Небесные тропы

Через несколько дней в институте военных астролетчиков состоится выпуск, юноши и девушки отправятся на космические базы. Их учили и воспитывали изолированно, институт - на острове. А если воспользоваться шансом - и сбежать хотя бы на одну ночь на Большую Землю - посмотреть, какова она? Что увидят ребята и какое их ждет наказание?

Глава 1
В институте военных астролётчиков шла подготовка к выпуску курсантов. Оставалось немного — итоговая медкомиссия, тесты — теория и практика, и выпускной бал. Для руководства главным были первые два пункта, для курсантов — третий. А что переживать? «Малый медосмотр» медсестра проводила каждую неделю. Впрочем, благодаря особой системе, в институте и не знали, что такое болезни. Тесты, конечно, сдадут кто лучше, кто хуже, но по экипажам все давно уже распределены, и хоть получи десятки по всем предметам – списки такими же и останутся.
Выпускной же бал – первый шанс почувствовать себя взрослыми и самостоятельными, после строгой муштры института. Слова «алкоголь» тут не знали, объясняться в любви девушке или юноше, распределённым в другой экипаж было безнадёжно – скорее всего, ступив за ворота института, они уже никогда не увидятся. Галактика велика, а спрос на выпускников институтов – этого и аналогичных ему —  был огромный.  Выпускной — возможность в последний раз пообщаться с теми, с кем четырнадцать лет прожил бок о бок, почти всё детство и часть юности. Да и преподаватели, которые вчера ещё нещадно всех жучили, теперь будут говорить с выпускниками совсем по-другому. Ведь что ни говори, наставники тоже отдали ребятам часть своей жизни, и уж они-то с бывшими питомцами не увидятся больше точно.
Доктор Иоганн Лепетц, пожилой немец, приехал в институт на рассвете. Среди курсантов он носил кличку Жмур, благодаря какому-то мертвенному, восковому цвету лица, и привычке, общаясь с другими, держать глаза полузакрытыми.  Начальник училища Степан Ивченко точно знал час, когда врач прибудет. Институт ИВА-Х, как и аналогичные ему учебные заведения, располагался в месте уединённом, в данном случае, на острове. Мало того, здания стояли в долине, со всех сторон окружённой кольцом гор. Так что Жмуру предстояло сначала добраться до острова на катере, а потом уже спуститься в долину в вагончике канатной дороги.
Ивченко отправился встречать врача прямо на площадку канатки. Хотя должность его была много выше, и такой заботливости не предполагала, но поживи в такой изоляции год за годом  тридцать лет – и будешь облизывать как родного любого гостя.
Жмур приезжал рано утром, и знал, что ещё до начала медосмотра всё будет. И просторный, прохладный кабинет начальника, и великолепный выдержанный коньяк (начать можно сейчас, а после медосмотра закончить), и шоколад, который он любил, точно женщина, и гаванские сигары. Жмур навещал институт раз в месяц, а теперь будет перерыв на всё лето, осенью же сюда опять привезут малышей, прошедших отбор, и цикл начнётся сначала.
Ивченко стоял на площадке, держа руки за спиной, и смотрел на каменистый склон – через несколько минут вниз должен был заскользить красный вагончик канатки. Утро было прекрасное – в небе ни облачка. Там, на Большой Земле, царила весна, деревья стояли в цвету. Долина же вся была вымощена плиткой – места не так уж много, всё приходилось размещать компактно. Корпуса – стены из стекла, как большие аквариумы, спортивные площадки, тренировочный ангар, где рядами стояли «джонки» — учебные модели боевых машин.
Лишь у левого края сохранился кусочек естественного ландшафта – маленькое озерцо. С одной стороны оно примыкало к горам, их склоны были там отвесными. Другая сторона заканчивалась искусственным пляжем из гладких, отполированных плит. Когда институт строили – озерцо хотели первоначально осушить, но потом решили «облагородить». Это давало возможность сэкономить на бассейне.
Общей побудки ещё не было, и территория института казалась пустынной. Лишь вкусные запахи, которые тянулись из столовой, давали понять, что повара уже заканчивают готовить завтрак. И ещё — в озере купался юноша. Это было довольно далеко, но Ивченко не нужно было вглядываться – он и так знал, кто это. И этому курсанту он не стал бы делать замечаний.
Вагончик канатки начал спуск, и Ивченко сделал несколько шагов вперёд. И уже заранее начал улыбаться. С доктором у него никогда не возникало проблем, и любовь к французскому выдержанному коньяку их объединяла.
Вагончик завис в пяти сантиметрах над площадкой. Ивченко увидел знакомую грузную фигуру Жмура. Врач вышел первым. День обещал быть жарким, и Жмур был одет в лёгкую светлую рубашку с короткими рукавами и свободные брюки. И, конечно, врача сопровождал Гай, который в институте был «и жнец, и швец и на дуде игрец» — как говорили в незапамятные времена.  Гай же и привёз врача на катере с Большой Земли, и доставил его сюда по канатной дороге. Сейчас он возьмёт «поручения в город», и отправится обратно на катер, а к вечеру приедет  за врачом.
Гаю было лет двадцать пять. Смуглый до черноты, с копною прекрасных чёрных волос, и правильными чертами лица, он имел бы успех у девушек, сложись жизнь по другому. Но Гай до сих пор был «мальчишкой на побегушках», зарабатывал мало, жил по ту сторону гор в маленьком домике возле причала, и заметно хромал. Возможно, этот невыигрышны расклад кое-кого из девушек бы не остановил, но Ивченко не слышал, чтобы у Гая была подруга.  Но, впрочем, что Гай…
—  Ждём, ждём, — говорил Ивченко. Он бы и обнял Жмура, но уже становилось жарко, и такой дружеский жест мог бы быть врачу неприятен.
— Фух, — говорил Жмур, вытирая платком лоб, — Нет, всё-таки к вам как на другую планету добираться. И зачем беспокоят меня, старика?  Все документы я мог бы подписать не глядя. А жара сегодня будет знатная. Я бы тоже не отказался выкупаться.
Это Жмур заметил того курсанта, который методично пересекал озеро уже в который раз – туда и обратно. В ту же сторону посмотрел, сощурившись, и Гай.
— Пойдёмте же, скорее, под крышу. У вас еще часа два будет до начала работы. Успеем и посидеть, и закусить, и обсудить некоторые моменты.
— Это кто? — Жмур продолжал смотреть на плывущего парня, который как раз направлялся к берегу.
— Володарский, — в голосе Ивченко прозвучало неожиданно усталая нота, — Конечно, это Игорь Володарский.
— А-а…, — Жмур понял с полуслова, — Парень так и не согласился?
Ивченко только рукой махнул.
— Ну и дурак, — сказал врач без обиняков, — Кому другому предложили бы остаться наставником в школе — выше крыши запрыгал бы. Ведь раз в сто лет… На моей памяти не было такого, чтобы предлагали выпускнику. И чем же отрок объяснил свой отказ, позвольте узнать.
— «Не хочу покидать экипаж», — неохотно процитировал Ивченко слова Игоря Володарского.
Жмур фыркнул:
— Да уж… Ну в какой-то степени он их уравновешивает. Такого лентяя и пофигиста как Дмир Серебряков и на Большой Земле поискать. А насчёт Ольги Ковач я с вами сам хотел поговорить. Но это потом.
— А что такое? — откликнулся Ивченко, на мгновение ушедший в свои думы.
— Не нравится она мне.
— Как врачу? У Ольги что-то со здоровьем?
— Пока только мои догадки. Но всё — потом.
Спускаясь по дорожке к зданиям института, им не миновать было пройти мимо курсанта, который уже вышел не берег и вытирался казённым небольшим полотенцем.
— И так весь год, в любую погоду, — вполголоса сообщим Ивченко Жмуру, — Зимы у нас хоть не северные, но водичка всё равно очень неприятная.
Врач в который уже раз с любопытством разглядывал мускулистого, великолепно сложенного парня:
— И подумать, что он единственный не получает препаратов…Мы с вами рисковали все годы, но эксперимент удался.
— Что значит наследственность, — также вполголоса откликнулся Ивченка, — Ну, согласитесь, такой уникальный случай, как было не попробовать.
