассвете три форменных комбинезона. Первая мысль, первый ужас был – утонули. Но когда дно осмотрели с помощью специальных приборов, и напрашивалась уже только одна мысль, что троица сбежала через тоннель, впервые за годы работы в институте —  ужас охватил Ивченко. Если не вернутся? Если попытаются сбежать насовсем, раствориться в городе, или – ещё хуже – выйти на журналистов, давать сенсационные интервью о системе подготовки в институтах, о методиках и препаратах… Ивченко решил ждать до последнего, до общего подъёма. После того, как скрыть побег уже не удастся – останется одно: связываться с военными и решать вопрос о поиске и незаметной ликвидации беглецов.
Но ребята появились раньше.  И можно было ещё что-то поправить, выжечь в них калёным железом попытки своеволия на будущее . Поэтому и наказание было таким, что даже Командиру стало не по себе. Выдержат – поговорим.
Скрыть бы это всё, но шансов скрыть не было. И этот день, который должен был быть последним спокойным институтским днем, днём подготовки к экзаменам, которые – завтра, день этот стал — ни на что не похожим. Весть о том, кто сбежал и какое им назначено наказание – просочилась ещё утром: в спальни, в столовую, в учебные классы. Курсанты старались заниматься, делали вид, что изо всех сил повторяют пройденное, на мало кто мог сосредоточиться хотя бы на четверть часа. Стоило преподавателю отвести глаза, выйти из класса – как начинались жаркие споры.
О том, почему никто раньше не отыскал туннель – только Володарскому это удалось. Решился бы кто так же бежать или нет? Тут уж просто кипели страсти. Большинство утверждало, что это невозможно, нельзя, что четырнадцать лет – коту под хвост (впрочем, они и котов-то, отродясь, не видели) Как можно так губить карьеру?! Отдельные патриоты кричали даже – как можно так подводить свою армию? И только робкие голоса вмешивались – а интересно, что там, на том берегу?
И все гадали – как беглецы выдержат – сутки боя? Программа «1000+», которая была по силам лишь нескольким курсантам в институте, не давала ни минуты передышки. Два часа – и ты был взмокший с головы до пят, потому что бой шёл в настолько реальном режиме, что практически все, попробовавшие «тысячную»,  забывали  о том, что сражение учебное. И не было издевательских голосов, что «Володарский весь свой экипаж вытянет». Хотя и для Игоря это было более, чем слишком. Но остальные?
К вечеру примчался Жмур, которого тоже против всех правил тайком вызвала медсестра Тесса. Он ворвался в кабинет Ивченко, и в этот раз ему было не до французского коньяка и бутербродов с красной икрой.
— Что вы делаете?! — закричал он, — Я сам буду жаловаться в военный суд! Лучше бы вы их убили… То, что вы творите – немыслимо просто, преступно! Немедленно остановите программы!
Ивченко взглянул на часы:
— Завтра. В семь часов утра. Ещё одиннадцать часов. И если вы, доктор, сейчас не возьмете себе в руки, и не выйдете из кабинета, дежурный по институту выведет вас и посадит под арест. Здесь территория военных, и вы мне подчиняетесь.
Жмур взглянул на него тяжело и выбежал. Он поспешил в ангар. Возле ангара было непривычно много курсантов. Им не разрешалось здесь находиться, но каждый находил себе дело рядом с ангаром– на спортивных снарядах, у бассейна. Хоть какую-то новость бы узнать о тех, кто внутри! Жмура проводили жадными взглядами.
Командир сидел за своим столом неподвижно, обхватив голову руками.
— Ну? — спросил его Жмур, — Вы знаете, как они? Вы можете с ними связаться?
Никогда Жмур не интересовался джонками, и не знал о них почти ничего. Командир покачал головой:
— Бои полностью автономны. Моё дело задать программу. После этого люки автоматически закрываются Открыты они будут только тогда, когда время истечёт, и задание будет выполнено. За каждую ошибку – штраф: лишние минуты в экипажке, лишние задания.
— А открыть сами, отсюда, снаружи – вы же можете?