Но ни Ивченко, ни врач не заметили взглядом которыми обменялись Игорь Володарский и Гай. Игорь чуть приподнял брови, Гай кивнул и сразу отвёл глаза.
Игорь уже стоял, вытянувшись, как и положено рядом с наставниками. Но доктор этой субординации не ценил совершенно, и слегка похлопал парня по плечу – прохладному после купанья:
— Целого дня тебе мало, Игорёк? Нагрузок ваших сумасшедших мало? Добавляешь?
— Я люблю плавать, — бесстрастно ответил Игорь.
— В корпус, Володарский, — велел Ивченко, взглянув на часы, — Подъём через десять минут.
— Есть, в корпус, — Игорь повернулся и побежал к ближайшему корпусу – стеклянному кубу, размеренной трусцой иноходца, который в таком темпе преодолеет хоть двести метров, хоть сорок километров.
— Гай, у меня сегодня нет для тебя поручений, — Ивченко будто только сейчас вспомнил об их молчаливом спутнике.
Улыбка Гая казалась слегка виноватой. Он всегда так улыбался:
— Тогда я возвращаюсь. Мне сегодня ещё перевезти продукты и препараты. За вами, доктор, когда прийти?
Жмур мысленно прикинул. Девяносто человек…Тесты… Результаты он, конечно, обработает дома, и отчёт тоже напишет дома. Но итоговые тесты всяко займут больше времени, чем еженедельные, рутинные.
— Часам к пяти, — задумчиво сказал он, — Да, пожалуй часам к пяти, не раньше.
— Ну а теперь, перед началом всех дел, нам же нужно зарядиться положительными эмоциями? — Ивченко приобнял врача за плечи — Пойдемте, дорогой, стол нас с вами уже заждался.
И в тот момент, когда они входили в институт, здания расцветились, засияли огнями. Заиграла бодрая, ритмичная музыка общей побудки.
Глава 2
На медосмотр уводили по шесть человек. Полдюжины девушек, когда они возвращались щебечущей стайкой – их сменяла полудюжина юношей. И далее, и далее — по кругу. Ясно было, что в учебном плане день пропал, и тем, кто оставался в классах, предложено было устроить «мозговой штурм» и порешать задачи по высшей математике.
Дмир сладко, со вкусом потянулся, и сказал, что его мозг начинает лучше всего работать после крепкого сна.
— Ты же недавно проснулся, — недоумевал Натан, сидевший впереди. Сейчас он обернулся и с любопытством разглядывал Дмира. А тот скрестил руки на груди, натянул на лоб воображаемую шляпу и закрыл глаза. Спать Дмир мог сколько угодно и в любом положении.
— Сказано же — десять задач решить как минимум, — недоумевал Натан. Даже среди дисциплинированных курсантов он выделялся своей вежливостью, неким почтением к наставникам. Возможно, сказывалась восточная кровь — Натан был наполовину азиат.
— Ким, повернись и делай своё задание, — сказал пожилой наставник, — А ты, Серебряков, перестань паясничать.
— Что, простите? — Дмир слегка приоткрыл глаза, — Я как бы уловил смысл вашего пожелания, и всё же?….
— Проснись, и решай задачи, — старый наставник, всю жизнь преподававший в обычных школах на Большой Земле, забыл, что словарный запас у этих ребят…мягко скажем усечённый.
— Вы надеетесь нас за оставшиеся три дня ещё чему-то научить? — фыркнул Дмир.
— Час «экипажки», — сказал в ответ начальник. Обычно это действовало безотказно.
— А если как раз в это время меня вызовут на медосмотр?
— Два часа!
А Дмиру только того и надо было.
— Я узнаю, как она, и отправлю тебе сообщение, — одними губами шепнул он Игорю.
Тот кивнул, делая вид, что поглощён решением задачи.
— Лучше бы тебе, да ты не сделаешь ничего такого, чтобы тебя выставили из класса, — Дмир умудрялся говорить, почти не шевеля губами.
Потом он повесил на плечо сумку и пошёл на выход. И уже на пороге небрежно отдал остающимся честь, поднеся руку к непокрытой голове.
«Три часа», — хотел было сказать наставник, но сдержался. Через три часа медосмотр уже, вероятно, закончится, и он не имеет права сделать так, чтобы Дмир на него не попал.
Покинув класс, Дмир и не думал идти сразу в ангар, к джонкам. Он уверенно двинулся по институтским коридорам к медицинскому кабинету. Если встретится кто-нибудь из наставников, и спросит, почему он болтается без дела во время занятий, он скажет… он скажет, что его сюда и послали. Хотя весь преподавательский состав настолько хорошо знал Дмира, что любой наставник предпочтёт не обратить внимания на парнишку – вроде так и надо. Какой смысл отчитывать курсанта, в глазах которого читается – насколько это ему всё до лампочки. Только Ивченко мог пронять оболтуса, а больше никто. Остальные, признавая своё педагогическое бессилие, уповали на то, что «армия воспитает, там будет бегать как миленький, никуда не денется».
Институтские коридоры были довольно мрачными – без окон, двери кабинетов с двух сторон, искусственная подсветка. Но там, где располагался медицинский отсек и кабинет Жмура, всё было иначе. Светло, уютно, стены выкрашенные салатной краской, стереокартины на стенах. Картины всё на космическую тему. Первопроходцы на далёких планетах, экипажи боевых кораблей, россыпь сияющих звёзд. Картинам предлагалось играть воспитательную роль – вот, на кого нужно равняться, вот они герои… Дмир же, скользя они ним взглядом, отмечал совсем другое. Форма астролётчиков устаревшего образца – белая в облипочку. Курсанты тоже успели поносить такую – неудобно страшно. Тело не дышит, всё время хочется почесаться. Та, что сейчас, удобнее гораздо – серебристая, просторная….Но зато в таком костюме как хорошо смотрятся формы вон у той девчонки. И волосы у неё длинные, рыжие. В институте девушки-курсантки носили короткие стрижки.
Открылась дверь кабинета. Дмир шагнул было к стене, чтобы не так бросаться в глаза. Но это был не врач, а пятеро девушек, его однокурсниц. Видно, медосмотр их только порадовал, они болтали между собой так же весело, как и те, которые вернулись до них.
Вслед им выглянул врач:
— Скажите там, следующая партия, через полчаса, не раньше.
И тут Дмир увидел Ольгу Ковач. Они сидела на полу, в уголке, обхватив колени руками.
— Заходи, — кивнул ей врач.
Дмир уже ничего не успевал. Ни спросить Ольгу, как она себя чувствует, ни подбодрить её. Одно он успел. Когда Ольга заметила его (а Жмур, к счастью, нет) Дмир скорчил свою фирменную гримасу, неизменно вызывавшую у Ольги улыбку. И показал ей большой палец – мол, всё будет хорошо, не бойся. И Ольга прижмурила глаза в ответ. Но Дмира будто волной окатил страх девушки, когда она мимо него прошла в кабинет.
Если Ольгу сейчас забракуют…Это будет катастрофа. Распадётся их экипаж. Игорь, конечно, не пропадёт. Захочет – останется тут, наставником. А если нет, и направят его служить в другой экипаж, он и там покажет себя одним из лучших пилотов. А вот Дмир… Дмир был стрелком, и испытания проходил только потому, что в учебных боях Игорь неожиданно выводил машину точно на линию огня, и джонка зависала на миг, давая стрелку возможность поразить цель. Ольга же отвечала за связь. Оля, Олечка, да пройди ты хоть как-нибудь эти сучьи тесты, пусть высшие силы тебе помогут….
Полчаса спустя Ольга стояла напротив Жмура, немного растрепанная, застёгивала серебристый комбинезон. Она только что по очереди лежала в нескольких капсулах, и умные приборы выводили на экран перед Жмуром её физические данные, раскладывали их на составляющие, группировали. Потом она проходила тесты, отвечая на вопросы и выполняя задания, призванные определить её логические способности и умение работать быстро. Она очень старалась и сейчас кусала пересохшие губы. С ней-то вообще непонятно что будет, если её решат отчислить из школы. Таких прецедентов на её памяти не случалось, за исключением….
Жмур сидел, привычно полуприкрыв глаза, постукивал пальцами по столу, размышлял.  Ольга ждала, затаив дыхание. Наконец, Жмур поднял взгляд:
— Ты же понимаешь, что твоя нервная система ни к черту, — сказал он.
— Почему?! — в голосе Ольги слышалось отчаянье.
Жмур смотрел на неё. Маленькая – меньше всех остальных курсанток, худенькая – о таких говорят кожа да кости, только глаза вон пылают, сжечь готовы. И это тоже подтверждало его диагноз.
— Бессонница? — начал спрашивать он, — Отсутствие аппетита? Руки можешь не вытягивать — я и так знаю, что они дрожат. Вон слёзы на глазах…. И что ты мне хочешь доказать? Что твоим друзьям в экспедициях или в боевых походах нужна будет сумасшедшая подруга в одном экипаже?
— Но я же не нарушаю режим, — голос Ольги подрагивал, — Я же справляюсь…и с физической подготовкой, и с учёбой….
— До поры до времени, — вздохнул Жмур. Никакой радости от того, что ему предстояло «списать» эту девушку, он не испытывал, — Олечка, у тебя полное нервное истощение. Слишком слабый организм. Даже препараты не смогли тебя… тебе помочь.
«А может это их побочный эффект, — про себя подумал врач»
Ольга уронила голову:
— И что со мной будет… если? Я же больше ничего не умею. Ни на что не гожусь.
— Да ничего страшного с тобой не случится. Я думаю, тебе очень легко найдёт работу при школе. Например, будешь помогать на кухне…
— О Боже, — чуть слышно сказала Ольга.
— В последний раз такой случай был с Гаем. Тоже – выпускной курс, правда, там еще пара месяцев до выпуска оставалась. И такой сложный перелом ноги…Вот нелёгкая его дёрнула прыгать в бассейн со скалы. Хорошо, что шею не сломал. А жизнь – сломал. Потерял профессию, карьеру…Вон – мальчишка не побегушках. Но он сам виноват, а у тебя, что поделаешь — Жмур развел руками, — Организм такой. Против природы как известно…Да и если ты постараешься, тебе не так уж плохо тут и будет. Может, подучишься, станешь наставницей.
— Ну хоть какой-то шанс у меня есть? Хоть единственный? Или вам голову снесут, если вы допустите меня до выпускных экзаменов.
На этот раз раздумья Жмура длились еще дольше.
— Экзамены ты, возможно и сдашь. Какой-то небольшой запасец сил у тебя ещё есть. Но вот после… Там, — Жмур поднял глаза к потолку, но подразумевался, очевидно, космос, — Никаких поблажек не будет. Там – вдесятеро труднее, чем здесь. И вот представь — у тебя развивается психическое заболевание. И тебя надо списывать уже «вчистую», и это уже довольно сложный путь — с медицинской комиссией, с решением вопросов твоего дальнейшего содержания. Там-то и вытащат твою подноготную. Как так? Да она, оказывается, уже давно имела предпосылки… Почему же ее не завернули раньше? Почему допустили в воинскую часть, в боевую обстановку.
— Я не заболею, — Ольга дышала трудно, — Ребята помогут, если что…
— А если ты подведёшь этих самых ребят? Если из-за твоего….сбоя… произойдёт какая-нибудь трагическая ошибка,? Вы потеряете связь с большим кораблем? Не вернётесь на базу? И твои ребята, и ты сама — вы все погибнете именно по твоей вине.
— Ну, пожалуйста, — молила Ольга. Будто цеплялась из последних сил, кончиками пальцев, и ответ врача мог столкнуть ее в пропасть, — Только до экзаменов… У меня же единственные родные люди здесь – Дмир и Игорь…
— Так у вас у всех вроде бы родни больше нет, — удивлялся доктор. Но затем вздохнул, и напечатал какие-то слова в базе данных, — Эх, подведёшь ты меня, старика….
Жмур совершенно не ожидал, что после этих слов, Ольга порывисто обнимет его, прижмётся, и он своей щекой ощутит её щеку – горячую и мокрую от слёз.
— Спасибо! Какое же вам спасибо! Я обещаю, что на экзаменах все будет нормально! Я клянусь! Вас никто не упрекнёт.
Жмур только головой качал, когда Ольга вылетела из кабинета.
Когда дверь хлопнула, Дмир вскочил:
— Ну?!
— Допустили, — Ольга всё никак не могла унять дыхание, и дрожала, как от озноба.
Первое, что сделал Дмир — вызвал на браслете (все курсанты носили такие) код Игоря и отправил ему условный знак. Дмир знал, что Игорь волнуется не меньше, чем он.
— Ну и всё, ну и успокойся теперь, — говорил он Ольге, — Чтобы мы всем экипажем да экзамены не выдержали? Шутишь, не может быть такого. А он хороший мужик всё-таки… Жмурик наш.
Ольга оглянулась в сторону кабинета:
— Как бы мне хотелось что-нибудь для него сделать! Но что я могу… Даже подарить нечего. У нас же нет ничего своего, всё казённое.
— Вот сдашь экзамены хорошо — самый лучший подарок ему будет.
Под потолком снова засияли панели, зазвучала музыка — теоретические занятия были окончены.
— Я пошёл, — спохватился Дмир, и пояснил в ответ на недоумевающий взгляд Ольги, — Два часа экипажки.
Ольга поняла всё тотчас:
— Из-за меня?
Дмир только гримасу скорчил:
— Да ну… я эту высшую математику терпеть не могу. И мы с наставником стараемся как можно реже видеть друг друга. Лучше уж экипажка.
— Но именно сегодня… А если… ведь всё отменится. Ведь мы без тебя никогда…
— С какого перепугу всё должно быть ненормально? Впервой, что ли? — и Дмир, не давая Ольге жалеть его, спустился по лестнице так, как курсантам в общем-то запрещалось — в два прыжка. Конечно, сложный перелом тут не светит, но дисциплина, девочки-мальчики, дисциплина! Дисциплина и самоконтроль — это наше всё. И с тем, и с другим у Дмира было плохо.
Глава3
Атмосфера, царившая в ангаре, отличалась от той, которая властвовала во всём институте. В институте – учили, а во время учебных боёв становилось ясно, кто и что из этой учёбы вынес, и сколько курсант теперь стоит.
Здесь не говорили «наставник», но «командир». И командиром был бывший боевой офицер – с этим институту повезло, далеко не каждому ИВА доставались такие кадры. Командир слова лишнего не скажет, никаких назиданий тут никто не услышит, всё быстро, чётко, по-военному. Не сумел справиться с поставленной задачей, «убили» тебя, сам понимаешь – грош тебе цена, топай отсюда, покойник, не мешай другим рваться к победе.
Бой в виде наказания Командир не поощрял, он считал, что это должно быть честью – тебя допустили к бою. И позором – из-за какой-то твоей провинности твой экипаж – на скамейке запасных. Словом, Командир был кадром старой закваски.
Дмиру всегда казалось, что в ангаре больше воздуха, чем во всём институте. В огромном помещении было гулко, прохладно, освещение – искусственное. Джонки стояли в десять рядов, по три в ряд – посверкивали серебристым металлом. Настоящие боевые корабли гораздо больше, исключая те, что для ближних боёв, но отрабатывать боевые навыки и эти крошки сгодятся.
Командир возился в глубине ангара, что-то ремонтировал. Даже в век высокоточной техники он считал, что любой машине надо дать почувствовать человека —  хозяином, ощутить его заботу, тепло его рук. Он вечно что-то разбирал, смазывал, чинил…
Дмир мог подойти совершенно бесшумно, но он нарочно пошёл небрежно, чтобы Командир обернулся.
Лицо у Командира было грубоватым, точно вырезанным из дерева, волосы непокорные, с рыжеватым отливом. У него имелся, конечно, парадный костюм, с форменной нашивкой на рукаве, но таким официальным —  «ряженым» —  своего Командира курсанты видели только несколько раз. Всегда он был одет в ветхий, но надёжный камуфляж, который носили ещё первые звездопроходцы. Старые вояки говорили, что лучше ещё ничего не придумали.
— Ну?  — обернулся командир.
— Два часа, — бесстрастно сказал Дмир.