— Только по распоряжению начальника института. Иначе и меня ждёт военный суд.
Командир был очень бледен.
— Я не уйду,— сказал он, — Буду здесь до утра.
И снова повторил:
— Я бы с подобным не справился.
— Я тоже останусь здесь, — заявил Жмур и потащил к командирскому столу второе кресло, — Ах, что он делает, чёрт… Что же он делает!...
И ещё Жмур выглянул из ангара:
— Эй, кто-нибудь…, — а поскольку «кого-нибудь» оказалось слишком много, он бросил всем сразу, — Принесите кофе, много кофе, несколько термосов. Нет, бутербродов не надо…
В эту ночь в институте почти никто не спал. Разговоры и споры продолжались и в спальнях, после отбоя. И наставники, и дежурные воспитатели уже не делали замечаний – понимали: бесполезно. А у девушек, ближе к утру, когда разговоры уже все-таки смолкли, вдруг тихо, почти беззвучно, заплакала Мариза. Впервые с далёкого детства проснулась в ней жалость, и так она сейчас отчаянно жалела Игоря Володарского, что готова была бежать через пустой двор, стучаться в ангар и просить Командира или Жмура открыть ей. Хотя бы обнять холодный металл джонки, если ничем не можешь помочь, быть поближе к Игорю. Загубят ведь…
Задолго до семи часов утра институтский двор заполнился курсантами. В ангар нельзя было заглянуть, только ждать Ивченко, который появился только без десяти семь и прошёл через толпу, внешне невозмутимый, ровным шагом, ничуть не спеша. Курсанты молчали, и молчание  это было враждебным.
Командир встал при появлении Ивченко. Жмур, пожелтевший, ещё больше оправдывавший свой прозвище, сказал начальнику, уже не боясь:
— Вы чудовище.
Ивченко поднял руку, призывая подождать. Все трое замерли, не спуская взгляда с больших часов, висевших на стене. Последние минуты тянулись невыносимо.
Ровно в семь люк второй джонки начал открываться.
— Кто? — быстро спросил Жмур Командира.
— Володарский. Серебряков – четырнадцатая машина, Ковач – двадцать шестая.
Жмур вглядывался тревожно. Игорь  спрыгнул из люка на пол. Его ощутимо качнуло, пришлось схватиться за джонку. Он был очень бледен, но первый его взгляд был – на те машины, где находились его друзья. Люки ещё оставались закрытыми. И только спустя пару мгновений, Игорь пошёл к командиру:
— Задание выполнено.
Командир кивнул, и сцепил за спиной руки.
— Открывайте же, открывайте! – требовал Жмур, он, кажется, готов был схватить Ивченко за грудки, — Я …я сейчас еду и пишу на вас жалобу…
Ивченко будто не слышал врача. Он переглянулся с Командиром и бесстрастно велел:
— Открывайте. Четырнадцатую, потом двадцать шестую.
Командир бросился к пульту едва ли не бегом. А Игорь поспешил к четырнадцатой машине. Когда люк медленно пополз в сторону, Игорь мгновенно оказался внутри машины. Чуть позже подоспел и Жмур. Подтянуться было не в его силах, он только голову  просунул, встав на цыпочки:
— Ну как там?! Что?!
Игорь молча указал ему. Дмир спал. Спал, раскинувшись в кресле, удобно умостив голову на подголовнике. Дмир даже похрапывал – он отсыпался и за минувшую бессонную ночь, и  за все, что не доспал в институте. Благоразумно решив, что тысячную ему не одолеть, он не стал и пытаться. Зелёный прибор светился, показывал штрафы. Если учесть их все – Дмиру «натикало» оставаться в джонке двести сорок четыре года.
Игорь потряс Дмира за плечо. Тот проснулся не сразу даже, но когда сообразил, где он, что и как, то потянулся с блаженной улыбкой:
— Вот и вы…
Игорь уже не слушал его, спрыгнул и побежал к двадцать шестой джонке. Люк и здесь уже был открыт. То, что они увидели внутри. ..В углу, забившись между креслом и пультом, скорчившись,  сидела Ольга. Она дрожала как тогда, на катере… Она что-то пыталась делать – судя по приборам – почти двенадцать часов, ошибаясь, и вновь, и вновь начиная бой… но сейчас она никого не узнавала, и когда Игорь осторожно поднял её голову, и заглянул в чёрные глаза – они были совершенно безумны. Она никого не узнавала, и только отрешенно смотрела куда-то мимо них.