Командир покачал головой и, вытирая руки, пошёл к главному пульту. По дороге сказал:
— Может, мне тебя в штат взять, а? Вместо робота? А то те полы моют, понимаешь, молча… Мы ж с тобой, милый друг, за четырнадцать лет сроднились почти…
— А возьмите! — загорелся Дмир.
— И тебе не жаль будет своих бросить?
— Не-а! Мы будем первый и уникальный экипаж, который остался в институте в полном составе. Володарского возьмут в наставники, Ковач определят на кухню, а я возьмусь за совок и швабру. И мы всю жизнь будем вместе.
— Погоди, — командир сдвинул брови, — Про Игоря я знаю, было такое предложение. А с Ольгой что?
— А Ольга вся трясется как осиновый лист. Запугали ее, что экзамены не выдержит. Кстати, осиновый лист – это что такое? Наставник просто часто так говорит…
Командир покачал головой и вернулся к пульту. Оттуда донёсся его голос:
— Вторая машина!
— Есть! — и Дмир пошёл к «двойке».
— Бегом! — прикрикнул командир.
Это было одно из обязательных условий – занять своё место в считанные секунды. Подтянуться и оказаться в люке. У девочек сначала получилось плохо. Но Дмир и в детстве был цепким как обезьянка.
Все экраны в машине были уже включены. Бой, который играл роль  «воспитания и наказания», отличался от обычного учебного. Во время настоящих тренировок с командным пунктом  связывалась Ольга, траекторию полёта задавал Игорь, а Дмир только стрелял. Но сейчас он был «прислуга за всё».
— Ставлю тебе четвёртую программу, — услышал Дмир голос Командира.
«Нет проблем», — чуть было не откликнулся он в ответ, но вовремя спохватился и бросил привычное «есть». Четвёртая программа была одной из самых простых, Дмир проходил её уже столько раз, что она ему даже снилась. Это отнюдь не значило, что Командир был сердобольным и жалел курсантов. Просто он понимал, что сейчас нет и подобия боевой обстановки, и Дмир занят не своим делом. В настоящем бою исключалась ситуация, когда кто-нибудь из них остался бы один. Они или все вместе победят и спасутся, или все вместе погибнут. Как-то так.
Дмир знал, что запустив ему программу, Командир не будет, как вредная бабка сидеть и смотреть, как он, Дмир, справляется. Командир вернётся к своим делам. Если Дмир не допустит ошибок, через два часа люк джонки автоматически распахнётся. Если он ошибётся – это будет означать увеличение его срока заключения в этом железном гробу. Но Дмир ошибаться не собирался. Ещё чего!
Перед ним был уже «космос», как стая светящихся мотыльков приближались вражеские боевые машины, и Дмир вступил с ними в «бой», почти автоматически их «расстреливая». Короткие вспышки, и число мотыльков таяло, а навстречу им неслись новые… Только не сбиться с ритма, не прозевать… Дмир даже насвистывал – это помогало ему сосредоточиться. Ему совсем не светило задержаться тут до вечера, тем более на фоне того, что они сегодня задумали.
Когда они были все вместе, с Игорем и Ольгой, Командир врубал им программы по полной, высшей сложности, иногда даже «1000+»,  и тогда невольно охватывало напряжение, уже невозможно было думать ни о чём другом. Каждую минуту весь расклад боя менялся, у Ольги то и дело пропадала связь, у Дмира кончались боезаряды, Игорю нужно было виртуозно увести из корабль от погони, чтобы их не расстреляли….Серебристые комбинезоны темнели от пота – черт, в спортзале так не потеешь! — они все выкладывались, уходили за свой предел, и почти всегда возвращались с победой. Но четвёртая программа… Видно, Командиру тоже не хотелось сидеть тут с ним.
В положенное время люк распахнулся и Дмир скользнул вниз. Он зевал:
— Чуть не заснул там…
— Возвращайся, вкачу тебе двести тридцать седьмую, — предложил Командир.
Двести тридцать седьмая была для Дмира каким-то наваждением, он ни разу не прошёл её за все годы учёбы в институте, и Командир это помнил.
— Нет уж, спасибо вам большое за такое предложение!
Чувствуя, что два часа жизни безвозвратно потеряны, Дмир вышел из ангара и зажмурился от солнечного света.
Конечно, Игорь и Ольга уже были здесь. Ольга держала контейнер с едой и стакан с напитком характерного опалового цвета. Об этом коктейле им твердили с первого дня пребывания в институте.
— Пейте до капельки, — убеждали наставники малышей, — Благодаря препаратам вы вырастите сильными и здоровыми, никогда не будете болеть, станете всех побеждать…
Напиток был сладкий, он пах мандаринами и ванилью. Они и пили до капельки. А Игорю Володарскому напитка не давали. Мальчик каждый раз подходил к подносу, на котором стояли высокие граненые стаканы, но работница столовой, дежурно улыбаясь, протягивала ему просто ….мандариновый сок.
— А тебе положено это, — говорила она, ничего не объясняя.
Конечно,  волшебным коктейлем с другом поделился Дмир. Но Игорь, удовлетворив своё любопытство, больше не лишал друга «эликсира жизни»
— Я и соком обойдусь, — говорил он.
Что это был за напиток, Гай рассказал им много позже. Вот и теперь Игорь смотрел на Дмира, который поднёс к губам стакан.
— Может, не стоит? — тихо спросил он.
— Что уж теперь-то? — Дмир стал серьёзным лишь на мгновение, — Эх-х, буду лежать в гробу молодой и красивый…
— Пошли на пляж, — быстро сказала Ольга, — Занятий во второй половине дня не будет, только самостоятельная подготовка.
— Сейчас, дожую…
Дмир любил поесть,  Да и вообще кормили их тут так, что грех было отказываться от институтской еды. Вот и сейчас в контейнере лежал великолепный стейк, нежное картофельное пюре ещё дымилось, а запечённые овощи истекали соком. Вообще-то еду из столовой выносить не разрешалось, но в последние дни режим заметно ослабел. А ещё Дмир знал, что в институте только их тройка так заботится друг о друге. Остальные всё больше каждый сам за себя. Не во время учебных боёв, конечно, там можно победить только командой. Но в остальное время…
Самостоятельная подготовка означала, что все  девяносто курсантов разбрелись по территории института, чтобы заняться тем, что получалось хуже всего. И попытаться подогнать это «хуже» до приемлемого уровня.  Большинство отправилось в класс астронавигации, так как прокладка маршрутов считалась наиболее сложной задачей на экзаменах. Да и потом, во время работы такие задачи не раз поставят астролетчиков в тупик. Впрочем, куда попадёшь.
Астронавигация была необходима тем, кто отправлялся в дальние полёты, межзвёздные экспедиции, часто – к неосвоенным мирам. Попасть на такой корабль считалось удачей. И хотя подобная экспедиция отнимала много лет жизни, почти все экипажи благополучно возвращались обратно. А потом – почёт, слава, долгий отпуск, а на карточки перечислялось целое состояние.
Гораздо опаснее было сопровождать огромные межзвёздные лайнеры, быть, так сказать, их боевым охранением. Тут уж астронавигация в принципе не нужна, лайнер ведут другие, но если на гигантский корабль нападут, то пчелиным роем с него сорвутся маленькие джонки, чтобы биться с противником насмерть. Здесь и объяснять ничего не надо. Если лайнер погибнет, с ним погибнут и тысячи людей, в основном гражданских. И ни одна джонка тоже не вернется на Землю – ведь всех запасов у нее – энергии, кислорода —  только для ближнего боя.
Наставники говорили об этом явно через силу, но признавались, что в таких исключительных случаях, если лайнер всё же погиб, и возвращаться некуда, лучше сразу принять капсулы с ядом. Уйдёшь легко, вместо того, чтобы ждать медленной и мучительной смерти от недостатка воздуха.
Не прельщала никого и перспектива оказаться стражами где-нибудь на маленькой захолустной планетке.  Там, где добывали, например, алмазы. Или где обитал какой-нибудь малоразвитый народец, но по законам Галактического Союза ближайшей более сильной цивилизации полагалось взять его под защиту. Отправляли туда обычно три-четыре экипажа  на тех же джонках. Этот маленький гарнизон в отсутствии настоящей работы неизменно деградировал. Смена длилась несколько лет – слишком дорого было часто привозить с Земли новых охранников. И чем, скажите на милость, заняться? Обычно заложенных привычек хватало на полгода – делать каждый день сложную гимнастику, питаться по правилам, отрабатывать в машинах военные навыки. Контроля ж – никакого…
И когда прибывала новая смена, сходя с корабля, подтянутые молодые астролётчики, больше напоминавшие роботов — идеальная форма, выдержка, контроль над эмоциями, всё же едва сдерживали удивление, глядя  на тех, кого им предстояло сменить. Набравшие вес, небритые потные парни, от которых явно пахло спиртным, радостно хлопали их по плечу и торопились занять места в корабле. Они были счастливы, что выбираются из этого болота.
Но зато если на такой гарнизон нападали… Случалось, что дежурного не оказывалось на пульте, и нападение заставало расслабившихся вояк врасплох. Да даже если им и удавалось поднять в воздух машины, такой бой чаще всего был предрешён. Те, кто подкрался из чёрного бездонного океана космоса, действовал подобно стае волков – истребить собак-охранников и утащить «своих» овец.  Порой перед началом боя астролётчики ещё успевали подать сигнал о помощи. Но нужен он был только для того, чтобы с Земли прислали новую смену, осмотрели то, что осталось от сбитых «джонок»,  и посчитали, скольких «овец» лишилось «стадо».
Сейчас, в этом выпуске курсантов, последние в списке, знали, что их ждёт именно такое распределение, и кое-кто ещё мечтал о чуде – вот сдам блестяще экзамены поднимусь на несколько строчек выше и…уж лучше стать конвойным межзвёздных судов. Там, во всяком случае, можно неплохо проводить время. Нападения случаются далеко не в каждый рейс, а сам лайнер напоминает роскошный отель. И хотя охранников пускают далеко не везде, но и на их долю перепадают определённые блага.
Отчасти этим и объяснялось отсутствие особой теплоты в институте. Каждый мечтал  подняться хотя бы немного повыше, оказаться ближе к верхним строчкам рейтинга. И если ради этого требовалось бы покинуть уже сложившуюся команду экипажа, то и шут с ней. Только в последний год, когда рейтинг был практически сформирован, и изменить позиции в нём могло разве что это пресловутое чудо – вопрос понемногу стал не таким острым.
А верхнюю строчку рейтинга неизменно занимал Игорь Володарский. И он мог облагодетельствовать кого угодно, позвав в свой экипаж. Поэтому прежде находились курсанты, которые заискивали перед ним, старались угодить, показаться незаменимыми. Но Игорь спокойно отверг все предложения, для него команда давно уже была сформирована. И входил в неё главный оболтус ИВА Дмир Серебряков и самое слабое звено института – Ольга Ковач.
И сейчас эта троица отправилась не в навигационный класс, не на тренажёры, не к джонкам, и даже не к лингвистам – совершенствовать основные галактические языки, к негодованию остальных —  ребята побежали на пляж, как будто их ждали не итоговые испытания – самые важные за все годы учёбы, а долгие каникулы.
Они сбросили комбинезоны, оставшись в форменных синих купальных костюмах, и разлеглись на гладких, нагретых солнцем плитах, «звездой» — голова к голове.
— Гай сказал, что он всё принёс, — сказал Игорь, — И что к полуночи будет нас ждать. Оль, ты точно решила?
— Точно.
Ольга водила тонким пальцем по красной гранитной плите, обводила блёстки
— Ребята, я вас давно хотела спросить. Вот сегодня мы увидим Большую Землю. А кто-нибудь что-нибудь помнит из детства? Мы никогда об этом не говорили, потому что знали, что это как бы всё для нас умерло, что мы туда не вернёмся. Наш удел – или погибнуть где-то в бою, что вероятнее всего, либо дожить до пенсии и провести последние годы на какой-нибудь отдалённой базе. Но если всё вот так получилось, и мы вырвемся хоть на несколько часов…. Пусть мы были тогда совсем маленькие. Но кто-нибудь что-нибудь помнит?
— Конечно, — сказал Игорь, — Я помню. Только не Землю.  Я же родился в экспедиции.
— Ты вообще уникум. Сын астролётчиков, которые всю жизнь получали препараты, и теперь тебе не надо их пить, потому что всё – у тебя в генетике.
— Зато ты помнишь хоть что-то о Земле, а что помню я? — усмешка Игоря была грустной, — Я очень хорошо помню наш экспедиционный корабль. Там действительно все были друзьями.  Как будто мы одни во Вселенной. И я, маленький, мог подбежать к любому члену команды, и каждый брал меня на руки, и говорил со мной, и шутил, и смеялся. Да, первое, что я помню – это долгий полёт. И я думал, что всегда будет так. Я помню, как бегал по узким коридорам корабля.
Помню, как мама учила меня читать. У меня была очень красивая мама. Сейчас её образ живёт только в моей памяти. Она была худенькая и изящная, как девочка. У неё были короткие светлые волосы. Они щекотали мне щёку, когда я сидел у неё на коленях, и мы вместе склонялись над книгой. И мама отбрасывала прядь вот таким движением…
Если у нас потом будет хоть какое-то подобие свободы,  я найду – не может же быть, чтобы нигде, даже в военных архивах не осталось её фотографии. А отца я не помню почти, хотя мне был уже пятый год, когда всё это случилось – большой мальчик. Когда корабль добрался до планеты, бывшей целью нашей экспедиции, оба – и отец, и мама «сошли на берег». Это была их работа, они оба были биологами. Отец , правда, хотел, чтобы мама осталась на борту, но куда там. Работы предстояла огромная гора – предполагалось, что эта планета станет колонией, и нужно было исследовать очень многое, чтобы дать заключение…
— Ну и? — Ольга смотрела на Игоря, не отрываясь.
— Ну и оба не вернулись. Я, конечно, оставался на корабле вместе с пилотами, и меня опекала хорошая такая девушка Марина. Она, как и ты, отвечала за связь.
Экспедиция была большой, и «на берег» сошло много людей. А потом все потихоньку стали возвращаться, выполнив свою работу. Я все гадал, почему так задерживаются папа с мамой, и Марина каждый вечер обещала мне, что уж завтра они, конечно, придут. Но не вернулись они, не вернулся и ещё один дядька, геолог. Позже  я узнал, что он попал под завал и погиб, а мама сорвалась в реку, и отец, конечно, бросился её вытаскивать. О том, что вода была ядовита для человека, они тогда ещё не успели узнать. Это случилось в первый же день
А потом экспедиция собралась улетать, и я, конечно, кричал и плакал – где мои папа и мама? Почему вы их бросаете? И Марина пыталась меня убедить, что самый главный начальник велел им остаться, и строить дома, и выращивать овощи  для тех, кто прилетит им на смену. И тогда мои родители вернутся на землю, только это будет позже, много позже.
Ну а на обратном пути уже не было никаких книг, и маминых песен, и беготни по коридорам… Был гиперсон, а потом сразу военная база – и школа. Меня приняли без экзаменов, вероятно, как круглого сироту, перед которым у военных все-таки была вина.. Больше я ничего не помню, и мне нечего рассказать.
— Зато я помню, каким ты был в первое время, — Дмир повернулся к Ольге, — Ты не поверишь — рёва хуже тебя. По каждому поводу.
— Так ведь из-за гиперсна время для меня сжалось. Я потерял родителей,  будто только вчера. Зато я помню, как меня почти сразу наказали – отправили писать контрольную по математике, а я ещё ничего толком не знал, и если бы ты не отправил мне подсказки – сидеть бы мне в классе до утра.
— Представляешь, было времечко золотое — я ему подсказывал…, — Дмир лежал на боку, обернувшись к Ольге.
— А ты сам? — спросила она, ласково коснувшись его рука.
— Что я? Хотел ли я попасть сюда? Шутите? Кто меня спрашивал? Да кто вообще всех детей спрашивает? Навезли со всей планеты, отобрали по тестам, заплатили родственникам нехилый капиталец – и всё, мы для всех померли, поминай, как звали.
— Нет, я о том, что ты помнишь, — настаивала на своём Ольга.