Глава 12
Институтский лазарет был совсем маленьким. Палата на две койки почти всегда пустовала. Исключения составляли несколько случаев за все годы учебы. Запомнился Натан, который вывихнул ступню, неудачно приземлившись после прыжков в высоту на физподготовке. И Вета, ни с того ни с сего решившая похудеть, и украдкой отказывавшаяся от завтраков, обедов и ужинов, пока прямо на занятиях не упала в обморок.
Палата помещалась в специальном отсеке, ключ от которого был только у медсестры.
— Тесса, пусти нас, — сказал Игорь.
За его спиной стоял Дмир. И Тесса, вынужденная дежурить здесь (если бы не было больной – она могла бы и уйти — погулять на выпускном институтском балу)  все ещё медлила, опасливо стояла в дверях, не отступала:
— Вы же сейчас должны быть там. Веселиться, танцевать.
— Ага, — сказал Дмир, — Нам сейчас только до танцев.
— Ну, куда я вас впущу?… Она вас все равно не узнает. А завтра её увезут в санаторий.
— Это типа дурдома? — уточнил Дмир.
— Ну…Закрытый такой санаторий. Там разные больные…в основном психи, да
— Тесса, мы завтра тоже улетаем, — сказал Игорь, — На рассвете. Нас с Дмиром перебросили в конец списка, мы стали последними. Распределение будет таким, что шансов вернуться нет. Совсем нет. Мы все эти годы были вместе, втроем Тесса, мы не успели проститься с ней.
И Тесса отступила, и смотрела как астролетчики… да, уже не курсанты, уже астролетчики… идут по коридору.
Ольга не спала. Её накололи лекарствами, но лекарства действовали на неё слабее, чем на всех, и они её «не взяли». Подарили только чувство отупения. Ольга должна была спать, но она сидела так же, как и тогда, в джонке. И смотрела прямо перед собой.
Дмир, не зная, как выразить то, что он чувствовал, неуклюже погладил её по голове. Игорь присел на постель. Вздохнул глубоко  и взял лицо Ольги в свои ладони. Как тогда, много лет назад, когда всё начиналось.
Он помолчал:
— Слушай меня, — сказал он, — Оля, слушай меня. Олечка… Всё хорошо. Ты остаёшься на Земле. Никуда не летишь. Ты вылечишься. Тебя обязательно вылечат. И больше не будет страха, не будет боев, не будет жизни, отданной неизвестно чему. Ты останешься тут, на планете, откуда все мы родом. И будешь жить так, как тебе велит душа. Не тоскуй о нас. Того, что у нас было – у нас никто не отнимет. И душами мы будем вместе —  навсегда. Мы всегда будем помнить о тебе. Ты всегда будешь помнить о нас. И, благодаря этому —  мы всё выдержим. И если у Бога есть хоть капелька милосердия – мы ещё увидимся. А теперь спи. Спи спокойно, как в детстве.  Как тогда, когда отец был рядом с тобой. Пусть тебе снится море…и музыка… и всё, что тебе дорого. Спи.
Когда Игорь осторожно опустил Ольгу на подушки, она действительно уже спала – так, как должна была спать после лекарств.
Игорь поднялся. А Дмир наклонился над Ольгой и поцеловал её в лоб.
Он хотел сказать: «Наверное, прощай», но Игорь понял и остановил его:
— Она услышит, — шепнул он.
Они вышли, и Дмир тихо прикрыл дверь.
Осталось пять часов до того, как транспортный корабль приземлится на специальной площадке за корпусами, и астролётчики в последний раз окинут взглядом – не только институтский двор, но и эту долину, эти горы, а когда корабль поднимется вверх – то и море, и далёкий город. В следующий раз они увидят Землю – голубой шар — уже из космоса.