— Что я помню? Голод. Я постоянно хотел жрать. Постоянно сидел запертый. Я знал только мать, и знал, что она была проституткой. Молодая, яркая, красивая, — кивок в сторону Игоря, — У неё на шее часто висели такие переливающиеся бусы, которые мне всё хотелось потрогать. Домой мать мужиков не водила, она сама к ним ходила, поэтому  всё время был один. И мне всегда не хватало еды. Я научился есть хлеб иначе, чем едят все. Возьмёшь такой тоненький ломтик, часто — последний, посыплешь его солью, и начинаешь есть медленно-медленно, по крошечке. И тогда ломтик кажется больше, чем на самом деле. Ведь ещё с этого края можно откусывать и долго-долго жевать, пока во рту не будет и солоно и сладко одновременно.
Дмир перевернулся на спину и подставил лицо солнцу. Глаза при этом пришлось закрыть:
— Так что у меня к матери никаких претензий, что она меня сюда отдала. Я только в институте узнал, как это — всё время быть сытым. Мне очень долго было неважно всё, кроме этого. Дают жрать – это главное. А всё остальное можно выдержать. Но если ты хочешь, чтобы я делился с тобой трогательными картинами детства, или описывал Большую Землю – то ты пролетела. Я ни хрена не помню. Могу описать тебе только комнату, в которой жил. Свою кровать за шкафом, картинки, которые я наклеивал на стену, и пустой холодильник.
— А я помню своего отца, — Ольга медленно водила рукой по гранитной плите, как будто это был песок, и она всё надеялась зарыться в него пальцами, — Он был ловцом жемчуга. Вот такая древняя-древняя профессия. Жемчуг давно уже выращивают на специальных морских фермах, но отец говорил, что самые большие и красивые жемчужины всё-таки покоятся не дне моря. Он рассказывал мне сказки – хотя тогда я верила, что это не сказки, а на самом деле… Про морского царя и его дворец. А перед этим дворцом стоят огромные раковины, и они открываются в час прилива, переливаясь всеми оттенками голубого и розового цветов. И в них покоятся самые огромные  и прекрасные жемчужины на свете. А я всё допрашивала отца, есть ли у морского царя маленькие дочки, и можно ли прийти к ним в гости, и с ними поиграть?
Отец научил меня нырять. Я была совсем маленькая, но очень хорошо ныряла, и отец звал меня Русалочкой. Я совсем не боялась глубины и могла оставаться под водой так долго, что отца охватывал страх – вдруг мне внезапно станет плохо, и я уже не оклемаюсь?
— А мама? — тихо спросил Игорь.
— Мама… я знаю, что она была… что она лучше всех танцевала цыганские танцы в таверне на берегу, что у неё были чёрные как ночь волосы, и что отец подарил ей самую красивую жемчужину, которую нашёл в жизни. Так он рассказывал…. А, может, это тоже сказка.
— И что же, это он, такой хороший отец отдал тебя в институт? — спросил Дмир.
— А его тогда уже не было, — теперь Ольга водила по нагретой плите одним пальцем, — Акулы.
— Ясно. Все мы здесь практически сироты. Кое-кто при живых родителях, — сказал Дмир.
— Зато жрать, тут, несомненно, дают, — подытожил Игорь, и Дмир рассмеялся.
— И чего мы ещё не знаем? — спросила Ольга.
— Многого, — начал перечислять Дмир, — Мы практически ничего не знаем о Большой Земле. Верю-верю, что ты море помнишь (это Ольге), Если всё получится удачно, и Гай нас сегодня туда отвезёт… Нет, здорово всё-таки, что ты нашёл это место…
Глава 4
«Это» произошло два месяца назад, в марте, когда даже здесь, в южных широтах, вода в открытом бассейне была слишком прохладной и почти все курсанты плавали в огромном бассейне под крышей, где температура воды была гораздо более снисходительной.
Все, кроме Игоря и Ольги. Но даже Ольга, любившая плавание больше всего на свете, не отваживалась выходить к бассейну на рассвете, когда весь институт ещё спал. А для Игоря эти часы были самыми дорогими. Он, начиная с рождения, практически не оставался в одиночестве. И хотя Игорь хорошо вписывался в любое общество и внешне не проявлял ни тени недовольства, постоянно находясь в гуще товарищей, он неожиданно для себя открыл это волшебное время. Для сна ему хватало меньшего времени, чем всем. Но лежать в постели без сна или бродить по институтским коридором, оказалось не самым лучшим.
Хотя сначала он так и делал. Лежал и размышлял. Вспоминал то, о чём сегодня говорил ребятам. Он, единственный из них, видел эту великолепную россыпь звёзд не на фотографиях и не в фильмах, а наяву, в иллюминаторах корабля.
Мама была самым щемящим, самым дорогим и нежным воспоминанием. Но воспоминание это покоилось в  глубинах памяти. От мамы осталось немного. Вот это ощущение лёгких льняных волос на щеке, тихий смех, несколько песенок… Он помнил даже, что когда учился ходить по узким коридорам корабля, мама вела его на помочах. Ему казалось, что он идёт или бежит сам, но когда неверные ноги подводили его, мамина рука  никогда не давала ему упасть.
И ещё была память об игрушке, которую мама ему подарила. На их корабле было не так уж хорошо с детскими игрушками, точнее, их совсем не было, поэтому маленький  Игорь охотно хватал инструменты с яркими ручками, стерео картинки и прочую дребедень. А мама подарила ему шар. Наверное, это был её талисман, дорогая её сердцу вещица, которую она взяла с собой в полёт. И знать не знала, что несколько лет спустя, этот шар окажется любимой игрушкой её сына.
Шар был не очень большой – как раз на детскую ладонь. Тяжёлый, синий. В нём горели звезды, взвивался и опадал блестящий искусственный снег. И был домик, засыпанный снегом. Домик с горящим окном. Ничего этого в жизни никогда не видел Игорь. И мама рассказывала ему про Землю, и про такие вот избушки в лесу (они были когда-то, давным-давно). И про то, что такое снег. Шарик был — целый мир. И этот мир Игорь держал в руках. А в домике горело окошко, и там его кто-то ждал.
И ни о чём так не жалел Игорь, как о том, что когда его на военной базе, где ребёнку был совершенно не место, спешно собирали в школу,  шар исчез. А как его собирали? Вызвали к старому мужчине в военной форме (Игорь тогда и знаков отличия не знал, На «его» корабле большинство экипажа были гражданские, учёные) и тот сказал:
— Сегодня отправим тебя в школу. Вернее, в институт военных астролётчиков. Вырастешь, выучишься, и будешь героем.
— А мама и папа меня там найдут? — в отчаянье выкрикнул Игорь, — Когда они прилетят?
— Мама и папа? — старик на мгновение растерялся, он, наверное, думал, что мальчик уже знает всё, — А…ты сам, когда вырастешь —  полетишь к ним.
— Когда вырасту? — спросил Игорь дрожащими губами.
Это была катастрофа. Для ребёнка это значило – через миллиард лет. Значило – никогда.
— Сейчас принесут твои вещи, и через сорок минут ты вылетаешь на нашем корабле, — и старик, сделал знак, мол, можно идти.
Но в коридоре Игоря перехватила Марина. Марина, которую он и сейчас помнил гораздо больше, чем маму. Марина налетела, схватила  мальчика за плечи, присела перед ним:
— Игорёк, я на минутку. Я хочу, чтобы ты знал, мало ли как жизнь сложится… Мама твоя погибла… утонула в реке на Каур-чу… на той планете. Она хорошо плавала…но в той воде нельзя выжить, она гибельна для людей. Твой отец сделал всё, чтобы её спасти, но остался там, вместе с ней. Ты не помнишь отца, малыш…он всё время работал. Но ты просто знай и помни… он был отважным… настоящим мужиком. И гениальным ученым.
— Почему ты не сказала мне раньше?!
— Не дай Бог тебе когда-нибудь говорить людям о смерти тех, кто им дорог. А уж ребёнку это сказать было – вообще  выше моих сил. Мы все надеялись, что потом… после гиперсна… тебе будет уже не так тяжело это узнать… Пройдёт время. Но сейчас, когда меня отправляют в новую экспедицию, а тебя в институт… Может быть, мы уже никогда не увидимся, и ты не встретишься больше с теми, кто знал тебя маленьким, кто знал твоих папу и маму.
Так вот, я хотела тебе сказать, родной мой (ты же мне тоже родной, маленький мой), что если сможешь – выбери свой путь в жизни сам. Тебе бы мама то же самое сказала. Сейчас тебя лишили выбора, но потом…если только будет хоть маленькая возможность – не позволяй никому выбирать за тебя, реши сам – хочешь ты отдать жизнь космосу или остаться на Земле. Я тебе сейчас многое не могу рассказать про эти институты, ты просто не поймёшь. Но я верю, что в своё время найдётся человек, и расскажет тебе правду. Ты сразу поймёшь, что это — правда. Потому что она очень простая, и ты ей поверишь.
Нет ничего страшнее – отдавать свою жизнь, свою единственную жизнь за тех, кто – всего считает тебя лишь маленьким колёсиком в огромном механизме, колёсиком, которое ничего не стоит заменить, поэтому на него даже не нужно обращать внимания. А я хочу, чтобы ты жил долго, малыш – за себя и за своих родителей. Чтобы ты жил долго и был счастлив….Ну все, все…
Ещё обнять его успела Марина, и они постояли так, и их слёзы мешались. А потом подошёл парень в военной форме. Он нёс вещмешок, где было сложено всё добро Игоря. Кроме шара, который парень, наверное, счёл игрушкой, и не положил в мешок, выбросил, А может, взял себе.
Игорю же в эти минуты было точно не до шара. Он даже не вспомнил о нём.
Он попал в институт без вступительных испытаний. Во время этих тестов выявлялись, в первую очередь, не умственные способности детей, а отсутствие отклонений, хронических болезней, задержек в развитии. Отсев был большой, потому что обычные родители, заботившиеся о своих малышах и имевшие на это средства, в исключительно редких случаях отдавали детей в подобные институты. Ведь это значило, по сути, потерять ребёнка навсегда. Зато всегда находились маргиналы, матери-одиночки, часто совсем юные – и тому подобный контингент. Вырастить ребёнка у них не хватило бы ни сил, ни достатка, а здесь за каждого юного курсанта государство перечисляло им сумму, казавшуюся целым состоянием.  Поэтому нередко вспыхивали скандалы, когда очередного отпрыска выводили из кабинета с бесстрастным: «Не подходит»
— Как не подходит?! Почему?! Да мальчишка самый что ни на есть здоровый – им гвозди забивать можно!
Но часто случалось, что только на такой вот медкомиссии нерадивые родители узнавали — у их чад целый букет болезней, которые надо лечить, иначе дальше будет ещё хуже.
Отобранных, «нормальных» детей тестировали ещё раз — теперь уже определялся уровень способностей. А после этого их развозили по институтам, которые находились всегда в местах отдалённых и довольно труднодоступных – подальше от людских глаз. И начинались муштра — теория, практика, физподготовка, включавшая различные виды боевых искусств.
Дружба с Дмиром у Игоря сложилась сразу. Дмир мог найти общий язык с кем угодно. К тому же он ни дня не переживал, попав в институт, а сразу начал осваиваться, приспосабливаться. Первым делом его было – отъесться, что удалось не сразу, несмотря на отличную институтскую еду. Наставники только головами качали, выуживая из-за батарей и из-под матраса запасы, сделанные Дмиром на чёрный день. Слишком оголодал мальчишка. А потом Дмир начал приглядываться, как можно облегчить себе учёбу, и какие лазейки удастся, возможно, найти в строгом режиме.
Игорь в первое время являл собой полную ему противоположность. Он пребывал в постоянной растерянности, чувствовал себя в институте, как в западне, всё ему тут было немило. Только сейчас он переживал потерю родителей. И возможно, останься он на корабле, среди тех людей, кого знал с рождения, рядом с той же Мариной – ему было бы легче. Теперь же изменилось решительно всё. Рядом с ним было восемьдесят девять задиристых ребят, которым не было не до него никакого дело, разве что они всегда были готовы воспользоваться его слабостью.  А не корабле Игорь привык к другому. Там его старались приласкать, хвалили, если он поступал хорошо. Здесь же хоть ангелом будь, а не избежать тычка в рёбра, обидных прозвищ, украденного десерта в обед. И у Игоря от обиды и непонимания происходящего — за что? — действительно то и дело не по-мужски наворачивались слёзы на глаза.
Что в нём почувствовал тогда Дмир — Игорь и сейчас не знал. Но маленький щуплый парнишка стал сопровождать его неотлучно. Он подсовывал Игорю шпаргалки, пока тот терялся и не мог никак влиться в институтский курс. Он коршуном кидался на каждого, кто пытался отобрать у Игоря что-то лакомое в институтской столовой – мол, у такого тюфяка сам Бог велел. А дрался Дмир отчаянно – такой воробушек, защищавший своё гнездо и близких. Игорь ведь так и «проснулся» в один момент — ему невозможно стало видеть, как Дмиру из-за него, из-за Игоря, отвешивают тумаки. Отчаянность Дмира и сила Игоря — вместе с ними было уже трудно справиться, и обидчики отстали.
А потом выяснилось, что Игорь решает задачи ещё в то время, когда их диктует преподаватель, новые слова на главных галактических языках запоминает влёт и быстро начинает говорить даже без акцента, в спортивном зале бороться с ним не стоит выходить даже вдвоём, а «боевые программы» в учебных кораблях ему следует задавать не те, которые соответствуют возрасту, а для старшекурсников. Тогда-то и пошли к нему на поклон мальчишки, но тщетно – разлучить их с Дмиром уже не представлялось возможным.
Ольга Ковач прибилась к ним много позже. На младших курсах они её не замечали. Мальчишки тогда вообще старались не замечать девчонок, хотя те уже и начинали строить им глазки. Постоянные экипажи пока не сформировались, во время тренировок у них в джонке оказывалась то одна, то другая девчонка. Игоря большинство из них раздражало своей неуверенностью, неумением быстро и чётко ответить на задаваемые им – простейшие, как ему казалось —  вопросы. Своей медлительностью — по сравнению с его молниеносной, почти как у машины — реакцией. В конце концов, девчонки прозвали Игоря «деспотом» и старались в его с Дмиром экипаж не попадать.
А потом на третьем… да, на третьем курсе, был ничем не примечательный день. Поздняя осень, воздух  ещё не так уж холоден, гулять приятно, но смеркалось рано. И как-то их особенно загрузили в тот день. Долгие занятия по навигации, потом учебные полёты…Игорь тогда  увлёкся, они с Дмиром закончили «полёт» раньше других и Игорь попросил ещё одну задачу. Дмир выразительно покрутил пальцем у виска, но в открытую спорить  с другом не стал.
В итоге один за другим они спрыгнули из люка джонки на гулкий пол, когда все остальные курсанты уже покинули ангар.
— Наигрались? — спросил Командир. Взглянул на часы и торопливо ушёл тоже. Он в тот вечер собирался на Большую Землю, и Гай должен был его отвезти.
Игорь потянулся с хрустом — всем телом, и удивился:
— И вправду, как засиделись мы….Пошли в спортивный зал, я уже не могу, как размяться хочется.
— То есть, ты меня ёщё и побьёшь? — уточнил Дмир, предполагая, что сейчас они выйдут на ринг, и будут разминаться, боксируя.
Игорь засмеялся, и ткнул его в бок:
— Ладно, айда в тренажёрку. Что ты сачкуешь всё, тебе тоже качаться надо, а то ты похож на маленькую худую крысу.
— Ну уж, худую не потому, что я себя голодом морю…
Но не успели друзья и десяти шагов пройти по ангару к выходу, как Игорь вскинул руку, призывая Дмира прислушаться.
— Что это?
Дмир закрутил головой. Он сначала ничего не слышал. Но потом до него донёсся тонкий звук, тихий, на одной ноте. Он заметил, что Игорь побледнел.
— Будто «майка» в одной из машин включена, — шепнул Игорь.
«Майка», так, обращаясь к древнему «майскому дню», называли сигнал о помощи. Экипаж джонки мог подать сигнал бедствия, только это было почти безнадёжное дело. Маленький корабль, затерявшийся в космосе, почти невозможно было вызволить. Спасение корабля – дорогостоящая операция, требовавшая подготовки. А ресурсов, чтобы поддерживать жизнеобеспечение людей, у джонки было мало, да и экипаж всего три человека. Но подавать сигнал бедствия курсантов, конечно, научили. И этот щемящий тонкий звук многим врезался в память.
Игорь продолжал прислушиваться, сделал несколько шагов, и, наконец, в шёпоте его зазвучала уверенность:
— Девятая машина.
Он пошёл к джонке номер девять первым, неслышно ступая по гладким плитам пола.
Люк в машине был открыт. Игорь заглянул в него, и сразу подтянулся – и одним движением оказался в джонке. Дмир сначала не стал подтягиваться – только голову в люк засунул.
Пространства внутри джонки мало – только-только хватает для кресел трёх человек. Да пара метров в центре корабля, чтобы пилот, стрелок или радист могли по очереди встать во весь рост, размять мышцы, потянуться. Без этого – никак. После боя часто выясняется, что тело затекло страшно. Внутренность джонки можно окинуть одним взглядом. Приборы, кресла, окно обзора… Забившись под приборную доску, обхватив руками колени, плакала девочка в серебристом институтском комбинезоне. Это её тихий плач они приняли сначала за голос «майки».
Случилось редкое – Дмир сразу понял, кто эта девочка, он вообще зорко смотрел вокруг в институтской жизни, приглядывался к однокурсникам. И даже эту тихую, незаметную, маленькую девчонку, всегда бывшую «на задворках», помнил. Игорю же потребовалось напрячь свою великолепную память, чтобы вспомнить имя – Ольга Ковач. В сторону девочек он никогда не смотрел.
Но сейчас он присел перед Ольгой на корточки, чтобы быть с ней хоть примерно на одном уровне, и мягко спросил:
— Что случилось?
Ребята, отданные в институт, давным-давно перестали уже скучать по дому и родителям (если кто и скучал). Девочки подрастали бойкими, уверенными в своих силах, насмешливыми. Что же это?
Ольга плакала так, как плачет человек измученный, у которого и слёз уже нет, и глаза опухли. Но он не может остановить этот жалобный застон: «О-о-о-о-о…»
— Что стряслось? — ещё мягче повторил Игорь.
— Я не могу… больше… — чуть слышно сказала Ольга, — У меня нет больше сил. Как будто я нырнула глубоко- глубоко, и всё это давит… Даже дышать нечем…
— Заболела? — догадался Дмир.
Он ещё помнил, как это — когда болеют. Случалось, что он простужался, сидя в нетопленной квартире. Или наедался всякой гадости, и у него болел живот. В институте никто ничем не страдал, и ребята постепенно забывали, как это — болеть.
— Вон, наревелась — на ногах не стоишь, наверное. Пойдём, проводим тебя до медсестры, — предложил Дмир.
Ольга замотала головой, забилась ещё глубже в свой угол за приборной доской. Она, наверное, вообще жалела, что открылась им. Они же практически не знали друг друга. А тут, в институте, каждый был сам за себя.
— Нет-нет, если меня отсюда выгонят, мне некуда идти. У меня никого нет.
Дмир понял так, что если эту девчонку отсюда выгонят, ей остаётся только умереть с голода. И он смолк.
— Чего ты больше не можешь? — спрашивал Игорь.
— Мне всё это очень тяжело. Учиться, проходить бои, выдерживать тренажёрку. У меня не хватает на это сил. Не знаю, почему. У всех же остальных хватает, только у меня…Я тут всем обуза. Я каждый день жду, что меня выгонят. И за все три года тут, я ни разу не слышала доброго слова. Я так больше не могу. Я совсем одна.
Лицо Ольги снова жалко сморщилось. Она была совсем некрасива – такая худенькая, маленькая, измученная. Она ещё не начала превращаться из девочки в девушку, и не могла пробудить в них естественный интерес противоположного пола. Но Игорь смотрел в эти глаза – только они у Ольги были прекрасные: тёмные, горящие, залитые слезами — и чувствовал родное. Точно такие же глаза были у него на корабле, когда Марина сказала ему, что родители не вернутся. Жалость коснулась какой-то струны в его душе, которая давным-давно уже не звучала. И теперь у него в душе будто тоже раздался тоскующий, безнадёжный зов «майки».
Не вполне сознавая, что делает, Игорь протянул руки, приложил их к вискам девочки, и несколько раз повторил:
— Успокойся… Ну… Смотри на меня… Смотри мне в глаза… успокойся…
Прошла минута, другая…И вдруг Ольга начала  повиноваться  ему. Гримаса на её лице постепенно разгладилась, из глаз уходило отчаянье, взгляд стал спокойнее. Ольга готова была его слушать.
— Теперь ты будешь с нами. С нами в экипаже. Мы будем втроём. Мы со всем справимся.  Ты больше не будешь одна.
Игорь продолжал держать ладони возле висков Ольги. Потом тихонько отнял. Ольга уже не плакала.
— С ума сойти, — прошептал ошеломлённый Дмир, — Так ты ещё и гипнотизёр.
— Я сам не знал, что это помню, — тихо сказал Игорь, — Это откуда-то из самых, самых глубин. От отца.
— Но тут же нужен талант.
— У него был этот талант.
— Значит, это твоё наследство.
Игорь покачивал головой, будто и сам не веря. Он спрыгнул из люка на пол, а потом осторожно снял Ольгу и опустил её рядом с собой. Ей впервые в жизни помогли выбраться из машины, и может быть, она только сейчас поверила, что действительно — её теперь не бросят.
Игорь и Дмир проводили Ольгу до  девчачьей спальни. Но Дмир понимал, он всегда понимал лучше всех.
— Ты потянешь нас обоих? — спросил он Игоря.
 Игорь не стал уверять, что всё ещё будет прекрасно, и ребята из его экипажа выучатся на отличных астролётчиков. Он не стал поучать, что нужно де развиваться, не жалеть себя, и только тогда… Он просто сказал:
— Да.
И девчонкам оставалось сначала только ахать, а потом покусывать губы от зависти. Раньше маленькая щуплая Ольга ни ринге была чем-то вроде груши для битья. Все остальные могли с ней справиться, и даже не хотели видеть её своим противником, потому что с ней было неинтересно. Такую положишь одним ударом. Кого бы посильнее в пару… А теперь против Ольги выходил почти всегда Игорь Володарский, с которым и из мальчишек-то никто не связывался. Она забиралась на помост, он легко вспрыгивал, кланялся и шёл ей навстречу.
Игорь Ольгу именно учил – делал то, что когда-то упустили наставники. Терпеливо и бережно, вернувшись к самому началу, он показывал ей нужные движения. Он позволял ей, отрабатывая приёмы, ронять его на пол, и радовался её успехам. Если же ему нужно было скрутить или уронить Ольгу, он делал это так бережно, что ей никогда не было больно, и синяки постепенно сошли с её тела. Иногда Игоря сменял Дмир, у которого не было такого таланта учителя, но в поддавки он играл замечательно. И через некоторое время Ольгу начал покидать страх, а на следующем курсе она уже вполне успешно выходила на ринг против других девочек.
Теперь не только Игорь был спокоен на свою команду, теперь и руководство института вздохнуло свободнее – самые проблемные ребята были пристроены. Оставалось не отпускать вожжи — учить, муштровать, довести всех до выпуска.
Девчонки, конечно, не могли не приставать к Ольге на тему: «Вот это любовь!» и требовали подробностей. Ольга отчаянно смущалась и раздражалась, потому что на подобные отношения и намёка не было. И не могла сказать, что ни разу они с Володарским не целовались, и в верности друг другу не клялись. И с Серебряковым тоже. Просто (об этом она уже молчала) произошло нечто, чего не бывало ни разу в этих институтских стенах. Сложилось подобие маленькой семьи, где Игорь заменял им с Дмиром старшего брата. Поэтому так коробило её от фраз, которые она слышала за своей спиной – мол, выбрал самую затрапезную, пожалел, наверное…

Продолжение будет выкладываться на сайтах Литмаркет и Автор.тудей
**